| Для литературного творчества и создания новых языков хлопоманы зачастую использовали речь панской дворни, говорящей в угоду своих хозяев на своеобразном «пиджин» - смеси своего наречия с польским. Одними из первых «белорусских» хлопоманов были так называемые «патриархи белорусской литературы»: Винцент Дунин-Марцинкевич и Франциск Бенедикт Казимирович Богушевич. Оба - польские шляхтичи, католики, один из них активно помогал польским повстанцам, а другой принимал непосредственное участие в польском мятеже 1863-1864 годов. Их родным языком был польский, на нём они в основном и писали, а так называемые «белорусские» произведения создавали на пиджин-польском и на латинской графике. Эти панове как раз и основали направление белорусской литературы и языка, который, однако, вплоть до революции был мало кому известен, а основной печатный орган на нем газета «Наша нива» не пользовался популярностью. Надо отметить, что в среде белорусских писателей были и те, кто стоял на славянофильских позициях и идеях русского единства. Самым ярким из них был поэт Максим Богданович, предки которого были из крестьянской православной среды. Например, на смерть Ивана Франко Богданович писал «В его лице одна из русских литератур - литература украинская - понесла тяжелую утрату». Примечательно, что появлению гения Максима Богдановича белорусская культура обязана именно русификаторской политике графа Муравьева-Виленского. Отец поэта Адам Григорьевич, сын простого крестьянина из белорусского местечка Хлопеничи Борисовского уезда Минской губернии, стал российским чиновником средней руки благодаря тому, что получил начальное образование в приходской школе при Свято-Успенская церкви-муравьевке. И церковь, и школа были построены в 1863 году в рамках вышеупомянутого плана культурного возрождения и массового просвещения белорусского крестьянства, разработанного графом Муравьевым-Виленским. И как бы нынешние белорусские националистические круги уничижительно ни говорили о «муравьевках» и приходских школах, но Максим Богданович и его отец являются яркой иллюстрацией подлинных целей и достижений «русификации», благодаря которой из крестьянской среды появилась народная белорусская интеллигенция, стоявшая на западнорусских позициях общерусского единства. Именно представители этого направления, в отличии от пропагандируемых ныне псевдобелорусских хлопоманов из польско-шляхетских кругов, дали белорусской культуре и науке целый ряд по-настоящему значимых и талантливых литераторов и ученых с мировым именем, явив собой феномен «западнорусского возрождения» во второй половине 19 - начале 20 веков. Это «западнорусское возрождение» как следствие «русификаторской» политики Муравьева-Виленского, с точки зрения А.Ю. Бендина, «означал защиту социально-экономических интересов белорусского крестьянства; укрепление религиозных, социальных и культурных позиций православия; уменьшение влияния Католической церкви и развитие народного просвещения». |
| Один иезуит, Юлиан Винцент, обнародовал тогда письмо Игнатия Лойолы о повиновении; он уже представлял его испанской инквизиции, которая его не одобрила. Сикст V отдал это письмо на рассмотрение комиссии богословов, которые были весьма мало склонны одобрить иезуитскую теорию повиновения. Чтобы отвратить удар, грозивший ордену, генерал выслал вперед Беллармина, который скомпилировал все, что мог извлечь из сочинений отцов Церкви о послушании, и уверял, что у иезуитов и не было другого понятия о повиновении, чем у этих почтенных писателей и у других орденов. Конечно, были пущены в ход и другие средства, кроме учености Беллармина, но не подлежит сомнению, что труд его неоснователен. Не только отцы Церкви и все религиозные ордена признавали необходимость повиновения и подчинения для поддержания порядка в каждом обществе, но каждый, просто благоразумный человек иначе и не думает. Вопрос в том, так ли понимают иезуиты послушание, как другие люди; предоставляют ли они совести и уму достаточную свободу для того, чтобы поступки человека были нравственны; не делают ли они из повинующегося нечто, вроде шара, катящегося по плоскости под ударом начальника; не обращают ли они его в эхо голоса настоятеля, эхо неразумное, повторяющее слова, не вникая в их смысл. Эти образы повиновения взяты нами у иезуитов из их «Картины первого века ордена»; образы эти и многие другие, столь же безусловные, сопоставленные со словами Игнатия, доказывают, что по теории иезуитов низший до такой степени подчинен старшему, что совершенно отказывается от своего разума и от своей воли. Утверждать, что этому учили Церковь и другие монашеские ордена, значит глумиться над доверием общества, а иезуиты так часто повторяли, что один лишь их орден хорошо понимал, что такое повиновение, что мы вправе думать, что они понимали это слово не так, как Церковь , несмотря на все их публичные заявления в трудные минуты. Сикст V нисколько не заблуждался относительно недостатков, присущих иезуитскому ордену. Не только из Испании, но и из других провинций ордена к нему поступали самые настоятельные жалобы на абсолютизм, находившийся в зародыше в уставе Лойолы, развившийся во время Лайнеса и доведенный Аквавивой до совершенства. Чтобы показать твердое намерение Сикста V произвести преобразования в ордене иезуитов, приводим слова их последнего панегириста 36 . «Сикст V с поразительной энергией принялся за преобразование иезуитского ордена. Пламя давно уже тлело под пеплом; теперь оно, наконец, прорвалось. Первосвященник сам лично просмотрел устав ордена и собирался произвести в нем такие изменения, которые, по мнению Аквавивы, равнялись уничтожению ордена; он хотел переменить все статуты. Папа требовал изменения положений о степенях, о названии, о времени профессии, о наказании братьев, о послушании и о распределении имущества между бедными». |
| Кроме иезуитского ордена и конгрегации пропаганды, бывших учреждениями, так сказать, общекатолическими, в в. явились еще многие частные миссионерские общества, или конгрегации, особенно во Франции. Здесь, благодаря благочестивой ревности священника Винцента де Сент Поля и некоторых других в начале XVII в. явилось несколько таких миссионерских обществ, которые сначала имели очень ограниченное назначение, но потом развились до того, что могли отнять у иезуитского миссионерства значительную часть его территории и значения. Винцент де Сект Поль 225 был сын одного бедного фермера, по имени Вильгельма де Поль и родился в 1576 г. в небольшой деревне Пюи, лежащей близ пиренейских гор. Родители предназначили его к духовному званию и позаботились о соответствующем его будущему званию воспитании. Он учился сначала в одном из ближайших монастырей, потом в Сарагоссе и Тулузе. Благодаря своим острым способностям и прилежанию, молодой Винцент с успехом прошел весь схоластический курс, в 1600 г. был посвящен во священника и получил приход. Но ему не суждена была спокойная жизнь сельского пастора. Во время переезда морем из Тулузы в Нарбонну он попался в плен варварским корсарам, которые продали его в рабство туркам. После разных приключений он куплен был наконец одним ренегатом, которого он убедил опять возвратиться в христианскую веру и был освобожден. Возвратившись в отечество, Винцент поступил священником в Шатильон, приход чрезвычайно бедный и запущенный в религиозном отношении. Винцент, от природы имевший мягкое сердце и во время своего бедственного рабства испытавший всю тяжесть несчастия, не огорчился этим, а напротив обрадовался случаю быть полезным для людей, лишенных всяких радостей и призора. Главным его занятием сделались дела благотворения; во так как его средств для этого было слишком недостаточно, то он старался привлекать к этому делу возможно большее число благочестивых и состоятельных людей. Мало по малу нашлось достаточное число лиц, которые желали общими силами содействовать благу своих ближних. |
| Епископ и родственник, к которому она обратилась за советами, убедил ее сблизиться с Винцентом де Полем и избрать его своим руководителем. Она поселилась недалеко от того места, где Винцент учреждал в это время общество священников и мирян для проповеди и служения бедным. Пример Винцента одушевил г-жу Легра: она тотчас же выразила желание разделить его труды. Но Винцент не вдруг согласился принять ее в сотрудницы: он велел ей серьезнее обдумать свое намерение, испытать свои силы. Это испытание продолжалось четыре года. В продолжение этого времени Винцент мог убедиться, что никакие трудности, никакие препятствия не могут охладить рвение г-жи Легра. В 1629 году он предложил ей посетить женские общества, устроенные им в разных приходах, осмотреть их, узнать положение больных и бедных, придумать средства помочь им. С радостной покорностью приняла г-жа Легра предложение своего духовного отца: она немедленно отправилась, приняв от него благословение и письменное наставление, – и во все время путешествия продолжала переписываться с ним и руководствоваться его советами. Г-жу Легра сопровождали другие благочестивые женщины. Они переезжали с места на место на деревенских телегах, останавливались в бедных домах, мало заботясь о собственной пище и помещении, и вообще разделяли ту нищету и те лишения, которые старались облегчить. Они привозили с собой большой запас белья и лекарств и снабжали ими всех нуждающихся. Так они ездили в продолжение нескольких лет, посетив многие местности Франции. Приехав в село, где находилось приходское общество, г-жа Легра собирала всех женщин, в нем участвовавших, расспрашивала их о их трудах, наставляла их, указывала, как ходить за больными. Она собирала к себе деревенских девушек и учила их Закону Божию. Если в деревне уже существовало женское училище, она поощряла и ободряла наставницу; если же училища не было, она немедленно учреждала его и избирала наставницу. Во время подобной трудной и многолетней деятельности г-жа Легра не раз встречала всякого рода затруднения; ей часто приходилось бороться с разными препятствиями; но иногда она делалась предметом восторженной благодарности – везде пример ее одушевлял жителей, и не было такого места, где бы она не находила ревностных сотрудниц. Не щадя своих сил, мужественно служила она зараженным и чумным и наконец сама заболела от чрезмерных трудов. |
| Винцент, которому принадлежала инициатива в этом деле, задумал дать этому обществу правильную организацию, составил для него правила и таким образом сделался основателем первого братства милосердия во Франции. Очевидно, что братство, основанное Винцентом, имело довольно ограниченное назначение и повидимому не могло иметь никакого миссионерского значения. Самая мысль основать подобное братство была вовсе не новая. Еще ранее около 1540 г. некто Жан де Дьё основал в Испании подобное братство, целью которого было служение больным и бедным и которое было утвержено папою Пием V под именем ордена милосердия или благотворения (L´orde de la charite) 226 . Деятельность этого ордена была самая скромная и ничем не отличалась от обыкновенного общественного благотворения. Таково же было бы и дело Винцента де Сент Поля, если-бы он остановился на первом плане; однако оно имело блестящую судьбу. Репутация святости и благочестия скоро доставила Винценту многих богатых и знатных покровителей, которые дали ему возможность расширить свою деятельность до более значительных размеров. В 1623 г. он основал новое братство благотворения в Маконе, а потом и в других городах, более значительных, в Бове и даже в Париже. Недовольствуясь мужскими братствами, Винцент начал основывать еще женские общества с тем же назначением, и эти последние оказались еще более способны к делу благотворения, чем первые, и приобрели впоследствии в деле миссий огромное значение. По поставлениям и практике Винцента братья и сестры благотворения должны были служить всем нуждающимся, не разбирая состояния и религии и заботиться о доставлении им помощи нетолько материальной, но и духовной. Огсюда и происходила возможность для этих братств приобрести со временем высокое миссионерское значение. И они действительно приобрели его скоро. Братья и сестры благотворения, помогая больным, бедным, убогим и галерным преступникам, в тоже время старались пропагандировать латинство, частию наставляя и утверждая невежественных католиков, частию же обращая протестантов и даже мухаммедан. |
| Другой путь формирования предания, скорее всего, истолковывающий указанное место из послания к Римлянам св. Игнатия (6, 3), зафиксирован как раз в помещенных ниже актах (антиох. ред., 2). В диалоге Траяна и мученика имеются следующие фразы: Игнатий ответил: – Никто не называет Богоносца злосчастным, потому что далече бесы отстоят от рабов Божиих. Если же ты зовешь меня злым для демонов, поскольку я ненавистен им, то я согласен. Ведь имея небесного Царя – Христа, я разрушаю их козни. Траян сказал: – А кто такой богоносец? Игнатий ответил: – Имеющий Христа на груди. (…) Траян сказал: – Стало быть, ты в себе носишь Христа? Игнатий сказал: – Да, так как написано: «Вселюсь в них и буду ходить». Траян провозгласил: – Мы приказываем вести Игнатия, говорящего, что он носит в себе распятого, в оковах под стражей в великий Рим на снедение зверям для зрелища и услаждения народа. Интересно, что в римских актах нет цитированных фраз. Очевидно, что подобное (и вполне правдоподобное) объяснение эпитета Богоносец – продукт литературного творчества составителя жития (см. также примечания к диалогу, указывающие некоторые вероятные источники отдельных выражений). По мнению Персона, первым, кто перенес аналогичное объяснение на буквы, якобы найденные на сердце мученика, был Винцент из Бовэ (1190?–1264). Это представление получило в Европе широкое распространение, пока известный ученый Тильмон не опроверг его ссылкой на те же самые акты (гл. 6), из которых видно, что от мученика остались только самые крупные кости: остальные были пожраны львами. Составителю римских актов – гораздо более «художественно» обработанных, со многими апологетическими топосами – наверное, казалось, что подобное свидетельство противоречит факту наличия мощей (т.е., многих более мелких костей?) св. Игнатия в Риме 1377 , и он ввел (гл. 10) специальное объяснение, согласно которому львы, будто бы, лишь задушили святого, но не тронули его тела. Именно этой версией мог руководствоваться Винцент из Бовэ или кто-то другой при составлении сказания о буквах. Впрочем, буквальное истолкование фразы Траяна «ты в себе носишь Христа» наталкивает на мысль, что этот составитель пользовался такой версией жития, в которой обе редакции (антиохийская и римская) были уже смешаны. |
| Далее Л.Е.Криштапович критично рассмотрел позицию белорусского внешнеполитического ведомства. «Трудно понять логику министра иностранных дел Республики Беларусь и одновременно председателя Национальной комиссии по делам ЮНЕСКО Владимира Макея, который причисляет польско-шляхетских политических и культурных деятелей (Тадеуша Костюшко, Адама Мицкевича, Станислава Монюшко, Винцента Дунина-Марцинкевича и им подобных) к белорусской истории на том основании, что они родились и жили на территории современной Республики Беларусь. Хотя эти деятели жили и творили на территории Белоруссии, но принадлежат они именно польско-шляхетской истории и польско-шляхетской культуре. Сами эти деятели никогда не причисляли себя к белорусам и белорусской истории. Напротив, они считали белорусский народ неисторическим народом, не способным к историческому творчеству. Попытка же Владимира Макея зачислить польско-шляхетских деятелей в каталог белорусской культуры представляет собой самую бессовестную фальсификацию белорусской истории и объективно играет на руку современным польско-шляхетским авантюристам, мечтающих о превращении Белоруссии в восточные кресы Польши». Николай Сергеев выступил с докладом «Александр Суворов - национальный герой Белой Руси», в котором показал, что Александр Васильевич Суворов был не только непревзойденным полководцем и гением военного искусства, но и героем, который принес Белой Руси избавление от четырехсотлетнего национального унижения и религиозного гнета и оградил белорусский народ от исчезновения как такового. Александр Суворов и его чудо-богатыри. Они спасли Белую Русь от ухода в небытие При этом выступающий обратил внимание, что в современной белорусской исторической науке сложилось откровенно абсурдное положение, когда на официальном уровне превозносятся деятели, которые были не просто чуждые, а глубоко враждебные западнорусскому народу и намеревавшиеся с помощью оружия лишить предков современных белорусов будущего. «Это относится, в первую очередь, к таким мрачным историческим персонажам, как гетман литовский Януш Радзивилл и руководители польских восстаний 1794 и 1863 годов Тадеуш Бонаветура Костюшко и Винцент Константы Калиновский. Радзивилл в середине XVII века залил кровью Белую Русь, огнем и мечом подавляя народное восстание против польско-шляхетского господства (этого изверга кое-кто в Белоруссии пытается представить выдающимся полководцем), а Костюшко и Калиновский с помощью беспощадного террора рассчитывали вновь вернуть на белорусские земли польское владычество». |
| Подобные идеи были бы неприемлемы для ранней Церкви, которая старалась сохранить Евангелие в том самом виде, как его проповедовали апостолы. Например, Ириней предупреждал, что очень важно отличать истину от заблуждения («Против ересей», 1.10.2), а в Халкидонское вероопределение включено классическое «правило истины». Некоторые из мыслителей осознавали противоречие между преемственностью и новизной. Так, в 434 г. Винцент Леренский в своей работе «Commonitorium» писал, что суть христианского учения неизменна, но ясность и точность изложения непрерывно возрастают, и этой точки зрения придерживались многие. Исключение составляет Григорий Назианзин, который считал, что развитие догмы предполагает добавление новых истин, например догмата о божестве Святого Духа. В основном же все ведущие конфессии (православие, католичество, протестантизм) признавали неизменность христианского учения, пока в XIX веке не появилась историческая текстология. Библейские истоки христианского учения Чтобы понять, как простые новозаветные исповедания переросли в сложнейшие вероопределения об Ипостасях, естествах и единосущных Лицах, начнем с библейских текстов. Смысл некоторых из них совсем не так очевиден, как кажется на первый взгляд, а многие можно справедливо назвать «парадоксальными». Например, простое исповедание первохристиан «Иисус есть Господь» (см. 1 Кор. 12:3; Рим. 10:9) сопровождается оговоркой, что «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым». Кроме того, тот же Дух открывает верующим Отца, ибо они «приняли Дух усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче»!» (Рим. 8:15). Значит, называя Бога Отцом, как в молитве «Отче наш», верующий сравнивается с Иисусом Христом, будучи усыновлен. Одно из самых ранних свидетельств о троичности Бога говорит о том же: «Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего, вопиющего: «Авва, Отче!» (Гал. 4:6). Бог прославлен в Сыне и с Сыном, и всякий язык исповедует, что Иисус Христос есть Господь во славу Бога Отца (Фил. 2:11). Не только в поздних богословских трактатах, но и в самом Новом Завете Иисус Христос, распятый и воскресший, предстает как Тот, Кто творит все дела Божий и достоин хвалы и славы наравне с Отцом. «У нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1 Кор. 8:6). Эти слова легли в основу символов веры (например, Никео–Цареградский символ частично включает их), и не только сами слова, а важнейшая концепция о том, что Бог творит Свои дела в жизни верующих через Иисуса Христа. |
| Блестящим внешне был конгресс в Эрфурте, происходивший в сентябре 1808 г. Государи Рейнского союза присутствовали лично или прислали своих наследников. Пруссию представлял брат короля, Австрию – генерал Винцент. Наполеон окружил Александра знаками внимания. Последний же не раз спорил с ним, в частности, относительно судеб Австрии, недавней союзницы России. Во время одного из разговоров Наполеон в крайнем раздражении отбросил треуголку в конец кабинета. Александр спокойно заявил ему: «В отношении меня гнев не имеет успеха. Поговорим, обсудим, иначе я уйду». России предоставлена была в Эрфурте возможность действий в отношении Швеции и Турции; с последней ею велась война с 1806 г. В Эрфурте недавний министр иностранных дел Наполеона Талейран тайно уговаривал Александра действовать против своего монарха. Талейран в своих «Мемуарах» подробно описывает разговоры с Государем, происходившие в Эрфурте в доме княгини Турн-и-Таксис. То, что там говорилось, создало, по его словам, «у Императора такое умонастроение, что вся любезность, все предложения и все порывы Наполеона остались бесплодными». Талейран особенно отстаивал интересы Австрии. Главу, посвященную этому времени, он заканчивает так: «Не преследуя никакой определенной цели, я сделал все зависящее от меня, чтобы заслужить доверие Императора Александра; это мне настолько удалось, что при первых своих трениях с Францией он прислал ко мне советника русского посольства в Париже графа Нессельроде, который заявил, войдя ко мне в комнату: «Я прибыл из Петербурга; официально я состою при князе Куракине, но я аккредитован при вас. Я состою в частной переписке с Императором и привез вам письмо от него». Талейран умалчивает, что он стал платным агентом. Нессельроде в письмах к Государю называл его «кузеном Анри», «Анной Ивановной», «нашим книгопродавцем» 20 . Из Веймара Государь уведомил Императрицу-Мать о своем отбытии из Эрфурта. Опасения последней разделялись многими. Шильдер отмечает: «Возвращаясь в Россию через Мемель, Император вступил в этом городе в разговор с прусским комендантом, старым генералом Рембов; последний отличался в своих речах простодушною откровенностью и сказал Государю: «Хорошо, что Ваше Величество снова возвращаетесь назад, ибо ни один человек не верил, что Наполеон отпустит вас обратно». Видевшая Александра в Кенигсберге графиня Фосс, близкая к Прусскому королевскому дому, записала в своем дневнике: «Император сделал для нас невозможное и выказал себя чрезвычайно преданным». |
| Христиане Западной Европы в XII-XIII вв. также остро ощущали " тень будущего " . Западные хронисты начинали изложение истории с пересказа книги " Бытие " и включали повествование о своем времени в мировую историю. Но чтобы смысл истории был однозначно понятен, они не ограничивали свое изложение описанием современных им событий и завершали картиной Страшного суда. Так поступали Оттон Фрейзингенский в середине XII в., а спустя столетие Винцент из Бове в " Зерцале истории " . Пророчества воспринимались как реальность. Между настоящим и будущим существует не только прямая связь, но и прямая зависимость. Острее всего эту связь ощущали люди средневековья. Русским летописцам не нужно было лишний раз напоминать о Страшном суде его описанием в конце своего труда. Картину его, находящуюся на западной стене, против алтаря, над дверями, видел каждый благочестивый христианин, выходя после богослужения из храма ... " Несть вамъ разоумевати времяныхъ летъ ... " Во многом пониманию смысла выражения " времяньныхъ лет " способствует установление источника, откуда это выражение было заимствовано. Оно восходит к тексту " Деяний святых апостолов " (1.7), традиционно читаемых на Пасху. На вопрос учеников, " не в сие ли время, Господи , возстановляешь Ты царство Израилю? " , Иисус Христос ответил: " Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отецъ положил в Своей власти " . Этот текст вошел в рукописный Апостол 1307 года и другие богослужебные книги. В них интересующая нас фраза выглядит следующим образом: " Несть вамъ разоумевати времяныхъ летъ яже Отць положи своею областию " . Т.е. выражение " времяныхъ летъ " совпадает с аналогичным в заголовке летописи. Весь же смысл фразы из апостольских деяний сводится к утверждению, что людям не дано знать никаких сроков во временном этом житии... Наступил и прошел " роковой " 1492 г., но ожидаемый конец Света не настал. Нужно было найти объяснения этому обстоятельству, и они нашлись. Не на семь тысячелетий бытия мира, прообразом которых были семь дней творения, следовало ориентироваться. В пророчествах и объясняющей их святоотеческой литератруре говорилось о предшествующих всеобщему концу трех христианских царствах, последовательно сменяющих друг друга. |
|
|
