| — Я? — легковесно переспросила Катерина. — Господи, Трошенька, да на кого же мне смотреть? На тебя и смотрю!.. И прижалась к нему, смеясь… …Трамвай как-то особо резко дернулся, и ее взгляд снова поймал рваные пятна тени и залитую солнцем дорогу. — Верблюд, верблюд! — восхитился Гриша, спешно тыча в стекло гнущимся пальчиком, чтобы показать высоченного одногорбого верблюда, высокомерно взиравшего на мир от зеленых ворот артели «Серп и молот», и тут же закричал во весь голос: Верблюд, верблюд Яшка, Красная рубашка! — Да, да, верблюд, — легко вздохнула Катерина, проводя рукой по его шелковой макушке. Они говорили минуты три, не больше — под общий гвалт, под сотней взглядов, которые притягивал к себе комкор… а вот поди ж ты! Она запомнила именно эти минуты и любила вспоминать их и, как монах мусолит свои отшлифованные пальцами четки, снова и снова перебирала десяток-другой незначащих слов, чтобы снова и снова обнаруживать нотки восхищения, что прозвучали тогда в его голосе… Она пугалась, когда пробовала всерьез подумать об этом. Не зная, что такое измена, она и не могла себе ее представить. Она любила Трофима — любила всего: и его угрюмость, которую так легко было развеять, когда они оставались вдвоем; и его силу и заботу; и то, что он ее тоже любит и не мыслит себе жизни без нее; любила за то, что он был отцом, и за то, что он был мужем. И вместе с тем чувствовала, что в ней тайно живет личинка какой-то другой любви — да, завелась вдруг и живет теперь! а потом возьмет однажды — и так же вдруг превратится в бабочку! что, если так?! От этих мыслей ее прошибал пот, слабели ноги, и она повторяла про себя: «Только не это! Только не это, Трошенька!..» И хотелось схватиться за Трофима, обнять, влиться в него всем телом, чтобы он не отпускал, не позволял!.. Троша! Любимый!.. Движение окончательно убаюкало ее, и последние несколько десятков секунд улыбающееся лицо Трофима летело поверх домов и деревьев, людей и верблюдов. — Пойдем-ка, сыночка, — вздохнула она, выплывая. — Нам выходить… |
| — Но ведь там я уже не буду в безопасности! Со мной может случиться в странствиях что угодно! — воскликнул верблюд взволнованно. — Конечно. Это общая судьба всех ищущих новое. Риск, неизведанное, поиск пути… Но зато это и приключение, знание, опыт… — А кто меня научит ориентироваться в этой новой ситуации? Как я смогу научиться совершенно новым для меня вещам? — Чему-то научишься сам, а чему-то тебя научат твои новые знакомые. Возможно, тебе повезет. Ты можешь встретить тех, кто будет учить тебя серьезно и ответственно. Но может быть и по-другому. Ты можешь встретить шалопаев, которые лишь забьют тебе голову всякой ерундой. Но зато ты сам будешь решать, чему учиться и у кого. Если, конечно, тебя не закабалят. — Ну, пойду, — решил верблюд. — А то что тут маяться?! А для чего вообще учатся? — Кто для чего. Некоторые — чтобы потом работу найти интересную и хорошо оплачиваемую. Другие — чтобы их уважали. Третьи учатся потому, что их заставляют. Есть те, кто учатся по привычке, по инерции, из-за того, что так принято. А часть обучающихся, наоборот, чем-то увлечена — они учатся из интереса. Есть и такие, кто учатся для того, чтобы сделать какое-то важное и нужное дело, решить какую-то задачу, касающуюся не только лично их, но и других существ. Но реально в каждом, кто учится, все это перемешано. Просто для кого-то более важны одни мотивы, а для кого-то — другие. И верблюд ушел странствовать. Он шел и напевал, радуясь сам не зная чему. Долго ли коротко ли, пустыня кончилась. Зазеленели степи с высокой сочной травой. Местами встречались рощи деревьев и густые заросли кустов. Ручьи и речки стали полноводными, вода в родниках — чистой и вкусной. Разговаривая со встречными, верблюд узнал, что здесь водятся крупные хищники, и держал ухо востро. Поступь его сделалась осторожнее, глаза и уши внимали всему вокруг с предельной чуткостью. Спать он старался мало и только в уединенных местах. И вот он пришел к стенам какого-то древнего разрушенного города. Дома наполовину развалились. Их остатки поросли травой и стали жилищем для змей, ящериц и летучих мышей. |
| Насколько премудро устроен человек! Или животные! Возьмем, например, жирафа. У жирафа очень длинная шея, и, чтобы закачивать кровь так высоко, в его организме имеется мощное сердце, способное создавать высокое давление. Однако когда жираф нагибается, например к воде, то возникает опасность кровоизлияния в мозг, потому что давление в голове при этом резко возрастает. И жираф неминуемо погиб бы, если бы в кровеносных сосудах его шеи не было нескольких особых клапанов, которые, когда он пьет, закрываются и предотвращают приток крови к голове. Так премудро устроена шея жирафа. Или еще пример: верблюд. Верблюда называют «кораблем пустыни», и, действительно, все его устройство идеально подходит для путешествий в раскаленных пустынях. Верблюд может по многу дней обходиться без воды, к чему другие животные не способны. Перед путешествием верблюд запасает воду и иногда выпивает ее больше ста литров. У него имеется уникальный механизм, который позволяет запасать воду, распределяя ее по всему организму. Во время путешествия верблюд может потерять до трети собственного веса, сохраняя при этом свою работоспособность. Экономить воду верблюду помогает изменяемая температура его тела. Ночью эта температура падает, а днем постепенно повышается, что позволяет ему в раскаленной пустыне почти не чувствовать жары. Кроме того, верблюда защищает от жары еще и густая шерсть. Та же шерсть согревает его ночью, когда в пустыне бывает холодно. Бывают там и песчаные бури, однако у верблюда и против них имеются особые средства защиты: очень длинные ресницы на глазах и специальные мышцы в носу, которые не дают песку попадать в ноздри. Для путешествий на большие расстояния у верблюда имеются один или два больших горба, которые состоят из запасов жира и позволяют ему обходиться в пути не только без воды, но и почти без пищи. Поистине удивительно и премудро устроено это животное! Как тут не вспомнить слова псалмопевца: «Вся премудростию сотворил еси…» Но пойдем дальше и скажем о следующем свойстве Бога, нашего Создателя, может быть, самом главном из всех. |
| Вот сходство двух названных видов животных, но есть между ними и много различных признаков. Различие . Птица одета перьями и у ней есть крылья, чтобы летать, а рыба покрыта чешуей и приспособлена природой к плаванию. Стихия птицы – воздух, а рыба живет в воде. У птицы есть клюв и ноги, а у рыбы плавательные перья и плавательный пузырь. Все птицы имеют голос или издают звуки, а многие даже пленяют наш слух своим пением, тогда как немота и безголосье рыб вошли в пословицу. Рыба мечет в пресной воде множество крошечных яичек, оставляя их на произвол солнца, тогда как птицы сами высиживают птенцов из немногих яиц. У рыбы холодная кровь, а у птиц теплая. 52. Дерево и трава У дерева крепкие корни, твердый, толстый ствол, раскидистые суковатые ветви, покрытые или листьями или иглами. У травы корень легко вырвать из земли, стебель ее тонкий, мягкий, веточки небольшие. Деревья растут целыми лесами; в лесу тесно, прохладно, сыро. Там водятся всякие звери, там много грибов, ягод. Трава зеленеет как ковер на лугу, и на нем пестреют желтые, белые, красненькие, синие цветы. На лугу просторно, кругом видишь небо, солнце жарко мечет, но легкий ветерок спасает от зноя. Дерево идет на дрова, на постройки; трава служит кормом скоту. 53. Конь и верблюд 1 . Верблюд – драгоценное животное в степи. Ни лошадь, ни какое другое животное не может перенести того, что переносит здесь верблюд. Лошадь все-таки избалованное животное, требует ухода, а если и может обойтись без овса, то всегда нуждается в чистой и вкусной воде, в сочной траве; она не станет ни пить дурной воды, ни жевать негодной травы, покрывающей степь. А где прикажете взять и ту, и другую, когда каравану 408 приходится на длинных переходах, иногда несколько дней сряду, тянуться по бедной и бесплодной степи, на которой только и растет ковыль, или горькая полынь, или осока и другие противные для лошади травы; откуда взять чистую воду, когда и горькая вода – редкость в степи? Совсем другое дело – верблюд. Верблюд переносчив: он пьет и горькую, и застоялую, и перепорченную воду; он может день, два, три дня пробыть без пойла, и так же усердно носит свою ношу, как будто никогда не был знаком с водой. Обыкновенно же поят верблюда водой летом, один раз в продолжение двух или трех суток, если нет хорошего водопоя. За лошадью много ухода: и без того уж усталому работнику надо тратить силы, чтобы ее распрячь или развьючить, потом ее нужно выводить, потом напоить, стреножить, целую ночь пасти, глядеть за ней с осторожностью, чтобы она не заблудилась, не отошла далеко, не примкнула бы к чужому табуну; наутро ее надо снова напоить и снова, при больших трудах, навьючить, т.е. работнику нужно высоко над собой, на руках, поднимать тяжелые вьюки, чтобы взвалить их ей на спину; потом должно искусно закрутить ношу веревками и заботливо наблюдать за вьюком в продолжение целой дороги. |
| — Вспоминай, вспоминай! — отчаянно кричал Кузя, прыгая на задних лапах. — Ты говорил, вспоминал… — О чём говорил? — О том, что пар превращается… — Ах да, пар!.. — Я вдруг всё вспомнил: — Пар охлаждается, превращается в воду и падает на землю дождём. Идёт дождь! Внезапно набежали тучи, и сразу же на землю упали крупные капли. Потом они стали падать всё чаще и чаще — земля потемнела. Зазеленели листья деревьев и трава. По руслу реки весело побежала вода. С вершины скалы с шумом хлынул водопад. Из лесу послышались радостные голоса зверей и птиц. Я, Кузя и верблюд, промокшие насквозь, плясали вокруг перепуганной Засухи и кричали ей прямо в её корявые уши: Дождик, дождик, шибче лей-ка! Гибни, Засуха-злодейка! Будет дождик долго лить, Будут звери много пить. Старуха вдруг изогнулась, растопырила руки и снова превратилась в сухое скрюченное дерево. Все деревья шумели свежими зелёными листьями, только одно дерево — Засуха — стояло голое и сухое. Ни одна дождинка на него не падала. Из лесу выбежали звери. Они вволю напились воды. Зайцы прыгали и кувыркались. Лисы махали рыжими хвостами. Белки скакали по веткам. Ежи катались, как мячики. А птицы стрекотали так оглушительно, что я не мог понять ни слова из всей их болтовни. Моего кота охватил телячий восторг. Можно было подумать, что он нализался валерьянки. — Пейте! Лакайте! — кричал Кузя. — Это мой хозяин сделал дождь! Это я помог хозяину достать столько воды! Пейте! Лакайте! Пейте сколько влезет! Мы с хозяином угощаем всех! Не знаю, сколько времени мы бы вот так веселились, если бы из лесу не раздался страшный рёв. Птицы исчезли. Звери мгновенно разбежались, словно их тут и не было. Только верблюд остался, но и он задрожал от страха. — Спасайтесь! — закричал верблюд. — Это белый медведь. Он заблудился. Бродит тут и ругает Виктора Перестукина. Спасайтесь! Мы с Кузей быстро зарылись в кучу листьев. Бедняга верблюд не успел удрать. На полянку вывалился огромный белый медведь. Он стонал и обмахивался веткой. Он жаловался на жару, рычал и ругался. Наконец он заметил верблюда. Мы не дыша лежали под мокрыми листьями, всё видели и всё слышали. |
| Из тени, отбрасываемой каменной стеной, вышел отшельник. Он кивнул верблюду и произнес: — Учиться пришел. Хорошее дело. Я научу тебя всему, что знаю сам. — Но тут скучно, — возразил верблюд. — Я отправился в путь за интересными приключениями, за новыми друзьями, за красотой пейзажа, за чем-то таким… А здесь место унылое и неинтересное. Змей, ящериц, летучих мышей и людей я уже и так видел. — Ты волен уйти отсюда. Но здесь ты можешь научиться тем вещам, которым вряд ли сможешь научиться сам. Я не просто отшельник и человек. Я хранитель древних знаний, культурной традиции. Возможно, это тебе нужно. Возможно, нет. Тебе решать. — А чему ты будешь меня учить? — Математике. Знаниям о других странах и о других временах. Знаниям о животных, о растениях, о людях. Знаниям о морях и о горах, о лесах и о степях… Я научу тебя читать, и ты сможешь прочесть множество интересных книг. Я научу тебя рисовать, петь и танцевать. Ты узнаешь основы наук. А когда ты освоишь все это, ты будешь подготовлен к тому, чтобы учиться работать… — Чего?! Пахать землю?! Носить грузы?! Возить телеги?! Слушаться хозяев?! Да ни за что!!! — перебил отшельника верблюд. — Я не ради этого путешествую! У меня в пустыне такой работы хватает! Люди там тоже живут, ковыряются в земле, где вода есть. Не хочу! — Хоть слово «работа» и слово «раб» — родственные, это все же не одно и тоже. Важно лишь, добровольный ты работник или тебя принудили. Если ты свободно выбираешь себе работу, то это может быть счастьем. А еще важно понимать, что и зачем ты делаешь, в чем смысл твоей работы. — Мутно ты изъясняешься, но я все же приму твое приглашение и буду у тебя учиться, — решил верблюд. Верблюд учился сначала неохотно, но потом он втянулся и заинтересовался. Он узнавал столь многое за столь короткие сроки, что не успевал привыкать к новым, все более широким и удивительным горизонтам. Конечно, пока это были горизонты его ума. Но и жизнь верблюду уже виделась по-другому. Его мысли получили силу и точность. Полет его ума приобретал не только разнообразие, но и размах, глубину, свободу… |
| Разделы портала «Азбука веры» В Евангелии от Луки — 18: 18–27 богатый юноша спросил Иисуса: “Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Произошёл диалог и позже Иисус отвечал говорит: удобнее верблюду пройти через игольные уши, чем богатому в Царство Божие. Игольные уши, как отвечал Олег Стеняев на портале Экзегет. ру — это ворота в Иерусалим. Но зачем они были нужны? 5 Ответов Почему Христос употребил именно такой образ — верблюд и игольное ушко? По одной версии, это название неких ворот Иерусалима. Иногда экскурсоводы даже показывают ворота, которые могли бы быть тем Игольным ушком. Когда главный вход закрывали, оставался маленький вход, через который взрослый человек мог пройти, лишь согнувшись, а тем более не мог сквозь них пролезть верблюд. Эта гипотеза в начале XX века была отвергнута большинством толкователей. Согласно другой версии, в первоначальном тексте употреблялось не слово καμηλος (верблюд), а καμιλος (канат), так что он звучал “легче канат протянуть сквозь игольное ушко”. Но и эта версия маловероятна. Слово “камилос” чрезвычайно редкое, чтобы его употребили все три Евангелиста, передавшие слова об игольном ушке — Матфей, Марк и Лука. Скорее всего, этот образ надо толковать прямо. Христос взял для примера одно из малейших отверстий, какие знали обычные жители Палестины, и одно из крупнейших животных, известных обычному жителю Палестины. Для еврейской культуры такие метафоры характерны: в Вавилонском Талмуде есть подобный образ, но уже со слоном. Источник: http://t.me/azbible Отец Олег Стеняев здесь ошибается, приводя популярное представление о существовании в Иерусалиме таких ворот. На самом деле подтверждений этому нет, так что эта версия толкование ошибочна. Я встречал версию, что “Игольным ушком” назывались ворота, вернее, калитка, предназначенная исключительно для пешеходов, через которую пройти верблюду было крайне трудно. Если только ползком. Но я не уверен, что существование ворот с таким названием как-то исторически подтверждено. Если же допустить, что такие ворота существовали, то их предназначение очевидно: они могли служить для входа в город и выхода из него, как и любые ворота. С уважением, “Но зачем они были нужны?” Зачем-то нужны, но главное — Что бы Слово Божие прозвучало. Это гипербола. Будь то канат, будь то настоящий верблюд,- одинаково в игольное ушко они не войдут. Так и богатому крайне тяжело пройти в Царство Небесное, но не невозможно. Например, послужившие погребению Христа праведные Иосиф и Никодим были людьми знатными и далеко не нищими. Книги «Вопросы и ответы» Самое популярное Сейчас в разделе 66 чел. Всего просмотров 5.3 млн. Всего вопросов 3976 ©2024 Вопросы и Ответы к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: Цвет акцентов Цвет полей Фон подложек Заголовки: Текст: Выравнивание: Сбросить настройки |
| В многочисленных памятниках пирамид и Бенихассанских гробниц имеются изображения стад ослов 264 , которые были известны также в Египте ещё во времена древней империи 265 . Богатые египтяне имели иногда по нескольку сот их. Таким образом, осёл, доселе часто встречающийся в Каире и Александрии, был известен в Египте, как выносливое животное, и в дни Авраама. И современные насельники Египта, считающие, вопреки европейцам, сравнение с ослом 266 за комплимент, очевидно, восприняли от древних обитателей Нильской долины симпатию к этому выносливому животному. Наиболее спорным является вопрос о верблюдах, которые упоминаются в 12 гл. кн. Бытия в числе подарков фараона Аврааму. Мы должны признать, что часто встречающийся в наши дни в Египте верблюд нигде не изображается на памятниках Египта. Но для разрешения вопроса о существовании верблюдов в дни Авраама имеет немаловажное значение следующее обстоятельство. Известно, что верблюды были в Египте во времена Птолемеев. Верблюды, запряжённые в повозки, были на большом празднике, данном Птолемеем Филадельфом 267 . Однако, и от этого времени не сохранилось ни одного памятника, на котором было бы изображение верблюда. Далее, во время воинских походов и битв с неприятелями и, в частности, с бедуинами Синайского полуострова египтяне могли видеть, несомненно, это животное. Но и на картинах, воспроизводящих сцены сражений египтян, мы не видим верблюда. Очевидно, было какое-то особое побуждение и, как полагает египтолог Heyes 268 , религиозное, по которому египетские художники и скульпторы не решилась увековечивать на памятниках верблюда 269 . Таким образом, очень внушительное по величине вьючное животное – верблюд, надо полагать, было хорошо известно древнему Египту, но только оно не изображалось на памятниках – так же, как не изображались на них, например, и куры, разводившиеся египтянами всех времён, но нигде не встречающиеся на памятниках 270 . Итак, отсутствие изображения верблюда на памятниках Египта не говорит против того, что он мог быть в Египте в дни Авраама. И если бы мы нашли какие-либо положительные доказательства, – которых, надо заметить, нет в наличности, – что верблюд не был излюбленным животным египтян и не разводился ими, то фараон, менявшийся дарами с иностранными царями и палестинскими князьями, мог получить верблюдов в дар и, в свою очередь, наградить ими иностранного гостя, которому предлежал далёкий путь в Ханаан и которому верблюд был знаком и полезен. |
| Об этих маневрах весьма красноречиво, однако же невероятно рассказывают туристы по Востоку, но что они могут быть опасны лишь для усталого седока, тому во всю нашу поездку был один лишь пример. Один из нас, сев на верблюда, не успел найти рукою луки, как верблюд поднялся; потеряв точку опоры, седок сильно подался вперед; также сильно его оттолкнуло, потом назад, и он упал с верблюда головою вниз, по счастью в песок, между камней, повредив лишь свою каску. Не опасно, но тяжело, напротив того, слезать с верблюда, особенно, когда он устал, и ноги его утратили эластичность своих мускулов: тогда он падает стремительно, а не подгибаем колена, и совершив затем волнообразное движение всей своей машиной, наконец, ложится; мы предпочитали после слезать с верблюда как с лошади, ухватившись за луку, при чем Бедуин подхватывает вас снизу очень ловко. Так как раз уже разошедшийся верблюд не любит под вьюком ложиться и сильно ревет и негодует, когда хозяин приглашает его лечь звуком гхи!, выражающим его шипение при этом акте, то те же Бедуины услуживают вам, подымая вас на седло на своих плечах. Тема о верблюде достаточно была бы исчерпана, если бы иные туристы не позаботились и тут напутать небылиц, в роде заверений, напр. Эдмонда Абу (очевидно, никогда не ездившего на верблюдах), что верблюд качает, и что от этой качки с слабыми особами случается морская болезнь. Верблюд не качает, а толкает и довольно чувствительно, и в этих толчках в заде и состоит вся особенность и вся неприятность этого путешествия верхом. Эта громоздкая машина на четырех подпорках движется медленно, систематически, без всяких вариаций и отклонений в своем движении, и к ней гораздо легче было бы приспособиться и привыкнуть, если бы не сила толчков. По их причине езда на верблюде не может иметь обычных приспособлений – кавалерийского седла и стремян: если, при подъеме на гору, тяжелые вьюки лезут на хвост верблюда и сползают обратно ему на шею, при спуске, то спрашивается, что же должно делаться с седлом? Таким образом, способ передвижения на верблюдах может назваться одним из самых тяжелых, и вполне понятно, почему путешественники на Синай так много и так скорбно говорят об этом; одни из них придумывали для себя особые помещения в корзинке, привешенной к верблюду, другие – носилки с креслами, помещавшиеся на двух верблюдах, но всему, в конце концов, предпочитали идти пешком. |
| — Что за шум? — крикнул он. — Проклятый верблюд уволок моё снаряжение, все дочиста, — ответил Дик, прикидываясь простым солдатом. — Ну, беги, да гляди, как бы тебе не перерезали глотку — заодно с твоим верблюдом. Крики смолкли, едва верблюд скрылся за бугром: погонщик сразу отозвал его назад и заставил опуститься на колени. — Садись первый, — сказал Дик. Потом он взгромоздился сзади и легонько пощекотал погонщику затылок стволом револьвера. — Езжай во имя Аллаха, да поживее. Прощай, Джордж. Кланяйся от меня мадам и будь счастлив со своей девушкой. Вперёд, сын преисподней! Через несколько минут все вокруг погрузилось в глубокую тишину, нарушаемую лишь поскрипыванием седла и глухим неустанным топотом верблюжьих копыт. Дик устроился поудобнее, плавно покачиваясь на скаку, туже затянул пояс и чувствовал, как темнота проплывает мимо. Целый час он ощущал лишь быстрое движение вперёд. — Резвый верблюд, — сказал он наконец. — Я всегда кормил его досыта. Он мой собственный и самых чистых кровей, — ответил погонщик. — Езжай. Дик склонил голову на грудь и пытался думать, но мысли путались, его одолевал сон. В полузабытьи ему чудилось, будто он у миссис Дженнетт и она наказала его, велев выучить духовный гимн. Он совершил какой-то тяжкий проступок, наверно, согрешил в воскресный день, и сидел, запертый в своей комнате. Но ему удавалось повторить лишь две первые строчки гимна: Когда Израиль, избран Богом, Свершал исход из плена свой… Он твердил эти строчки снова и снова, тысячи раз. Погонщик повернулся в седле, норовя при малейшей возможности завладеть револьвером и на этом окончить путь. Дик очнулся, огрел его рукояткой по голове и отчаянным усилием стряхнул с себя сон. Когда верблюд взбирался по крутому склону, кто-то, затаившийся в колючем кустарнике, пронзительно крикнул. Грянул выстрел, а потом опять настала тишина, навевая дремоту. Дик больше не мог думать. Он слишком устал, оцепенел, обессилел и время от времени клевал носом, но сразу просыпался, тревожно вздрагивая и тыкая погонщика револьвером. |
|
|
