| После таких многообещающих заявлений Когена, радость, было угасшая, вспыхивает от будущего зрения эстетического субъекта, затмившего собратьев. Но вспоминая, что у эстетики есть двойная ограда, из науки и государства, которая ни за что не пустит пленника в запредельное, вдаль бессознательного и сверхсознательного, мы заранее можем сказать, что, если мы и увидим что-нибудь, то это будет бенгальский, искусственный, огонек. Последуем за Когеном. Индивидуум – альфа и омега эстетики: искусство – искусство гения. Само-чувствие предполагает научное сознание (логический субъект) и этическое сознание (этический субъект). Самочувствие не разряжается в себялюбии. Любовь к человеку природы открывает единственную цель, бесконечную задачу – творчество индивидуума. Здесь схождение и расхождение эстетики и этики. Для эстетического чувства этот пункт, «это“ становится всем: индивидуальность – единственная реальность для эстетики, но триумф её там, где любовь, а не самолюбие. Чистота любви – форма чистоты идеи: движение, как первоизлучение чувства – сознания, как само сознание, возвращается в себя (die Zurückstralilung in sich selbst), и это возвращение созидает для чувства новую форму чистоты, свой объект не в смысле содержания, отличного от содержания логики – этики, а в смысле формы, метода. В этих пределах чистое чувство автономно, в этих пределах бесконечно-силен эстетический субъект 282 . Конечно, если принять евангелие науки (логика) и деяния государства (этика), то мы должны принять и апокалипсис откровения эстетики, славу эстетического Я. В эстетике мысль, познающая и действующая, возвращается к себе – домой новой дорогой и, возвращаясь, любовно оглядывает – познает каждый этап пройдённого пути, каждую крупицу своих богатств, ранее и невиданных, и как-бы переливается в каждое «это“, перевоплощается.... —363— Не может быть возражений, что чувство любви вообще автономно, но эстетическая свобода Когена оказывается двойной тюрьмой. Ведь, на самом-то деле, содержание эстетики разрешается во всеобщей корреляции, сводится к уразумению возвратного движения чистой мысли, а заявления: человек – фокус всего, эстетический субъект автономен – слишком многозначны. |
| Покончив столь неудачно с утилитаризмом, г. Булгаков обращается к критике «более возвышенного» учения позитивистов, в котором целью прогресса ставится уже не счастье, а «усовершенствование человечества». С этою теориею автор расправляется совсем уже легким указанием на то, что усовершенствование человечества требует хотя бы приближения к идеалу, а между тем им, г. Булгаковым, уже доказано, что идеал этот не может лежать в пределах самого человечества и, вообще, в мире опытного бытия. Здесь, таким образом, «истоптанная тропинка опыта с необходимостью приводит нас к трудному и скалистому пути умозрения», и «позитивизм еще раз делает сверхсметное позаимствование у метафизики» (37). Мы видели уже, однако, степень доказательности положения о невозможности найти цель для человечества в нем самом, и критика данной теории, целиком сводящаяся к ссылке на это ничем не доказанное положение, конечно, может быть оставлена без специального рассмотрения 774 . За «более возвышенным учением» следует «самая возвышенная теория прогресса, «согласно которой он состоит в создании условий для свободного развития личности» (27). Но отношение к этой теории в статье самое легкомысленное. Г-н Булгаков пытается уверить читателей, что в сущности эта теория метафизическая. Почему? – спросит недоумевающий читатель. Ответом на этот вопрос автор считает ссылку на то, что «свободное развитие личности, как идеал общественного развития есть основная и общая тема всей классической немецкой философии», что эта тема ярко разработана в системе Фихте и есть «выражение другими словами основной мысли этики Канта об автономности нравственной жизни, о самозаконности воли в выборе добра или зла» (28). Просто поразительно, как г. Булгаков, написавший эти строки, забыл, что основная идея кантовской этики об автономности нравственного закона и о ценности и святости человеческой личности была выработана самим Кантом и, вообще, может быть взята вне связи с той метафизической оболочкой, которую эта идея получила – без достаточных логических оснований – отчасти у самого Канта и особенно в позднейших метафизических системах, в частности у Фихте. Но ввиду чрезвычайной поверхности соответствующего места статьи г. Булгакова я предпочитаю отложить обсуждение этого вопроса, чтобы остановиться на нем подробнее при критике статьи г. Бердяева, где этому самому вопросу уделяется больше места. |
| Если человек свободен, а это факт, значит, у него есть бессмертная душа Опираясь на это понятие о свободе как об основе нравственного принципа, Кант рассуждает дальше. Исходя из того, что свобода существует, Кант делает несколько очень важных выводов. Во-первых, о существовании автономной воли, автономной нравственности. Конечно, мы понимаем, что многие люди делают добро, потому что им за это хорошо платят или им угрожают: если они добро не сделают, их накажут. Это тоже, конечно, приемлемо, но гораздо лучше, если человек делает добро исходя из своего внутреннего долга, а не потому, что его накажут или наградят. И бывает, что человек делает добро, даже и вопреки этим угрозам. Вот такую нравственность, которая исходит из внутренней природы человека, Кант называет автономной, или самозаконной. И приводит пример, с которым невозможно спорить. Представим себе кораблекрушение вследствие страшного шторма. Тонет человек, и его друг бросается ему на помощь – и сам погибает. Что толкало его броситься на помощь? Он понимал, что опасность чрезмерная. Его поступок можно объяснить только так: им двигало чувство долга – он не мог поступить иначе, он должен был прийти на помощь. В самом человеке – источник нравственного поведения. «Категорический императив» души Второй вывод, который делает Кант, – о существовании бессмертной души человека. Это второй постулат этики Канта. Представим себе, что человек имеет только тело. Тело материально, оно подчиняется неумолимым законам природы. Поэтому, если бы у нас было только тело, у нас не было бы свободы. Мы бы не могли поступать так, как нам хочется, мы поступали бы только так, как велит нам наша природа. Но мы понимаем, что свобода есть. Это факт априорный, как говорит Кант. Факт, который не надо доказывать, он очевиден, на нем основывается все человеческое поведение. А если человек свободен, значит, в человеке есть какая-то составляющая его часть, не зависящая от законов природы. Но все материальное от законов природы зависит. Следовательно, в человеке должна быть нематериальная составляющая – она и называется душой. |
| Свобода произвола, свобода абсолютного выбора получает здесь совсем новое освещение: негативная свобода получает позитивное значение. И это оттого, что она вовсе не исчерпывается выбором между да и нет, между утверждением и отрицанием свыше данной иерархии ценностей, между добром и злом; существует свобода выбора между различными и противоположными да, между различными комбинациями ценностей, между различными решениями их конфликтов, между различными комбинациями средств — одним словом, между различными творческими возможностями. Вот где лежит положительная ценность произвола в самом полном его смысле, как он формулирован у Дунса Скотта: causa indeterminata ad ulterutrum opposi torum. Томизм никогда этой ценности понять не может, ибо для него свобода произвола естьтолько свобода выбора между соблюдением или нарушением божественной телеологии. При этих условиях настоящая свобода существует лишь во зле или на распутье между добром и злом; а в добре все телеологически предопределено и предустановлено и, следовательно, возможно лишь повиновение и соблюдение порядка. Творческой свободы выбора нет, а поэтому и настоящего творчества нет. Наивный телеологизм системы Аквината не может понять проблему христианской свободы. 11. ФЕНОМЕН АВТОНОМНОГО ПРОТИВОБОРСТВА КАК ВЫРАЖЕНИЕ АНТИНОМИЗМА СВОБОДЫ Антиномия долженствования, установленная Гартманом, есть ценное открытие с точки зрения этики сублимации: она дает возможность глубже понять феномен автономного противоборства, описанный в начале этой главы. Кантовская антиномия причинности и свободы и ее решение показывает, что свобода не связана казуальными целями: она витает над ними, пользуется ими как средствами, нигде их не нарушая. Но если свобода поднимается над детерминацией казуальной, то это не значит, как мы видели при решении антиномии, что она сразу попадает под власть другой детерминации, исходящей от ценностей. Для свободы прежде всего характерна эта неподвластность, автономия, суверенность. Она может витать в абсолютной произвольности между той и другой детерминацией. Чистое самовластие автономного я — вот первая форма свободы, поднявшейся над природной необходимостью. Над этой автономией я возвышается другая автономия, другая высшая детерминация, которая требует подчинения от самовластного я, которая звучит как долг, императив. |
| —292— ной. Этика самым фактом освобождения от религии и устремления к автономии падает из области святого-небесного в область земную-мирскую, перестаёт быть святой, становится одним из проявлений утилитарной работы 1817 . С другой стороны, защитники автономной морали не довольствуются свободой этики от религии; низводя мораль из небесной области в сферу свободного разума, земного опыта, они влекут за моралью и религию, указывают для неё производное значение формы религиозного сознания. „Напрасно, – говорит известный французский мыслитель Фулье, – напрасно религиозные учения помещают источник морали в небесах, подобно индийцам, считавшим полноводный Ганг нисходящим с неба: наука показала нам, что источники Ганга находятся на земных горах, а источники морали на вершинах человеческой мысли“. И затем он рассуждает о непознаваемости Бога, о зависимости веры в святость и истинность божественной воли от нравственного сознания, о зависимости повиновения абсолютной воле от нравственного расположения нашей воли. Отсюда Фулье делает тот вывод, что „религия и её требования зависят от морали, а не наоборот. В сущности, пишет он, религия есть не что иное, как символическая мораль, проектированная человеком в бесконечности. Человек воображает, что нравственность включена в религию, что она входит в состав этой безграничной области, законам которой она подчинена: на самом же деле религия является частью человеческой нравственности, в содержание которой она включена. Небо, которое мы помещаем над нами, находится в нас самих, в нашем нравственном сознании, Бог есть наш внутренний идеал, перенесённый нами во вселенную“ 1818 . – При таких противоположных взглядах на автономную этику, ваша речь о самостоятельном положении этики будет различно звучать для —293— защитников религиозных основ морали и различно для их противников, из которых каждый будет понимать вас по своему; вам нужно наблюдать большую осторожность, вам будет стоить большого труда провести мысль об относительной самостоятельности морали без унижения религии, о взаимной зависимости религии и нравственности. |
| В СССР устраивались концерты, дни и годы национальных республик, не только союзных, но и автономных. Сейчас уже несколько лет успешно реализуется мультипликационный проект «Гора самоцветов», в рамках которого показывают мультфильмы по сказкам народов, проживающих в России, а также наших ближайших соседей, которые раньше входили в состав СССР и Российской империи. Изучение их культуры на уровне сказок чрезвычайно полезно для детей. Нет сомнения, что важнейшую культурообразующую роль играют религии, поэтому соприкасаясь с культурами других народов, мы не можем не говорить об их религии. Вероятность, что это пересечется с курсом «Основы религиозной культуры и светской этики», не так велика. Большинство в рамках этого курса изучают основы одной религии или вообще изучают «Основы светской этики», а на этих уроках речь пойдет о традициях народов, исповедующих разные религии. Но какие-то пересечения возможны, и чем их будет больше, тем лучше – в педагогике это называется междисциплинарной связью. Благодаря таким связям знания, полученные на одном из предметов, не повисают в воздухе, а получают закрепление и дополнительное измерение в рамках другого курса. Безусловно, изучение традиций других народов будет способствовать снижению национальной розни. Так устроен человек после грехопадения, что он либо боится того, чего не знает, либо относится к этому агрессивно. Хорошие знания о людях, которые живут с тобой в одной стране, снижают агрессивность. Но нация всегда формировалась на какой-то объединяющей идее. У нас пока объединяющей идеи нет. Даже вчера в послании к федеральному собранию президента Путина много говорилось о благополучии, успешности, цивилизованности, сытой и хорошей жизни. Вокруг такой идеи нацию не построишь. Если человек определяет свою идентичность по принципу стремления к благополучию, он никогда не будет принадлежать ни к какой нации – всегда можно найти место более благополучное. В послании, правда, есть слова и о преемственности, о традициях, и взгляд в прошлое нужен, но он помогает только поддержать нацию в стремлении к формированию, а формируется она, глядя в будущее. Последние годы национальная идея витает в воздухе, но надо, чтобы ее озвучили власть предержащие — это идея социальной справедливости. Тогда можно было бы строить нацию – единую в многообразии. Пока же мы видим, что в мире становится все больше социальной несправедливости, и Россия, увы, тут в первых рядах. |
| В первую очередь пострадают самые незащищенные группы, потому что они не смогут доказать свою невиновность, у них нет для этого возможностей. Если вы сделаете граждан виноватыми, они найдут чем вам ответить. То же сокрытие от налогов — следствие неправильной социальной и налоговой политики государства. Более того, эта идея абсурдна и в экономическом смысле. Если безработным урезать медобслуживание, эти же люди потом лягут тяжким бременем на бюджет, но уже в стадии инвалидов. И государство заплатит за это втридорога. Если такой закон будет принят, то он будет обжалован в Конституционном суде. Я вообще не понимаю, как перед выборами можно делать такие заявления, за пределами здравого смысла и этики. Записал Роман Кизыма Поскольку вы здесь... У нас есть небольшая просьба. Эту историю удалось рассказать благодаря поддержке читателей. Даже самое небольшое ежемесячное пожертвование помогает работать редакции и создавать важные материалы для людей. Сейчас ваша помощь нужна как никогда. Материалы по теме 19 декабря, 2014 18 ноября, 2015 1 февраля, 2016 21 марта, 2024 6 марта, 2024 28 февраля, 2024 24 февраля, 2024 6 февраля, 2024 24 января, 2024 Поделитесь, это важно Выбор читателей «Правмира» Подпишитесь на самые интересные материалы недели. Лучшие материалы Показать еще Друзья, Правмир уже много лет вместе с вами. Вся наша команда живет общим делом и призванием - служение людям и возможность сделать мир вокруг добрее и милосерднее! Такое важное и большое дело можно делать только вместе. Поэтому «Правмир» просит вас о поддержке. Например, 50 рублей в месяц это много или мало? Чашка кофе? Это не так много для семейного бюджета, но это значительная сумма для Правмира. Давайте дружить! © 2003—2024. Сетевое издание Правмир зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). Реестровая запись ЭЛ ФС 77 – 85438 от 13.06.2023 г. (внесение изменений в свидетельство ЭЛ ФС 77-44847 от 03.05.2011 г.) Учредитель: Автономная некоммерческая организация информационно-познавательный центр «Правмир» (АНО «Правмир») (ОГРН 1107799036730) |
| В более поздних работах Тиллиха, как, например, «Основные черты религиозного социализма» или «Система наук в соответствии с предметами и методами», соотношение между формой и содержанием рассматривается более динамично. При этом понятия формы и содержания приобретают более общее онтологическое звучание. Все действительное, по мысли Тиллиха, представляет собой «индивидуальный творческий синтез» формы и содержания 232 . Форма обозначает «рациональный, образующий элемент», а содержание – «иррациональный, живой, бесконечный элемент», «глубину» и «творческую силу всего действительного» 233 . То есть форма приобретает общее онтологическое значение принципа индивидуализации, а содержание – принципа жизни всего существующего. Для обозначения индивидуально-творческого единства формы и содержания Тиллих использует понятие Gestalt (форма, образ, вид): «полностью оформленное и замкнутое в себе бытие мы называем Gestalt» 234 . 3.3 Третьей задачей богословия культуры является, по мысли Тиллиха, конкретная систематизация культуры по религиозному принципу, то есть построение религиозной системы культуры. Это построение осуществляется не с точки зрения формы, a с точки зрения содержания. При этом Тиллих замечает, что богослов культуры не создает систему культуры, то есть не является Творцом культуры. Его задача состоит в том, чтобы на основании единства содержания выявлять те связи, которые ведут от одного явления культуры к другому. 4. В четвертой части своей работы Тиллих поясняет изложенные общие представления на конкретных примерах из области искусства и философии науки (сфера теоретических культурных функций), а также из области этики и учения о государстве (сфера практических культурных функций). На примере экспрессионистской живописи Тиллих пытается показать, как материал, содержимое культурного произведения утрачивает свое значение, и религиозное содержание преодолевает форму. Обращаясь к области философии науки, Тиллих указывает, что если в неокантианской школе мы встречаемся с превосходством формы в ущерб религиозному содержанию, то в идеалистической философии и метафизике содержание преодолевает и даже разрушает форму в стремлении охватить безусловное. В области индивидуальной этики примером преодоления индивидуально-этической формы во имя переживания реальности личности для Тиллиха служит на первый взгляд антирелигиозная этика Ницше. Однако в этой кажущейся антирелигиозности скрывается более глубокое понимание личности по сравнению с «формальным» представлением. Превалирующее содержание устраняет значимость этической формы. Аналогично и в области учения о государстве богословие государства призвано распознать содержащееся в различных государственных формах содержание, В автономном государстве форма государства подавляет содержание и ведет к оторванному от общества государству. Противоположным примером оказывается идеалистический анархизм, отождествляемый Тиллихом также с Церковью, когда в общественном образовании превалирует религиозное содержание. |
| Как раз тот же Кант, который завершил столь долгие искания внерелигиозной духовной жизни, как раз он и обнаружил с достаточной ясностью слабые стороны той самой новой психологии, укрепить которую он хотел. У Канта с полной отчетливостью выступают как раз те черты «независимой» этики, которые определили ее крушение. Случилось то, что так часто бывает в духовной жизни: договоренная до конца мысль неизбежно обнажается в своих слабых сторонах. Идея этической автономии у самого же Канта – и здесь он типичнее и важнее его продолжателей – оказалась не очень надежной точкой опоры: для восполнения самых существенных сторон независимой этики пришлось выдвинуть учения о постулатах этического сознания, среди которых появился и постулат бытия Божия. На дне этической жизни, строго имманентной и автономной, вновь засветились вдруг лучи Господни – этическая жизнь в своих глубинах оказалась требующей связи с Богом. Правда, самый путь к Богу идет здесь через «независимую» этическую жизнь, но, если (применяя сюда терминологию Канта для других понятий) моральная жизнь является Formalgrund религиозной, то, наоборот, религиозная жизнь является Realgrund моральной. Сам Кант не сделал и не мог сделать этого вывода, но за него сделали другие – и больше всего Шопенгауэр, Гартман и Ницше. В идее этической автономии есть, конечно, совершенно бесспорная сторона – в учении о свободе, как основе моральной жизни: только там, где человек свободно, а не под внешним принуждением ступает на путь Добра, только там и может идти речь о моральной жизни. Kein Mensch muss mussen! Но эта свобода необходима и в христианстве, которое ищет лишь свободного обращения души к Богу. Здесь нет еще никакой автономии, ибо это есть признание (выдвинутого как раз христианством) дара внутреннего, от всего сердца, а не внешнего обращения к тому, что мы считаем правдой, – где же искать источник правды (в нас самих, в «чистой воле» и т. п. – или вне нас, в Боге), здесь вовсе еще не предрешается. Но в идее этической автономии, кроме признания бесспорного права человека на свободный выбор пути жизни, было еще другое – было убеждение, что в самом человеке есть источник его духовной силы, есть собственная почва духовной жизни. |
| С. 80-81). Несмотря на все стремление М. к построению общества равноправных граждан, в идеальном государстве все равно оказывается как минимум 3 неравных класса: 1) ученые, не вовлеченные или ограниченно вовлеченные в физический труд и контролирующие государственное управление; 2) обычные граждане, обязанные трудиться для обеспечения общественного благополучия; 3) рабы, компенсирующие недостаток трудовых ресурсов. Однако даже такие относительные принципы равенства, согласно рассуждениям М., действуют только внутри Утопии и не распространяются на отношение граждан Утопии к др. народам. Особенно ярко отвержение принципа равенства всех людей независимо от уровня их цивилизации и развития проявляется при описании войн, которые ведут жители Утопии. Для ведения этих войн они пользуются наемниками из народов, воинственных по своей природе; отправляя их на войну, утопийцы «ничуть не озабочены тем, сколь многие из тех погибнут, полагая, что от рода человеческого заслужат они величайшую благодарность, если смогут очистить землю от всех этих отбросов, от этого безобразного и нечестивого народа» (Там же. С. 90). Значительное внимание М. уделил в «Утопии» вопросам этики и религии. Этика идеального гос-ва строится как автономная и не связывается прямо с к.-л. религией; в основе этики лежат разумные принципы, в которых обобщаются идеи античных философских школ: платонизма, аристотелизма, стоицизма и эпикуреизма (см. ст. Эпикур ). Так, целью жизни человека объявляется счастье, по содержанию совпадающее с благородными удовольствиями, путем к нему - добродетель, к-рая в свою очередь понимается как «жизнь по предписанию природы» (см.: Мор. Утопия... 1998. С. 70-72). В религ. отношении среди граждан Утопии прослеживается рационалистический плюрализм. Согласно М., «одни почитают как бога Солнце, другие - Луну, третьи - какое-нибудь из блуждающих светил»; некоторые думают, что «величайший бог - это какой-то человек, некогда отличившийся своею доблестью или славой». Наиболее значительной по числу и наиболее разумной части утопийцев М. |
|
|
