| – Что ты врешь? – изумился Карташев. Определенного никто ничего не знал. Вчера было объяснение с попечителем, и Леонид Николаевич подал уже прошение. Вошел Рыльский, и его встретили тем же известием. – Да, да, – ответил сосредоточенно Рыльский. Он молча, серьезно поздоровался со всеми, вынул из кармана газету и сказал: – Я сегодня за чаем узнал: здесь все описано. Все тесной толпой с напряженными физиономиями обступили его. Рыльский сухим, резким голосом прочел газетный слух. Стоустая молва приписывала все дело усердию учителя латинского языка, который все представил совсем в ином свете. – Каков гусь? – саркастически бросил Рыльский. Раздраженье успело только охватить учеников, но не вылиться. В класс влетел учитель, красный и встрепанный больше обыкновенного. Ученики молча, нехотя расходились по своим местам. У Беренди точно провалилось что-то, и он сидел пустой и ошалелый. Рыльский раздраженно смотрел боком на волновавшегося за своим столом учителя и вдруг вынул газету. Он сел поудобнее, развернул ее и, хлопнув, отставил от глаз подальше, как это делают старики, когда читают. Класс замер и впился в учителя: знает ли он, в чем дело? Он знал! Белый, как стена, он едва слышно спросил: – Рыльский, что вы читаете? Рыльский вполоборота, придерживая шнурок pince-nez, насмешливо ответил: – Газету – интересное сообщение из нашей гимназии. – Дайте мне газету, – мог только прошептать учитель. Рыльский поднял брови, подумал и, хлопнув по газете, пренебрежительно, через плечо передавая ее Корневу, проговорил: – Передай. Но учитель сам уже вскочил и, выхватив газету, бросился было с ней из класса. Несмотря на то, что все это продолжалось не более двух-трех мгновений, класс охватило то массовое волнение, когда самообладание уже теряется. – Шпион! – заревел вдруг, не помня себя, Берендя, вскакивая с места. Учитель на мгновение прирос к месту, и он и Берендя впились друг в друга глазами, но в это время уже и другие, все как один, ревели, не помня себя: – Шпион! – Подлец! Но учителя уже не было в классе. По коридорам забегали встревоженные надзиратели, отворяли двери в классы, что-то шептали учителям и бежали дальше. |
| Все рассмеялись. – Ты, конечно, тоже будешь военный? – спросил Рыльский. – Об этом еще рано теперь говорить, – ответил, еще более надувшись, Семенов. – Дело тятькино, – рассмеялся Рыльский. Семенов злобно покосился на него и сдержанно ответил: – Что ж делать? настолько еще не развит, что признаю власть отца. – Понятно, – с комичной серьезностью поддержал его Рыльский и опять рассмеялся. – Настолько глуп, что в Бога верю… Терпеть не могу поляков за их чванливое нахальство. – Это к прежнему счету, – продолжал тем же тоном Рыльский, – немцев не терплю за их возмутительное высокомерие, французов – за их пустое легкомыслие… – Собственно, это очень характерно, – вмешался Корнев, – ты, значит, все нации, кроме русской, не любишь? – Вовсе нет. – Ну, кого же ты любишь? Семенов подумал. – Испанцев, – ответил он. – Ты видел хоть одного испанца? – спросил Корнев так, что все рассмеялись. – Я и Америки не видел… По-твоему, значит, чего не видел, о том и говорить нельзя? – Ну хорошо, за что ты, собственно, испанцев любишь? – За бой быков, – заговорил Рыльский, – за учреждение ордена иезуитов… – Иезуиты уж это ваше польское дело… По-моему, каждый поляк иезуит. – По-моему? – вспыхнул Рыльский. – А по-моему, ты самодовольная свинья, которая вместо того, чтоб думать, гордишься тем, что думать не хочешь. – А ты… – начал было Семенов, но в это время дверь отворилась, и в класс вошел инспектор. Все встали и быстро оправились. Бритое широкое лицо инспектора на этот раз не было таким деревянным, как обыкновенно. Даже и в голосе его, сухом и трескучем, теперь отдавались какие-то незнакомые, располагавшие к себе нотки. Да и дело, по которому пришел инспектор, выходило из ряда вон. В его руках был печатный лист с приглашением желающих поступить в морской корпус. Сообщив условия поступления, инспектор ушел, а класс превратился в улей, набитый всполошившимися пчелами. Все говорили, все волновались, всех охватило приятное чувство сознания, что они уж не дети и могут располагать собою, как хотят. Конечно, это был, в сущности, только обман чувств, – у каждого были родители, но об этом как-то не хотелось думать, особенно Карташеву, и он так же решительно, как и его друзья Касицкий и Данилов, заявил о своем твердом и непреклонном намерении тоже ехать в корпус. |
| – Вертит тому Рыльскому голову, – покачала головой Анна Степановна. – И в кого она уродилась. – Не в вас? – спросил племянник. – Не знаю, я и молодой не була… Анна Степановна скользнула взглядом по сыну и закончила: – Так сразу на своего наскочила. – А за ним уж и весь свет пропал? Анна Степановна только подняла подбородок и добродушно махнула рукой. Корнева с Рыльским возвращались с бульвара, пропустив далеко вперед Семенова с хозяйской дочкой. Долба еще на бульваре отстал, встретив какого-то знакомого. – Слушайте, Рыльский, как вам нравится Аглаида Васильевна? – спрашивала своего спутника Корнева. – Умная баба, ловко за нос водит своего сына. – Знаете, я не понимаю Карташева: в нем какая-то смесь взрослого и мальчика. – Я думаю, в этом и выражается ее влияние: она давит его и умом, и сильным характером. Корнева весело рассмеялась и проговорила: – Посмотрите на Семенова, как он тает. Смеялась ли Корнева, сердилась – все у нее выходило неожиданно, всегда искренне и непринужденно. Рыльский взглянул на Семенова и усмехнулся. – Семенов! – позвала Корнева. Семенов оглянулся, сразу собрался и деловито зашагал к отставшим. – Вам нравится ваша дама? – тихо спросила Корнева, когда он подошел к ней. – Вот дурища! – весело, по секрету сообщил Семенов. Все трое фыркнули. – Я… – Идите, идите… Семенов зашагал назад к своей даме. Корнева и Рыльский опять пошли вдвоем. – Слушайте, отчего мне так весело? А вам весело? Рыльский ответил сначала глазами и потом прибавил: – Весело. Корнева пытливо заглянула в его глаза и произнесла с набежавшим вдруг огорчением: – Мне все кажется, что вы шутите, а на самом деле думаете совсем другое. – Я говорю, что думаю. Корнева наблюдала Рыльского. Рыльский делал вид, что не замечает, и серьезно провожал глазами встречавшихся гуляющих. – Отчего, когда я хочу на вас сердиться, – я не могу. Пожалуйста, не думайте: я ужасно чувствую вашу самонадеянность и презренье ко всем. Иногда так рассержусь, вот взяла бы вас и побила. Она рассмеялась. – А посмотрю на вас… и все пропадет… Ведь это не хорошо… правда? |
| Глава Рыльского района Курской области ____________________ Н. С. Носов м.п. Приложение 10 Положение о Координационном совете УТВЕРЖДЕНО Постановлением Администрации Рыльского района Курской области от 18.03.2010 ПОЛОЖЕНИЕ о Координационном совете по оказанию помощи семьям с детьми, находящимся в трудной жизненной ситуации и нуждающимся в социальной поддержке, при Администрации Рыльского района Курской области 1.1. Координационный совет по оказанию помощи семьям с детьми, находящимся в трудной жизненной ситуации и нуждающимся в социальной поддержке, при Администрации Рыльского района Курской области (далее — Совет) создается на базе существующей системы органов местного самоуправления, с участием учреждений образования, социального обслуживания, здравоохранения с целью обеспечения социальной поддержки и улучшения положения семей с детьми, находящихся в трудной жизненной ситуации, оказания квалифицированной социальной и медико-психолого-педагогической помощи замещающим родителям. 1.2. Совет создается постановлением Администрации Рыльского района Курской области. 1.3. Специалисты, входящие в состав Совета, проводят мероприятия и выполняют работу, направленную на раннюю профилактику семейного неблагополучия, оказание своевременной помощи семьям с детьми, находящимся в трудной жизненной ситуации. 2.1. Обеспечение комплексного взаимодействия органов местного самоуправления, образования, культуры, здравоохранения, молодежной политики, физкультуры и спорта, опеки и попечительства, комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав, учреждений образования, социального обслуживания, средств массовой информации, общественности по реализации единой государственной семейной и демографической политики, социальной поддержке семей с детьми, защите прав и интересов несовершеннолетних. 2.2. Формирование здорового образа жизни, снижение уровня злоупотребления алкоголем. 2.3. Профилактика социального сиротства в Рыльском районе, снижение числа детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. |
| Учитель не ожидал такого ответа и, недоумевая, обратился к нему: – Ну, так оставьте гимназию… – Я себе избрал специальность, в которой математика ни при чем… – Меня ни капли не интересует, какую вы специальность себе избрали, но вас должно интересовать, я думаю, то, что я вам скажу: если вы не будете знать математики, то вам придется отказаться от всякой специальности. – А если я не способен?.. – Нечего и лезть… По коридору уже несся звонок. Учитель собрал тетради, пытливо заглянул в глаза Корневу и, сухо поклонившись классу, вышел своей походкой заведенной куклы. – Охота тебе с ним вступать в пререкания? – обратился к нему с упреком Рыльский. – Да ведь пристает… – Ну и черт с ним. Человек мстительный, требовательный, только создашь такие отношения… – Черт его знает, обидно стало: я, главное, знаю, чего ему хочется. Чтоб я сказал, что вот будем вращать до тех пор, пока вершина А совпадет с вершиной D… Рыльский, Долба и Дарсье удивленно смотрели на Корнева. – Если знал, зачем же ты не сказал? – Да когда же я в этом смысла не вижу. – Ну, уж это… – махнул рукой Рыльский и засмеялся. Рассмеялся и Долба. – Нет, ты уж того… – Ну, какой смысл, объясни?! – вспыхнул Корнев. – Да никакого, – сухо смерил его глазами Рыльский, – а экзамена не выдержишь… – Ну и черт с ним… – Разве, – проговорил пренебрежительно Рыльский. – Я, собственно, совершенно согласен с Корневым, – вмешался Карташев, – не все ли равно сказать: будем вращать или наложим. – Ну, и говорите на здоровье. Станьте вот перед этой стенкой и пробивайте ее головой. – Эка мудрец какой, подумаешь, – возразил Корнев, раздумчиво грызя ногти. – Вот тебе и мудрец… Вечером у тебя? – Приходите… Дальше всех по одной и той же дороге было Семенову, Карташеву и Корневу. Когда они дошли до перекрестка, с которого расходились дороги, Корнев обратился к Карташеву: – Тебе ведь все равно: пойдем со мной. Карташев обыкновенно ходил с Семеновым, но сегодня его тянуло к Корневу, и он, не смотря на Семенова, сказал: – Хорошо. – Идешь? – спросил отрывисто Семенов, протягивая руку, и сухо добавил: – Ну, прощай. |
| Среди других арестованных в Снагости был священник, отец Павел. Его арестовали за то, что сын его – офицер Белой армии. Как это обнаружилось не знаю. Может быть сын приезжал к нему, когда белые были в Снагости, или он поступил к ним в армию в это время. Во всяком случае когда большевики вернулись в Снагость, отца Павла арестовали. Они арестовали также бывшего царского старшину этого села, семидесятилетнего старика, за то, что он при белых надел медаль. Оказывается, что в дореволюционное время была какая-то медаль, которую носили сельские старшины и это был их отличительный знак. Потом привели еще двух мужиков из Снагости, тоже за выражение симпатий к Белым. Вся эта группа в пять человек была арестована в Снагости «красными кубанцами». В последнюю минуту привели еще женщину из Рыльска, около 60 лет. Домовладелица-мещанка, без всякого образования, обвинялась в том, что преподнесла Белым букет цветов. Уже начинало темнеть, когда мы поспешно двинулись в путь. В хаосе эвакуации наше начальство не сумело раздобыть достаточно подвод, достали только две, на которые погрузили вещи. Наши десять конвоиров с винтовками шли, как и мы, пешком, чем были недовольны. Потом к нам присоединили еще арестованного. Это оказался молодой красный офицер одетый в черное, а в прошлом, как выпытали большевики он был царским офицером. Его на окраине города встретила жена и теща, принесли ему узелки с пищей и вещами на дорогу. Конвоиры не препятствовали. Видно было, что они относились к нему иначе чем к другим арестованным, может быть потому что он был родом из Рыльска, как многие конвоиры. Во всяком случае он был на привилегированном положении. С ним нас вышло из Рыльска всего 18 человек. Большинство арестованных – мужички, жители Рыльска и сел прифронтовой полосы. В общем «кубанцы» постарались! Мы продвигались быстрым ходом, конвоиры нас непрерывно торопили. Часам к десяти вечера в юго-западном направлении, сзади нас, стала слышна отдаленная артиллерийская канонада. Вспыхнуло багровое зарево пожара. Конвоиры кричали меж собой, что горят какие-то большевистские склады. К утру подошли к какой-то деревне. Расположились отдыхать на открытом воздухе. Было холодно. Дремали. Конвою удалось достать подводы, и в дальнейшем нам не пришлось идти пешком. В общем, мы двигались вперед следующим образом. Впереди на своих подводах наше «начальство», «штаб» Военно-контрольного пункта из 5–6 человек. Мы его мало видели. Далее мы: на каждой подводе по двое арестованных, впереди возница-мужик, сзади конвоир с винтовкой. |
| – Я и сам могу. – Ну так бей, – сказал Семенов, подставляя спину. – Чего мне бить тебя? – Мир, значит? ну, давай руку… послушай, мы идем гулять. – Я с Карташевым пойду, – заявила Корнева. – Не мешайте нам… у меня с ним дело… Корнева увлекала Карташева вперед. – Слушайте, Карташев, ничего по мне не заметно? Карташев на законном основании поднял на нее глаза, увидя опять ту, которая так мучила его, и произнес, подавляя волнение: – Ничего. – Ничего? – спросила она, и на него посыпались знакомые искры. – Ничего?! Сказать вам?! Карташев опять поднял глаза, опять увидел ее совсем, совсем близко, почувствовал одуряющий аромат масличного дерева, и в сердце его начало тревожно закрадываться предположение, сладкое, страшное, мучительное. – Сказать?! – тревожно, замирая, повторяла Корнева, не спуская с него глаз. – Говорите… – прошептал он. – Я невеста Рыльского… Так отчетливо отпечатлелись дорожка и кусты вдоль нее, а ниже деревья, и луч луны, и сухой аромат сада, и ее белая рука… Ему вдруг показалось, что это мертвая рука, и стало жутко. – Что ж вы молчите? – Я поздравляю вас… Я очень рад и за Рыльского. – Слушайте, как, по-вашему, Рыльский хороший человек? – Очень хороший… Я очень люблю и уважаю Рыльского. – Слушайте… он мне позволил сказать вам… – Я ему очень благодарен… – Только – это се-е-крет. Карташев вздохнул всей грудью. – Я никогда его никому не скажу… Корнева улыбнулась. – По крайней мере, до свадьбы… Слушайте… Я вас очень люблю… Больше всех товарищей ваших… Скажите мне: я не опрометчиво поступила? – Немножко рано, но и то… нет, ничего: Рыльский очень серьезный человек. Сзади подошел Рыльский и сконфуженно спросил: – Я вам не помешаю?.. о чем? – Я говорю, что рад за Марью Павловну и тебя… со всяким другим это было бы рано, но ты, если уж говорить откровенно, и серьезнее и умнее нас всех. Карташев горячо сжал руку взволнованного Рыльского и быстро пошел назад. – Карташев, – ласково, мягко позвал Рыльский, – никому, пожалуйста. – Будь спокоен. Они еще раз пожали друг другу руки, и Карташев возвратился к отставшим. Но вдруг он бросился в сторону и стал в кусты. |
| И, подумав, она прибавила: – Давайте Гоголя читать. – Ну что ж, Гоголя так Гоголя, – согласился Корнев. – Вы его заставьте, – сказал Долба, – он так читает, что вы лопнете от смеха. – Ну, какое там чтение! – сконфузился Корнев. Но его заставили, и он читал так, что и Аглаида Васильевна вытирала слезы от смеха. Сидели, слушали и в то же время щелкали орехи, фисташки, миндаль. Потом подали чай. Карташев разошелся на скользком вопросе о религии, и дело дошло до маленького скандала. – Для чего, собственно, совершенство? – рассуждал, как равноправный и взрослый, Карташев. – Всякое совершенство тем совершеннее увидит зло и придет в отчаянье, отчаянье – порок. А если оно равнодушно, то это вдвое порок… Бесчувственное. – Тёма! Как ни неприятно, а я должна тебя попросить замолчать. Карташев сконфуженно уткнулся в свой стакан. – Это что ж, цензура? – спросил Корнев. – Да, цензура, – ответила твердо Аглаида Васильевна. Рыльский пригнулся к сластям и рылся в них. – Цензура достигает цели? – спросил он, ни к кому не обращаясь. – Да, вполне, – сухо ответила Аглаида Васильевна. – Гм… – Рыльский поднял голову, скользнул взглядом по лицам товарищей и, сделав серьезное лицо, опустил глаза. Карташев обиделся на мать, посидел немного и, встав, ушел к себе в комнату. Разговор и оживление оборвались. Когда окончили чай, гости один за другим тоже направились в комнату Карташева. – Ты что лежишь? – спросил его Корнев. – Так, – нехотя ответил Карташев. – Эх-хе-хе, покурить, что ли? Эх, табак там оставили! Карташев позвал Таню и приказал принести табак. Посидели еще, и Рыльский предложил: – А не пойти ли нам к Дарсье? – Так что? – встрепенулся Долба. – Ну, останемся, – сказал Карташев. – Идем, – уговаривал Корнев. Карташеву и самому хотелось. – Неловко перед матерью. – Ну пойди, выдумай ей что-нибудь, – сказал Рыльский, – не тебя учить. – Вот что, – предложил Долба, – мы скажем ей, что мы по очереди решили сегодня всех обойти… были у вас, а теперь к Дарсье… Ты вот что… ты брось дуться… Мы теперь опять пойдем как ни в чем не бывало в гостиную, и ты иди, а немного погодя мы и поведем линию. |
| Сзади всех, покачиваясь, с оттенком какого-то пренебрежения и в то же время конфузливости, шел Долба, потирая руки и ежась, точно ему было холодно. Карташев вышел в гостиную навстречу гостям и сконфуженно пожал им руки. Несколько мгновений он стоял перед своими гостями, а гости стояли перед ним, не зная, что с собою делать. – Тёма, веди своих гостей в столовую! – выручила мать. Раскланиваясь перед Аглаидой Васильевной, Рыльский шаркнул, наклонив голову, и, вежливо еще раз поклонившись, пожал протянутую ему руку. Корнев слил все в одном поклоне, сжал крепко руку, низко наклонил голову и еще больше перекосил лицо. Долба размашисто наклонился и после пожатия, поднимая голову, энергично тряхнул волосами, и они, разлетевшись веером, опять улеглись на свои места. – Очень приятно, очень рада, господа, познакомиться, – говорила Аглаида Васильевна, приветливо и внимательно окидывая взглядом гостей. Карташев в это время весь превратился в зрение и, по своей впечатлительности, не замечал, как он и сам кланялся, когда представлялись его товарищи. – Ты, чем кланяться, представь-ка лучше сестре, – посоветовал добродушно Рыльский, смотревший в это время на сестру Карташева в нерешительном ожидании, когда его представят. Зинаида Николаевна весело рассмеялась, Рыльский тоже – и все сразу получило какой-то непринужденный, свободный характер. Рыльский сел возле Зинаиды Николаевны, смеялся, острил, ему помогал Семенов. Корнев завел серьезный разговор с Аглаидой Васильевной. Долба разговаривал с Карташевым, Вервицкий и Берендя молча слушали. Зинаида Николаевна, уже семнадцатилетняя барышня, в последнем классе гимназии, ожидавшая гостей брата с некоторым пренебрежением, раскраснелась, разговорилась, и мать с удовольствием подметила в своей дочери способность и занимать гостей, и уметь нравиться без всяких шокирующих манер. Все в ней было просто до скромности, но как-то естественно изящно: поворот головы, смущенье, манера опускать глаза – все удовлетворяло требовательную Аглаиду Васильевну. Зато Тёма оставлял желать многого: он конфузился, разбрасывался, не зная, что делать с своими руками, и невыносимо горбился. |
| – Что не хорошо? – спросил Рыльский. Они вошли под тень акаций. На них пахнуло сильным ароматом цветов. – Ах, как хорошо пахнет, – сказала Корнева. Рыльский подпрыгнул и сорвал белую кисть цветка. – Дайте… Она оглянулась и, пропустив свидетелей, прикрепила цветок у себя на груди. Она прикрепляла и смотрела на цветок, а Рыльский смотрел на нее, пока их взгляды не встретились, и в ее душе загорелось вдруг что-то. Она закрыла и открыла глаза. Ее сердце сжалось так, будто он, этот красавец с золотистыми волосами и серыми глазами, сжал ее в своих объятиях. Она пошла дальше, потеряв ощущение всего; что-то веселое, легкое точно уносило ее на своих крыльях. – Ах, я хотела бы… – вздохнула она всей грудью и замерла. Нет, нельзя передать ему, что хотела бы она унестись с ним вместе далеко, далеко… в волшебную сторону вечной молодости… Хотела бы вечно смотреть в его глаза, вечно гладить и целовать золотистые волосы. – Нет, ничего я не хочу… Я хотела бы только, чтобы вечно продолжалась эта прогулка… Но они уже стояли у зеленой калитки их дома. Сквозь ажурную решетку увидала она брата, спину уныло облокотившегося о стол Карташева и, оглянувшись назад, произнесла упавшим голосом: – Уже? Эхо повторило ее вздох в веселом дне, в залитой солнцем улице и понесло назад в ароматную тень белых акаций, в безмятежное синее море, в искристый воздух яркого летнего дня. После обеда компания отправилась кататься на лодках. Поехал и Моисеенко, соблазненный заездом на дачу Горенко, с которой он был знаком и которой интересовался. По поводу приглашения дочери хозяина Корнев было запротестовал, но Семенов энергично обратился к нему: – Ты молчи… понимаешь? Так как Семенова поддержала и Корнева, то Корнев только рукой махнул. Вервицкий тоже ехал и, сбегав домой, захватил на всякий случай с собой гитару и удочки. А Берендя принес скрипку. В гавани Вервицкий, вынув из кармана карандаш и книжку, как признанный уже писатель, приготовился записывать свои путевые впечатления. Это очень занимало и веселило компанию, пока приготовляли лодки. |
|
|
