| В этом состоянии застигнутый смертию, Раймунд – среди своих собратий, которын уже готовились нести его тъело в могилу, внезапно встал и произнес: «justo Dei judicio adcusatus sum (или, как переводит Максим Грек : поставлен сем пред Судиею)”, и снова умер. Чрез несколько времени он снова пробудился от смертнаго сна, и вставши сказал: « " justo Dei judicio judicatus sum (у Максима: испытан есмь)», – и опять пал мертвый на свой одр. Наконец, встал он еще раз, чтобы произнести: «justo Dei judicio damnatus sum (осужден есм)”, и более уже не пробуждался к жизни 14 . Такия поразительныя явления, как говорит житие Брюнона, расположили его и некоторых из его товарищей удалиться в дикую, уединенную пустыню Шартрскую, и поставить самыя строгия правила для своего общества. Сими-то правилами восхищался православный ревнитель благочестия Пр. Максим, описывая домашния занятия иноков Шартрских или Картузианских, их нестяжательность, надзор за благочинием и управление, – и не редко поставляя в сравнение с сим тогдашние Русские монастыри, не совсем для них выгодное. «Несть у них ничтоже свое, пишет Пр. Максим о Картузианах, – но вся обща. Нестяжание же любят, аки велие богодуховное, соблюдеть бо их в тишине и всякой правде и непоколебании помыслом». – Чем же они содержатся? – «По вся дни настоятель обители отпущает мниха два, имуща кождо мех льняной на львом плечи висяще, иже вшедше во град обходять домы сущия во единой улице и просят о имени Господни хлебы на братию, и наполневши мехи чистых пшеничных хлебов, возвращаются в обитель свою. Сим образом по вся дни добывают себе вседневную пищу, применяюще улицы градския 15 . Нравилось иноку Афонскому такое убожество, – и он в другом слове или «беседе актимона – нестяжательнаго с филоктимоном – любостяжательным», старался раскрыт достоинство такой безъименной жизни, и устранить возражения, какия представляли ему защитники иного порядка дел. Здес еще более резким тоном он говорит о несовместности с обетами иноческими многоложных дел управления селами и деревнями. |
| Начиная с IX в. в латинской церковной поэзии появляется рифма; гимны без рифм теперь почти не сочиняются, а поэтому кажется, что стихи эти наполнены колокольным звоном: Младенец ныне родился, Иерусалим, возрадуйся… Тексты этого времени, прежде всего написанные Бернардом Клервосским (1092 – 1153), отличает удивительная ясность, даже прозрачность (claritas или liquiditas); заключается она как в простоте языка и немногословии, так и в особенном свете и сиянии, действительно заставляющем вспомнить о готическом витраже, скажем, Шартрского собора или парижской Сент–Шапель: Весть о пасхальной радости Нам солнце шлет сиянием, В лучах зари стоящего Иисуса зрят апостолы. На теле раны звездами Сверкают; с удивлением Об этом возвещают нам Свет вообще занимает очень важное место в готике. “В этом страстном трепете теней и света, которым сообщается ритм всему сооружению в целом и вызывается в нем жизнь, и состоит дух готического искуства”, — писал Огюст Роден в замечательной книге “Соборы Франции”. Многочисленные звуковые повторы и рифмы, наполняющие гимны средневековых латинских поэтов, делают их почти не переводимыми на другие языки. Если в оригинале эти стихи сверкают, переливаются всеми цветами радуги и искрятся, то в переводе сразу обнажается предельная простота их содержания. Оказывается, в подавляющем большинстве случаев в этих гимнах нет ничего, кроме простейших молитвеенны формул, известных по древнейшим песнопениям, таким, как “Свете тихий” и “Тебя Боха славим”. Это и понятно: слова в молитве играют, с точки зрения богослова, вспомогательную роль, они должны помочь молящемуся “войти в безмолвие”, но не более. Суть церковного гимна заключается в том, что он ориентирует на самоуглубление и подталкивает человека, его слушающего, повторяющего шепотом или поющего в храме во весь голос, “закрыв телесные очи, — как скажет потом Серафим Соровский, — погрузить ум внутрь сердца”. В ХХ веке хорошо писал об этом известный французский писатель романист Франсуа Мориак (1885–1970), бывший глубоко верующим человеком и оставивший несколько книг о своей вере: “У молитвы есть свой собственный язык, который надо найти каждому из нас самостоятельно. При этом молитвы, предлагаемые церковью должны быть не более чем отправной точкой или взлетной полосой” |
| В зап. традиции канонического права послания Н. рассматривались как источник правовых норм. Впервые фрагмент папского послания (Ep. 52) был включен в каноническое «Собрание, посвященное Ансельму», составленное в посл. четв. IX в. в Милане (см.: Perels. 1914. S. 52). В каноническом сборнике Регинона Прюмского (ок. 906) приведены суждения Н., относившиеся к брачной дисциплине ( Regino. Libri de synodalibus causis. II 76-77, 108, 112-113, 115// Reginonis abbatis Prumiensis Libri duo de synodalibus causis et disciplinis ecclesiasticis/Rec. F. G. A. Wasserschleben. Lipsiae, 1840. P. 244, 256, 258-260, 443-444). Из сборника Регинона и др. канонических собраний правовые нормы, заимствованные из посланий Н., перешли в Декрет Бурхарда Вормсского (ок. 1010), получивший широкое распространение в Зап. Европе (см.: Perels. 1914. S. 60-61). Однако в этих сводах суждения Н. занимали незначительное место среди правовых норм, восходивших гл. обр. к постановлениям ранних Соборов и папским декреталиям IV-VI вв., а также к Лжеисидоровым декреталиям. Правовое наследие Н. стало привлекать больше внимания в эпоху григорианской реформы. Фрагменты его посланий были включены в основные канонические сборники этого периода («Собрание 74 титулов», сборники Ансельма Луккского, кард. Деусдедита, Иво Шартрского и др.). Григорианские канонисты использовали суждения Н. о папском примате, о локальных церковных обычаях, о браке и т. д.; чаще всего привлекались послания 88 (визант. имп. Михаилу III) и 99 (ответы на вопросы болгар) (ср.: Perels. 1914. S. 135-136). Так, Марбод, еп. Ренский († 1123), ссылался на мнение Н. о том, что миряне не должны отвергать женатых священников (MGH. Lib. T. 3. P. 693; ср.: Ep. 99. 70). В ряде канонических сборников XI - нач. XII в. содержится послание Н. о необходимости папской цензуры богословских сочинений ( Somerville. 1997). Многие суждения Н. были включены в Декрет Грациана (см.: Decret. Gratian. Col. XXX-XXXI) и благодаря этому составили неотъемлемую часть канонического права Римско-католической Церкви. |
| понятие А. использовалось для обозначения ручательства отчуждателя имущества (auctor) по поводу правомочности сделки (actio auctoritatis) или санкции лица, отвечающего за законность акта др. лица (auctoritas domini, patris, tutoris), а также для выражения одобрения патрицианским Сенатом постановлений комиций - народного собрания (auctoritas patrum) или тех или иных действий магистратов - чиновников (auctoritas sentatus), наконец, для характеристики полноты власти императора или в качестве синонима его распоряжений (summa auctoritas). Первоначально в отличие от власти по должности, обладающей в соответствии с законом четко регламентированными полномочиями и принудительным характером, обозначаемой в лат. языке особым термином potestas, А. мыслился как власть, восходящая к сакральному праву, освящающая potestas. В особенности применительно к должности императора происходит сближение этих двух понятий, хотя А. (согласно этимологии, от auctor - создатель, руководитель) и удержал за собой значение верховенства в понятии о любых властных полномочиях. В средневек. западноевроп. науке понятие А.- одно из фундаментальных: под ним подразумевается не только А. Свящ. Писания, но и А. Свящ. Предания. Начиная с блж. Августина и св. Кирилла Александрийского, ересь понималась как нечто новое, не имеющее опоры не только в Свящ. Писании, но и в творениях христ. писателей, подборки высказываний к-рых стали важным инструментом теологической полемики ( флорилегии или просто Libelli auctoritatum, Auctoritates); одновременно такие сборники служили сохранению и систематизации учения отцов Церкви. Викентий Леринский ( ок. 450) прямо указывал, что для богословского доказательства недостаточно ссылок только на Свящ. Писание, к-рое в силу слабости человеческого разума, не всегда способного проникнуть в истинные глубины богодухновенного текста, может стать опорой и для еретиков. В классической для всего средневековья формулировке Винцентия обязательным для Вселенской Церкви можно считать лишь то, во что верили везде, всегда и все (Commonimorium. 2-3). Достичь при решении того или иного теологического вопроса единства с А., т. е. со всеобщей, извечной и единодушной верой отцов - цель поколений теологов, отражавшая парадигму средневек. сознания, в целом чуждого идее обновления и развития, ориентированного на традицию, древность к-рой тождественна святости. Схоласту Бернарду Шартрскому ( 1124/30) принадлежит знаменитый афоризм: «Мы карлики на плечах великанов» (Иоанн Солсберийский. Metalogicon. III 4). Производное от термина «А.» прилагательное «аутентичный» обозначало учение, основанное на А., а потому истинное (doctrina authentica - Абсалон Сен-Викторский [ 1203]. Sermo. 27//PL. 211. Col. 162). Аналогичное значение имел А. в каноническом праве . |
| Прямая форма характерна для шартрской нотации, наклонная — для куаленской; разницы в значении этих форм нет, т. к. они используются на одних и тех же участках мелоса тех же самых песнопений. В ранневизант. нотации они были связаны с весьма специфическими мелодическими движениями в рамках комбинаций апесо эксо и дио. Знак фторы всегда был связан со скачком к финалису 3-го гласа, т. е. он точно определял в этих комбинациях значение интервала оксии. Имифторон был связан с нисходящим движением от финалиса 4-го гласа к финалису 4-го плагального гласа в песнопениях 2-го и 2-го плагального гласов (d — G). При переходе к средневизант. нотации от этих знаков отказались, потому что нотация стала диастематической и более не нуждалась во вспомогательных знаках, как это видно в стихирах и ирмосах, записанных средневизант. нотацией. В калофоническом пении кроме старых появляется система новых фтор. Художественный стиль этого вида пения требовал частого применения модуляций, редко или вовсе не употреблявшихся в более ранний период. В трактате о фторах Мануила Хрисафа (XV в.), где он приводит примеры исключительно из калофонического пения, новая система фтор содержит, согласно автору, в ее «правильной» форме 4 знака для 4 автентических гласов, 1 для 2-го плагального и 1 для его производного — νενανω, хотя в др. трактатах фторы для каждого гласа можно найти вместе с 2 др. новыми знаками — имифонон (μφωνον) и имифторон, значение которых неясно и до сих пор не исследовано (они явно не имеют отношения к одноименным терминам ранневизант. нотации). К фторам также иногда причисляется энарксис (ναρξις) — «потомок» ранневизант. знака параклитики. Поздневизантийская нотация Новая система фтор характерна не столько для средневизант., сколько для поздневизант. нотации, хотя последний термин, как и термин «поствизантийская нотация», является неточным, поскольку данные фазы нотации на самом деле являются лишь продолжением средневизант. нотации. Характерная черта этого периода — широкое использование знаков афона, которые, согласно трактатам, ставятся «не для того, чтобы [по ним] пели, но для нужд хирономии»; они не являются интервальными знаками, но обозначают движения руки, управляющей пением хора. |
| Перечень экфонетических знаков в Профетологионе X-XI вв. (Sinait. gr. 8. Fol. 303r) Перечень экфонетических знаков в Профетологионе X-XI вв. (Sinait. gr. 8. Fol. 303r) Датировка древнейших сохранившихся рукописей с экфонетическими знаками (VIII–IX вв.) не обязательно указывает на время изобретения данной системы. В этих рукописях она появляется уже в развитой форме, что предполагает определенную предысторию. Данный факт позволил К. Хёгу сделать предположение, что экфонетическая система знаков была изобретена до VII в.; основываясь на наблюдениях над номенклатурой знаков, он даже допустил, что это должно было произойти не позднее, чем в кон. IV в. Еще раньше Ж. Б. Тибо заключил, что данная система знаков должна была быть создана в V–VI вв. Описанная система знаков продолжала использоваться до кон. XIII в. С нач. XIV в. появляются первые признаки ее упадка: упрощение, уменьшение числа знаков, использование одиночных знаков вместо их пар. Возможно, это свидетельствует об упрощении самого экфонесиса. Процесс вырождения начался уже в XIII в., и к кон. XV в. экфонетическая система знаков, по-видимому, была уже почти забыта и впоследствии отвергнута. И хотя традиция экфонесиса продолжается по сей день, точное значение экфонетических знаков до сих пор не выяснено. Тем не менее экфонетическая система знаков послужила основой для создания нотации песнопений, имеющей с ней много общих знаков. Ранневизантийская нотация Ранневизантийская нотация впервые появляется в рукописях X в. в 2 формах, или системах,— шартрской и куаленской, возможно восходящих к общей оригинальной системе, разделившейся на 2 разновидности ко времени, от которого мы имеем древнейшие из сохранившихся нотированных рукописей. И шартрская, и куаленская нотации тесно связаны с экфонетической системой знаков, т. к. большая часть знаков последней присутствует в ранневизант. нотации под теми же или др. названиями (см. табл. 3). Смысл знаков не должен был оставаться в точности неизменным, однако, по-видимому, является родственным. Связь между нотациями позволяет предложить 2 объяснения: 1) обе формы ранневизант. нотации происходят из экфонетической системы знаков и, следовательно, были созданы после нее; 2) все знаковые системы были созданы параллельно в одно и то же время на основании одного и того же источника — просодических знаков, имевших 2 разные, хотя и родственные системы обозначений для 2 типов мелоса — чтений и песнопений. мелоса — чтений и песнопений. Тибо и К. Флорос склонялись к 1-му объяснению; Флорос гл. обр. исходил из того, что функции и номенклатура экфонетической системы знаков ближе к просодии и просодическим знакам, которые несомненно являются более древними. 2-е объяснение также не следует исключать полностью, хотя ему до сих пор не найдено подтверждения в рукописях и оно остается только гипотезой. Несомненным является родство экфонетической системы знаков и ранневизант. нотации. |
| Минея. 1114 г. (Crypt. a. 3. Fol. 123) Первые образцы визант. певч. нотации, восходящие к X в., младше приблизительно на 6 столетий единственного сохранившегося фрагмента христ. песнопения с древнегреч. нотацией - гимна Св. Троице в папирусе Pap. Oxyrrhynch. 1786; различия усугубляются тем, что в основе этих муз. примеров лежат различные принципы и ладовые системы. В отличие от буквенной нотации, использовавшейся в Др. Греции для записи инструментальной и вокальной музыки, ранневизант. система нотации передавала скорее особенности мелодики и ритмики (направление движения мелодии, ритмическое соотношение невм и т. п.), чем положение звуков в звукоряде, певцы же продолжали опираться в основном на устную традицию. По этой причине невозможно достоверно установить степень зависимости средневек. визант. церковного пения от иудейской или эллинистической музыки эпохи поздней античности. Тем не менее можно составить представление о муз. стиле псалмодии и гимнографии по литургическим рукописям, содержащим т. н. куаленское и шартрское семейства адиастематических визант. невм (см. подробнее в ст. Византийская нотация ). Данные источников с ранневизант. нотацией в целом подтверждаются диастематическими памятниками средневизант. нотации, появляющимися с кон. XII в. Во мн. случаях степень преемственности диастематических источников настолько высока, что их можно использовать для реконструкции мелодического контура ранневизант. версий песнопений. Т. о., можно с уверенностью утверждать, что источники по визант. пению X-XIII вв. содержат полностью сложившиеся корпусы песнопений неск. стилей, основанные на стереотипных мелодических формулах. В Асматиконе и Псалтиконе записаны анонимные распевы псалмов и гимнов соответственно для хора и для солиста согласно городской к-польской традиции с развитой мелодикой мелизматического типа и специфическими вставками в текст песнопений слогов, не несущих вербальной нагрузки. Стихиры и каноны монашеской традиции, содержащиеся соответственно в Стихираре и Ирмологии, являются по преимуществу силлабическими или силлабо-невматическими. |
| Первый раз русский царь, через посредство князя Куракина, заявил об этом французскому посланнику в Гааге, Шатонёву; но тогдашний регент королевства французского, руководимый своим первым министром Дюбоа, искал союза с Англиею и опасался родственным союзом с Россиею причинить неудовольствие английскому королю. В последующие затем годы, когда шведский министр Герц хотел устроить примирение двух ожесточенных врагов - Петра I-ro и Карла XII-ro - с планами, клонившимися к ущербу Англии и Австрии, регент Франции еще более сблизился с английским королем и уклонился от союза с Россиею. После Ништадтского мира, заключенного Россиею со Швециею в 1721 году, Петр снова занялся мыслью отдать Елисавету за французского короля, но тут узнал, что Людовика XV-ro собрались сочетать браком с испанскою принцессою; тогда у Петра возникла мысль сочетать Елисавету с каким-нибудь другим лицом французского королевского дома, и сначала он предлагал посланнику французскому, Кампредону, отдать ее за герцога шартрского, сына герцога орлеанского, а по случившейся скоро кончине самого этого герцога - за герцога бурбонского Кондэ, который, по смерти регента, герцога орлеанского, стал первым министром во Франции. В намерении навязать Елисавету французскому королю укрепляло Петра то, что испанская принцесса, намеченная в жены Людовику XV-мy, была удалена в Испанию. Но Петр умер в январе 1725 года - и Елисавета, достигавшая шестнадцатилетнего возраста, провожала прах родителя в могилу. Мысль отдать Елисавету за французского короля преследовалась и преемницею Петра, Екатериною Первою, и Меншиков, от имени своей государыни, заявил об этом желании Кампредону. Он указывал на старинный пример родственной связи французских королей с русскими государями, когда король Генрих I-й сочетался браком с дочерью великого князя Ярослава киевского; Меншиков представлял важные выгоды, какие получит Франция от союза с Россиею, указывал, что, женивши короля на русской принцессе, можно будет дочь Станислава Лещинского отдать за герцога бурбонского и, при содействии России, посадить его на польском престоле; наконец, Меншиков обещал, в силу союза с Франциею, военную помощь со стороны России во всяком деле, касающемся Франции. |
| Неспособность политического мессианизма, обоготворяющего государство и правителя, решить проблемы личности и свободы, констатировалась многократно, и не только Достоевским. Итак, для Ошерова Вергилий — не только мастер слова и блестящий поэт, но и религиозный мыслитель. Переводчик, в отличие от Брюсова, увидел в «Энеиде» не только её блестящую, действительно уникальную и поражающего всякого читателя форму, но и боль, и нравственные мучения поэта. Того поэта, которого в Средние века не случайно, наверно, относили к числу пророков и даже изобразили среди древних праведников на одной из стен Благовещенского собора в Кремле (справа). " Щит лопнул, разлетелся на куски… " Тема смерти в античности и Средневековье Что такое Средневековье? Осталось ли от этой эпохи что-нибудь, без чего трудно себе представить внутренний мир современного человека? Готические соборы — Шартрский, Реймский, Кельнский, Нотр–Дам. Только ли крестовыми походами и рыцарскими турнирами ценны так называемые " темные века " (Dark Ages)? Иногда кажется, что культура Средневековья сегодня уже не интересна никому, кроме специалистов. Суеверия, вера в предзнаменования и заклинания, фетишизм… Сегодня это может заинтересовать только тех, кто не умеет и не хочет читать и думать. Средневековье, действительно, отличается особым отношением к вещи. Любимые предметы есть у нас и сегодня, но тогда у них были имена, а люди относились к ним как к живым. В " Песни о Роланде " описывается, как Роланд разговаривает со своим мечом, у которого есть имя — Дюрандаль; рог носит имя Олифан; меч Оливье — Альтеклер и так далее. Что о святых, то почитаются не столько сами они, сколько мощи. Известно, например, что один подвижник, решивший перебраться на новое место, был убит жителями близлежащего города, которые не могли допустить и мысли о том, что лишатся его мощей, наличие которых почти автоматически обеспечивало их городу минимум безопасности и благополучия. Возможно, потому что высокий новозаветный рассказ о страданиях и смерти Иисуса звучал на непонятной латыни, он и не был вполне усвоен Средневековьем. Но буквальность Евангелия — " Един от воин копием ребра ему прободе, и абие изыде кровь и вода " — воплощается в культе святого Грааля, чаши, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из язв на теле Иисуса. |
| Т. к. Экхарт не упоминает при цитировании имени К. А., невозможно с уверенностью сказать, читал ли он это сочинение К. А. или же в данном случае имеет место общее заимствование из неизвестного источника, возможно, из к.-л. несохранившегося трактата основоположников Шартрской школы (см.: Meister Eckhart. Die lateinischen Werke/Hrsg. B. Geyer. Stuttg., 1934. Bd. 5. S. 89-91; ср.: H ä ring. 1965. P. 45-47; Fortin. 1995. P. 83-84). Оценивая учение К. А. в целом, Э. Жильсон (1884-1978) отмечал, что его идеи «заслуживают серьезного исследования», и называл его наиболее типичным носителем того, что может быть названо «шартрским комплексом» (Chartres complex). Поясняя эту мысль, Жильсон утверждал, что для К. А., как и для ряда др. представителей Шартрской школы, характерны «огромное влияние сочинений Боэция, присутствие почерпнутого от Халкидия элементарного платонизма, учение о Боге как о форме всего сущего, предельно реалистическая интерпретация универсалий, и не в последнюю очередь знакомство с классической культурой, которое позволяет ему выражать свои идеи не без доли элегантности» ( Gilson. 1955. P. 149). Сходную оценку наследию К. А. давал и франц. историк средневек. философии М. де Вульф (1867-1947), полагавший, что при рассмотрении ряда вопросов К. А. превосходит своего учителя Теодорика Шартрского «как широтой, так и глубиной мысли» ( Wulf. 1934. P. 186). В XX в. сочинения К. А. неоднократно привлекали внимание исследователей средневек. философии и теологии; систематическому и историко-философскому анализу взглядов К. А. посвящено неск. монографий ( Jansen. 1926; Fortin. 1995; Martello. 1998); его имя нередко упоминается в научных статьях и общих обзорах средневек. философии (см., напр.: Wulf. 1934; Gilson. 1955; Kneepkens. 2003; Bafia. 2005). Соч.: Tractatus super librum Boetii De Trinitate// Jansen. 1926. S. Idem// H ä ring. 1965. P. 63-186 [=In De Trinit.] (англ. пер.: George, Fortin. 2002. P. 1-94); Expositio super librum Boethii De hebdomadibus//Ibid. P. 189-221 [=In De hebdom.] (англ. |
|
|
