| был отравлен его старший сын цезарь Крисп, а затем убита жена К. Фавста (точные даты этих событий неизвестны; обычно говорят о весне или лете 326). Обе жертвы были подвергнуты damnatio memoriae, и позднее ни К., ни кто-либо из его сыновей не пытались их реабилитировать. Античные источники сохранили в основном лишь анекдотическую версию объяснения этих событий. Историки Аврелий Виктор (сер. IV в.) и Зосим оставили наиболее подробные сообщения о том, что Фавста была влюблена в Криспа, а когда тот отверг ее, оклеветала цезаря перед его отцом. К. расправился с сыном: он был отравлен ядом в г. Пиетас-Юлия (ныне Пула, Хорватия), когда возвращался с Востока в подконтрольную ему Галлию. Чуть позже, узнав об обмане Фавсты, К. приказал задушить ее жаром, когда она находилась в термах ( Aur. Vict. De Caes. 41; Zosim. Hist. II 29). Евсевий обошел эти события молчанием; остальные авторы позднеантичной эпохи оставили лишь краткие сообщения, не позволяющие установить причины и ход событий ( Amm. Marc. Res gest. XIV 11. 20; Hieron. Chron//PL. 27. Col. 677; Philost. Hist. eccl. II 4; Chron. Pasch. P. 525.17-18). Эта история, напоминающая древнегреческий миф об Ипполите и Федре, а отчасти библейское предание об Иосифе и жене Потифара, едва ли может быть достоверной, да и найти в ней «рациональное зерно» также не представляется возможным. Вслед за источниками большинство совр. исследователей оценивают эти события как семейную трагедию ( Guthrie. 1966; Austin. 1980; Polsander. 1984; Woods. 1998; Drake. 2000. P. 237; Odahl. 2004. P. 178-185). Однако можно предполагать, что у столь жестоких решений К. все же были не только личные, но и политические причины. Состояние источников не позволяет полностью отрицать возможность участия цезаря Криспа в заговорах против К. Известно, что к этому времени К. все чаще выдвигал на почетные посты своих младших сыновей от брака с Фавстой, и Крисп по той или иной причине мог почувствовать себя обиженным. Но, возможно, родственники лишь пали жертвами подозрительности К., особенно обострившейся в атмосфере борьбы с различными группировками восточной оппозиции и общей неспокойной обстановки сер. |
| В мае текущего года я отправил в Духовно-Учебный Комитет при Св. Синоде мою книгу «Аврелий Пруденций Клемент» на соискание премии покойного Макария, Митрополита Московского. Одновременно с этим я отправил Вам письмо, в котором просил Вас, на сколько найдёте справедливым и возможным, поддержать мой интерес, когда будет присуждаться премия. Но в этом письме мной не было упомянуто об обстоятельстве, которое, однако, может иметь значительную важность; разумею то, что мне Советом нашей Академии в мартовском заседании текущего года присуждена была за сочинение о Пруденции Макариевская премия в 500 рублей. Неужели это обстоятельство может послужить препятствием к присуждению мне премии Духовно-Учебным Комитетом, если бы моя книга о Пруденции и найдена была достойной премии? Но, во-первых, Духовно-Учебным Комитетом года четыре или пять тому назад присуждена была премия одному из моих сослуживцев – Вас. Фёд. Кипарисову после того, как им была получена от нашей Академии Макариевская премия в 300 руб., присуждаемая за магистерские диссертации. Во-вторых, не сам я представил Совету нашей Академии мою книгу о Пруденции для получения Макариевской премии, а предло- —477— жил Совету премировать её один из членов Совета, именно Виктор Дмитриевич Кудрявцев. Справедливо ли лишать премии сочинение, признанное достойным её, лишь потому, что автор этого сочинения уже получил за него премию, хотя меньшую и, притом, которую не сам он искал? Мне показалось неизлишним и благовременным известить Вас о получении мной от Совета нашей Академии премии за сочинение о Пруденции и изложить Вам мои опасения и мои мысли по поводу этого. С глубоким уважением к Вам и искренней преданностью имею честь быть Пётр Цветков, экстраординарный проф. МДА Сергиев Посад 5 окт. 1890 г. III Ваше Высокопреподобие, досточтимый о. протоиерей Александр Алексеевич ! Вчера я получил Ваше письмо. Всею душой благодарю Вас за Вашу заботливость о моих интересах. Ещё 5 июня прошлого 1890 года отправлено мной в Учебный Комитет прошение о том, чтобы моя книга о Пруденции принята была как книга, представленная на соискание премии покойного Митрополита Московского Макария , равно как отправлен один экземпляр (или два экземпляра) самой книги. Если и моё прошение, и моя книга о Пруденции не получены в Учебном Комитете, то не поставьте себе в труд известить меня о том; я немедленно отправлю новое прошение и экземпляр моей книги. |
| – А кто же он? – высокомерно усмехнулся дед. – Как в «Верую»-то читается: «И распятого за ны при Пилате Понтийском». Как же не император? Ну энтот, правда, более на Ирода Скрижоцкого смахивает. Вон у него какой колпак с шишкой на голове. Так что, правда он сюда из Рима приходил нас покорять или это еще не доподлинно? – Не доподлинно, дед, – ответил я. – Скорее всего, что нет. Но, однако же, монета попала к нам как-то в огороды. Это ведь тоже неспроста – значит, верно, длинные руки у него были, если он и сюда дотянулся. Вот в этом я и хочу разобраться. – Ну, ну, разбирайся! – сказал дед и встал. – Разбирайся, разбирайся, а я пойду вздремну. Что-то размаривает меня. Он ушел, а я остановился около книжной полки (она висела у меня над кроватью, струганая сосновая дощечка на веревочке), снял книжку и стал ее листать. Все время, после того как из Эрмитажа пришло письмо о том, что античная монета, выкопанная в огороде за Алма-Атинкой, – динарий Аврелиана, я рылся во всех библиотеках и искал что-нибудь об этом императоре. Но материала попадалось обидно мало. Уж слишком, наверное, хорошо в те времена умели расправляться с историками и историями. В толстенном словаре классической древности Любеккера я отыскал только несколько ссылок на классиков. Но все они были недостоверными или недостаточными. Из источников указывались Займа, Евсевий, Аврелий, Виктор и, наконец, таинственный странный сборник «императорских биографий», подписанный шестью совершенно неведомыми именами. Вот эти «биографии» я сейчас и листал. В нашей крошечной библиотеке нашелся старинный русский перевод их, добротный и дубовый, выпущенный еще при Екатерине. Был он весь из периодов – этаких широких пышных фраз, похожих на деревянные триумфальные арки тех времен. Одолевать его было почти физически тяжело. Через час я уже откидывал книгу. Но дело было не только, конечно, в переводе. Непонятен был и сам император. Чтобы уяснить себе в нем хоть что-нибудь, я разграфил лист бумаги надвое и стал записывать налево одни его качества и поступки, а направо другие, им противоположные. И вот что у меня под конец получилось. (Пользуюсь новым переводом – старого, 1776 года, у меня сейчас нет.) |
| Поскольку Нума показал им в тайном учении, что почитание Высочайшего не может совершаться иначе, как только в духе (Strom. 1, 15). По мысли Климента, Пифагор, как и другие философы древности, лучшее и истинное в своем учении заимствовал от Моисея. К этому свидетельству Климента Криг присоединяет слова Плутарха: «некоторые говорят, что Нума – ученик Пифагора, между тем другие полагают, что он получил обучение от некоторого варварского (чужеземного) философа, который был древнее Пифагора». Криг отмечает, что греческие писатели никогда не называли евреев их собственным именем, а именовали варварами. Но у всех варваров можно назвать только одного философа – Моисея. Философии или закону Моисея и был наставлен Нума. Последнюю часть свидетельства Климента Криг сопоставляет с следующими словами Ливия: «так как он (Нума) верил, что небесное божество (coeleste Numen) управляет судьбами людей, то исполнил он сердца всех таким страхом Божиим, что верность и святость присяги управляли тогда общиною, как впоследствии закон и страх наказаний» (1, 21). Что это такое за coeleste Numen? Им именовалось то божество, которое почитали евреи. Так Ювенал, говоря о богопочитании евреев, пишет. Замечательно, что и сами евреи называли себя и назывались другими почитателями Бога неба. Так, Иона сказал о себе корабельщикам: «я еврей, чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу» ( Ион. 1, 9 ). Так, Ахиор, излагая Олоферну кратко историю евреев, об их повороте в халдее к истинному богопочитанию выражается: «начали поклоняться Богу неба» ( Иуд. 5, 8 ). Все это направляет к выводу, что божество евреев и божество Нумы есть один и тот же Истинный Бог. Криг приводит ряд языческих свидетельств о характере царствовавия Нумы. Эней Флор писал: Нума так изменил дикий и воинственный народ, что власть, которую они приобрели только несправедливостью и насилием, теперь сохранялась через религию и добродетель. Аврелий Виктор: «по причине великого призвания честного правительства Нумы, никто не осмеливался против него начинать войну». |
| Другие исследователи, как мы сказали, отрицают достоверность рассказа о мученичестве Фиваидского легиона и основывают свое отрицание на следующих соображениях: невероятно, говорят, чтобы во времена Максимиана целый громадный легион в 6600 человек исключительно состоял из одних христиан; правда, число христиан в войске могло быть не малое, но во всяком случае перевес оставался на стороне язычников. Далее, невероятно, говорят, чтобы Максимиан при всей своей жестокости мог решиться на такой поступок, как уничтожение целого легиона. Он должен был дорожить хорошим войском ввиду государственных соображений, притом таким искусным и храбрым войском, какое представляли собой воины-фиваидцы, по рассказу актов. Далее, непонятным представляется на взгляд историков, смотрящих скептично на рассказ, что о таком важном историческом событии, которое, без сомнения, должно было наделать много шума, ничего не сообщают языческие писатели, описывавшие те времена, к которым относится предполагаемое событие, — ни Евтропий, ни Аврелий Виктор. Да и церковные историки и писатели, каковы Евсевий и Лактанций, не обмолвились ни одним словом, которое удостоверяло бы нас в истинности происшествия с Фиваидским легионом. Можно бы, пожалуй, сказать о Евсевии, что он мало знал о событиях на Западе, а история с Фиваидским легионом случилась именно на Западе, но этот аргумент в настоящем случае не действителен: легион был навербован на Востоке, в Фиваиде, а с тем, что касалось Востока, Евсевии хорошо был знаком; да и трудно поверить, чтобы слух о таком важном событии, хотя бы случившемся на Западе, не достиг такого любознательного историка, каким был Евсевий. Но если бы по какому-либо случаю Евсевий и не знал события, непонятно, почему о нем, этом событии, ничего не знает Лактанций и другие лица, например Иероним, Руфин? В рассказе о самом событии находят невероятным замечание актов, что целый легион позволяет казнить себя без сопротивления и возражений. Мыслимо ли это? Таковы аргументы апологетов рассказа и его отрицателей. |
| Кроме того, Фотий («Краткое изложение «Церковной истории» Филосторгия», I, 5), например, говорит о происках против Константина со стороны Диоклетиана. Но если указанные события произошли до отречения Диоклетиана, то не понятно, почему после этого отношения между ними были столь хороши, что Константин приглашал его на свадьбу Лициния со своей сестрой Констанцией (Секст Аврелий Виктор, «Извлечения о жизни и нравах римских императоров», XXXIX, 7). И почему Диоклетиан, уходящий на покой, мог бы считать себя спокойным, делая августом отца убитого Константина. Наконец, существует подробный рассказ Лактанция («De mort. pers.», 24) об этих событиях: «Между тем, как эти жестокости им (Галерием — А.К.) производимы были, он не помышлял о свержении Констанция, выжидая его смерти и полагая ее близкою. Этот государь, опасно заболев, потребовал к себе для утешения сына своего Константина. Не в первый раз он о том просил. Галерий ничего так не боялся, как отъезда Константина. ... Употребив бесполезно многие извороты против него, Галерий наконец отпустил его, и подписал его отпуск своей рукой при закате солнца, дозволив ему отправиться в путь завтра поутру, по получении его приказания. Он имел намерение или удержать его опять под каким-либо предлогом или послать курьера к Северу с повелением задержать его в Италии. Константин, предвидя это намерение, в ту же ночь после ужина садится на лошадь и уезжает»., он же сообщает об ужасном бешенстве Галерия при этом известии и о подрезании жил у почтовых лошадей Константином во избежание преследования. 73 Анон., стр. 710. и Panegyr. Veter., VII, 4 утверждают, что Константин прибыл к Констанцию в порт еще перед отплытием в Британию. Мнение Евсевия подтверждают Зосим, кн.2, с. 79; и Лактанций, de Mort. Pers., гл. 24. 74 Имеется в виду хор античной трагедии или комедии, по законам жанра не вмешивавшийся в разворачивающиеся события, и лишь комментирующий происходящее. 75 О назначении Констанцием своим преемником Константина говорят также Лактанций («De mort. |
| 502 Виенцы справляли у себя «гимнический агон»... Требоний Руфин его... запретил навсегда. – Главный город в Нарбонской Галлии на левом берегу р. Роны. – В обычае древних было, умирая, увековечивать память о себе в родном городе каким-нибудь даром: оставляли деньги на сооружение какого-либо общественного здания или храма, на устройство ежегодного поминального обеда, на который приглашался весь город; на гладиаторские игры. Южная Галлия с давних пор находилась под сильным греческим влиянием, и покойный виенец завещал устроить агон греческого типа, т. е. состязания в музыке и поэзии и в атлетических выступлениях. Такие агоны устраивали Нерон и Домициан, и они вызвали в римском обществе взрыв негодования. Тац. Анн. 14, 20–21; Пл. Ест. ист. 15. 19; 29, 26–27: Марц. 7,32; молодежь готовилась к ним под руководством учителей-греков в «гимнасиях», которые считались училищами безделия и разврата. Требоний Руфин, римлянин старого закала, запретил «гимнический агон». Он был во Виене дуумвиром (во главе городского совета стояло два дуумвира) и явно превысил свою власть, действуя единолично, не созвав городского совета, который своим декретом принял и утвердил дар завещателя. 503 Юний Маврик – см. I.5. Он имеет в виду Quinquennalia, учрежденные Домицианом: состязания в музыке и поэзии, конные и гимнастические. Свет. Домиц. 4. 504 Вейентон – был видной фигурой при Флавиях: трижды консул. И Плиний и Ювенал (Сат. 3,195; 4,113–129; 6,113) считали его доносчиком, но тайным. Ювенал называет его «осторожным», а Аврелий Виктор (de Caes 12, 5) пишет, что он «погубил многих тайными обвинениями». Так же думал и Плиний (I.5). – Катулл Мессалин – консул 73 г. и 85 г., назван у Тацита (Агр. 45,1) в списке доносчиков. Страшную характеристику его, вполне совпадающую со свидетельствами Плиния, дает Ювенал (4,113–116). 505 Помпоний Басс – консул 94 г., был легатом в Галатии – Каппадокии 95–100 гг., организовал алиментарные учреждения Траяна в Центральной Италии. 506 ...ты, как и полагается мудрому человеку, умело распределяешь свой досуг... – Ср. «размеренную жизнь» Спуринны (III.1.2) и самого Плиния (IX.36) – Басс интересовался философией. |
| Прокл (410–485), представитель афинской школы неоплатонизма, – пожалуй, наиболее известный и наиболее плодовитый из всех этих философов (по утверждению специалистов, Прокл написал больше, чем все античные философы, вместе взятые). Для него характерна не только плодовитость, но и крайняя сухость изложения, читать его очень скучно. Прокл также занимается умножением числа ипостасей. Так же, как и Ямвлих, он именует их богами, а теургию (и вообще религию) ставит выше, чем философию. Ещё один отход от идей Плотина проявляется у Прокла в том, что зло у него – это не небытие, а как бы побочный результат взаимодействия благих сущностей. Скажем, солнце (благая сущность) освещает другую благую сущность (дом), и получается тень. Трактаты Прокла (а отнюдь не Плотина) оказали наибольшее влияние на других неоплатоников. У Псевдо- Дионисия Ареопагита находят цитаты из Прокла, осмысленные в ином, православном контексте. Обвинения в адрес неоплатонизма за его количество ипостасей, за безликость божества, за эманацию и т.д. касались не столько Плотина, сколько именно Прокла, а также поздних неоплатоников, из которых можно выделить Дамаския, жившего в конце V – начале VI в., и Симпликия (ум. в 549 г.). Эти два философа более известны уже как комментаторы, особенно Симпликий – автор множества комментариев к работам Аристотеля. Вообще всё его творчество изобилует цитатами из античных философов, являясь источником для ознакомления с идеями тех философов, работы которых до нас не дошли. В 529 г. император Юстиниан издаёт эдикт, закрывающий неоплатоническую школу в Афинах. Неоплатоники, в частности Дамаский и Симпликий, уезжают в Персию. И затем философия в мирском понимании этого слова будет развиваться уже в арабском мире. С этим эдиктом императора Юстиниана все связывают окончание античной философии. Литература Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986. Марк Аврелий. Наедине с собой. Размышления. М., 1998. Плотин. Эннеады. Порфирий. Жизнь Плотина//Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986. С. 427–440. |
| Во-первых, здесь явно прослеживается мысль о теснейшей связи судеб Римской империи, ее благоденствия с христианской религией. 101 Мелитон говорит уже не о заповеди «чтить царя» (как, впрочем, и вообще власти и начальство), данной христианам Апостолом и на которую ссылаются предшествующие апологеты, и не просто о воздаянии «кесарю кесарева». 102 Но о некой связи, предполагающей Промысл Божий. «Промысл Божий, – пишет А.И. Сидоров , – благодаря которому pax Romana послужил своего рода “приуготовлением” евангельской проповеди , а та, в свою очередь, обеспечила благоденствие Римской империи». 103 Некоторые исследователи обвиняют Мелитона в явном анахронизме, так А.Г. Дунаев пишет: «желая апеллировать к дорогому для римлян “отеческому преданию”, Мелитон пишет о христианстве как о полностью распустившемся цветке уже в эпоху Августа (умершего в 14 г. по Р.Х.!), допуская явный анахронизм» и склонен «видеть здесь сознательную гиперболу, вполне понятную в устах апологета, теория которого предполагает непосредственную связь процветания империи с распространением христианства». 104 И эта проблема действительно создает трудность для исследователя, если понимать слова Мелитона: «расцвет же ее у твоего народа приходится на великое царствование Августа, твоего предка», как указание, что именно христианское учение в это время уже полностью проявилось, а не намек на то знаменательное событие, произошедшее во время царствования Августа, как прекращение войн и Рождество Христово. Так, например, Павел Орозий пишет в своей «Истории против язычников», что Рождество Христово пришлось на сорок второй год правления Цезаря Августа (752 год от основания Рима, 2 г. до н.э.), 105 когда: «после заключения мира с парфянами, были закрыты ворота Януса, и прекратились войны по всей земле». 106 О прекращении войн и закрытии храма Януса упоминают и языческие историки, Луций Анней Флор (II в.) в своих «Эпитомах» 107 и Секст Аврелий Виктор (IV в.) в сочинении «О цезарях». 108 Определенно, на Орозия повлияла мелитоновская концепция «провиденциальной связи истории Империи римлян и христианства», как и на его предшественников Лактанция и Руфина. Так и Ричард М. Грант, о котором упоминает А.Г. Дунаев на стр. 636, полагал, что Мелитон мог исходить из текста евангелиста Луки: Лк. 2:1 , «трактуя на свой манер слово δγμα». 109 Впрочем, здесь не стоит вдаваться в тонкости. Главное, что следует отметить у Мелитона – это его концепт провиденциальной связи Империи и христианства, ставший довольно распространенным на византийском Востоке и латинском Западе. 110 |
| Известно, что А. В. происходил из рим. Африки: в Оксфордском и Брюссельском списках «Происхождения...» он назван Африканцем (Victor Afer), в кн. «О цезарях» (De Caes. XX 6) об имп. Септимии Севере, происходившем из Сев. Африки, говорится, что он «принадлежит к нашему племени» (gentis nostrae). После службы в Иллирии при префекте Анатолии А. В. в 361 г. был назначен имп. Юлианом Отступником на должность наместника (consularis) Второй Паннонии; кроме того, император почтил его медной статуей. Возможно, так Юлиан отблагодарил А. В. за его произведение «О цезарях», увидевшее свет ок. 360 г. Описывая правление имп. Константина Великого , А. В. посвящает его религ. политике всего одну фразу: «Condendae urbi formandisque religionibus ingentem animum avocavit» (С большим воодушевлением отдался основанию города [К-поля] и упорядочению религ. вопроса - De Caes. 41. 12). Выражение «religionis formandae» достаточно двусмысленно: А. В. мог подразумевать здесь не утверждение христ. веры, а упорядочение язычества: выше в своем сочинении А. В. сообщает, что Константин учредил в Африке должность жреца культа рода Флавиев (Idem. 40. 28). Вероятно, А. В. не считал себя христианином, и именно в этом следует искать причину столь внимательного отношения к нему Юлиана Отступника. Вместе с тем А. В. не был и ярым язычником: по всей видимости, отношение к религии определялось его политическими взглядами, к-рые, бесспорно, были консервативными; в частности, описывая правление имп. Диоклетиана , А. В. относит к числу его достижений сохранение «древних святынь», подчеркивая именно их древность («veterrimae religiones castissime curatae» - De Caes. XXXIX 31). Источниками для соч. «О цезарях, или Часть вторая сокращенной истории» служили труды Тацита, Светония, Мария Максима. Название «historia abbreviata» следует понимать не как «сокращенная», а скорее как «ограниченная [определенной эпохой]» история рим. императоров. Автор начинает повествование временем правления имп. Августа и завершает его 360 г. Произведение отличает оригинальный авторский стиль, к-рый можно охарактеризовать как «африканское красноречие». Из 42 глав последние 4 посвящены рим. императорам кон. III-1-й пол. IV в., начиная с правления Диоклетиана. А. В. выступает сторонником традиц. рим. ценностей, склонен к морализаторству и уделяет большое внимание нравственным оценкам исторических деятелей. Труд А. В. является ценным источником в особенности по истории поздней Римской империи: именно здесь сообщается о распространении Диоклетианом налогообложения на италийские земли (De Caes. XXXIX 31). |
|
|
