| Когда Вильгельм возвращался домой, его окликнул голос девушки, он посмотрел: мимо проехала Дуня. Она радостно ему улыбнулась. Вильгельм приподнял цилиндр и несколько минут смотрел ей вслед. Вечером этого дня Вильгельм долго ходил взад и вперед по комнате. Он думал о Пушкине, о Софи, о Рылееве, раз вспомнил Дунино лицо, – но сквозь них уже мелькали какие-то новые поля, моря, Европа. Кого он оставлял? Друзья его забудут скоро. Пушкин не пишет – что ж, он далеко… Мать? Он ей радостей не принес. «Ни подруги, ни друга не знать тебе вовек», – вспомнил он Пушкина. Он поглядел на его портрет и стал укладываться. Европа I Свобода, свобода! Как только захлопнулся за ними шлагбаум, Вильгельм все забыл: и Софи, и Панаева, и даже тетку Брейткопф. Ему было двадцать три года, впереди лежала родина Шиллера, Гёте и Занда, и загадочный Париж с еще не остывшей тенью великого переворота, с Латинским кварталом, шумный и ласковый, Италия с небывалым небом и воздухом, который излечит его грудь. Вперед, вперед! Александр Львович Нарышкин, кося иронически заплывшими глазками на Вильгельма, был поражен его словоохотливостью. Длинный сухарь был положительно любопытным собеседником и, что еще больше нравилось старому остряку, наполовину утратившему вкус ко всему, даже к остротам, «ужасным оригиналом». Александр Львович прожил большую жизнь. Был и придворным куртизаном (чин его был обер-гофмаршал), и директором театров, и знаменитым петербургским хлебосолом, и как-то не удержался ни тут, ни там, не осел нигде – и ехал сейчас за границу дошучивать свободное время, которого, кстати, было много. По каким причинам, – было неясно никому, в том числе, верно, и самому Александру Львовичу, чуть ли не действительно потому, что его жену, Марию Алексеевну, обошли екатерининской лентой. Настроений у Александра Львовича за день менялось до десятка. Порция крупных острот и каламбуров за завтраком, недовольное, важное и оппозиционное настроение к вечеру, а в промежутке тысяча неожиданных решений и удивительных поступков. Если Александр Львович решал за завтраком в «этом городишке» ни часу лишнего не сидеть, то это означало, что он засядет в нем на неделю. Если Александр Львович был доволен всеми служащими с утра, это был верный признак того, что за обедом он будет всех бранить. Разговоры его были не только остры, у него была прекрасная память, и Вильгельм с удивлением иногда открывал в своем толстом патроне образованность, которой раньше в нем и не подозревал. Анекдотов о двух дворах Александр Львович знал такое множество, что Вильгельм не раз спрашивал его, почему он не запишет, – получилась бы презанимательная книга. Александр Львович отмахивался и говорил: |
| Литургию я совершал в сослужении заграничных протоиереев: Берлинского – А. П. Мальцева и Дрезденского – Д. Н. Якшича. В самом конце литургии, когда певчие начали петь «Благочестивейшего», в церковь вошли король Саксонский (как хозяин, он всегда и везде на торжествах занимал первое место, Вильгельм же второе), император Вильгельм, австрийский эрцгерцог Фердинанд, шведский принц и т. д. Всего, как говорили, тридцать три высочайших особы при многолюдной свите. Начался молебен. Своим могучим, сочным, бархатным басом протодиакон Розов точно отчеканивал слова прошений; дивно пели синодальные певчие. Эффект увеличивался от великолепия храма и священных облачений, от красивых древнерусских одеяний синодальных певчих. Церковь замерла. Но вот началось многолетие. Первое – Государю Императору, Императрицам, Наследнику и царствующему дому. Второе – королю Саксонскому, императору Германскому, императору Австрийскому и королю Шведскому. Третье – воинству. Розов превзошел себя. Его могучий голос заполнял весь храм; его раскаты, качаясь и переливаясь, замирали в высоком куполе. И этим раскатам могуче вторили певчие. Богослужение наше очаровало иностранцев. Вильгельм – рассказывали потом – в течение этого дня несколько раз начинал разговор о русской церкви, о Розове и хоре. «Он бредит Розовым», – говорили у нас. Возвращаясь из Лейпцига, Синодальный хор пел духовный концерт в Берлине. Вильгельм не только сам приехал на концерт, но и привез капельмейстера своей капеллы. Когда Вильгельм входил в концертный зал, он прежде всего спросил: «А будет ли Розов?» Так передавали мне». (О. Георгий, Шавелъскии. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк, 1957, с. 73–79.) В своем «Опыте автобиографии» Н. С. Голованов вспоминает: «Он [кайзер Вильгельм] вызвал меня в антракте, громко восхищался хором, называя его чудом света, и пожаловал мне орден Красного Орла». (Сб. «Н. С. Голованов», с. 13). В рапорте на имя обер-прокурора Св. Синода Ф. П. Степанов писал, в частности: «Пение хора под управлением Данилина [при освящении храма] поразило императора Вильгельма, и когда я имел честь быть ему представленным великим князем после обеда во дворце, его величество изволил мне выразить свое восхищение хором и сожаление, что он его до сих пор никогда не слыхал; тогда я доложил его величеству, что на другой день, 6 октября, хор даст концерт в Берлине в зале консерватории, и имел смелость просить его величество пожаловать на этот концерт, на что император выразил свое согласие. |
| Вильгельм с изумлением смотрел на Григория Андреевича. Этот тихий человек, любивший цветы, молчаливый и замкнутый, оказывался совсем не так прост, как думал Вильгельм раньше. – Но ведь я о черни ничего в трагедии не говорю, – пробормотал он. – А крестьян я за своенародность люблю и их крепостное состояние нашим грехом почитаю. – Я о своенародности не говорю, mon cher frere, – улыбнулся Григорий Андреевич, – но если люди, подобные нам, будут сближаться с чернью, – глаза Григория Андреевича приняли жесткое выражение, – то в решительный день, который, может быть, не столь далек, сотни тысяч дворовых наточат ножи, под которыми погибнем и мы, и вы. Вильгельм вдруг задумался. У него не было ответа Григорию Андреевичу, он никак не ожидал, что вольность и своенародность как-то связаны с ножами дворовых. Григорий Андреевич сказал тогда, видимо, довольный: – Но я, собственно, не за тем вас сюда пригласил. Я о деле литературном хочу с вами посоветоваться. Вильгельм все более удивлялся. – А я думал, Григорий Андреевич, что вы уже давно труды литературные оставили. Глинка махнул рукой: – Бог с ними, с литературными трудами. Я записки писать задумал. Вот рылся сегодня в старых записках: вижу, много наблюдений, для историка будущего небесполезных, ускользнет, коли их не обработаю. Вильгельм насторожился: – Полагаю, Григорий Андреевич, что мемуары ваши будут не только для историков любопытны. Глинка опять улыбнулся. – Да, жизнь я прожил, благодаря Бога, немалую. Был близок с царями, с солдатами, с литераторами русскими. Однако же самое любопытное, как думаю, для всякого историка есть характеры, и вот хочу спросить у вас, nom cher, совета: оставлять все мелочи или иные вычеркивать? – Мелочи – самое драгоценное в обрисовке характеров, – сказал Вильгельм уверенно. – Благодарствую, – сказал Глинка. – Я так все мелочи и оставлю. Вот, переходя ныне к характерам великих князей, Николая и Михаила, которых я воспитывал, я и сам заметил, как человек обрисовывается из мелочей. Помню, – сказал он, задумавшись, – как Николай, тринадцати лет, ласкаясь ко мне, вдруг укусил меня в плечо. Я посмотрел на него. Он весь дрожал и, в каком-то остервенении, стал мне на ноги наступать. Не правда ли, черта живописная? |
| вариантом общеевроп. спора за инвеституру. Во время коронации Вильгельм Рыжий дал Ланфранку, поддержавшему его притязания на престол, клятвенное обещание во всем испрашивать наставление архиепископа и защищать свободу и безопасность Церкви. После смерти Ланфранка Вильгельм Рыжий долго не назначал нового примаса англ. Церкви, забирая его доходы в королевскую казну. Точно также поступал он и с др. вакантными церковными бенефициями, считая, что все священнослужители являются его непосредственными вассалами. Мн. церковные земли передавались Вильгельмом в аренду или раздавались в качестве феодов рыцарям. Новые епископы и аббаты, прежде чем вступить в должность, были обречены на грех симонии (продажа и покупка церковных должностей или духовного сана), выплачивая королю крупные суммы денег. В 1093 г., тяжело заболев, Вильгельм Рыжий принес церковное покаяние и передал Кентерберийскую кафедру Ансельму, аббату франц. мон-ря Бек. Инвеститура сопровождалась клятвой короля восстановить права и свободы Церкви, вернув ей захваченное имущество. Тем не менее, когда в 1095 г. началась война в Нормандии, Вильгельм потребовал от архиеп. Ансельма вассальной службы. Получив отказ, король удержал значительную часть собственности Кентерберийского престола и запретил Архиепископу поездку в Рим за получением паллиума (знака архиепископского достоинства). Вильгельм ссылался на то, что, до тех пор пока продолжается спор за папскую тиару между Урбаном II и антипапой Климентом III , он будет решать, кого из 2 первосвященников следует считать истинным наместником св. Петра. Конфликт завершился в 1097 г., король отпустил архиеп. Ансельма в Рим и тут же присвоил доходы архиепископа. Это вынудило Ансельма оставаться в изгнании вплоть до смерти Вильгельма Рыжего, к-рый был убит во время охоты. Ставший королем мл. сын Вильгельма Завоевателя Генрих I (1100-1135) обратился к подданным с манифестом («Хартия вольности Генриха I»). В начале документа король «из почтения к Богу и из любви к своим подданным» объявлял «святую Божию Церковь» свободной и обещал впредь ничего не продавать из церковного имущества, не отдавать в аренду, не требовать с новых архиепископов, епископов и аббатов платы за вступление в должность. |
| Нормандское вторжение и завоевание было таково. Благодаря своей победе в знаменитом сражении при Гастингсе, нормандский герцог Вильгельм стал правителем Англии. Для Британской церкви его правление имело как хорошие, так и плохие последствия. С одной стороны, он вел дело так, чтобы иметь большую власть над Церковью. С помощью своего итальянского друга юриста Ланфранка, архиепископа Кентерберийского, Вильгельм добился того, что без одобрения короля не были действительны никакие папские указы и отлучения королевских чиновников. И вообще, Английская церковь не признавала распоряжений папы без королевского на то согласия. Король назначал также епископов и аббатов и управлял ими, включая их в свою феодальную чиновничью систему. Но власть, которой хотел Вильгельм, была не только организационной, – в 1070 году, как сообщает нам англо-саксонская летопись, “король позволил, чтобы были разграблены все монастыри Англии”. Описывая обилие сокровищ, вывезенных из английских храмов, Вильгельм Пиктавийский в XII веке писал, что при виде их “греческий или арабский гость были бы восхищены”. Вильгельм желал управлять Церковью в собственных политических интересах, но не отстаивал их, если видел свою моральную слабость. Он поощрял реформы Клюнийских монастырей и проведение общих соборов, заменяя иностранцами тех англо-саксонских епископов и аббатов, которых считал слишком мягкими, щедро одарял храмы и монастыри и навязывал целибат для клириков, вместе с континентальной Церковью полагая это правильным. Кроме важных перемен, совершенных в свое время Вильгельмом, огромное влияние на Британскую церковь на долгий период оказало завоевание: Церковь оказалась оторвана от собственного православного прошлого и разлучена с православным Востоком, оказавшись вовлеченной в растущую апостасию Западной Европы. Английские переселенцы в Византии С православной точки зрения ни одна из двух альтернатив – быть под властью короля или быть под властью папы, – открытых Английской церкви после нормандского нашествия, не была приемлемой. И политические реформы Вильгельма, естественно, вызывали недовольство. Эмиграция была до некоторой степени неизбежной. Например, Гита, дочь Гарольда II, свергнутого в 1066 году короля Англии, бежала в Данию, а оттуда в Киев. В апреле 1074 года в Чернигове она вышла замуж за будущего великого киевского князя, Владимира Мономаха . Этот князь, наполовину грек, был внуком святой Анны Новгородской, которая была крещена монахом и миссионером из Гластонбери, святым Сигридом Шведским 60 . |
| После смерти архиеп. Турстана (февр. 1140) вопрос о его преемнике привел к расколу йоркского капитула, усугубленному общей политической нестабильностью в Англии в правление кор. Стефана (1135-1154). Избранный в янв. 1141 г. архиепископом Вильгельм Фиц-Стефан (1141-1147, 1153-1154) столкнулся с оппозицией со стороны йоркширского монашества (особенно цистерцианцев), поддержанного Бернардом Клервоским . После того как дело было рассмотрено в Римской курии, Вильгельм был рукоположен (сент. 1143), однако в 1147 г. новый папа Римский, цистерцианец Евгений III , вновь поставил под вопрос каноничность его избрания. На Соборе в Реймсе (21 марта 1147) Вильгельм был смещен. В июле 1147 г. архиепископом избрали аббата цистерцианского мон-ря Фаунтинс Генриха Мёрдака (1147-1153), ученика Бернарда Клервоского, однако до 1151 г. его кандидатуру отказывались признать кор. Стефан и значительная часть йоркского духовенства. Архиеп. Генрих проявил себя энергичным реформатором, боролся со злоупотреблениями в среде католич. духовенства, способствовал созданию цистерцианских мон-рей в Роше, Соли и Керкстолле (все - 1147), в Мо (1151), двойного мон-ря гильбертинцев в Уоттоне (1150), планировал преобразовать приход церкви в Беверли в общину августинских регулярных каноников . После смерти архиеп. Генриха, Бернарда Клервоского и папы Римского Евгения III Вильгельм Фиц-Стефан вернулся на Йоркскую кафедру (20 дек. 1153 восстановлен в сане архиепископа папой Анастасием IV ), однако вскоре после возвращения в Й. (июнь 1154) он скоропостижно скончался (по одной из версий, был отравлен). С кон. XII в. в Й. началось почитание архиеп. Вильгельма как мученика (возможно, в противовес почитанию в Кентербери католич. св. Фомы Бекета ); архиеп. Вильгельм был официально канонизирован в 1227 г. Архиеп. Роджер (1154-1181) способствовал восстановлению церковных структур Йоркской митрополии, укрепил финансовое положение кафедры, при нем был перестроен собор в Й. Архиепископ получил образование на континенте (вероятно, в школе в г. |
| КОЛЕНО XX: Иоанн-Вильгельм, российский майор; рождение 1768 † 1805; женат на Юлие-Маргарите Ведель Адольф-Фридрих, рождение 1774 † 1805; женат на Каролине-Маргарите-Агнесе Барановой Фридрих-Лудвиг, рождение 1781 † 1841; женат на Юлие-Христине Бреверн Вильгельм-Лудвиг-Эдуард, рождение 1786; женат на Анне-Элеоноре-Софие Гине Карл-Германн, российский генерал-майор; рождение 1752 † 18..; женат на Екатерине Смирновой Конрад-Фридрих, рождение 1749 † 1821; женат на Юстине-Вильгельмине Руктешель Оттон-Магнус, рождение 1752 † 1804; женат на Христине-Луизе Толь Бернгард-Генрих, российский майор; рождение 1758 † 1829; женат на баронессе Маргарите-Елисавете Розен Барон Густав-Филипп-Адам, шведский полковник и каммергер; рождение 1782; женат на баронессе Марие-Луизе Гилленштиерна Николай-Лудвиг-Христофор, шведский подполковник; рождение 1783; женат на Гедвиге-Марие Мёллерстранд Пётр-Аксель, шведский ротмистр; рождение 1786; женат на баронессе Бригитте-Екатерине Шверин Густав-Иоанн, шведский капитан; рождение 1752 † ....; женат на Иоанн-Шарлоте Лёфринг Карл-Фридрих, шведский майор; рождение 1758 † 1798; женат на баронессе Анне-Шарлотте Флемминг Карл-Фридрих, шведский подполковник и финляндский помещик; с присоединением Финляндии к России поступил в российское подданство, рождение 1765; женат на Беатриксе-Шарлотте Таваст КОЛЕНО XXI: Пётр-Христиан-Вильгельм, рождение 1795 † 1854; женат на баронессе Амалие-Шарлотте-Елисавете Врангель Гуго-Дитрих, российский майор; рождение 1801; женат: 1) на Албертине Карчевской; 2) на Валерие Карчевской; (от 1-го брака 2 сына и дочь) Арент-Вильгельм-Густав, рождение 1800; женат на Августине-Марие Агиландер Роберт, российский полковник; рождение 1802; женат на Графине Марие-Ирине-Вильгельмине Игельштром Бруно, рождение 1804 Гуго, рождение 1810; женат на Матильде-Наталие Буксгевден Ричард-Эдуард, российского флота лейтенант; рождение 1818 Иоанна-Вильгельмина Элеонора Граф Карл Фёдорович (Карл-Вильгельм), российский генерал от инфантерии, генерал-адъютант и кавалер всех российских орденов; рождение 1777 † 23 апреля 1842; женат на Ольге Густавовне Штрандман |
| Вильгельм радостно слушал. – Я сам об этом уж думал, брат, – сказал он тихо. – О, как я понимаю это. Они все пишут у нас, как иностранцы, слишком правильно, слишком красиво. В Афинах древних одна торговка признала иностранца только потому, что он говорил слишком правильно. – Я все понял! – крикнул он и вскочил. – Я теперь знаю, как мне писать мою трагедию! – А ты пишешь трагедию? – спросил Грибоедов внимательно. – Да, но только не для печати. У меня в трагедии – убивают тирана. Цензуре не по зубам. – В моей комедии я тоже, кажется, убиваю тирана, – сказал медленно Грибоедов, – любезное мое отечество – драгоценнейшую Москву. Там ведь дядюшка мой балы задает, а впрочем, большего и не желает. Он начал читать. Вильгельм сидел как прикованный. Щеки его горели. Молодой человек на балу, которого никто не слушал, яд которого был растрачен впустую в залах, – Кюхля видел то Александра, то самого себя. Грибоедов читал спокойно и уверенно, легким жестом сопровождая стихи. Когда говорил Чацкий, голос Грибоедова становился глуше, напряженнее, он декламировал Чацкого и читал остальных. – Как? – спросил он. Вильгельм бросился его обнимать, растроганный, с растерянным взглядом. Грибоедов был доволен. Он подошел к фортепиано и стал что-то наигрывать. Потом снял очки и вытер глаза. Когда он обернулся, лицо его было светло. – Ты понимаешь, Вильгельм, – сказал он, – у меня это было задумано все гораздо великолепнее, и все имело высшее значение; но что делать, люблю театр, разговоры театральные, суетню – смертная охота видеть мое «Горе» на сцене – и кое-где уже порчу, подгоняю к сцене. Вот что, хочешь кататься? IV Когда Вильгельм входил в собрание, насмешливые взгляды провожали его. Долговязый немец, сгорбленный, с выпуклыми, блуждающими глазами, резкими движениями и быстрой, путаной речью, был загадкою для Николая Николаевича Похвиснева. Посмеиваясь над Вильгельмом в его отсутствие, Похвиснев вел себя особенно сдержанно и учтиво при встречах и почему-то не смотрел прямо в глаза. Присутствие Грибоедова, натянутого, как струна, всех сдерживало. |
| Но и такому папе, как Григорий VII–й, не удалось настоять на исполнении своих требований. На запрещение инвеституры Вильгельм не обратил никакого внимания и продолжал, как и прежде, назначать епископов и сменять их по своему усмотрению. Мало того, он даже запретил епископам Англии путешествовать по каким–либо делам в Рим без его королевского разрешения, а все папские бумаги, присылаемые в Англию, приказал представлять ему для просмотра 4 . Но решительнее всего высказался Вильгельм в своём ответе на двоякое требование, предъявленное ему легатом Григория. „Unun admisi“, писал он папе по этому поводу, „alterum non admisi; fidelitatem facere nolui nec volo; quia nec ego promisi, nec antecessores meos anteccssoribus tuis id fecisse comperio...“ 5 От уплаты динария он не отказывался, так как и сам прежде обещал его папе; но никакой присяги на верность приносить не хотел. Королевская власть Англии сознавала себя настолько сильною, что не только не желала подчиняться папе, а напротив власть самого папы стремилась поставить от себя в некоторую зависимость. Вильгельм требовал, чтобы ни одному папе не оказывалось признания в Англии без разрешения короля 6 . Это постановление вероятно вызвано было тем обстоятельством, что в Риме происходили в это время несогласия при выборах и не раз появлялись антипапы. Король теперь являлся решателем того, кому из пап должна подчиняться Англия. В виду всех этих фактов, мы можем с уверенностью сказать, что Вильгельм Завоеватель не был всегда послушным исполнителем папских требований; но твёрдо стоял за независимость и права своей короны. – Сын и преемник Завоевателя, Вильгельм 2–й, по прозванию Рыжий, в своих отношениях к папству шёл по стопам отца. Пользуясь долговременным соперничеством двух пап на римском престоле, он не признавал ни одного из них, так что в течении почти десятилетнего периода Английская церковь не имела главы и прекратила всякие сношения с Римом 7 . Только в 1095 году король предписал признавать Урбана 2-го папою во всех своих владениях 8 . |
| Николай глубоко вздохнул. – Это от Семеновского полка, – сказал он небрежно, не глядя на брата, – там присягали, знамя возвращается. Да, – он как бы вспомнил, – я забыл распорядиться. – И вышел. Мишель постоял у окна, посмотрел на площадь, на удаляющееся знамя и усмехнулся: – Не нуждаешься во мне, дружок, и отлично, как-нибудь проживем. В коридоре он столкнулся с Николаем. Лицо у Николая было серое, как у мертвеца, а тонкие губы светло-коричневые. Он схватил Мишеля цепкой рукой: – В гвардейской конной артиллерии не хотят присягать – поезжай туда. III С самого утра легкое и свободное безумие вошло в Вильгельма. Голова его была тяжелой, ноги легкими и пустыми, и каждый мускул был частью какого-то целого, центр которого был вне Вильгельма. Он двигался как бы по произволу какой-то страшной и сладостной власти, и каждый шаг, каждое движение его, которые со стороны казались смешными и странными, были не его движениями, он за них не отвечал. Все шло, как должно было идти. Семен зажег свечу: Вильгельм в первый раз за много месяцев заметил его. – Ну что, Семен, надо жить? – сказал он, улыбаясь тревожно. Семен тряхнул головой: – Беспременно жить надо, Вильгельм Карлович. Проживем до самой смерти, за милую душу. А потом и помирать можно. – Александр Иванович не приходил еще? – Нет, они по понедельникам раньше десяти никогда не приходят. Вильгельм быстро оделся. Надо было кончить какие-то расчеты, распорядиться рукописями. Еще пропадут в случае… (и он не захотел додумывать – в каком случае). Поехать разве к Дельвигу, свезти все? Надел чистое белье, черный фрак, накинул на плечи новую темно-оливковую шинель с бобровым воротником и щегольской серебряной застежкой и взял в руки круглую шляпу. – Вильгельм Карлович, вас рылеевский человек спрашивает. Вильгельм сразу забыл о рукописях. На пороге он остановился. – Семен, ты сегодня меня не жди. Ты, в случае если что обо мне услышишь, не пугайся. – Он помолчал. – Ты к Устинье Карловне поезжай в случае чего. Семен смотрел на него понимающими глазами. Увидев его глаза, Вильгельм вдруг шагнул к нему и обнял. Семен сказал тихо: |
|
|
