| Таким образом, из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что большое количество русских предметов церковной утвари, облачения, евхаристические наборы, иконы и иконостасы является свидетельством братской любви русского народа к греческому. В свете этого интересны слова апостола Павла: А теперь я иду в Иерусалим, чтобы послужить святым, ибо Македония и Ахаия усердствуют некоторым подаянием для бедных между святыми в Иерусалиме. Усердствуют, да и должники они перед ними. Ибо если язычники сделались участниками в их духовном, то должны и им послужить в телесном ( Рим.15:25–27 ). Эти слова как раз отражаются в экономической, политической и духовной поддержке, оказываемой Россией греческому православному народу на протяжении длительного сложного периода в истории Греции, в особенности во время национально-освободительного движения 1821–1829 годов. Бедственное положение Греческой Церкви не оставляло равнодушным ни одно из сословий русского общества. Люди разного финансового положения жертвовали по своим силам то, в чём была нужда Греческой Церкви. На данный момент в храмах и монастырях Греции хранятся многие произведения русского церковного искусства, которые были выпущены известными фабриками и ювелирными домами или мастерскими; исполненные со вкусом, они имеют огромную ценность. Всё это дало мощный толчок для возрождения греческого церковного искусства. Однако, к сожалению, большая часть русской церковной утвари в Греции не изучена, и этой проблеме уделяется мало внимания. 1 Полохов Д., прот. Некоторые аспекты исламской нравственности в сравнении с православной этикой//Труды СПДС. Вып. 8. Саратов, 2014. С. 39–74. 3 Вопросам анализа исламской нравственности в них уделялось очень мало места. См., например: Мавлютов Р.Р. Ислам . М.: Политиздат, 1974; Климович Л.И. Книга о Коране и его происхождении и мифологии. М.: Изд-во полит. лит., 1986 и др. 4 См., например: Фролова Е.А. История средневековой арабо-исламской философии: Учеб. пособ. М.: ИФРАН, 1995; Степанянц Т. Мусульманские концепции в философии и политике (XIX–XX вв.). М.: Наука, 1982. |
| – Какую же вещь? – Давайте думать. – Вещь? Ага, ну, хорошо. А только стоит ли меня премировать? – Это уже по высшему соображению. Ваше дело сторона. так какую вещь? – Туфли нужны, Андрей Климович. Я вам прямо скажу: очень нужны! Андрей Климович осторожно глянул на туфли Веры Игнатьевны, а она еще осторожнее придвинулась к табуретке, на которой стояла посуда. – Туфли эти… даа! Туфли – хорошее дело, туфли можно. – Только… Вера Игнатьевна покраснела. – Только коричневые… обязательно коричневые, Андрей Климович! – Коричневые? – Андрей Климович с какой-то грустной улыбкой поглядел в сторону. – Можно и коричневые, что ж… Только… туфли такое дело, туфли без примерки нельзя. Отправимся с вами в магазин и примерим. Бывает, подъем не подойдет, и фасон нужно присмотреть, а то дадут тебе такой фасон, господи помилуй! Вера Игнатьевна краснела и улыбалась, а он поднял голову и присматривался к ней одним глазом. Носок его ботинка задумчиво подымался и опускался, постукивая по полу. – Так что, пойдем завтра купим? – Да зачем вам беспокоиться, Андрей Климович? Я никогда не примериваю. Просто номер и все. – Номер? Ну… какой же номер? – Какой номер? Тридцать четвертый. – Тридцать четвертый? Не тесный ли будет, Вера Игнатьевна? Вера Игнатьевна вспомнила, что пора вытирать посуду, и отвернулась к стене за полотенцем. – Этот номер не пройдет, Вера Игнатьевна, – весело сказал Андрей Климович. Вера Игнатьевна подхватила первую тарелку, но и тарелка смотрела на нее с широкой тарелочной улыбкой. Вера Игнатьевна сказала так, для приличия: – Какой номер не пройдет? – Тридцать четвертый номер не пройдет! Андрей Климович громко расхохотался, поднялся с табурета и плотно прикрыл дверь. Стоя у двери, он поднял глаза к потолку и сказал, будто декламируя: – Барышне вашей здесь ничего не достанется… раз я взялся за это дело по специальному заданию. Ни одной коричневой туфли не достанется. Барышня и так будет хороша! Вера Игнатьевна не умела сказать «какое ваше дело», да и вид Андрея Климовича не располагал к такой грубости. Она растерянно промолчала. Андрей Климович снова оседлал табуретку. |
| Андрей Климович тоже взял слово и сказал коротко: – Книги товарища я прочитал, прямо скажу, с опасностью для жизни: две ночи не спал. До чего там народ изображен хороший! Боевой народ, понимаете, молодой народ, веселый. Даже пускай там что угодно, а он своему делу преданный народ! Ну что же? Ночью читаешь, а днем посмотришь, и в самом деле такой народ! Верно показано. Да я и сам такой… Публика громко рассмеялась. Андрей Климович сообразил, что слишком увлекся, и смущенно разгладил усы от носа в сторону. А потом и поправил дело: – Культуры, конечно, нужно больше, это верно, и у вас это правильно подмечено. Так для культуры и стараемся. Вот библиотека у нас какая, клуб прямо мировой, писатели приезжают, ученые. И спасибо Советской власти, таких товарищей ставит на работу, как Вера Игнатьевна Коробова. В зале горячим взрывом взлетели аплодисменты. Вера Игнатьевна оглянулась на писателя, но и писатель уже стоял за столом, улыбался, смотрел на нее и хлопал. В зале многие встали, все смотрели на Веру Игнатьевну, шум аплодисментов подымался все выше и выше. Вера Игнатьевна в полном испуге двинулась было к дверям, но писатель мягко перехватил ее за талию и осторожно подвинул к столу. Она опустилась на стул и неожиданно для себя положила голову на спинку стула и заплакала. Все сразу стихло, но Андрей Климович с дурашливым отчаянием махнул рукой, и все засмеялись добродушно и любовно. Вера Игнатьевна подняла голову, быстро привела в порядок свои глаза и тоже рассмеялась. В зале прошла волна говора. Андрей Климович взял в руки бумажку и прочитал, что парторганизация, фабзавком и заводоуправление постановили за энергичную и преданную работу премировать заведующую библиотекой Веру Игнатьевну Коробову отрезом крепдешина. Последнее слово Андрей Климович произнес не вполне уверенно и даже кивал головой в знак трудности, но все равно это слово смешалось с новыми аплодисментами. Из портфеля Андрей Климович вынул легкий сверток, перевязанный голубой ленточкой, переложил его в левую руку, а правую протянул для пожатия. Вера Игнатьевна хотела взять сверток, но заметила, что это будет неправильно. Андрей Климович поймал ее руку и крепко пожал, люди в зале аплодировали и смеялись радостно. Вера Игнатьевна густо покраснела и глянула на Андрея Климовича с искренним и сердитым укором. Но Андрей Климович высокомерно улыбался и терпеливо проделывал все необходимые церемонии. Наконец, крепдешин, завернутый в белую бумагу и перевязанный голубой ленточкой, улегся на столе перед ней. В этот момент она вспомнила о своей старенькой юбке и поспешила поджать ноги под стул, чтобы туфли ее не были видны из зала. |
| В данном случае Хвостов в Чр. Сл. Ком. опроверг осведомленность Белецкого. Перемещение произошло по инициативе Штюрмера, как последний сам сообщил Хвостову. Неподготовленный к таким обязанностям, Хвостов вознегодовал: «Как же вы смели поднести мне такую пакость, не сказавши ни одного слова». «Я сказал ему – продолжал Хвостов – что хорошо понимаю, что он хочет выжить меня из состава кабинета, чего он и достиг, потому что я не приму это место... В тот же вечер я написал Е.В., что ... " я умоляю... сжалиться надо мной... и не налагать бремени выше моих сил и способностей». Хвостову все же пришлось уступить. Царь ему сказал, что не может его «оставить на прежнем посту». Как homo novus в ведомстве вн. дел, Хвостов ухватился за авторитет спеца в делах департамента полиции Климовича, считая его «человеком порядочным и знающим». Между тем Штюрмер требовал «убрать Климовича» (путем назначения в Сенат) еще в бытность Хвостова дяди министром юстиции. Вследствие тогдашнего доклада Хвостова «выгнать Климовича» Штюрмеру «не удалось». Враждебное отношение к Климовичу, (довольно прославленному деятелю политического сыска с очень «плохой репутацией» – по отзыву в Чр: Сл. Ком. московского городского головы Челнокова – Климовича, б. моск. градоначальник Рейнбот обвинял в соучастии в убийстве депутата первой Думы Иолоса, и это обвинение настойчиво поддерживал Бурцев) объясняется тем, что Штюрмер знал, конечно, подкладку, почему его предшественник Хвостов-племянник выдвинул Климовича. С откровенностью в Чр. Сл. Ком. «толстый» Хвостов показывал: «Мне нужен был человек, который бы был враждебен Штюрмеру... Мне нужно было подобрать такую компанию... Таким путем мне удастся и со Штюрмером кончить» («он останется один, без департамента полиции, без помощи»). При назначении Хвостова, уже старшего, министром вн. дел, Штюрмер более решительно потребовал перевода Климовича в Сенат, на что Хвостов отвечал: «Я ни за что на это не соглашусь» – «с этого все и началось». «У вас есть вернейший способ убрать Климовича... |
| Так же, как старец Иларион, Семен Климович старался путем искусных расспросов выяснить духовную причину болезни или несчастья и привести страждущего к сознанию своих грехов и полноте раскаяния в них. После этого он настаивал на необходимости исповедать их перед священником. Часто уже непосредственно после искреннего раскаяния у Семена Климовича душевнобольные получали исцеление от своих недугов. Интересны два случая из его старческой деятельности. Одна семья состояла из четырех женатых братьев, живших вместе с отцом и матерью. Поведение и взаимное отношение их жен было крайне немирное: непрерывные ссоры, склоки и вражда. Неприязненно относились они и к свекру и свекрови. Один из братьев вместе с матерью и женой приехали к Семену Климовичу с просьбой водворить мир в их семье. Выслушав его просьбу, Семен Климович очень долго — целых три часа — сидел молча, смотря на молодую супругу просителя. Видимо, в это время он усиленно молился за нее и испытывал ее смирение. Затем он обратился к ней с вопросом, будет ли она исполнять то, что он ей скажет. Та ответила согласием. Тогда Семен Климович предложил ей немедленно просить на коленях прощения у свекрови и у мужа за свое поведение, а по приезде домой также просить прощения и у всех других домашних и затем исповедаться и причаститься. Молодая женщина тотчас же стала смиренно кланяться всем в ноги и обещалась все выполнить, что велел ей Семен Климович. Она, действительно, исполнила в дальнейшем все обещанное, совершенно духовно преобразилась и стала кроткой, богобоязненной женщиной. В другом случае к Семену Климовичу приехал купец, у которого украли 200 000 руб. ассигнациями. На просьбу купца указать его вора Семен Климович отвечал, что он не знахарь и не ворожея и в этом помочь не может. Но он добавил, что уверен в том, что Бог вернет купцу все потерянное, если тот послушает его и сделает все, что он ему предложит. Купец согласился. Тогда Семен Климович предложил купцу рассказать ему, как он приобрел капитал, как торгует и не было ли во всем этом чего-либо нечестного, обмана и обиды кого-либо. Купец чистосердечно сознался в подобном. Тогда Семен Климович предложил купцу последовать примеру евангельского Закхея (Лк. 19, 1-10) и пообещать «вчетверо воздать» всем обиженным и обманутым, а в грехах принести исповедь священнику. Купец исполнил все предложенное. |
| – Андрей Климович! Я – мать – могу заботиться! – Вот редкость какая – мать! Моя Елена Васильевна тоже мать, а посмотрите, как мои девчурки мотаются. И им ничего, молодые – успеют нагуляться. У моей Елены и руки не такие, а у вас все-таки, как говорится, – интеллигентная работа. Стыдно, прямо скажу. Вам жить да жить, вы еще молодец, и женщина красивая, а с какой стати, ну, с какой стати? Вера Игнатьевна опустила глаза и по вековой женской привычке хотела пощипать юбку на колене, но вспомнила, как охаял юбку только что Андрей Климович, и еще вспомнила все места, где эта юбка заштопана и заплатана. Вера Игнатьевна приняла руку с колена и начала потихоньку обижаться на Андрея Климовича. – Андрей Климович, каждый живет по-своему. Значит, мне так нравится. Но Андрей Климович сверкнул на нее сердитым взглядом, даже его кучерявые усы зашевелились сердито: – А нам не нравится. – Кому? – Нам, народу, не нравится. Почему такое: наш уважаемый библиотекарь, а одевается… недопустимо сказать. И мужу вашему не нравится. – Мужу? А откуда вы знаете? Ведь вы же его и не видели. – Во-первых, видел, а во-вторых, раз он муж, все одинаковы, возьмет да и то… народ знаете какой, за ними смотри да смотри. Андрей Климович снисходительно улыбнулся и поднялся с табуретки. – Одним словом, решили вас премировать отрезом на платье, шелк такой есть, какой-то буржуазный, черт его знает, называется – не выговоришь, это моя жинка умеет выговаривать, мужеский язык на это не способен. Но только и пошьем в нашем пошиве, это уж как хотите, чтобы по вашей мерке было. И пенензы у меня! Он хлопнул себя по карману. Вера Игнатьевна подняла на него глаза, потом перевела их на недоконченные тарелки и тихо вздохнула. Что-то такое было в его словах справедливое, но оно насильственно обрывало какую-то нежную петельку в кружеве ее жизни, и это было страшновато. И не могла она никак примириться с враждебностью Андрея Климовича к Тамаре. В общем, все получалось какое-то странное. Но в то же время Андрей Климович любил книги, и он член фабзавкома, и от него исходила убедительная простая симпатия. |
| В наружную дверь постучали. Вера Игнатьевна встряхнула руками над тазом и пошла открыть. Она была очень удивлена: в дверях стоял Андрей Климович Стоянов. Андрей Климович Стоянов любил библиотеку и книги, пожалуй, не меньше Веры Игнатьевны. Но он был не библиотекарь, а фрезеровщик, и фрезеровщик какой-то особенный, потому что другие фрезеровщики его фамилию произносили не иначе, как в двойном виде: – Сам-Стоянов. – Даже-Стоянов. – Только-Стоянов. – Ну-Стоянов. – Вот-Стоянов. Вера Игнатьевна в одушевленных предметах разбиралась вообще слабее, чем в неодушевленных, поэтому не могла понять, что такое в Андрее Климовиче было специально фрезерное? Правда, до нее доносились из цехов восторженные сообщения о том, что бригада Стоянова сделала 270–290 процентов, что в бригаде Стоянова придумали какой-то замечательный «кондуктор», что бригада Стоянова завела целый цветник вокруг своих станков, даже шутили, что бригада скоро будет переименована в «универсально-фрезерную оранжерею имени Андрея Стоянова». И все же в представлении Веры Игнатьевны Андрей Климович выступал исключительно как любитель книги. Ей трудно было понять, как он мог справляться со своими фрезерными, если на самом деле он так влюблен в книгу. Андрей Климович нарочно устроился работать в вечерней смене, а на выборах в фабзавком сам напросился: – Приспособьте меня к библиотеке. Книги Андрей Климович любил по-своему. Книги – это переплетенные люди. Он иногда удивлялся, зачем в книгах описание природы, какого-нибудь дождя или леса. Он приходил в комнату к Вере Игнатьевне и говорил: – Человека разобрать трудно, в человеке тайна есть; писатель разберет, а наш брат прочитать должен, тогда видно. А дождь – так и есть дождь. Если я на дождь посмотрю, так и разберу сразу – дождь. И какой дождь – разберу, маленький или большой, вредный или не вредный. Лес тоже. Писатель никогда того не напишет, что увидеть можно. Зато люди, описанные в книгах, всегда вызывали у Андрея Климовича напористое и длительное внимание. Он любил поговорить об этих людях, умел заметить противоречия и всегда обижался, если писатель был несправедлив к людям. |
| Матушка Марфа часто приходила во двор к Ининым, иногда ночевала в сарае с козами. В дом заходить отказывалась, говорила: «Солома и козы – это то, что мне надо». Хозяева вспоминали, что когда матушка оставалась ночевать, во дворе стояла какая-то необычная тишина. От этой тишины домашние просыпались, словно кто-то будил. Примечательно, что матушка Марфа запретила Владимиру Климовичу вешать замки на ворота, пригрозив, что в противном случае заходить к нему не будет, хотя чай у него и сладкий. Нужно отметить, что время тогда было неспокойное, и Владимир Климович беспокоился за своё хозяйство, поэтому, хотя и не стал запирать на замок ворота, завел собаку. Однажды рано утром пришла матушка Марфа, зашла во двор и увидела спящую на третьей ступеньке крыльца дома собаку. Собака лишь посмотрела на вошедшую, и опять уснула, когда блаженная приказала: «Спи!» Когда из дома вышел хозяин, матушка Марфа сказала ему: «Вот уж где простота, собаку завели, а она хвост откинула». Владимир Климович взглянул на спящую собаку, рядом с которой, ступенькой выше расположилась кошка с котятами, и подумал, что собаку следует вернуть. (Бывший хозяин собаки уверял его, что это «злая собака», что она будет заливаться лаем, когда посторонние люди будут приближаться к воротам.) Матушка Марфа, прочитав его мысли, сказала: «Да не будет гавкать. Владимир Климович, держите её, берегите скотину всякую, жалейте всех. Господь всё создал для нас». Матушка направилась к сараю, Владимир Климович пошёл провожать её. И здесь обнаружил неожиданные перемены – присмирела буйная коза Зорька. Матушка с улыбкой отметила: «Смотри, какая охрана. Все хвосты пооткинули». Владимир Климович рассказывал, что матушка Марфа всех усмирила. Если к ним кто-то приходил, то собака два раза тихонько гавкнет и все. Матушка любила цветы, птиц. Говорила, что всё это премудрость Божия. Блаженная любила кормить птиц и животных. Всех, кто прислушивался к её словам, учила беречь каждую крошку хлеба, советовала всё отдавать птицам, говорила: «Птички всё подберут и помолятся за вас». |
| – Я вот решил занести по дороге. Это талоны на бесплатный пошив. Вера Игнатьевна сказала машинально: – Заходите. Андрей Климович на этот раз не выразил желания разговаривать в кухне, охотно прошел в столовую. Вера Игнатьевна поспешила к спальне, чтобы закрыть дверь, но не успела. К двери подбежала Тамара, размахнулась чем-то большим темным и швырнула его к ногам матери. Легкие черные волны развернулись в воздухе и улеглись на полу. Тамара только одно мгновение наблюдала этот полет, потом метнулась в спальню, и к ногам Веры Игнатьевны полетело коричневое. Тамара крикнула: – Пожалуйста! Можешь носить! Наряжайся! Мне не нужно твоих нарядов. Тамара увидела Андрея Климовича, но ей уже было все равно. В гневе она хлопнула дверью и скрылась в спальне. Вера Игнатьевна стояла над распростертыми нарядами и молчала. Она даже не размышляла. Она не была оскорблена, ей не стыдно было гостя. Человеческий гнев всегда замораживал ее. Андрей Климович положил на стол какие-то бумажки, потом быстро наклонился, поднял оба платья и поместил их на боковине кресла. Сделал все это по-хозяйски и даже поправил завернувшийся рукав. Потом он стал против Веры Игнатьевны в позе наблюдателя, заложил руки за спину и сказал: – Вы что это? Испугались этого г…? Сказал громко, в явном расчете, что и в спальне услышат. В спальне действительно стало так тихо, как будто там лег покойник. Вера Игнатьевна вздрогнула от грубого слова, схватилась за спинку стула и вдруг… улыбнулась: – Андрей Климович? Что вы говорите? Андрей Климович стоял в той же позе, смотрел на Веру Игнатьевну строго, и губы его побледнели: – Это я только говорю, Вера Игнатьевна, а разговоров тут мало. Мы вас, это верно, уважаем, но и такого дела простить нельзя. Кого это вы здесь высиживаете? Кого? Врагов разводите, Вера Игнатьевна? – Каких врагов? Андрей Климович?! – Да кому такие люди нужны, вы сообразите! Вы думаете, только вам неприятности, семейное дело? Вот она пообедала, а посуда стоит, а она, дрянь такая, вместо того, чтобы после себя убрать, чем занимается? Барахлишко вам в лицо кидает? А вы его заработали своим честным трудом! К вам у нее такое чувство, а к Советской власти какое? А она же и комсомолка, наверное. Комсомолка? |
| По возвращении императрицы из путешествия в Киев она получила следующую жалобу: 19 сентября в Нежине во втором часу ночи бунчуковый товарищ Влас Климович с женою своею Агафьею Григорьевною со двора от матери Алексея Григорьевича Разумовского, а от своей тещи ехал на свою квартиру и в темноте столкнулся с Грюнштейном, который, выскоча из коляски, начал кричать: «Что за канальи ездят и для чего генералитету чести не отдают, а с дороги не сворачивают?» После чего велел стащить с лошади ехавшего перед коляскою Климовича слугу его Дегтяренко, который сказал, что едет сестрица графа Разумовского с мужем. Услыхав это, Грюнштейн начал бранить Разумовского скверными словами, кричал: «Я Алексея Григорьевича услугою лучше, и он чрез меня имеет счастье, а теперь за ним и нам добра нет, его государыня жалует, а мы погибаем!» – и, крича это, ударил в лицо кучера Климовича и столкнул с козел, велел бить и других слуг Климовича. Когда сам Климович вступился в дело, то Грюнштейн ударил и его по лицу и начал бить палкою; перестал бить только после униженной просьбы жены Климовича. Но когда избитый Климович, садясь в коляску, велел Дегтяренку ехать к теще Разумихе и рассказать ей, как ее зятя лейб-компания избила, то Грюнштейн закричал: «Лейб-компания, принимайтесь!» Лейб-компанцы принялись, схватили Климовича за волосы, повалили на землю и начали бить, и Грюнштейн кричал: «Ваш Бог Разумовский воскрес чрез меня, а мы теперь страждем!» И жену Климовича ругали и били дубиною. Между тем Дегтяренко дал знать о происшествии в дом Разумихи, и служня ее прибежала выручать Климовичей. Тогда Грюнштейн закричал: «Нам Разумовских и надобно!» – и велел команде своей бить наповал, насмерть. Тут выбежала на улицу сама Разумиха и стала упрашивать не драться, но вместо того и ее чуть не прибили. На другой день, когда горячка уже прошла, Грюнштейн пришел к Разумихе и требовал письменного заявления, будто зять ее Климович его бранил и намеревался бить тростью. Разумиха отвечала: «Как забойство начали делать, так и расписку в Москве берите». Грюнштейн сказал на это: «Меня государыня жалует: я не только зятю вашему, но хотя бы и сыну вашему не уступил» – и с этими словами вышел. |
|
|
