| Теперь проведем слова другого ритора раскола, жившего много позднее протопопа Аввакума. «Начаша ужасатися вельми и всеплачевно рыдати, яко прейде лето всеспасительного плодоносия. Уже показася зима всемразная «новин», студености, озлобляющия недозрелые плоды». «Но еже древнее благочестие неущербно храняху, но еже к Никоновым новинам не приставаху, сих ради многообразным мучениям, злодейственным казнениям, смертем прежесточайшим немилостивно предавали, настоящаго живота злодейственно предобрии лишени быша. Обаче мужественною душою, великодушным сердцем, не ужасным дерзновением, прелютая сия мучения и самую нуждную смерть всерадостно и благоревностно подъяша, за будущий пресладкий покой вечного блаженства». (Виноград Семена Денисова). Ревнители древнего благочестия выше приведенные слова скрепляли своею смертию или страданиями: Такими Фанатиками были первые учители раскола, как-то: епископ коломенский Павел, костромской протопоп Даниил, муромский Логин, московский Аввакум, поп Лазарь, чернец Епифаний, диакон Феодор, боярыня Морозова, княгиня Урусова и проч. Чем далее заходило тогдашнее правительство в область «духа» этих диссидентов, тем более преследуемые приходили к твердости и сознанию правоты своих убеждений, которым многие из них служили безотчетно, как например боярыня Морозова, Урусова и друг. Увлеченные на этот путь сильными личностями, каковыми мы видим их расколоучителей, глашатаев старообрядческого учения. Преследования побудили старообрядцев отделяться частями от гражданского общества, искать надежного убежища в чужих странах, или в лесах и малознакомых дебрях своего обширного отечества: так образовались раскольничьи скиты, пустыни и монастыри. Здесь отчужденные от остального общества, старались устранить себя от всякой от него зависимости, самостоятельность их приобретала новые силы. Ненависть их к обществу и административным властям, побудившим их к отторжению от общественной жизни народа, росла и укоренялась, и выразилась наконец в форме религиозного убеждения: во всем православно-мирском, во всех распоряжениях правительственных властей, в правилах административно-общественного порядка, видели они следы пришедшего на мир антихриста, и в последствии, как это увидим ниже, в административных бумагах видели печать его. Словом – из диссидентов, отделившихся в следствие религиозного разномыслия из одних обрядностей в скором же времени, по их отделении, образовались из среды самого же раскола малые общества людей, совершенно не согласных, по своим убеждениям, с исповеданиями самого же старообрядчества или «древнего благочестия», как это мы увидим ниже. |
| Об этом авторитете могут дать понятие уже эпитеты, дававшиеся ему его духовными детьми: его называли «вышеестественным, равноапостольным, по церкви Христове крепким поборником». Нужно прибавить, что оба эти лица по московским понятиям были людьми очень образованными: им хорошо знакома была современная им великорусская литература, церковная, конечно, и они сами разделяли главнейшие ее течения. В современной им церковной жизни они замечали непорядки и неустройства и подумывали об исправлении их. Но причину всякого рода непорядков они склонны были усматривать исключительно в уклонениях от обрядовой старины и, будучи лишены, в сущности, глубокого образования, не могли возвыситься до более широких обобщений. Самую старину, за которую они так стояли, они усматривали исключительно на русской почве; перейти на какую-либо другую им не позволяло и ограниченное сравнительно образование, незнание греческого языка, и узость их идейного кругозора, заставлявшая их разделять так распространенные в то время идеи об исключительном правоверии Московского государства. Словом, по своим взглядам и симпатиям они примыкали к недавно еще безраздельно господствовавшей националистической партии, составляя в то же время цвет ее по своим умственным способностям и образовательным средствами. Это последнее обстоятельство и помогло им собрать вокруг себя целый кружок лиц, разделявших их воззрения и готовых действовать в дух проповедуемых ими идей. Тут были и костромской протопоп Даниил, и муромский протопоп Лонгин, и ученый диакон московского Благовещенского собора Федор, и попы романовский Лазарь и суздальский Никита. Все они смотрели на Вонифатьева и Неронова, особенно же на последнего, как на своих руководителей и наставников, призванных восстановить чистоту русской церкви и охранить ее правоверие путем возвращения к древней обрядовой строгости. Но влияние Вонифатьева и Неронова распространялось не на одни только круги одинакового по положению с ними духовенства и их паствы, оно шло и дальше, проникая равно в высшую духовную и светскую иерархии. |
| Прислонившись к длинному колу, игумен Паисий спокойно наблюдал за тем, как двое турок выкопали специальное отверстие в земле. Когда все было готово, визирь хлопнул в ладоши, дав знак начинать. Один турок подошел к отцу Паисию и взял кол из его рук, а другие схватили его и крепко связали. Затем палачи потихоньку забили кол в тело отца Паисия. Когда кол был укреплен в земле, отец Паисий тихо произнес: «Слава Богу!», – и через некоторое время испустил дух. Визирь опять довольно хлопнул в ладоши и указал стражникам на пленников, которые от ужаса попадали на землю. Сулейман-паша отправился со свитой в город, а стражники выхватили кинжалы и, идя от одного к другому, умертвили 48 человек, после чего их тела также были набиты на колы и выставлены на всеобщее обозрение. Жестокие расправы проходили практически каждый день. Туркам особенно радовались, когда среди приговоренных, оказывался священник. Они даже специально сберегали их до конца. Так память святителя Саввы в 1815 году на кол были посажены 20 священников. Потурченцы Перед тем как лишить сербов жизни, турки пытались похитить у них их бессмертную душу. Обычно они заставляли обреченных на смерть принять их веру, прощая вину за совершенные преступления и даруя жизнь. Несмотря на все ухищрения, соглашавшихся предать Христа, избежав жестокие муки, было немного. Сербы предпочитали быть посаженными на кол, чем «кланяться вместе с турками». Но, все-таки, попадались и те, кто соглашался принять ислам. Когда отец Геннадий, пройдя мимо еще живого игумена Паисия, пришел в темницу, то неожиданно повстречал там своего единственного сына Стояна, которого тоже пригнали в Белград. От счастья отец как будто потерял рассудок, но вскоре сердце его стало разрываться от горя: его охватил ужас перед предстоящими страданиями, соединенный с мыслями о судьбе сына. В отчаянии он решил принять предложение магометан и потурчиться. О своем решении он сообщил Стояну, сказав, что идет на этот поступок ради его спасения. При этом отец обещал, что при первой удобной возможности они снова вернутся в православную веру. Так уговорами и убеждениями отец Геннадий склонил и своего сына к этому шагу. |
| А от новых ставленников, аще и по старому служат отнюдь не подобает благословения приимати, пониже от еретик поставлени» 208 . Как же быть дальше, без священников,– диакон этим вопросом не задавался. Стал ли он в этом случае в полное противоречие с Аввакумом, или только не захотел стать в противоречие с собою, как это сделал Аввакум, давший подпись под процитованным посланием Федора, решительно сказать невозможно. Ясно одно,– что первые расколоучители не решили трудного вопроса относительно оскудения церковной иерархии, оставив его открытым для будущих поколений. Стрелецкими возмущениями 1682 г.: – сперва полититическими, а затем имевшими характер церковный, заканчивается первый начальный период истории раскола. Написанная Сергием и поддерживаемая расходившимися, своевольными стрельцами, челобитная представляет последнюю попытку раскольников восстановить «старую» веру через обращение к царской власти. Следствием ее была казнь Никиты Добрынина, как предводителя мятежа 209 , и вскоре за тем первый, специальный, раскола касающийся указ царевны Софьи 1685. Этим указом, безусловно, воспрещалось содержание раскола: последователей его и распространителей предписывалось сжигать, а укрывателей наказывать кнутом и денежными пенями 210 . Все первые расколоучители к этому времени сошли в могилу. Строгий указ, усилив преследования, увеличил бегство раскольников из Москвы и других городов на пустынные окраины государства и за границу. Москва утратила значение центра раскольнической жизни; стали образовываться новые центры по окраинам и в пределах Польши, вблизи от границы. Сначала беглецы представляли бродячие шайки, до последней степени нафанатизированные, которые занимались удальством, производили буйства, врывались в приходские церкви и монастыри (в Палеостровский, на севере, в оленецкой губ.) 211 , укреплялись в городах и овладевали крепостями, (близ Тамбова и Козлова), сражались с посылаемыми войсками 212 , или сожигались в виду посланных команд 213 ; некоторых запащивались, другие, в ожиданиии близкой кончины мира 214 , делали себе гроба, рыли могилы, ложились в них, одевшись в саваны, и в таком виде ожидали трубного гласа архангела 215 . Но, вследствие изменившихся политических обстоятельств, указ Софьи скоро потерял свое практическое значение. Тогда и фанатизм естественно стал утихать; приходилось думать не о втором пришествии и страшном суде, а об устройстве жизни на земле и о решении разных возникавших вопросов. Бродячие раскольнические шайки стали остаться на определенных местах, заводить общежития под разными наименованиями, организоваться в общины, которые естественно стали получать значение центральных пунктов для рассеянных по разным местам раскольников. Этому-то второму поколению раскольнических вождей и пришлось решать те вопросы, которые они унаследовали от прежнего времени. Вопрос об иерархии выдвинулся теперь со всею своею силою и должен был непременно так, или иначе, быть решен. |
| νακτι κα νκαις πρξαντι κατ τν βαρβρων ητττ τ νκης πωνυμαν ργον φροντι Владыке, и победами ставшему против варваров непобедимым, победы наименование поистине несущему . В каноне обыгрывается имя «Никифор» – победоносный. Неизвестный автор подчеркивает победы Никифора: освобождение Крита и Кипра, взятие Тарса и Антиохии. Конечно, автор допускает некоторые преувеличения: все-таки однажды Никифор потерпел поражение – в 968-м византийский флот был разбит арабами в Мессинском проливе, – однако в основном оценка его военных успехов представляется справедливой. На наш взгляд, в гимнографических текстах отражаются некоторые детали военных экспедиций Никифора, в частности – очищение Крита от арабов: Δαιμονων και βαρβρων σε τ στφη κατεπλγησαν, σχκοτα ς φγγος στραπς δι πλων τν νθων ξλθες δικοψας σ ν κστσει κεφαλς. Демонов и варваров множества удивились тебе, уловившему [их], Как сияние молнии, со оружьем божественным , Ты изшел, в исступлении, и главы их отсек. (Стихира на «Хвалите». Л. 5) Цитата взята из четвертой песни канона, построенной на библейской песне Пророка Аввакума: ξλθες ες σωτηραν λαο σου το σσαι τος χριστος σου· βαλες ες κεφαλς νμων θνατον, ξγειρας δεσμος ως τραχλου. δικοψας ν κστσει κεφαλς δυναστν, σεισθσονται ν ατ· Ты вышел на спасение народа Твоего, спасти помазанников Твоих Ты поверг на главы беззаконных смерть Ты ссек в исступлении главы сильных, Сотрясутся в нем. (Аввакум. 3, 12–13). Однако сама констатация библейской цитаты недостаточна. Необходимо задуматься над тем: почему она используется, каков ее узус и назначение? Здесь следует вспомнить эпизод, о котором сообщает Лев Диакон: «Таким образом, за короткое время состоявшее из сорока тысяч варварское войско стало жертвою ромейских копий и было полностью истреблено. К этому новому трофею полководец присоединил еще и другой трофей: он приказал отрубить головы у всех убитых и нести их в походных сумках в лагерь; каждому, кто принесет голову, он обещал денежную награду. Все воины с радостью стали выполнять этот приказ, в особенности отряд армян. Они отрезали головы варваров и укладывали их в сумки... |
| В последующее время вследствие многих причин разногласие в богослужебных книгах увеличилось. Вместе с тем постепенно накоплялись описки и ошибки в самом тексте книг, иногда противные только грамматике и смыслу речи, иногда же и учению веры. Ко времени открытия книгопечатания в Москве сознание неисправности богослужебных книг вполне созрело и правительство усвоило мысль о необходимости их исправления. Отсюда попытки исправления книг при их напечатании тянутся чрез вторую половину XVI века и до половины XVII. Сравнительно хорошие результаты были достигнуты в патриаршество Филарета. Справщики относились к делу серьезно и умело; сами сведущие и опытные, они пользовались вместе с тем лучшими опытами предшествовавшей справы; имели под руками также наиболее древние списки книг. Тем не менее этого было недостаточно для полного успеха дела, так как это были списки только славянские; кроме того справа коснулась не всех изданий, так что в разных изданиях одной и той же книги появлялись разности, хотя издания были одного и того филаретовского времени. При патриархе Иоасафе I, преемнике Филарета, организация книжной справы изменилась к худшему. Вмешательство патриарха в дела печатного двора было отстранено; книги издавались, правда, с благословения патриарха, но они не свидетельствовались патриархом, о чем всякий мог знать по выходным листам их. Некоторое время ограничивались перепечаткой филаретовских изданий; затем в иоасафовских изданиях стати появляться изменения и отличия от прежних изданий, состоявшие в отмене некоторых чинов и обрядов, положенных в филаретовских Требниках и Служебниках, и в замене их новыми. Потом производились исправления и при патриархе Иосифе. Исправления теперь коснулись как состава книг и распорядка статей, так и языка их. По изложению иосифовские богослужебные книги представляются сравнительно лучшими; по содержанию они были в одном сходны с изданиями иовлевскими, в другом с филаретовскими, в ином с иоасафовскими, а во многом разногласили со всеми. Цель приведения к единству и согласию церковных книг и к полной исправности и теперь не была достигнута. |
| Трудно определить, – по крайней мере мы не можем сказать, – по указанному ли сейчас образцу, или по какой другой причине, в начале второй половины XVII века стали допускать на кресте изображение голубя, или даже нескольких голубей; но факт не подлежит сомнению, как не подлежит сомнению и то, что охранители старых книг и обрядов, так много спорившие о форме креста и о надписи на нем, как мы видели это выше, – в лице тюменцев с сомнением отнеслись и к этой частности изображения на кресте. Посылая недоуменные вопросы уважаемому ими расколоучителю, находившемуся в заключении в Далматском монастыре, тюменцы спрашивали этого, неизвестного по имени, книжника и о том, возможно ли и православно ли «лить кресты с голубками?» Ответ дан был в отрицательном смысле. «Да еще, – писал расколоучитель тюменцам, – вы, отцы святии и братие, пишете к нам, грешным, о том, еже нецыи у вас, на Тюмени, льют кресты новым переводом с голубками: и мы о том новом переводе впервые и слышим, не токмо видети. Аще бо кто, паче святых отец, претворяет во образе Божии, или в Кресте животворящем надписание украшения ради, на таковых от святых отец положено проклятие». Так как при рассуждении о всяком «новшестве» раскольники обычно переносились мыслью к «латинской ереси», всегда подозревая, не имеет ли это «новшество» прямой с нею связи, то расколоучитель поспешил привести и этого рода соображение. «Аще и не исповедуют Духу Святому от Сына исходити, – рассуждал он о тех из старообрядцев, которые находили возможным лить кресты с голубками, – а таковому новому воображению последуют, еже быти на кресте Духу во образе голубине превыше лица Сыновня. Того мы до днесь не видали, ниже слыхали, и свидетельства святых отец нигде не положено о том, еже бы воображать голубя на кресте превыше лица Сыновня». 445 Дальнейшая судьба настоящего вопроса, по отсутствию указаний в памятниках, нам не известна. Вслед за вопросом о форме креста стоял вопрос о печати на просфорах. Следует заметить, что в половине XVII века практика ввела печать на просфорах с осьмиконечным крестом. |
| Глава IV. Споры в расколе по обрядовым и догматическим вопросам I. Вопросы обрядовые 20. Общее замечание. – О старопечатных книгах. – О молитве Иисусовой Общее замечание о происхождении обрядовых вопросов. – Споры о старопечатных книгах. – Вопрос о разночтение в молитве Иисусовой. – Замечание о других важнейших разночтениях В ряду внутренних вопросов в расколе рассматриваемого периода его истории, кроме вопросов вышеизложенных, видное место занимали, во-первых, такие, круг которых вращался преимущественно в области исходных сторон самой доктрины раскола и которые поэтому были для него неизбежны, и во-вторых, такие, которые по своему происхождению совсем были случайны. Первые носили обрядовый характер, вторые догматический. Как известно, раскол возник по поводу исправления богослужебных книг и церковных обрядов. В протесте против так называемых «новых» книг и обрядов он стал на защиту книг и обрядов так называемых «старых». Вследствие этого, по существу и в своей основе, понимаемый как доктрина, раскол явился, так сказать, букво-обрядо-верием. Идеал церковной жизни раскола, альфа и омега его религиозного упования были заключены в учение именно об известного рода богослужебных книгах и об определенной совокупности церковных обрядов. И раз раскол утвердился на этой доктрине – ряд вопросов, как было уже сказано, должен был возникнуть для него с неизбежностью, потому что при поверке доктрины и при проведении её в жизнь оказывалось такое противоречие, выйти из которого для раскола, собственно говоря, не было никакой возможности. Правда, не все, как показывают памятники, вопросы этого рода обрисовались пред сознанием раскольников с достаточной ясностью, но общий характер положения раскола вполне сказался и в рассматриваемый нами период времени. Прежде всего видим, что в расколе происходили весьма характерные споры о старопечатных книгах. Богослужебные книги, принесенные в Россию из Греции вместе с христианством, даже на первых порах не определили единообразия в русской богослужебной практике. |
| Уже и без того «от зельной печали», как узник темничный, он проклинал день своего рождения (– 133), а теперь эта печаль удвоилась и утроилась. Мысль о проклятиях, которыми так скоро начала раздираться община защитников старых книг, затем – скорбь, что братия, по своей слепоте в Писании, заблуждается в великих догматах православной веры, и, наконец, боязнь самому впасть по неведению и за недостатком книг в заблуждение: все это наводило Феодора на грустные думы и исторгало из его груди неподдельные стоны. «Сетовах некогда, – рассказывал после Феодор, – в пост Филипов отпех заутреню рано, и повалихся на скамейку, и начах размышляти в себе, глаголя: что се, Господи, будет? тамо, на Москве, клятвы все власти налагают на мя за старую веру и на прочих верных, и зде у нас между собою стали клятвы, и свои друзи мене проклинают за несогласие с ними в вере же, во многих догматах, больше и никонианских. И егда размышляющу ми о сих всех, абие внезапу глас бысть, яко гром во узилищи нашем. И яко войско велико ангелов, или святых прииде, – не видех лиц их, – и начата согласно вси глаголати во едино слово, яко мнози ученицы у мастера, псаломское оно слово: оскверниша завет Его, разделишася от гнева лица Его. И многажды се слово возглашаху они и престаша. И паки начата второе слово возглашати по сем псаломское же, сие оное: истиною твоею потреби их... И мне, грешному, дано гласы те слышати, а не сказано ничтоже, на кого они те слова пояху: на никониан ли, или на нас, или мене научаху внешних и внутренних противных врагов тою молитвою потребляти. И в недоумении бых великом о том» (VI, 95–96). Очевидно, под давлением тяжелых впечатлений Феодор доходил до полного расстройства воображения. «И своим клевретам сказал о том, – заканчивает свой рассказ Феодор, – и они обругали то, и в смех поставили, и не умилилися ни мало» (– 96). В виду этого для Феодора являлось необходимым взяться за перо, чтобы написать себе оправдание. Беспристрастно, с полным спокойствием, хотя и с сердечною скорбью, Феодор описал все по порядку, с чего начались и как продолжались его споры с Аввакумом и Лазарем. |
| Ибо именно это отступление Царя в их понимании и придавало всему столкновению последнюю апокалиптическую безнадежность. «Во время се несть царя; един бысть православный царь на земли остался, да и того, не внимающего себе, западные еретицы яко облацы темнии, угасиша христианское солнце. И се, возлюбленнии, не явно ли антихристова прелесть показует свою личину» (диакон Феодор, не позже 1669 г.)... Кончается и Третий Рим. Четвертому не быть. Это значит: кончается история. Точнее сказать, кончается священная история. История впредь перестает быть священной, становится безблагодатной. Мир оказывается и остается отселе пустым, оставленным, Богооставленным. И нужно уходить, – из истории, в пустыню. В истории побеждает кривда. Правда уходит в пресветлые небеса. Священное Царствие оборачивается царством Антихриста... Об Антихристе в расколе идет открытый спор от начала. Иные сразу угадывают уже пришедшего Антихриста в Никоне, или в царе. Другие были осторожнее. «Дело то его и ныне уже делают, только последний ет чорт не бывал еще» (Аввакум)... И к концу века утверждается учение о «мысленном» или духовном Антихристе. Антихрист уже пришел и властвует, но невидимо. Видимого пришествия и впредь не будет. Антихрист есть символ, а не «чувственная» личность. Писание толковать подобает таинственно. «Аще сокровенные тайны наречены, то тайно разумевати и подобает, мысленно, а не чувственно..». Здесь уже новый акцент. Антихрист открывается и в самой Церкви. «И своим богомерзким действом вместился в потир, и нарицается ныне Бог и агнец» (безымянное послание в Тюмень, около 1670 г.). Но диагноз не изменяется: «настатие последнего отступления..». И первый вывод отсюда: перерыв священства в Никонианской церкви, прекращение тайнодействий, оскудение благодати. Но перерыв священства у Никониан означал тем самым и прекращение священства вообще, и в самом расколе. И неоткуда было «восстановить» оскудевшую благодать. «Бегствующее священство» не было решением вопроса, а принятием «беглых попов» нового поставления предполагалось признание действительного и неиссякшего священства и у Никониан. |
|
|
