| На крутых берегах реки Чагры намело за эти дни большие пушистые сугробы. В иных местах они свешивались мысами над речкой. Только стань на такой мыс-и он ухнет, сядет, и гора снега покатится вниз в облаке снежной пыли. Направо речка вилась синеватой тенью между белых и пустынных полей. Налево, над самой кручей, чернели избы, торчали журавли деревни Сосновки. Синие высокие дымки поднимались над крышами и таяли. На снежном обрыве, где желтели пятна и полосы от золы, которую сегодня утром выгребли из печек, двигались маленькие фигурки. Это были Никитины приятели - мальчишки с " нашего конца " деревни. А дальше, где речка загибалась, едва виднелись другие мальчишки, " кончанские " , очень опасные. Никита бросил лопату, опустил скамейку на снег, сел на нее верхом, крепко взялся за веревку, оттолкнулся ногами раза два, и скамейка сама пошла с горы. Ветер засвистал в ушах, поднялась с двух сторон снежная пыль. Вниз, все вниз, как стрела. И вдруг, там, где снег обрывался над кручей, скамейка пронеслась по воздуху и скользнула на лед. Пошла тише, тише и стала. Никита засмеялся, слез со скамейки и потащил ее в гору, увязая по колено. Когда же он взобрался на берег, то невдалеке, на снежном поле, увидел черную, выше человеческого роста, как показалось, фигуру Аркадия Ивановича. Никита схватил лопату, бросился на скамейку, слетел вниз и побежал по льду к тому месту, где сугробы нависали мысом над речкой. Взобравшись под самый мыс, Никита начал копать пещеру. Работа была легкая,- снег так и резался лопатой. Вырыв пещерку, Никита влез в нее, втащил скамейку и изнутри стал закладываться комьями. Когда стенка была заложена, в пещерке разлился голубой полусвет,- было уютно и приятно. Никита сидел и думал, что ни у кого из мальчишек нет такой чудесной скамейки. Он вынул перочинный ножик и стал вырезывать на верхней доске имя - " Вевит " . - Никита! Куда ты провалился? - услышал он голос Аркадия Ивановича. Никита сунул ножик в карман и посмотрел в щель между комьями. Внизу, на льду, стоял, задрав голову, Аркадий Иванович. |
| 21 об.). Это первое искушение. Второе (л. 22): Иисус Христос в величаво спокойной позе стоит на портике храма; внизу дьявол , предлагающий Иисусу Христу жестом руки броситься вниз. Третье (л. 22 об.): Иисус Христос на горе; позади Него служащие ангелы, без крыльев. Перед Иисусом Христом стоит дьявол, показывающий Ему город в виде палат внизу, разбросанные золотые деньги, золотой трон и другие золотые предметы. В Евангелии Марка (л. 93) миниатюрист видоизменил картину искушения применительно к краткому замечанию евангелиста об этом предмете: «и был он там в пустыне 40 дней, искушаем сатаной, и был со зверями, и ангелы служили Ему»: представлен густой кустарник (=пустыня), в котором находится сатана и два зверя. Спаситель с обычным жестом подходит к кустарнику; за Ним следуют два ангела. В Евангелии Луки повторены темы Евангелия Матфея с некоторыми вариантами (л. 155 об., 156 и 156 об. 1385 ). Этими памятниками исчерпывается главное иконографическое содержание сюжета искушения Иисуса Христа: для сравнения укажем еще на изображения: в барбериновой псалтири ( Пс. 90 ), в лаврентиевском Евангелии plut. VI. cod. 23 (л. 63 об.), в Евангелии нац. библ. 115 (л. 29 об.), в стенописях Афонодохиарского собора (южная сторона), в ипатьевских Евангелиях 1 (в Евангелии Матф.), 2 (в Евангелии Матф.) и печатн. 1681 г. (в Евангелии Луки); во втором из них пустыня имеет вид неправильного многоугольника, обрамленного голубыми лучами, – обычная геометрическая форма ада в памятниках русских; в последнем – дьявол в ермолке и сером балахоне подает Иисусу Христу камень. Миниатюрист сийского Евангелия представляет Иисуса Христа в момент искушения стоящим на кровле русского храма с луковичными главами; внутри храма виден престол с восьмиконечным крестом. Греческий иконописный подлинник отступает от византийских оригиналов; он рекомендует: изображать в руках Спасителя свитки с надписанием Его ответов искусителю; внизу изображать города и укрепления, царей, сидящих на престолах, и воинов со знаменами; ангелов, служащих Иисусу Христу, писать иных коленопреклоненными, других с опахалами в руках 1386 – черта восточного церемониала. |
| – А гимназист наш отоспится, отдохнет, – весело говорил отец. – Ну, идем, вам там наверху комнаты готовы. И повел узенькой, темноватой лестницей. Внизу раздавались голоса, смех, стучали посудой. – Здесь в восемь часов обедают, – сказал отец, когда поднялись на хоры. – Аркадий Иванович так привык. Глеб оглядывался с любопытством. Усталость его прошла. Они оказались на хорах огромной, как ему представилось, залы, обращенной в столовую. Внизу ярко она освещена. За столом с куличами и пасхами несколько человек ели, разговаривали, хохотали. Цветы, поблескивание хрусталя, бутылки… – Этот худой, лысый, в середине и есть Ганешин, Аркадий Иваныч, – вполголоса сказал Глебу отец. – Наш хозяин. Завтра я тебя с ним познакомлю. А теперь, – обратился он уже к матери, – велю сюда подать вам ужинать. Мать тоже взглянула вниз, но без особого удовольствия: ничего этого она не любила, ни коньяков, ни застольного шума, ни карт. У отца оказалась наверху чуть ли не целая квартира – комнаты невысокие и не весьма просторные, но заново и по-столичному отделанные. Окна выходили в парк, а двери в коридор, окружавший хоры. Тут было тихо, снизу шума не доносилось. Так въехал Глеб еще в одно временное свое пристанище, явно ему чем-то уже знакомое, но и все-таки новое, как в таинственном и непрерывном течении дней и сам он, теперешний, был уже не совсем прежний. Поужинав с матерью и отцом, оставшись один в своей комнате, он, прежде чем лечь, отворил окно – темный, горьким ароматов настоянный воздух поплыл к нему. Внизу играли на рояле. Ему приятны были эти звуки. Тот же Шопен, которого он знает с ранних лет. В ветвях огромная звезда золотым орденом сияла. Глеб взглянул на нее, сладко зевнул, затворил окно. «Гимназист…» Нет, он теперь именно ни то ни се, этой странной весной в странном Илеве просто вольный гражданин – отец опять сострил бы: «недоросль из дворян». Глеб едва разделся, завалился, заснул беспробудно-отрочески. Утренний кофе пили с матерью наверху. Выспавшись, Глеб был в бодром настроении. Все хотелось увидеть, узнать здесь, но так, чтобы не подумали, что он очень этим поражен. Стараясь быть спокойным, иметь вид независимый, расхаживал Глеб по солнечным нижним комнатам. Зала огромная, и гостиная не мала. Из нее дверь была приоткрыта в кабинет Ганешина – там виднелся удивительный кожаный диван, кожаные кресла, несгораемый шкаф, тянуло духами и слегка сигарой. Глеб не решился туда войти, хотя никого в доме не было. От этой комнаты испытал он ощущение незнакомого и нового. Отец сказал вчера, что Ганешин живет в Петербурге, здесь бывает наездами. Очевидно, это и есть «петербургское». |
| 4 июля Держали путь среди лесов по хорошей, выровненной и широкой дороге, так называемому большому Сибирскому тракту. Вся Сибирь вследствие отсутствия железных дорог перерезана трактами, вроде наших больших дорог, только лучше содержимыми; а один тракт, который идет от границы Европы через всю Сибирь непрерывно, называется «большой»; теперь он главное значение потерял благодаря проведенной параллельно с ним железной дороге и имеет значение только местное. На всех стоянках, через каждые двадцать верст, построены станции с большими комнатами для проезжающих и запасными лошадьми. Двигаемся горами, да какими! Две-три версты подъем — это еще милость, а то вот семь верст непрерывно поднимались; затем спуски не лучше подъемов, приходится тормозить, иначе лошади не сдержат. Леса девственные, к некоторым местам никогда не пробраться вследствие крутизны, да и по сторонам дороги едва пройдешь несколько шагов; дальше лежали сухие павшие огромные деревья, переплелись ветвями с ползучими растениями — но красота, красота какая! Не оторвешься. Вот поднимаемся в гору, осталось два-три зигзага, лошади выбились из сил, становятся… раздается команда: «Стой, подложи под колеса камни!» Стали передохнуть, а я бегу туда, на вершину!.. На подъеме, внизу, как-то все сдавливается в груди, как будто горы сжимают; кажется, вбегу туда и надышусь полной грудью… Я на вершине; воздух утренний чист и свеж, ветерок обдувает уставшее тело. Вид открывшийся прямо чудесен: узенькой ленточкой, зигзагами вьется под ногами дорога туда, вниз, далеко-далеко, и не видно конца, а вдали синие горы — и сбоку, и спереди, и внизу горы и горы. Своими очертаниями и зеленью, меняющимися по мере прохождения, они составляют все разные картины и не производят однообразного впечатления. Внизу, среди гор, у подножия высокой горы, на берегу чистой и быстрой реки Иркут заблестел крест на церкви… Село Введенское — наша первая остановка, пройдена тридцать одна верста; в 5.30 утра подъехали к коновязям! Все и все устали, не спали, и все-таки везде смех, шутки, прибаутки — что за люди наши солдаты?! Рядом с коновязями пять огромных деревянных бараков с нарами у стен для солдат; есть один барак офицерский. |
| Я видел, как высшая сила маршировала, я стоял в тот день на крыше противоположного дома – дома номер восемь, – спрятавшись за беседку, и смотрел вниз на улицу; высшая сила двигалась к вокзалу, гигантские толпы горланили «Вахту на Рейне» и выкрикивали имя дурака, который и сейчас еще скачет на бронзовом коне, держа путь на запад; фуражки, цилиндры и банкирские котелки были украшены цветами, цветы торчали в петлицах, а под мышкой люди держали маленькие свертки с нижним бельем, изготовленным по системе профессора Густава Егера; толпа бушевала так, что ее рев доносился до самых крыш; даже проститутки из торговых рядов послали сегодня своих альфонсов на призывные пункты, снабдив их свертками с особо высококачественным теплым нижним бельем. Тщетно ждал я, что во мне пробудятся те же чувства, что и у толпы там, внизу; я казался себе опустошенным, одиноким, низким человеком, не способным на воодушевление, и никак не мог взять в толк, почему я не способен воодушевиться, раньше я над этим не задумывался; я вспомнил о своем пахнувшем нафталином военном мундире – он все еще был мне впору, хотя, когда я шил его, мне исполнилось всего двадцать лет, а теперь уже минуло тридцать шесть; я надеялся, что мне не придется надевать его снова, я хотел по-прежнему исполнять свою партию соло, не включаясь в ряды статистов; люди, которые с песней направлялись к вокзалу, попросту рехнулись: они с жалостью смотрели на тех, кто оставался дома, да и сами остающиеся считали себя жертвами, считали, что их обошли; но я соглашался быть жертвой, нимало не горюя. Внизу в доме рыдала моя теща; обоих ее сыновей призвали в первый же день, они уже ускакали на товарную станцию, где грузили лошадей; ее сыновья были гордыми уланами, и моя теща проливала по ним гордые слезы; я стоял, спрятавшись за беседку; на крыше еще цвели глицинии; я слышал, как внизу мой четырехлетний сынишка повторял: «Хочу ружье, хочу ружье…» Мне бы следовало спуститься вниз и высечь его в присутствии моей гордой тещи, но я позволил ему петь, позволил играть с уланским кивером, который мальчику подарили дяди, позволил волочить за собой саблю, позволил выкрикивать: «Французу каюк! Англичанину каюк! Русскому каюк!» И я стерпел, когда комендант гарнизона сказал мне сочувственным, чуть ли не прерывающимся от волнения голосом: |
| А среди ночи я внезапно проснулся — меня насквозь пронзило жгучее воспоминание. Я вспомнил все, что происходило со мной после того, как подо мной пал Коринф и меня, уже изрядно израненного, могучий немецкий ритарь окончательно свалил сокрушительным ударом тяжелой палицы по голове. Я вспомнил, как после этого летел сквозь какой-то нескончаемо длинный колодец, на дне которого ярко отсвечивало небо, и я все ждал, ну когда же я упаду в эту черную холодную воду, чтобы остудить нестерпимо горящее кровью и болью полено своей головы. И наконец я достиг дна колодца, ударился головой о поверхность воды и прорвал отражение неба, будто холстину. Меня понесло дальше, но теперь уже не вниз, а вверх, в черное небо, горящее множеством звезд, и вновь я летел очень долго, горя желанием воткнуться набалдашником своего тела в этот непомерный купол, казавшийся непробиваемо твердым. Я мечтал расплющиться об него, чтобы вместе с моим существом расплющилась и погасла боль. Но я не долетел до него, а вдруг стал медленно опускаться вниз, падая, как падает перо, сорвавшееся со спины голубя, летящего над городом. И внизу я уже видел море и остров, а на острове — несметные толпы людей, собравшихся пред какими-то воротами, величественными и велиозарными, подобными Златым вратам во Владимире, но только в десять, во сто крат более мощными и обширными, украшенными бесчисленными столпами и надвратьями, башенками и зубцами, а на башенках стояли люди и выкрикивали кого-то из огромной толпы, кишащей внизу. И я очутился в той толпе среди многого множества людей разного возраста. Здесь было тесно, но никто не толкался. Волновались, дрожали от нетерпения, но не наступали друг другу на ноги, не отпихивали один другого, вежливо дожидаясь, покуда вызовут овех и иних с другой стороны ворот. И вдруг я увидел на одной из башенок мою невесту Усладу — Ирину Андреевну Варлапову. Она была лучезарна ликом и вся светилась от радости видеть меня. — Вон он, вон он, мой жених, мой Савва! — кричала она своим милым голосом, указывая на меня каким-то крылатым существам с пылающими лицами. |
| Ваш малыш уже умеет отличать правую и левую руки, знает, что означают слова спереди и сзади. Данные игры помогут развитию пространственной ориентации ребенка, закреплению понятий справа – слева, вверху – внизу. Окружающее пространство Флажок Дайте ребенку яркий флажок и попросите указывать флажком по вашей команде направления: вверх-вниз, вперед-назад, направо-налево; правой рукой показать вперед, левой – вниз, двумя – вверх, двумя – вниз. Что где находится? Попросите ребенка описать, что находится перед ним, что – позади него, что – справа, что – слева, что – вверху, что – внизу, что – близко, что – далеко. Упражнение можно проводить дома и на улице. Можно также ввести вопрос, что находится дальше, а что – ближе: «Дерево ближе, чем скамейка, или дальше? Что ближе? Что дальше? Что выше? Что ниже?» Попросите ребенка развернуться на 90 или 180° и опять назвать, что где находится. Поиск Дайте ребенку задание найти игрушку или какой-либо предмет согласно вашей словесной инструкции: направо пойдешь – куклу найдешь, налево пойдешь – машинку найдешь. Направляйте действия ребенка четкими командами: иди направо, теперь – налево, посмотри внизу, под столом, на стуле, на полке, ниже, выше и т. п. Жмурки Предложите ребенку пройти с закрытыми глазами под вашим руководством между расставленными кеглями, не сбив их, или по нарисованному на асфальте лабиринту. Вы подаете команды: «Шаг вперед, два шага влево, шаг назад». А ребенок, выполняя их, проходит маршрут. Разложи вещи Попросите малыша разложить вещи в его комнате: расставить игрушки на полке, разложить вещи в ящички. Направляйте его действия указаниями: поставь справа, положи в шкаф, достань из ящика, убери со стола и т. п. Карлик и великан Договоритесь с ребенком, что, если вы скажете слово великан, он должен подняться на носки и поднять руки вверх, если – слово карлик, он должен присесть и руки вытянуть вперед. Продемонстрируйте, как нужно делать эти движения. По вашей команде делайте их вместе с ребенком. Задача малыша следить за вами и не повторить вашу «ошибку», если вы на слово великан присядете, а на слово карлик вытянетесь на носках. |
| " Строили Вавилон - башню высотою до неба. Клали последние камни. Ночь была... Смоляные факелы горели на улицах. Все, что было живого в домах, тогда вышло на улицы и ждало. Принесли больных и умирающих, едва рожденных и ещё только готовых родиться... все ждали, когда кончат строить. Многие, может быть, целую жизнь ждали и жили ради этого, зубами, когтями цеплялись за жизнь, только бы дожить - и вот кончают. Люди, как одно тысячеголовое... Давка, рычат, как звери... От нетерпения кого-то убивают по закоулкам... Кто-то страшно рычит перед смертью. Везут какой-то ненужный уже камень. Хлопают бичи, скрипят колеса... Цепи лязгают. Все смотрят - что там? Вверху таинственно, и внизу страшно. Внизу дрожь напряжения, когда зубы сами тянутся к чужому горлу... Опять камни везут... бичи хлопают... Крики. Сплошной крик, точно огромный нарыв нарывает, и, может быть, нельзя уже больше ждать, может быть, если дальше ждать, то совершится что-то, для чего уже нет человеческого суда, поэтому больше не может уже вместить человек... И вдруг сигнал, что окончена башня, что достроили, свели венец. Какие-то ожерелья из звезд бросили вниз, - уже небо грабят! И внизу взрыв, - такой, как будто улицы поднялись и бросились кверху, - все бросилось: люди, камни, факелы... И все это только один момент, а потом вся земля гулом гудит в пропасть. Треск, вой, - и тихо. Только небо и ночь. Широчайшая ночь. Звезды... И кто-то вверху, видимый только до пояса, говорит внятно: " разве может выдержать земля Вавилон достроенный? " " (СергеевЦе некий С.Н. Береговое). Эта выписка дает яркую картину того, к чему зовет социализм. А та категоричность и конкретность описания этого Вавилона, с какими писатель пытается отвратить от него читателя, ясный показатель, что симпатии к мечтам социализма в обществе сильно поблекли, что увидели скрытую сторону его, - сторону мрачную, злобную, звериную, - и уже больше Вавилонам нельзя увлекать к надеждам разрешить загадки жизни. Путь к нему - через кровь и трупы, и по достижении его - " треск и вой " . Это ли счастье? Это ли может путь жизни сделать хоть немного светлым и радостным? Да и когда ещё достроится этот Вавилон человеческих мечтаний? Да и если достроится, то мне-то, мне, который теперь под свист бичей, под лязг цепей таскает и обтесывает камни для него, - что мне-то от этого? - Какая радость?! |
| — Так вручную открывалось. Этому катафалку сто лет, механика не работает! — Стрелять буду! — визжал начальник. — Да заело крышку! — хрипло кричал в ответ старый летчик. — Так кувалдой! Разводной ключ имеешь? А ну иди! Иди открывай вручную. — Я пойду, я пойду, а кто этот гроб поведет, ты что ли, начальник? — хрипел летчик у штурвала. — Я не хочу поцеловать носом этот островок! — Я тебя… за это знаешь куда отдам? Да я тебя… я тебя премии лишу!. А волшебный запах заполнил весь самолет, и внизу, видимо, уже проплывал огонек замка, но молодой бывший летчик не смотрел в окно, а лежал под своим брезентом. В кабине тем временем продолжался крик. — Обратно, скотобойня! — кричал начальник. — Поворачивай оглобли! — Домой? — кричал пилот. — Не домой, хроник! Вот вернемся, я тебя уволю! Заходи над объектом, ты, независимый! Видишь, внизу лампочка светит? Вот делай круги туда-сюда, понял? А я пойду сам соображу. И спустя мгновение бывший летчик из-под своего брезента увидел, как начальник подбегает и, пыхтя, открывает крышку люка. Дикий, одуряющий запах сада чуть не сшиб его с ног. Начальник даже зашатался. У летчика под брезентом тоже закружилась голова. Но тем не менее он выскочил из-под брезента и столкнул своего толстого бывшего начальника в бомбовый отсек, а затем захлопнул крышку и задраил ее как следует, до упора. После чего он побежал в кабину. Старый пилот плакал. Бомбардировщик делал крути над островом, в кабине стоял запах чего-то настолько прекрасного, что хотелось выпрыгнуть из самолета и полететь по-глупому, маша руками. Внизу моргал огонек под крышей дворца. Фляжку с ромом старый пилот держал неотлучно при губе, отчего самолет бултыхался как жидкость в его посудине — или наоборот. Грузчик запечатанных обедов сменил своего старого товарища за штурвалом и, зорко глядя вниз, повел самолет на снижение. — Я взорвал остров, слышишь? — хрипел старый пилот. — Ты что делаешь, щенок? — Я иду к берегу. Слушай, там есть какой-нибудь пруд на побережье? — Навалом! Тут же пляжи, тут и бассейны. А что тебе? |
| «Тебе бы только с корнем выдрать! А из корней репейника, например, можно сделать лекарство от ревматизма. Тебе бы только с глаз долой, а из сорняков-васильков делают прекрасные примочки для глаз. Тебе бы только духу не было! А духовитая полынь лихорадку лечит. У тебя сорняки в печёнке сидят, а из лопуха получают отличное лекарство для печени. Сердце у тебя разрывается, нервы твои не выдерживают! А ты прими капли из горицвета. Проглоти порошок из мухомора, и всё сразу пройдёт. Заживут царапины от лекарства из крапивы. Пройдут синяки и ушибы от лекарства из белены». «Не везёт мне в жизни, хоть плачь! И пожалеть меня, Жалейкина, некому…» «Помогать беспомощным надо. И обиженных надо жалеть. И не в том твоя беда, что ты жалеешь и помогаешь. Беда твоя в том, что берёшься ты за дело не долго думая! А всякое дело надо делать подумав. Семь раз примерь — раз отрежь. Так-то вот!» В горах Тропинки в горах разбегаются лучиками. И у каждой тропинки свой смысл. Вот одна протянулась к родничку — это «водяная» тропинка. Другая в лес, к валежнику, — это «дровяная». Вьётся, вьётся, спешит вниз в долину «домашняя» тропинка — дорога к дому. Но есть в горах и другие тропинки. Кто их проложил, человек или зверь, — неизвестно. Их и заметить-то не просто. Только если пригнёшься, увидишь на осыпи, под серыми скалами, тёмную ниточку. Это и есть та самая тропинка. Шириной она в два козлиных копытца. Никто не знает, куда она ведёт. Потому и называют эти тропинки «безымянными». Пойдёшь по «водяной» тропе — найдёшь воду. По «дровяной» — дрова. Я выбрал себе безымянные тропы — и вот что на них увидел. Жизнь в облаках На горы, как и на море, можно смотреть и смотреть. Они всегда были и будут. Трогая камни, ты трогаешь Вечность. Внизу лиственные леса, похожие на зелёный каракуль. Над ними леса тёмные, хвойные — словно вздыбленная грива зверя. Ещё выше — горные степи, пёстрые альпийские луга. Над лугами вознеслись гранёные скалы. А на самом верху, выше скал и облаков, вечные сияющие снега! Всё в горах необычно. Земля, вставшая на дыбы. Облака и птицы пролетают глубоко под ногами, а реки и водопады шумят высоко над головой. Бывает, внизу хлещет дождь, а наверху светит солнце. Внизу жаркое лето, наверху морозная зима. И от зимы до лета рукой подать. |
|
|
