| В декабре 1244 г., находясь в Париже, король внезапно сильно занемог и, прося помощи у Бога, дал обет крестоносца Парижскому епископу Гийому Овернскому. Получив внезапное исцеление, Людовик Святой не посмел нарушить своей клятвы и горячо взялся за дело, с точностью педанта начав организацию крестоносной экспедиции. Как говорят, общая сумма расходов на Крестовый поход составила около 250 тысяч ливров – гигантские по тем временам средства. Четыре года шли приготовления, было учтено, казалось, все. Напрасно Фридрих II пытался предложить свои услуги и возглавить этот Крестовый поход. Как отлученный от Римской церкви, король не имел права принять участие в данной экспедиции. Выяснилось, что Английский король также не был намерен участвовать в Крестовом походе. Британское священство было крайне недовольно поборами Рима и тем, что епископские кафедры на острове занимают итальянцы, ставленники понтифика 157 . 12 июня 1248 г. папский легат, кардинал Тускулума Эд де Шатору вручил в Сен-Дени королю посох и суму, а также Орифламму – священное знамя Франции. В Париже Людовик босиком прошел до Нотр-Дам де Пари, отстоял мессу и простился с парижанами. В августе того же года он отправился из Эт-Морта на Кипр с весьма внушительной армией, которую перевозили из Марселя венецианцы, весьма неодобрительно относившиеся к этому походу из-за неизбежных потерь в торговле. С королем отправилась в поход его супруга королева Маргарита Прованская (1234–1270), братья – графы Роберт д’Артуа (1237–1249) и Карл Анжуйский (1227–1285), герцог Гюг IV Бургундский (1218–1272), Гюг X де Лузиньян (1219–1270), граф де Ла Марш, 25-летний Жан де Жуанвиль, сенешаль Шампани и множество других аристократов. Прибыли добровольцы из Германии, Норвегии и Шотландии, а также из Англии. Их привел Уильям II, граф Солсбери по прозвищу Длинный меч. В сентябре все войска собрались на Кипре. В их рядах состояло 20 тысяч солдат, из них 2,5 тысячи рыцарей и 5 тысяч лучников и арбалетчиков 158 . Туда прибыла и императрица Мария де Бриенн (1225–1275), прося помощи у короля для своего супруга, Латинского императора Балдуина II. Несмотря на радушный прием и две сотни посланий, которые многие крестоносцы передали через нее в Константинополь для своих друзей и родственников, императрица получила лишь весьма расплывчатые заверения в том, что после завершения Крестового похода добровольцам будет разрешено отправиться на помощь Латинскому императору 159 . |
| Первый же не имеет чтойности; но на все, что имеет чтойности, от него изливается бытие. Итак, сам он есть совершенное бытие — при условии, что относительно его будут подвергнуты отрицанию лишенности и прочие свойства) (f. 99 rb , II. 7–12). См. cap. 5 (f. 99 vb , II. 43–45): Iam igitur manifestum est quod primus non habet genus nec quidditatem nec qualitatem. (Итак, очевидно, что Первый не имеет ни рода, ни чтойности, ни качества.). Мейстер Экхарт употребляет выражение Авиценны necesse esse, сближая его с Ego sum qui sum, — подобно тому, как это делал Моисей Маймонид в «Путеводителе колеблющихся» (I, c. 63): Exp. in Ex., LW II. P. 27, n. 21. См. ibidem, pp. 38–39, nn. 32 s., где непротиворечивые содержания понятий рассматриваются как «возможные» сущие, подчиненные Богу как всемогущей производящей причинности. 321 De ente et essentia, cap. 3: Quicquid enim non est de intellectu essentiae vel quidditatis, hoc est adveniens extra et faciens compositionem cum essentia, quia nulla essentia sine his, quae sunt partes essentiae, intelligi potest. Omnis autem essentia vel quidditas potest intelligi sine hoc quod aliquid intelligatur de esse suo; possum enim intelligere quid est homo vel Phoenix et tamen ignorare an esse habeat in rerum natura. Ergo patet quod esse est aliud ab essentia vel quiditate. — Гийом Овернский очень близок к мысли Авиценны, как можно судить по следующему отрывку из его трактата De trinitate (О Троице): Quoniam autem ens potentiale est, non ens per essentiam, tunc ipsum et eius esse, quod non est ei per essentiam, duo sunt revera et alterum accidit alteri, nec cadit in rationem nec quidditatem ipsius. Ens igitur, secundum hoc modum, compositum est et resolubile in suam possibilitatem sive quidditatem et suum esse. Ex quo manifestum est ipsum esse causatum ab educente possibilitatem eius in effectum essendi et a coniungente ipsum esse cum potestate ipsius (Коль скоро сущее потенциально и не является сущим по своей сущности, то сущее и его бытие, не принадлежащее к его сущности, поистине различны и одно является акциденцией для другого, не входя ни в его определение, ни в его чтойность. |
| Что же касается актов Визбия, то отец Морян 562 приводит их по древнему Требнику, где их нашел, и должно сознаться, что это преплохая легенда, так что самый поверхностный ученый, читая их, может убедиться, что они далеко не первого столетия как то полагал Гильдуен, считавших их писанными Визбием в самое время мученичества св. Дионисия. Это плохой подложный акт, писанный, вероятно, незадолго до Гильдуеня, и если он его отыскал, как утверждает, разрушенным ветхостью, то, должно полагать, что он жестоко обманулся в причине, разрушившей рукопись и что она пришла в ветхость скорее от места, чем от времени. Стихи же, приписываемые св. Евгению младшему, епископу Толедскому и приводимые Ноэлем Александром, следующее: Coeli cives applaudite, Mundi jucundo lumini Quo illustratur Corlitus Hujus Deie grania, etc. Areopago Athenae Regis sunpsit diadema. Coelestis gemmam fulgidam Dyonisium sophistam, etc. Clemente Romae praesule Jubente, venit Galliam. Эти стихи еще могут доказывать, что мнение о ареогопагитизме существовало до IX века, если они только написаны Евгением младшим; но это еще не доказано и их не находится в творениях этого епископа, изданных отцом Сирмондом. 563 Гимн, который приписывают Фортунату, вероятно, не его, это мнение большей части ученых. Сверх того, в нем нисколько не упоминается об ареопагитизме. Вот строки, приведенные Ноэлем Александром: Clemente Roma praesule, Ab urbe missus adfuit Verbi superni seminis Ut ‘fructus esset Gallae. Не только ни один из памятников, предшествующих IX веку не благоприятствует ареопатигизму, но многие совершенно ему противоречат. 1) Сюльпис Север, относящий мученичества в Галлии ко второму столетию, при Марке Аврелии (177), тогда как сторонники ареопагитизма большую часть мученичеств относят к первому веку. 2) Григорий Турский , свидетельство которого ясно и положительно. Должно признаться, что существовавшее в его время мнение о проповеди апостольской, как оно существовало во все века, было уже сбивчиво, и что во многих местностях он ошибался относительно некоторых апостолов, относя их к I веку, тогда как они прибыли только в третьем. Но, что бы не говорили, невозможно отказать в авторитете его мнении, столь ясно выраженному в его «Истории Франков», о проповеди семи епископов при консульстве Деса и Грата (250); в этом он соглашается с актами св. Сатурнина; а ему должны были быть известны истинные предания Церкви Овернской, откуда он родом, и Церкви Турской, где был епископом. |
| Зародышем этой работы является тот опыт, который я предложил вашему вниманию…» Когда молодой человек стал излагать программу своей жизни, глаза его загорелись. Оба эти посещения Робера Грелу имели место в августе 1885 года. Теперь шел 1887 год, и за этот промежуток времени Сикст получил от юноши пять или шесть писем. В одном из них Робер Грелу сообщал, что поступил в качестве домашнего учителя в какую-то аристократическую семью, которая проводит летние месяцы в родовом замке на берегу Эда, одного из самых живописных озер в Овернских горах. Незначительная подробность поможет читателю понять, до какой степени взволновало ученого совпадение между получением повестки и визитной карточки г-жи Грелу: хотя на столе лежали гранки его статьи для «Философского обозрения» и их необходимо было просмотреть как можно скорее, ученый почел нужным в тот же вечер разыскать письма молодого человека. Он обнаружил их в папке, где аккуратно хранил все, даже незначительные записки. Письма лежали вместе с бумагами такого же рода под рубрикой: «Современная документация по вопросу формирования ума», и составляли в общей сложности около тридцати листков. Ученый перечел их с особенным вниманием и не обнаружил в них ничего, кроме различных соображений научного характера, вопросов о книгах, которые надо прочитать, да некоторых научных планов. Какая же нить может связывать подобные вещи с уголовным процессом, о котором говорит мать? Молодой человек, которого философ видел всего два раза в жизни, произвел на него, по-видимому, очень сильное впечатление, потому что мысль о том, что за повесткой судебного следователя и за просьбой матери Робера Грелу о свидании скрывается одна и та же тайна, не давала ему покоя большую часть ночи. Впервые за много лет г-н Сикст сделал экономке выговор за какое-то пустяковое упущение, а когда он проходил в час Дня мимо каморки привратника, его лицо, обычно совершенно спокойное, выражало такую озабоченность, что Карбоне, уже насторожившийся из-за повестки, которая по довольно варварскому обычаю была прислана в незапечатанном конверте и тут же, само собою разумеется, прочитана, высказал жене, а затем, и всему околотку следующее соображение: — Я не имею обыкновения совать нос в чужие дела, но я отдал бы двадцать лет хорошей жизни, чтобы узнать, что нужно судейским крючкам от нашего бедного господина Сикста. |
| На это нужно заметить следующее. Относительно костей, найденных в Литтихе, доказано, что тамошний третичный слой взволнован был каким-то переворотом, и, следовательно, кости человеческие попали туда случайно. Если же ископанные кости человеческие, открытые в Гоксне, и признать за современные с костями допотопных животных, то и эта высшая древность, при всей ее сомнительности, остается не старше Моисеевой истории. «Точные исследования везде окончательно убедили, говорит Квенштедт, что воображаемые человеческие кости или вовсе не принадлежат никакому человеку, или если и встречались действительно кости человеческие, то они только впоследствии перенесены из мест своего нахождения и, таким образом, случайно очутились между доадамовскими костями животных, между тем как принадлежат решительно новейшей эпохе». Затем он проводит факты, сделавшиеся известными в последующее время, именно, остатки костей человеческих, найденные в Овернских костяных пещерах, и объясняет их «эти пещеры не что иное, как жилища древних галльских народов, которые вырывали здесь, неизвестно для какой цели, ископаемые кости животных, и смешивали их с костями своих собственных предков» 44 . Кременные топоры Юлий Цезарь знал и у современных ему кельтов. О швейцарских платформах надобно сказать, что такие же постройки являются у фракийцев уже за 500 лет до РХ, а бронзовые изделия еще позже того. Наконец, наблюдениями над морскими берегами Швеции и Италии дознано, что эти берега то возвышаются, то понижаются, и, следовательно, на их возвышении нельзя основать никакого твердого заключения о жителях» 45 . Таким образом, теория преадамитов или предков Адама не имеет для себя оснований. Представители другой теории, коадамитов, утверждающее, что люди происходят не от одного корня, а имели нескольких прародителей, заимствуют свои доказательства из физиологии, или науки, изучающей свойства человеческого тела, и указывают, во-первых, на резкое различие людей по цвету кожи, – у европейцев» белый, а у негров совершенно черный; – во-вторых, на столько же резкое различие по устройству лицевого угла, простирающегося у некоторых до 85 градусов, а у других нисходящего до 60 град 46 . |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла ATTRITIO ATTRITIO [аттриция; лат. раскаяние, душевное сокрушение], в католич. схоластической теологии термин, обозначающий неполное раскаяние. В отличие от полного раскаяния в совершенных грехах (contritio), вызванного любовью к Богу и сопряженного с твердой решимостью не оскорблять Его своими прегрешениями в будущем, А. является следствием стыда за содеянные грехи, отягчающие душу виной и позором (ex turpitudinis peccati consideratione), или страха перед наказанием адом и вечными муками (ex gehennae et poenarum metu). Термин «А.» для обозначения раскаяния появляется в XII в. у теологов круга франц. богослова Гильберта Порретанского , представителя Шартрской школы (впервые встречается в соч. «Quaestiones» (Вопросы; BNF. Cod. Masarin. lat. 1708 fol. 245v), авторство к-рого приписывается обычно Превостину Кремонскому). Католич. богословами Средневековья и Нового времени ( Симоном Турнейским , Аланом Лилльским , Петром Ломбардским , Гильомом Овернским, Фомой Аквинским , Бонавентурой , И. Дунсом Скотом, У. Оккамом , Г. Билем, Ф. де Виторией и др.) разрабатывались вопросы мотивации А., степени решимости кающегося отречься от грехов в будущем, отношения А. к Божественной милости. Дискуссия велась гл. обр. вокруг проблемы, является ли А. достаточным условием для свершения таинства покаяния . Томисты считали, что при наличии А. таинство совершается, т. к. А., недостаточная сама по себе, но сопряженная с осознанием кающимся действительности совершенного греха, поднимается до contritio, полного раскаяния. И. Дунс Скот и его последователи придерживались иного мнения, при этом они исходили из того, что главным в таинстве является отпущение грехов священником, а не этико-психологическая сторона покаяния. Протестант. теологами понятие «А.» было отвергнуто: М. Лютер осудил его как нравственно бесполезное «Galgenreue» (висельное раскаяние). Католич. учение об А. было сформулировано в 1551 г. |
| Есть особая группа эпитафий, которая должна была вызывать религиозное уважение. Это in albis positi 464 , умершие вскоре после крещения. Сборник Леблана дает немало примеров: «in albis ситрасе recessisse» 465 (Valentinianus в Кельне) или «albas suas octabas pascae ad sepulcrum deposuisse» 466 … — «lotus fonte sacro prius recessisse in albis» 467 468 . Презумпция безгрешности заставляет верить в их небесное блаженство: «albatum vexisse in arce poli» 469 . Григорий упоминает об этих «убеленных» исповедниках. Некоторые удостоены даром чудес. Таков «некий Лупиан» in vico 470 Ratiatense (Reze) епархии Пуатье in albis transiens 471 , по преданию крещенный самим Иларием 472 . Таков beatus Lusor in vico 473 Dolense (в Deols " e Буржском), сын сенатора Левкадия, памятного в Буржской церкви, одного из первых неофитов и патронов христианской общины. Там же показывалась и «горница, которую он огласил своим младенческим криком» 474 . Lusor infans (Saint Ludre) 475 чтится доныне, и в Деольской церкви можно видеть саркофаг, который вызывал восторг Григория: «sepulcrum… ex marmore Phario mirabiliter exculptum» 476 . Он покрыт изображениями охотничьих сцен и несомненно языческого происхождения 477 . Мы уже видели, что Генезий Овернский открылся как почивший in albis, но не знаем, могла ли его эпитафия дать основание для видения. О Кларе Клермонской мы знаем положительно, что такое убеждение в ее святости сложилось не из эпитафии и не из предания: ob candorem vestimenti holosirici 478 479 . Такое свидетельство гроба или останков интересно как один из отправных пунктов легенды, которая умеет плести очень длинную нить из скудных археологических данных. Рубец на черепе (cicatrix capitis) еп. Евтропия Сентского, обнаруженный во время перенесения его останков, был понят как знак мученичества. И видение святого подтверждает догадку 480 , возводившую исповедника в новое достоинство. Но возвращаемся к парижской гробнице. Отношение к гробнице Кресценции может быть названо религиозно–корыстным. Здесь много расчета, мало воображения. Впрочем, может статься, что это впечатление вызвано формой изложения Григория, который не знает или опускает предварительную работу легенды, приведшей в конце своего развития к культовому акту. Но многочисленны случаи, где нет и тени корыстной предвзятости, где нет и культа, где легенда творит свободно, привлеченная одним таинственным обаянием старых гробниц. Конечно, эти легенды беззаконно проскользнули в трактат «О славе исповедников». Григорий должен был просеять с агиографической точки зрения огромную массу кладбищенских преданий, если случайно сохраненный у автора остаток их оказывается не таким уж ничтожным. |
| Рвались традиционные общественные связи и распадались гражданские коллективы. Сходные процессы имели место и среди варваров-завоевателей. В ходе завоеваний варвары утрачивали связи со своей старой языческой религией и культурой, но еще плохо усваивали и новую. Беспрерывные войны между разными племенами, междоусобицы королей, гражданские распри способствовали общему упадку нравов. В этих условиях церковь своей проповедью христианской морали, своим влиянием на дела судопроизводства, своим участием в раз-боре семейных и иных тяжб прихожан оказывала большое влияние на нравственное состояние тогдашнего общества. Здесь можно вспомнить известные слова Ф. Энгельса о христианстве как о наследии, оставленном античной цивилизацией средневековью. Ф. Энгельс писал: единственным, что средневековье «заимствовало от погибшего древнего мира, было христианство и несколько полуразрушенных, утративших всю свою прежнюю цивилизацию городов». Не нужно забывать, что церковь в то время была основным, едва ли не единственным, хотя и своеобразным хранителем традиций античной культуры, латинской письменности и латинского языка, который на долгие века стал литературным языком, языком поэзии, истории и философии. Для проповеди христианства церкви были необходимы грамотные люди, а научиться латинской грамоте можно было только по учебникам старых грамматических и риторских школ и по литературным образцам старой классической словесности. Южная Галлия давно славилась своими риторскими школами, традиции их продолжали жить и в последний век Римской империи. Земляк Григория Турского, овернский епископ Сидоний Аполлинарий в V в. был одним из лучших латинских писателей и поэтов. Сам Григорий хорошо знал стихи Вергилия и прозу Саллюстия, в его сочинениях есть также цитаты из Плиния Старшего и Авла Геллия. Друг Григория, .поэт Венанций Фортунат из Италии — автор стихотворных панегириков франкским королям и вельможам, в последние годы своей жизни он стал епископом Пуатье. Для всех нужд государственного аппарата грамотных чиновников и администраторов могла предоставить главным образом церковь. |
| Говоря о церковных службах IV–V вв. нельзя не упомянуть о так называемых лит а ниях (λιτνεια). Это были торжественные процессии, крестные ходы из одного храма в другое, или на городскую площадь, или за город, имевшие место при перенесении мощей или других останков мученика, в памяти мучеников к местам их страданий или к церквам их из главной церкви, а также по случаю общественных бедствий. Начало им положено еще в III b.; но в тогдашнее, тяжелое для христиан, время эти процессии ограничивались случаями перенесения мученических останков и совершалось большей частью ночью [ 84 ]. Только в IV b. они получили широкое применение и стали открытыми и более торжественными. «Несколько дней перед этим, — говорит св. Златоуст, — по случаю сильных дождей были литании и моления, и весь наш город, как поток, устремился в апостольские места; мы умоляли, призывая св. Петра и блаженного Андрея, эту двоицу апостолов, а также Павла и Тимофея» [ 85 ]. Василий Великий говорит о литаниях, как учреждении новом, но полезном: «не было при нем», т. е. при Григории Чудотворце († 270 г.), епископе неокесарийском, пишет он неокесарийцам, и «литаний, какие вы совершаете ныне; и не в обвинение ваше говорю, потому что желал бы, чтоб все вы жили в слезах и непрестанном покаянии» [ 86 ]. Об Епифании, епископе Тичинском (Ticiensis, в Италии) IV b., рассказывает его жизнеописатель Еннодий (V b.), что он «установил (censuit) при всяком поветрии (aeris errore) совершать процессии (procendendum)» [ 87 ]. Император Феодосий Великий пред войною с Евгением устроил литанию чрез город: во власянице с священниками и народом он обошел все молитвенные места, лежал ниц пред гробами мучеников и апостолов, прося у святых помощи себе [ 88 ]. То же делали имп. Феодосий Мл. и Мартиан [ 89 ]. Греческий писатель Марк Диакон (V b.) в жизнеописании св. Порфирия, еп. Газского († 420), рассказывает о литии по случаю бездождия: «взявши знамение (signo) Честнаго Креста, которое нам предшествовало, мы вышли с гимнами к древней церкви, находящейся на запад от города. Сам Порфирий следовал (шел сзади), неся св. Евангелие и имея кругом себя благочестивый клир»; далее автор указывает и количество молитв на этой литии у разных храмов [ 90 ]. Часто упоминаются и литии в честь мучеников. Так Сидоний Аполлинарий, еп. Овернский (Arvernorum, в Галлии) V b. говорит о «предрассветной процессии» ко гробу муч. Иуста [ 91 ]. Ритуальных подробностей о таких литаниях сохранилось мало. Созомен о процессии при перенесении останков мученика Мелетия в Антиохию замечает, что она совершалась при «попеременном пении псалмов» [ 92 ]. Блж. Августин говорит, что в процессии при перенесении останков св. Стефана епископ шел в середине народа [ 93 ]. |
| Мы уже достаточно подробно рассматривали зарождение этой ситуации в предыдущих главах. Сейчас же нам нужно будет осознать ее как фрагмент более общей духовной революции, охватывающей практически все сферы человеческой деятельности. Время появления фигуры композитора и возникновения музыки res facta — это время фундаментального изменения жизненного пространства человека и всего мирообустройства вообще. Это время окончания духовной гегемонии монастырей и начала духовной гегемонии города. Переход от монастырской парадигмы существования к парадигме городской соответствует переходу от фазы иконосферы к фазе культуры. Этот переход, который может быть охарактеризован еще как переход от монашеской монастырской общины к городскому обществу, сопровождается такими явлениями, как локализация, профессионализация, специфическая интеллектуальная концентрация. Именно эта локализация и концентрация вызывают к жизни такие грандиозные и масштабные феномены, как готический собор, схоластическая summa (Summa universae theologiae Александра Гэльского, по словам Роджера Бэкона, «весила приблизительно столько, сколько могла бы свезти лошадь») и органум школы Нотр–Дам. Характерно, что высокая схоластика, высокая готика и высокий контрапункт школы Нотр–Дам не только возникли в одно и то же время, но и происходят из одного и того же места. По этому поводу Э. Панофски пишет следующее: «Ранняя Схоластика родилась в то же время и в той же среде, в которой зарождалась Ранняя Готическая архитектура, воплотившаяся в церкви Сен–Дени Аббата Сюжера. И в той и в другой сфере новый стиль мышления и новый стиль строительства (opus Francigenum) — хотя и сотворенный, по словам Сюжера, “многими мастерами разных народов” и вскоре, действительно, развившийся в истинно международное явление — распространился из района, который умещался в радиусе менее чем сто миль с центром в Париже. И этот район продолжал оставаться центральным для этих явлений на протяжении приблизительно полутораста лет. Здесь, как обычно считается, с приходом XII столетия начинается период Высокой Схоластики; то было время возведения первых великолепных образцов архитектуры Высокой Готики в Шартре и Суассоне; именно тогда, в период правления Людовика Святого (1226—1270), была достигнута " классическая " , или апогейная, фаза как в области Готической архитектуры, так и в области Схоластики». (И именно в этот период — добавим от себя — была достигнута «апогейная», классическая фаза в области «готического» контрапункта.) «Именно в этот период достигло своего расцвета творчество таких философов Высокой Схоластики, как Александр Альский [Гэльский], Альберт Великий, Вильям Овернский, Св. Бонифаций и Св. Фома Аквинский, и таких архитекторов Высокой Готики, как Жан де Люп, Жан д " Обре, Робер де Люзарш, Жан де Шель, Хью Либержьер и Пьер де Мотсро; отличительные черты Высокой Схоластики, разнящие ее с Ранней Схоластикой, поразительно аналогичны тем, которые характеризуют Высокую Готику, опятьтаки в противовес Ранней Готике» . |
|
|
