| Denifle H. Meister Eckharts lateinische Schristen und die Grundanschauung seiner Lehre/Archiv für Literaturund Kirchengeschichte des Mittelalters, II (1886), S. 417–615. – В исследовании, посвященном реальному различию между сущностью и существованием в философии Средневековья, Денифль не дифференцирует в достаточной мере учения Авиценны, Гийома Овернского, Альберта Великого и Фомы Аквинского (S. 486–488). В этой обобщенной форме, которая уже не является собственно томистской, он находит у Майстера Экхарта в тварных сущих различие между чтойностью, или сущностью, и esse, или существованием, которые тождественны в Боге (S. 439–441; 489–491). Будучи чрезвычайно важным в мысли Экхарта, пишет Денифль, именно это различие «составляет... исходный пункт его основополагающего усмотрения» (S. 488). Но выдающий доминиканский эрудит прекрасно видел, что «реальное различие у Майстера Экхарта особенно четко проступает именно там, где он отходит от учения своих предшественников» (S. 489). Прискорбно, что вместо того, чтобы сделать вывод о радикальном отличии Экхарта от Фомы в понимании бытия, Денифль не нашел у тюрингского доминиканца ничего, кроме недостатка проницательности: «Вероятно, Экхарт был не в состоянии дать ответ на вопрос о том, что, собственно говоря, представляет собою esse в его противоположности essentia» (S. 490). Esse, которое, по мнению Денифля, Майстер Экхарт не сумел отчетливо помыслить, хотя и отличается от принимающих его тварных сущностей (как у св. Фомы), однако не отличается от божественного Бытия, от которого оно сообщается. Совершенно справедливо Денифль сближает это экхартовское ipsum esse, отличное от конкретного id quod est [«того, что есть», сущего], с абстрактным esse Боэция и приводит следующую цитату из De hebdomadibus (PL 64. Col. 1311 C): «Id quod est habere aliquid praeter quam quod ipsum esse potest; ipsum vero esse nihil aliud praeter se habet admixtum» [«То, что есть, может обладать чем-то помимо самого бытия; тогда как само бытие не имеет ничего примешанного помимо себя»]. Но под давлением настойчивого желания Денифля рассматривать учение о бытии у Экхарта в свете томистской ортодоксии это исследование, на миг показавшееся направленным в сторону верного «основополагающего усмотрения» экхартовской онтологии, приводит лишь к принижению мысли тюрингского Учителя: «... Экхарт. слишком слабо различал esse и esse. Поскольку Экхарт нечетко различает понятия между собой, ему оставался лишь шаг до отождествления esse твари с esse Dei» (S. 491). |
| С этой целью он послал во Францию Горацио дель Монте, архиепископа Арльского, и отца Маджио, но король не обратил внимания на поданную ими просьбу. Уверенные в покровительстве папы, иезуиты не двинулись, говорит современный писатель. Они ограничились распространением апологий, между которыми особенно замечательны: апология отца Франтин дю Дюка и апология отца Ришома, изданная в Бордо. Но насколько благосклонен был к ним римский двор, настолько ненавидели их французское духовенство, парламент и университет. «Члены парламента, – рассказывает кавалер Юро де Шеверни, – по-прежнему восстановленные против иезуитов, отдали, по требованию придворных лиц, очень необычайный приказ против синьора де Турнон, Овернского сенешаля, за то, что он не захотел выгнать иезуитов из Турнона; в приказе этом строго воспрещалось обучаться или посылать своих детей в иезуитские коллегии в Турноне, в Муссоне, в Лотарингии и, вообще, где бы они ни были; приказ этот был от 18 августа, и королю пришлось вмешаться самому, чтобы оградить синьора де Турнона, дворянина знатного и высокопоставленного; благодаря этому обстоятельству, иезуиты остались в Турноне, да и во многих других французских городах». Мы уже упоминали о том, что парламент многократно отдавал приказы против иезуитов. Папа сильно жаловался на это Люксембургу, посланнику в Риме, и кардиналу д’Осса. Тогда последний отправил следующее письмо Вильруа, статс-секретарю: «Если бы король был с детства католиком, то поступки его, касательно религии, не так легко возбуждали бы подозрение и не так дурно перетолковывались бы; но так как он принял католичество поздно, то все, напоминающее прошлое, ставится на вид, хотя бы в нем не было никакого дурного намерения; особенно нехорошо действуют слухи о том, что собираются вторично и без разбора изгнать из государства людей, самых ученых и искусных в воспитании юношества, в исповеди и совершении таинств, в проповеди и защите католической веры и власти папского престола, и что хотят прогнать их без всякого, с их стороны, повода. |
| Оксерское – напиток королей! Пью здоровье благородного герцога Бургундского, нашего возлюбленного кузена. Оливье, наполни вон тот золотой кубок рейнским и подай его графу на коленях: он представляет здесь нашего любезного брата… А ваш кубок, господин кардинал, я наполню сам. – Вы уже и так переполнили его вашими милостями, государь, – сказал кардинал фамильярным тоном любимца, ищущего благосклонности своего покровителя. – Потому что я знаю, ваше святейшество, что вы держите его твердой рукой, – сказал Людовик. – Но чью же сторону вы примете в нашем великом споре о вине Силлери или Оксера – Франции или Бургундии? – Я останусь нейтральным, ваше величество, – ответил кардинал, – и наполню мой кубок овернским. – Нейтралитет – опасная вещь, – сказал король, но, заметив, что кардинал покраснел, поспешил переменить разговор. – Я знаю, почему вы отдаете предпочтение овернскому: это благородное вино не терпит воды… Но что же вы не пьете, любезный граф? Надеюсь, вы не нашли национальной горечи на дне вашего кубка? – Я бы хотел, государь, – ответил граф де Кревкер, – чтобы наши распри разрешились так же легко, как вопрос о соперничестве наших виноградников. – На все нужно время, любезный граф, на все нужно время, даже на то, чтобы выпить шампанского, – ответил король. – А теперь, когда вы его выпили, позвольте мне просить вас принять этот кубок в знак нашего особого к вам уважения. Я не всякому сделал бы этот дар. Кубок этот принадлежал некогда грозе Франции, Генриху Пятому Английскому, и был захвачен при взятии Руана, когда островитяне были изгнаны из Нормандии соединенными усилиями Франции и Бургундии. Мне кажется, я не мог бы придумать для него лучшего употребления, чем отдать его храброму и благородному бургундцу, который хорошо знает, что только союз Франции и Бургундии может спасти свободу континента от английского ига. Граф отвечал, как того требовали обстоятельства, после чего Людовик отдался тому насмешливо-веселому настроению, которое по временам оживляло его обычно мрачный характер. Разумеется, он сам направлял разговор, разнообразя его забавными, подчас весьма меткими и остроумными, но не всегда добродушными шутками и пересыпая свою речь анекдотами, отличавшимися скорее юмором, чем благопристойностью; но ни одно его слово, ни один жест не выдавали в нем человека, который, опасаясь за свою жизнь, спрятал вооруженного солдата на случай нападения. |
| 49 Мы пользуемся в этой главе об ископаемом человеке указаниями Ленормана (Les premières civilisations 1874) и Фрааса (Др. обитатели пещер). 52 Мастерские каменных орудий найдены в Пресиньи в департаменте Индры и Луары, в Шовиньи в департаменте Лауры и Шера, также вблизи Афин, и невдалеке от Фив в Египте, и в других местах. Перенесённые из месторождений обделанные кремнёвые орудия найдены в разных местах, напр., в Бретани найден топор из фибролита, находимого только в Овернских горах; в Аржентеле, в так называемой покрытой аллее (которую с долменами неправильно относили к позднейшим друидическим остаткам), найден кремнёвый нож, явно вышедший из мастерской Пресиньи. На острове Эльбе найдены орудия, сделанные из камня, которого нет на острове, стало быть, ввезённого морем, и т. д. 56 Fergusson (Tree and Serpent worship, 2 ed., 1873, p. 166) говорит: «Европейские учёные, занимающиеся древностями, и не подозревают замечательной особенности грубых мегалитических построек, это – то, что они одинаковы во всех веках». Далее Фергюсон поясняет, что очерченные камнями круги с огромным камнем посередине суть памятники, время создания которых уже потому нельзя определить, что совершенно такие же мегалитические по форме памятники воздвигались в Индии даже до прошедшего столетия, и нет никакой возможности определить, относится ли этот памятник к периоду высокой древности, или же ему не более ста лет. 57 «Тацит описывает климат Германии так, как мы бы стали описывать берега Ледовитого океана, Гренландии или Норвегии, и описание это наверно имело реальное основание в действительно изменившихся климатических условиях» (Оскар Фраас). Мы приводим это мнение как подтверждение, что климат Европы изменился быстрее, чем мы привыкли думать о геологических и климатических переворотах. 59 Id. p. 113. «L’infériorité de la femme est un fait connu… Le cerveau de la femme ne pèse que 44 onces». 60 Id. стр. 117 и 118. Стоит прочесть эти страницы со вниманием и сопоставить с этим взглядом письмо христианина Ливингстона 9 Апр. 1872 г. к Джемсу Гордону Беннету, владельцу New York Herald, о жителях центральной Африки (Знание, 1874, Май). Ливингстон представляет негров, в особенности не испорченных сношениями с торговцами невольников, миролюбивыми, не лишёнными сметливости и здравого смысла, очень искусными в земледелии и замечательно честными. |
| Старинная просопографическая традиция была решительно преобразована. Главнейшей задачей стало освобождение от поверхностности и описательности, выработка систематичности как основного принципа организации материала, а также повышение полноты изложения (в доступных для того времени пределах). Справедливости ради нужно отметить, что все эти задачи лишь начинали осознаваться на рубеже XVI–XVII веков и нашли свое окончательное методологическое решение никак не ранее второй половины XIX века. Первый и во многом предварительный этап систематики еще не знал тех резких противоречий между католическими и протестантскими исследователями, которые в полном объеме проявились лишь пару веков спустя. Однако два основных «методологические лагеря» уже формировались, и это обстоятельство необходимо принимать во внимание с самого начала. Среди сочинений, принадлежащих католическим авторам, выделяются: «О церковных писателях» кардинала Беллармино (R. Bellarminus †1621), «Новая библиотека церковных писателей» Дю Пена (L. Du Pin † 1719) 14 , «Аппарат к Большой библиотеке древних отцов» Ле Hyppu (N. Le Nourry † 1724), «Всеобщая история святых и церковных писателей» Селье (R. Ceillier † 1761). Особо следует отметить 6-томные «Материалы для изучения церковной истории первых шести веков», Де Тиллемона Le Nain de Tillemont † 1698). Труд Беллармино, открывающий этот ряд, по манере еще во многом напоминает старую добрую просопографию. Дю Пен предлагает гораздо более солидное изложение, более внимателен к деталям, но неоправданно смел в оценках. Уже в этих двух работах наглядно явлена тенденция расширять рамки патристики за счет средних веков и даже более позднего времени. Беллармин доходит до конца XV века, Дю Пен – даже до начала XVII, а обширное сочинение Селье начинается Моисеем и заканчивается Бильгельмом Овернским. Те хронологические рамки, которыми сознательно ограничивает себя новейшая патрология, в этот ранний период признаются, видимо, сравнительно немногими. Лишь серьезная работа Ле Нурри по греческим отцам не выходит за пределы III века, а по латинским – IV века, да труд Тиллемона завершается 513 годом. |
| – Пригрело их на печах-то, вот им Адонисы с орехами и с двугривенными и пошли сниться, – убеждал он Жозефа, но тот, в свою очередь, стоял на том, что это необъяснимо. – Да и объяснять не стоит: одни и те же у них фантазии и одни и те же и сны. – Нет-с, извините, я только не помню теперь, где это я читал, но я непременно где-то читал об этаких эпидемических случаях… Ей-богу читал, ей-богу читал! – Что-ж, очень может быть, что и читал: вздору всякого много написано. – Нет, ей-богу, я читал, и вот позвольте вспомнить, или в книжке «О явлении духов», или в сборнике Кроу, о котором когда-то здесь же говорил Водопьянов. При этом имени сидевшая в кабинете мужа Глафира слегка наморщила лоб. – Да, да, именно или там, или у Кроу, а впрочем, привидение с пёсьею головой, которое показывалось в Фонтенеблоском лесу, ведь видели все, – спорил Висленев. – Полно тебе, бога ради, верить таким вздорам! – заметил Бодростин. – Да-с; чего же тут не верить, когда и протоколы об этом составлены и «следствие было», как говаривал покойный Водопьянов, – снова брякнул Жозеф. Глафира строго сверкнула на него левым глазом. – А вот, позвольте-с, я еще лучше вспомнил, – продолжал Висленев, – дело в том, что однажды целый французский полк заснул на привале в развалинах, и чтоб это было достоверно, то я знаю и имя полка; это именно был полк Латур-д " Овернский, да-с! Только вдруг все солдаты, которых в полку, конечно, бывает довольно много, увидали, что по стенам ходило одно окровавленное привидение, да-с, да-с, все! И этого мало, но все солдаты, которых, опять упоминаю, в полку бывает довольно много, и офицеры почувствовали, что это окровавленное привидение пожало им руки. Да-с, в одно и то же время всем, и все это записано в летописях Латур-д " Овернского полка. По крайней мере, я так читал в известной книге бенедиктинца аббата Августина Калмета. – Но извини меня, милый друг, а я не знаю ничего на свете глупее того, о чем ты ведешь разговоры, – воскликнул Бодростин. – Почему же, друг мой? – ласково молвила Глафира. |
| В период религиозных войн во Франции (1562-1598) Овернь сильно пострадала от вооруженных столкновений. В 1562 г. гугеноты захватили и разграбили аббатство Ла-Шез-Дьё, в 1569 г. они разорили мон-рь Орийак. После Варфоломеевской ночи губернатор Морморен-Сент-Эрем не допустил убийств гугенотов; в сент. 1572 г. все жившие в городе протестанты были арестованы. Население Оверни было настроено враждебно по отношению к гугенотам: их отряды во главе с капитаном М. Мерлем занимались грабежами и убийствами. В 1574 г. Мерль захватил г. Амбер, в 1575 г. установил контроль над Иссуаром и разорил бенедиктинский мон-рь св. Австремония. Вскоре город, где часть жителей составляли гугеноты, был захвачен и разорен королевским войском под рук. Франциска, герц. Алансонского. В то же время католич. духовенство Оверни подвергалось поборам на содержание королевского войска. Еще в окт. 1567 г. губернатор Морморен-Сент-Эрем, указывая на успехи гугенотов и угрозу протестант. вторжения в Овернь, впервые потребовал, чтобы держатели церковных бенефициев предоставили королю субсидии. Возражая против постоянных поборов, духовенство заявляло, что собрать требуемые средства крайне сложно, т. к. население разорено военными действиями и, находясь под влиянием протестантизма, отказывается платить десятину. В 1563 г. по указу кор. Карла IX в Оверни было проведено отчуждение части церковных доходов; благодаря этому удалось собрать 154 тыс. ливров (значительно больше, чем во мн. др. диоцезах). Впосл. власти неоднократно отчуждали церковные доходы. После смерти кор. Генриха III (1574-1589) и наследования франц. престола гугенотом Генрихом Наваррским (впосл. кор. Генрих IV ) в Оверни началось противостояние городских властей К., к-рые поддержали короля, и сторонников Католической лиги - еп. Франсуа де Ларошфуко (1585-1609; кардинал с 1607) и его брата графа де Рандана. Епископ и его союзники признали право Генриха Наваррского на престол только после принятия им католицизма (1593). По условиям Нантского эдикта (1598) протестант. общины сохранились в Ла-Газеле, Маренге, Пайя и Парантинья. Однако их численность была небольшой; после отмены Нантского эдикта (1685) овернские гугеноты (114 семейств) эмигрировали или перешли в католицизм. |
| Несмотря на жестокость, проявленную мною при разрыве с нею, бедная девушка сохранила ко мне нежное чувство, и на другой день после моего приезда в город, устроившись так, чтобы мать об этом не догадалась, я провел ночь у Марианны. Мое сердце учащенно забилось, когда я поднимался по лестнице дома, где она теперь жила, на улице Транше де Гра, недалеко от мрачного собора, который мне пришлось обогнуть по пути к ней. Это возвращение в мир чувственности волновало меня, как новое посвящение. «Теперь-то я узнаю, — рассуждал я, — до какой степени воспоминание о Шарлотте разъедает мне душу». Сидя на постели, я смотрел, как раздевается эта женщина, на которую я подростком набросился совсем неистовством первой страсти. Она несколько располнела, но была еще молодой, свежей, сильной. Ах, каким ярким возник в эти минуты предо мной образ мадемуазель де Жюсса, ее силуэт, напоминавший греческую статуэтку, нежная грация ее хрупкого тела, о которой я догадывался! Каким живым был этот образ, когда, лежа в постели, я с животной страстью, к которой примешивалась грусть, сжимал в объятиях свою первую любовницу! Марианна была девушкой из народа и не привыкла к тонким рассуждениям, но даже самые заурядные женщины отличаются необыкновенной чуткостью, когда они любят. А Марианна по-своему любила меня. И вот я заметил, что она тоже не испытывает прежних восторгов. Мои ласки возбуждали ее, но потом, вместо былого упоения, она, казалось, чувствовала как бы разочарование, как-то смущалась под моими взглядами; наконец, точно заразившись моею грустью, она вдруг между двумя поцелуями спросила: — Чем ты так огорчен?.. — И, употребляя ходячее выражение, прибавила с чисто овернской хитрой усмешкой: — Я никогда не видела тебя таким грустным, верно какая-нибудь замужняя дамочка тебе нос натянула. Но он у тебя и так длинный, незачем было и тянуть… Вы, дорогой учитель, написали также изумительные страницы о ревности, о терзаниях, какие причиняет душе влюбленного одна мысль о ласках соперника, и вы поймете, какой жгучий яд пролился на мою рану вместе с этой новостью. |
| С этими словами он подогнал своего коня, собираясь снова подъехать к шотландцу. – Полно, полно, господин стрелок! – продолжал он свою болтовню. – Не будем ссориться! Что до меня, так я, право, никогда не сержусь, а делаю свое дело с легким сердцем, без злобы, и никогда не питаю большей любви к человеку, как в то время, когда надеваю ему на шею шнурочек, который делает из него рыцаря ордена святого Висельника, как наш достойный капеллан называет святого покровителя нашей стражи. – Прочь, негодяй! – закричал Квентин, заметив, что исполнитель закона хочет подъехать к нему. – Прочь, или я научу тебя сохранять расстояние, которое должно отделять благородного человека от такого мерзавца. – Вишь ты какой горячий! – проговорил палач. – Скажи вы еще «честного человека», так тут была бы хоть крупица правды, а с благородными-то мне приходится ежедневно иметь дело так же близко, как недавно с вашей милостью… Ну, да уж Бог с вами, оставайтесь одни, коли хотите. Я думал было распить с вами бутылочку овернского, чтобы залить нашу старую размолвку, но вы пренебрегаете моею любезностью… Ладно уж, сердитесь, коли хотите… Я никогда не ссорюсь со своими дружками – веселыми прыгунчиками, как называет Жак-мясник своих ягняток, – словом, с теми, у кого, как у вашей милости, написано на лбу: петля. Нет, нет, как бы они ни обращались со мной, я всегда готов оказать им услугу. Когда вам придется опять попасть в мои руки, вы сами увидите, что Птит-Андре умеет прощать обиды. С этими словами, лукаво подмигнув Дорварду и прищелкнув языком, словно он подгонял ленивую лошадь, Птит-Андре отъехал на противоположную сторону дороги, предоставив юноше с его шотландским гонором переваривать эти грубые остроты. У Квентина чесались руки от желания обломать о бока этого негодяя древко копья, но он обуздал свой гнев, вспомнив, что схватка с таким проходимцем никогда и никому не может принести чести, а при настоящих обстоятельствах будет прямым нарушением его обязанностей и может повести к самым гибельным последствиям. Итак, он молча проглотил неуместные и наглые насмешки господина Птит-Андре и молил Бога об одном – чтобы они не достигли ушей прекрасной графини, так как едва ли они произвели бы на нее выгодное для ее телохранителя впечатление. Вскоре мысли его были прерваны криками дам: |
| Но попробуйте восстать против лиц, не признавайте величия того имени, которое написано на знамени какой-нибудь партии, Француз взглянет на вас косо и отойдёт: вы для него непонятны. Отсутствие всякой художественности, всякого поэтического начала отличает Француза от всех Европейцев; сухость мысли, мёртвая условность, поглотившая все лучшие стремления души, скудость фантазии, бесчувственность к стройному и прекрасному, ясно свидетельствуют о влиянии древнего Рима совершеннейшего представителя вещественной силы, холодного расчёта и положительной выгоды, Между тем, способность к увлечению, безрассудный порыв за всяким блеском, истинным или ложным, отнимают у Франции характер постоянства и величия, которым Рим запечатлел все свои дела и летописи своей славы. Многострадальная, часто побеждённая, долго рабствовавшая у пришельцев южных и восточных, Франция приобрела благородное сочувствие к страданиям других народов; но в то же время гордость завоевателя Германца и самодовольное чванство Кельта не позволяют ей ни изучить, ни понять ничего чужого. От этого её сочувствие бессмысленно, непродолжительно и бесплодно. При всех недостатках, полученных в наследство от Галла, Римлянина и безнравственного Франка, сила таких стихий не могла произвести целого ничтожного или незначительного для истории человечества. Франция занимает в ней место почётное и превосходит почти все другие страны мира разнообразием и многосторонностью своих стремлений. Поэтому самому невозможно её разложить на составные начала; ибо, как я уже сказал, наслоение человеческих пород не повинуется законам механики, но производит личность новую и, следственно, новое свободное развитие духовной жизни. За всем тем, нельзя не заметить разительной разницы между составными частями Франции. Юг и Запад её отличаются своим характером от Востока и Севера. Быт дикаря Франка, быт замков и укреплённых гнёзд насилия постоянно преобладает во всех областях по сю сторону Луары и Овернских гор, кроме самобытной Бретани. Сподвижники Хлодовига (Clovis) были, бесспорно, самые отвратительные выходцы из лесов Германий: грабители, клятвопреступники, люди без души и без сердца, люди заклеймённые всей мерзостью разврата, люди со всеми пороками и почти без всяких добродетелей. |
|
|
