| Обеспечив себе такой политикой относительно прочный мир на востоке, Феодосии провел победоносную кампанию против Максима и, как уже отмечалось, с 388 по 391 г. находился на западе. Здесь его политика в отношении язычества тоже на первых порах не выходила за рамки веротерпимости и была подчинена общей цели – обеспечить политическую стабильность в империи. Феодосии даже оказал покровительство языческой аристократии и предоставил главным ее представителям почетные должности. Так, Флавиан в 389 г. получил пост казначея и в 390 г. стал преторианским префектом Италии; Аврелий Виктор в 388–389 гг. был префектом Рима; Симмаху было быстро оказано прощение за поддержку Максима, и в 391 г. он стал консулом; Альбин, происходивший из солидной языческой фамилии, был назначен префектом города с 389 до 391 г. Это покровительство, несомненно, явилось поводом для новой петиции римского сената о восстановлении алтаря Победы. Вероятнее всего это произошло в период с октября до декабря 388 г., то есть сразу после победы над Максимом, после которой император, видимо, должен был благосклонно выслушать просьбу язычников, и до столкновения Феодосия с Амвросием по поводу беспорядков в Каллинике. В литературе подвергается серьезному сомнению свидетельство Псевдо-Проспера об участии Симмаха в этом посольстве. В источнике говорится, что речь Симмаха вызвала такой гнев императора, что он приказал увезти оратора на крестьянской повозке за сто миль от Медиолана. При всей горячности и вспыльчивости Феодосия очень трудно поверить, что он мог позволить себе такое обращение с виднейшим представителем римской аристократии. Кроме того, против участия Симмаха в этом посольстве сената говорит и тот факт, что поддержка Максима, которому он адресовал яркий панегирик в начале 388 г., на некоторое время поставила его в очень затруднительное положение перед Феодосием. Оратору удалось полностью реабилитироваться только к 390 г. Вряд ли подлежит сомнению, что Симмах до этого времени не мог дать Феодосию повод для подозрений в нелояльности и решиться возглавить новую делегацию сената. |
| Далее, невероятно, говорят, чтобы Максимиан при всей своей жестокости мог решиться на такой поступок, как уничтожение целого легиона. Максимиан должен был дорожить хорошим войском в виду государственных соображений, притом таким искусным и храбрым войском, какое представляли собою воины-фиваидцы, по рассказу актов. Далее, непонятным представляется на взгляд историков, смотрящих скептично на рассказ, что о таком важном историческом событии, которое, без сомнения, должно было наделать много шуму, не сообщают ничего языческие писатели, описывавшие те времена, к которым относится предполагаемое событие – ни Евтропий, ни Аврелий Виктор. 294 Да и церковные историки и писатели, каковы Евсевий и Лактанций , не обмолвились ни одним словом, которое удостоверяло бы нас в истинности происшествия с фиваидским легионом. Можно бы, пожалуй, сказать об Евсевии, что он мало знал о событиях на Западе, а история с фиваидским легионом случилась именно на Западе, но этот аргумент в настоящем случае не действителен: легион был навербован на Востоке, в Фиваиде, а с тем, что касалось Востока, Евсевий хорошо был знаком; да и трудно доверить, чтобы слух о таком важном событии, хотя бы случившемся на Западе, не достиг любознательного историка, каким был Евсевий. Но если бы, по какому-либо случаю, Евсевий и не знал события, – непонятно, почему о нем, этом событии, ничего не знает Лактанций и другие лица, например, Иероним и Руфин? В рассказе о самом событии находят невероятным замечание актов, что целый легион позволяет казнить себя без сопротивления и возражений. Мыслимо ли это? 295 Таковы аргументы апологетов рассказа и его отрицателей. Теперь спрашивается: кто правее в своих воззрениях – первые или последние? Апологеты рассказа слабы в своих доказательствах. Большая часть свидетельств, которыми они хотят подтвердить истинность события, относится к очень позднему времени: Евхерий писал спустя столетие после царствования Максимиана, а такое свидетельство имеет мало цены в науке; еще менее имеют цены показания писателей и свидетелей, живших позднее Евхерия: они могли говорить о событии со слов Евхерия, на основании его сочинений. |
| Римлян по-прежнему продолжали кормить обещаниями и подачками. Кризис затягивался. Надвигались годы переворотов, гражданских войн и диктатуры. За власть над народами Риму, как и каждой империи, приходилось платить дорогой ценой… ПРИМЕЧАНИЯ Глава двадцать третья ЭЛЛИНИЗМ В РИМЕ 1. См.: Плутарх. Фабий Максим, III, Ливий, XXII. 2. Ливий, XV, I. 3. Овидий. Фасты, IV, 290-298, см.: Дж. Фрэзер. Золотая ветвь, с. 386 сл. 4. Плутарх. Катон, III. Пользуясь данными Плутарха о Катоне, необходимо иметь в виду полемический характер источников, которыми пользовался писатель. См. М. Сергеенко. Из заметок о Катоне. — ВДИ, 1976, с. 157-159. 5. Имя Катона в деле о Вакханалиях не упоминается. Но есть все основания думать, что он был одним из инициаторов их преследования. См. Н. Бодянский. Римские вакханалии и преследование их в VI веке от основания Рима. Киев, 1882, с. 172. 6. Ливий, XXXIX. Основные сведения о процессе содержатся в этой части сочинения Ливия. См. также: Цицерон. О законах, II, 15; В. Максим, 1, 3; VI, 3; Тертуллиан. Апологетика, VI; 6л. Августин. О Граде Божием, VI, 8; XVIII, 13. 7. Медная доска с эдиктом этим была найдена в XVII b. Перевод его дан в указанной выше книге Н. Бодянского, с. 12. 8. См.: И. Маяк. О запрещении Вакханалий в Риме. — «Советская археология», т. 28, 1958, с. 261. 9. Бл. Августин. О Граде Божием, VII, 34. 10. Ливий, IX, 29; Аврелий Виктор. О знаменитых людях, III, 3. 11. См. Ф. Зелинский. Рим и его религия, с. 59 сл. По мнению итальянского исследователя Э. Перуцци, находка могла содержать и подлиннее текстыНумы( Е. Peruzzi. origini di roma, 1973, р. 114 ss). 12. См.: А. Геллий, XV, 2, Афиней, XII, 68; Элиан, IX, 12. 13. Труды Карнеада не сохранились. Источником для знакомства с его взглядами служат произведения других авторов. См.: Р. Рихтер. Скептицизм в философии, т. I. СПб., 1910, с. 80 сл. 14. Плутарх. Катон, XXIII. 15. Там же, XXII. 16. Полибий, VI, 2 сл. См. С. Утченко. Политические учения дpebheroPuмaIII-I вв. до н. э. М., 1977, с. 145 сл. |
| 5—7): «tam de tyranno quam de omni eius /factione uno tempore iustis /rem publicam ultus est armis» («[Константин] праведным оружием вовремя освободил государство от тирана и всей его клики»). Более подробно об этих отношениях сообщает Секст Аврелий Виктор: «Huius [scil. Maxentii] nece incredibile quantum laetitia gaudioque senatus ac plebes exsultaverint. Quos in tantum afflictaverat, uti praetorianis caedem vulgi quondam annuerit primusque instituto pessimo munerum specie patres aratoresque pecuniam conferre prodigenti sibi cogeret. Quorum odio praetoriae legiones ac subsidia factionibus aptiora quam urbi Romae sublata penitus, simul arma atque usus indumenti militaris» («Невероятно, с каким весельем и радостью ликовали сенат и народ Рима по случаю смерти Максенция. Он мучил их до такой степени, что однажды позволил преторианцам убивать народ, и первым, по наихудшему распоряжению, принудил сенаторов и даже земледельцев предоставлять ему под видом подарка деньги, которые он расточал. Из-за их [сенаторов и народа] неприязни преторианские легионы и их вспомогательные отряды, более пригодные для мятежей, чем для города Рима, были с корнем вырваны [из столицы], вместе с их оружием и ношением военной формы») (О Цезарях, 40, 24: Sextus Aurelius Victor, De Caesaribus. 40, 24). Ladomirski A., L’aigle legionnaire de Novae. Antiquitas. Wydawnictwo Uniwersytetu Wroclawskiego, 1993. N17. s.132-134. Wittkower R. Eagle and Serpent: A Study in the Migration of Symbols//Journal of the warburg institure. 1939. T. 2. P. 310. Newbold W.R. The Eagle and the basket on the Chalice of Antioch//AJA. 1925. Vol. 29. P. 379. Wittkower R. Eagle and Serpent: A Study in the Migration of Symbols//Journal of the warburg institure. 1939. T. 2. P. 379. Lucchesi Palli E. Observation sur I iconographie de I aigle funeraire dans I art copte et nubien//Colloque de Chantilly, 2-6 jlullet 1975. Le Caire, 1978. P. 175 -190. Созомен. Церковная История. Кн. 1, гл. 4. Лактанций, De mortibus persecutorum. гл. XLIV, 5. |
| Писатели, в хронологическом отношении очень близкие ко временам царствования Константина, как–то: Евсевий, Валезиев аноним и Аврелий Виктор, – конечно, молчат о смерти Фавсты, но это вполне понятно. В доме повешенного неловко заводить речь о веревке. Пока был жив Констанций, приходилось молчать о факте, позорном для одного из его родителей. Но уже по прошествии восьми лет от времени смерти Констанция этот факт сначала отметил Евтропий, и затем сведения о нем находим в нескольких источниках, независимых один от другого. К этим историческим свидетельствам можно присоединять и вещественные памятники. В этом последнем отношении заслуживает внимания следующее наблюдение: как место чеканки, Константинополь помечен на монетах Константина I, Константина II, Констанция, Констанса, Елены, Феодоры, Далмация и Ганнибала, словом, всех членов императорского дома, которые дожили до времени основания новой столицы (11 мая 330 г.) и пережили это же событие; на монетах же Фавсты и Криспа подобной пометы нет. Очевидно, ни вторая жена Константина, ни его старший сын не дожили до указанного события, и, очевидно, они скончались вскоре один за другим. Можно утверждать, что их кончина не только последовала в одно время, но и что смерть одного находилась в причинной зависимости от смерти другого. Это очень вероятно». После этого Зекк обращается к подробному исследованию вопроса о том, при каких обстоятельствах произошла казнь Криспа и Фавсты, если только и эта последняя действительно была предана насильственной смерти. О трагедии в императорском доме, говорит Зекк, дошли до нас четыре свидетельства, совершенно независимые одно от другого. Евтропий упоминает голый факт, что Константин приказал предать смерти сына и жену. Аполлинарий Сидоний (в одном из писем) к этому прибавляет, что первый умер от яда, а вторая задушена в жаркой бане. Ясно, что выбраны такие роды смерти, от которых не остается на трупах никаких очевидных следов насильственной смерти; нужно было, насколько это было возможно, скрыть неловкое положение императора, вынужденного прибегнуть к такой мере. |
| Она стремилась не только установить понятия о Боге и нравственности высшие, чем те, какие давала религия, но, не ограничиваясь теориею, провести эти начала в жизнь, – и в этом последнем стремлении заключалась характеристическая черта, отличавшая древнюю философию от новой и столь способствовавшая действительному влиянию ее на жизнь. Понятие о мудрости, любовь к которой составляет главное побуждение к философии, у древних несравненно шире, чем в последующее время; она состоит не в теоретическом только знании, но и в практическом приложении познаваемого к жизни. Эта практическая сторона философии настолько имела значения в глазах древности, что часто получала односторонний перевес над практическою, что и выразилось в появлении и процветании целых философских школы с преимущественно ифическим характером, – явление, не повторявшееся в последующее время и в свою очередь свидетельствующее о том жизненном практическом значении, какое имела философия в древности. Явные следы такого, то благотворного, то злотворного, – судя по содержанию философских ученый, – влияния философии мы легко можем заметить в истории древнего мира. Философия софистов не была невинным упражнением ума в диалектических тонкостях, но имела действительно разлагающее влияние на нравственную и общественную жизнь своего времени. Сократ, победоносно восставший против этой лжефилософии, как сам по себя, так и чрез своих многочисленных учеников, образовавших различные ифические школы, был, поэтому, не только философом, но действительным общественным и нравственными деятелем, оказавшим могущественное влияние на подъем нравственных и религиозных понятий древнего мира. Нет нужды говорить об общеизвестном влиянии эпикуреизма и стоицизма на нравственную жизнь древнего мира. Сколько первый способствовал к упадку ее, столько последний, по своему нравственному характеру возвышавшийся над общим уровнем нравственного расслабления и распущенности, содействовал к поддержке не только частной нравственной, но и общественной жизни чрез посредство таких, напр., последователей его, как Сципион младший, Помпей, Антонин, Марк Аврелий и др. |
| В 27–23 годах до Р. Х., после окончания гражданской войны император Октавиан Август предпринял совместно с сенатом политические реформы, в результате которых была сформирована новая система управления Римским государством – принципат (principatus) во главе с императором, носившим титул princeps civitatis. Сам Август писал: «В шестое и седьмое консульство, погасив гражданские войны и с общего согласия овладев верховной властью, я передал государство в ведение сената и римского народа» 47 . На деле принципат сочетал элементы монархического и республиканского устройства, поэтому среди историков существуют различные мнения о том, следует ли считать принципат восстановленной республикой (res publica restituta), или же автократией, облеченной внешней видимостью демократии. Так, Веллей Патеркул писал о реформе Августа: «Была восстановлена старинная и древняя государственная форма». 48 Корнелий Тацит, наоборот, считал, что Октавиан «начал подменять собою сенат, магистраты и законы, не встречая в этом противодействия» 49 . Секст Виктор Аврелий также критиковал Августа: «Добиваясь принципата, он выступал как подавитель свободы» 50 . Однако само понятие принцепс применительно к личности императора носило демонстративно «республиканскую» окраску в отличие от таких понятий, как тиран (tyrannus), царь (rex), господин, деспот (dominus), обозначающие монарха. Плиний Младший в Панегирике императору Траяну восхваляет его за то, что «он из нашей среды, и ничто его так не отличает и не возвышает, как то, что он сам сознает себя одним из нас и не забывает, что он человек и управляет людьми» 51 . Плиний указывает на значение понятие принцепс, как первого среди равных (primus inter pares) –«Нас всех ты считаешь равными и себя таким же равным всем другим; ты выше других только тем, что лучше их». 52 Обращаясь к Траяну, он подчеркивает существенное различие между принципатом и абсолютизмом –»Ты хорошо знаешь, как различны по своей природе деспотия и принципат; итак, именно тем особенно дорог принцепс, кто больше всего тяготится деспотом " 53 . |
| Второе доказательство – argumentum е silentio – имеет, вообще, в таких случаях мало значения. Молчание нескольких при свидетельстве хотя бы одного никогда не может опровергнуть истинности этого свидетельства. Разбирая же данное основание по существу, мы должны сказать, что светские писатели того времени не склонны были передавать благоприятные для христиан известия (а мученичество за идею невольно подкупает). Известно, что Аврелий Виктор и Евтропий умалчивают даже о таком выдающемся событии близкого к ним времени, как принятие христианства императором Константином. Также поступали Фронтон и Цельс. 955 Что же касается церковных писателей, то, кроме Евсевия и Иеронима, о гонении 177 г. говорит, как признается и Томпсон, 956 еще Сульпиций Север (в начале V в.). 957 И совершенно неосновательно автор умаляет значение последнего свидетельства через утверждение мнимой и, во всяком случае, недоказанной зависимости его от Евсевия (через Руфина). 958 Наконец, взятое во всем объеме это argumentum е silentio направляется против самого же Томпсона, точнее, против второй части его новой теории. Ведь молчание писателей не разрешается в громкое свидетельство и при его предположении, что гонение было не в 177 г., а во второй половине III в. Наоборот, для гипотезы Томпсона оно более убийственно. Церковные хронисты на Западе, по нему, появились в начале V в. (первым был Север). 959 Если же они не знают о событии, сравнительно близком к ним (275–400 гг.), если даже, как предполагает Томпсон о Севере, заимствуют сведения о нем от восточных авторов, то, значит, этого события и не было. Во всяком случае, молчание их естественнее, если мы допустим, что имеем дело с событием более отдаленным, т. е. другими словами, если будем держаться традиционной точки зрения. Приводя третье доказательство, Томпсон, как мы уже говорили, ссылается на действительно ученые и заслуживающие большого внимания труды Ле Блана о надписях в Галлии и Дюшена о епископских каталогах. Однако делать строго определенные и категорические выводы на основании этих работ в настоящее время еще нельзя. Чтобы понять это, достаточно указать, например, на статью Гиршфельда в Sitzungsberichte d. k. Preussischen Akademie der Wissenschaft zu Berlin, 960 где автор, анализируя галльские же надписи, считает вполне возможным признать не только существование христианства в Лионе при Марке Аврелии, 961 но и распространение его отсюда в другие местности Галлии; 962 а также на возражения, какие делал А. Гарнак Дюшену по поводу епископских каталогов. 963 |
| 361 Socr. (V, 16) объясняет болезнь как следствие усталости от военных походов. Philost. XI, 2 говорит, что Феодосий был болен водянкою, – результат его невоздержной жизни, с чем едва ли можно согласиться, если принять во внимание свидетельство Филосторгия как арианина. 367 Zosim. (IV, 59) говорит, что Феодосий умер в Константинополе, что противоречит остальным источникам. Ср., наприм., Ambros. De obitu Theod. 56; Orosii Op. cit. VII, 35; Aur. Victor Epitome c. 48 и т. д. 370 Socr. VI, I. Chronicon Paschale 9 ноября (Migne s. gr. t. XCII), Theophanis Chronographia, p. 63. 375 Мы не приводим здесь характеристики, которую дает Аврелий Виктор, так как она хотя и написана в пользу Феодосия, но сама по себе не рельефна: краски ее очень тонки и туманны, а потому не стоят в резкой противоположности с образом, нарисованным Зосимом. 386 Известно, что в качестве награды за свою речь Дрепаний Пакат получил проконсульство в Африке. C. Theod. IX, II, 4. 387 Panegyr. (XII Pan. lat.) XXIII: Nec tamen imperator existimes cuncta me ad aurium gratiam locuturum: triumphis tuis Galli irascimur. 388 История упадка и разр. Римск. имп., ч. III, стр. 253. Ср. Guldenpenning und Ifland, Op. cit. s. 129. 389 Если бы пришлось перечислить все праздники, которые имели место в царствование Феодосия, то получилась бы большая таблица. Отметим некоторые из них: торжество при возвышении – в Сирмии, торжественный въезд Феодосия в Константинополь, Рим, возвращение с Запада, торжественные царские дни – дни рождения, которые сопровождались играми, прием Афанарика, персидских послов и т. п. А чтобы судить, сколько они стоили, достаточно указать, что Валентиниану II его деценналии обошлись в 1 600 ф. золота (Symmachi lib. X, Ep. 33 – Migne s. l. t. XVIII). 390 Зосим, говоря о роскоши, приурочивает свои слова к таким моментам в жизни Феодосия, которые свидетельствуют против Зосима. Так, в главе 28 говорит он о роскоши как результате первых удач над варварами; в гл. 50 говорит о праздниках, естественных по возвращении Феодосия в Константинополь после победы над Максимом. Замечательно, Зосим ничего не говорит об образе жизни императора во время походов. |
| Семья, в которой он родился, была отнюдь не богата: Августин вспоминал, что члену городского совета, отцу его Патрицию, принадлежало только несколько небольших участков земли. Чтобы дать сыну высокое образование, Патриций и вся семья должны были урезывать себя в самом необходимом и ходить в обносках. Цену образованию в Тагасте знали: через него шел путь, выводивший человека из скудости и дремы провинциального городка на «белые дороги» почестей и богатства. «Я родился в деревне от бедного и необразованного отца; занятия литературой и науками дали мне возможность жить жизнью знатного человека»,– писал современник Августина и тоже уроженец Африки Аврелий Виктор (De Caesar. 20. 5). Патриций, язычник, и его жена, Моника, ревностная христианка, во многом между собой несогласные, единодушно решили послать сына в Карфагенскую риторскую школу, по мотивам, правда, разным: у отца были о сыне «совершенно пустые мысли»: он мечтал о его блестящей карьере; мать рассчитывала, что образование приведет Августина к христианству. У Августина не было никакой душевной связи с отцом: для рассказа о смерти друга у него нашлись слова, которые через полторы тысячи лет ударяют по сердцу. О смерти отца он упомянул между прочим, в кратком примечании. Крепкая неослабная любовь с обеих сторон связывала сына с матерью. Моника была женщиной незаурядной. Она сознательно держалась в тени, но незаметно и неслышно управляла всем домом. Ее здравый смысл и житейский такт помогли ей установить в семье лад и склад, поражавший всех кумушек Тагасты. Она умела ждать, и шла к своей цели неторопливо, но неуклонно. Мужа, человека совершенно равнодушного к религии, «не имевшего о Боге никаких мыслей» (II, 8), она и конце концов привела к христианству. Сама она, дочь христианской семьи, была убежденной христианкой, строго соблюдала обычаи африканской Церкви (пост по субботам, долгие всенощные богослужения на могилах мучеников), верила, как и все вокруг, в таинственные голоса и откровения, посылаемые в снах. Эта мистическая настроенность прекрасно уживалась с трезвым учетом житейских требовании. |
|
|
