| Следственно это было не церковное сношение, а просто движение любопытства, или удовлетворения минутной нужде иметь предмет для разговора. От такого случайного сношения нельзя было ожидать значительных последствий; и хорошо было бы, если бы не было никаких. Но не так случилось. Архимандрит ли Мисаил не полно и не точно пересказал слова русского архиерея, или некто, истинный или мнимый Венский клирик неверен был рассказу архимандрита, только слова оные в поврежденном виде введены в распрю Константинопольского и Афинского журналов. Например: Венский клирик приписывает русскому архиерею следующие слова: говорят ложь те, и пр. Но сей не имел ни нужды, ни расположения употребить сей оборот речи, имеющий вид личного порицания, и несообразный с делом. Говорить ложь – значить говорить противное тому, что думает говорящий. Нет основания думать, что отрицающие в Константинополе употребление клятвы не то думают, что говорят. Мнение их погрешительное, и такое мнение они выражают, но не лгут. Здесь опять представляется вопрос: можно ли благонадежно войти в рассуждение о истине, когда о ней говорят и слушают только мимоходом, и слышанное передают не как сказано, а с опущением и изменением, как требует страсть спорящих? Архимандрит Мисаил не принял труда пересказать Венскому клирику из бывшего в России разговора то, что ему архимандриту показалось новым, и потому недостойным внимания. Архимандрит предложил русскому архиерею, что блаженный Августин возбраняет христианам употребление клятвы. На сие русский архиерей ответствовал, что не знает, в каком сочинении и в каких выражениях говорит о сем блаженный Августин ; но что почитает достаточным дать на сие общий ответ. Авторитет блаженного Августина не силен для восточной церкви, которая, хотя чтит его наименованием блаженного, но не внесла его в число святых, как можно видеть из ее святцев и богослужебных книг, и это, по всей вероятности, вследствие предосторожности, чтобы не дать его сочинениям веса равного с писаниями св. отцов. Ибо острый и подвижный ум блаженного Августина, и ораторский на западе вкус его времени, располагали его иногда к выражениям истины необыкновенным и блистательным, но с тем вместе не строго точным, вследствие чего он сам наконец нашел нужным написать две книги пересмотра и исправлений некоторых выражений в своих сочинениях под заглавием: «Retractationes». |
| По поводу этого предложения Кауниц имел опять тайный разговор с Паткулем. Он соглашался на все статьи, но относительно второй объявил по секрету, что Бранденбург императору подозрителен и потому надобно осторожно поступать с этим двором; нельзя делать ему предложений, чтоб не быть выдану: в последнем случае швед заключит мир и нападет на Силезию, от которой так близко стоят его войска. Императорскому министру в Берлине пошлется указ осторожно выведывать о расположениях тамошнего двора. Что же касается датского короля, то император вполне ему доверяет. Паткуль сказал на это: будет ли угодно императору, когда Бранденбург склонится к разрыву с Швециею? Захочет ли император выслушать предложение об этом со стороны бранденбургского посла? Кауниц отвечал утвердительно. Так как венский двор объявлял, что подозревает бранденбургский, а бранденбургский посланник твердил, что его двор готов приступить к союзу против Швеции, да не может верить императорскому двору, то Паткуль употребил следующее средство, чтоб заставить бранденбургского посланника сделать решительный шаг при свидетелях: он позвал его к себе вместе с посланниками датским и польским и начал толковать, как трудно склонить венский двор к охранению равновесия на севере; то ли дело прусский двор! Прусский посланник, тронутый похвалою, рассыпался в уверениях, что его король готов все сделать, лишь бы цесарь согласился. «Попробуйте объявить императору об этой готовности своего государя», – сказал ему Паткуль. «Ничего из этого не выйдет, потому что император ни о чем подобном слышать не хочет», – отвечал посланник. Тут Паткуль отвел в сторону посланников датского и польского, объявил им о своем разговоре с Кауницом и что все дело теперь зависит от прусского посланника. Опять подошли к нему и завели прежнюю речь; опять прусский посланник начал уверять, что непременно сделал бы предложение, если б не был уверен, что его при императорском дворе и слышать не захотят. «Дайте слово, что сделаете предложение, если разуверитесь в этом», – сказал Паткуль. Посланник дал слово; тут Паткуль торжественно объявляет, что дело уже решено, император обещал выслушать у него предложение. Несчастный посланник, попавшийся в западню, смутился и спросил: «Для чего все это сделано без его согласия?» Паткуль отвечал: «Все равно, только бы вам были двери отворены, которые вы считали запертыми навеки; теперь всякий увидит, истинное ли расположение ваш государь питает к своим союзникам, потому что теперь нет уже ему никаких препятствий обнаружить свои намерения». |
| Прежде чем получен был в С.-Петербурге ответ от Венского двора на это последнее сообщение, Прусский король уведомил о бытности у него на аудиенции венского министра (Вансвиттена) и об изъявлении желания двора его обменять те земли, кои ему от Польши уделены быть имеют, на графство Глацкое, или же получить вместо того от Турции Белград и Сербию. Совет рассуждал по этому поводу, что «Венский двор, избегая получить равную часть в Польше, хочет обратить всё за раздел её негодование на нас и на короля Прусского, и что для того самого и нужно стараться привести оный к получению там равной части и, следовательно, в равное во всём соучаствование» (11-го февраля 1772 г.). Неудовольствие С.-Петербургского и Берлинского дворов по поводу этого заявления не могло быть не примечено Венским двором, так что, в оправдание себя, он сообщил нашему министру в Вене, «что Вансвиттен (в разговоре с Прусским королём) отзывался о графстве Глацком сам собою без и без повеления, также что Белград и часть Сербии и Боснии получить можно от Турции в замену завоёванных нами земель, и уступить потому двору его, и что он отправил к королю Прусскому о равном уделе Прусских земель декларацию, которая будет служить основанием конвенции его с нами и с сим государем» Около половины марта, Венский двор, рассмотрев препровождённый к нему план нашего соглашения с Прусским двором о Польше, объявил, что приступает к нему (17-го марта 1772 г.). 26 апреля граф Н. И. Панин читал в Совете «проект манифеста», заготовленного для вручения в Варшаве русским, прусским и венским министрами о присоединяемых польских землях (26-го апреля 1772 г.). 14 мая граф Панин читал в Совете «проект конвенции о польских землях с Венским двором» и изъяснился, что Римский император никогда не соглашается на употребляемую другими государями в трактатах и конвенциях альтернативу титулов и подписей; что как со времени признания сим государем Российских Самодержцев в императорском достоинстве не было ничего с ним трактовано, а до сего писался он прежде их, то для избежания такого затруднения написал он (граф Панин) сей проект таким образом, чтоб каждый уполномоченный, изъясняя общие причины и определя свои в Польше приобретения, гарантировал только приобретения другого и подписал конвенцию один, для размена на подобную ж, другим уполномоченным учинённую; что он изъяснялся уже о том и с князем Лобковицем, и что, по словам графа Солмса, такое же средство употреблено было и при замирении Римского императора с королём, его государем. |
| Ланчинский получил от своего двора поручение вести переговор о союзе; к петербургскому двору, где до сих пор находился только секретарь посольства, отправлен был послом граф Рабутин. Испанский посол, известный Риперда, устроивший союз между Австриею и Испаниею, приезжал к Ланчинскому «зело откровенно и ласково обошелся и, равно как есть нрава зело усердного, так без всяких обстоятельств объявил», что двор английский, увидев признаки союза между Россиею, Австриею и Испаниею, понизил голос и начинает искать примирения в Вене. «Но я, – говорил Риперда, – всячески буду этому мешать, потому что всё – обман, стараются только о том, как бы опять разъединить и произвести холодность: я уже получил полномочие договориться с вами и Швециею о наступательном и оборонительном союзе, причем король мой согласен гарантировать герцогу голштинскому Шлезвиг; другое полномочие получил я на заключение такого же договора с Португалиею, и необходимо все это дело должно быть окончено в нынешнем году». Но в конце 1725 года дело только началось и шло очень медленно. В начале 1726 года Ланчинский был у принца Евгения с повторением многократных прежних представлений, чтоб венский двор принял во внимание усиление турок в Персии, что вредно как всему христианству, так особенно цесарю. Принц отвечал, что английский посланник в Константинополе подучает турок к войне против России и Австрии и для того советует им помириться с ханом Эшрефом, причем хвастается ганноверским трактатом. «Мы, – говорил принц, – разумеется, обращаем большое внимание на турецкие дела, и к нашему резиденту при Порте скоро отправлен будет указ, чтоб обходился с русскими министрами откровенно и помогал им при всяком случае». Когда после этого Ланчинский начал говорить ему, чтоб поскорее составлен был проект союзного договора, то принц отвечал, что венский двор вполне уверен в желании России заключить с ним союз, точно так же как и Австрия желает этого, но сильно сомневается относительно Швеции, которая, по многим известиям, близка к ганноверскому союзу: действуют деньги, англичане 100000 фунтов переслали в Швецию; но во всяком случае цесарь готов заключить союз с Россиею и без Швеции. Оказывалось, что в Вене хотели, чтоб Россия приступила к союзу на тех же условиях, на каких приступила к нему Испания; надеялись, что одно заключение союза между Россиею и Австриею удержит турок от враждебных действий против обоих дворов; в случае же если бы английские внушения в Константинополе взяли верх, то надеялись управиться с турками в союзе с Россиею, к которому должна была пристать и Венеция: эта республика сильно встревожена была успехами турок в Персии и толковала о возобновлении священного союза. |
| В марте приехал в Дрезден от русского двора в качестве полномочного посла тайный советник граф фон Сольмс; но Кейзерлинг остался, и оба вместе вели дела. В апреле оба министра уведомили свой двор, что между королем польским и Мариею Терезиею заключен договор, по которому первый обязан помогать второй всеми своими силами, как скоро другие союзники двинут свои войска против Пруссии, и продолжать войну до тех пор, пока состоится мир с согласия всех союзников; притом король обязан при избрании императора подать свой голос в пользу мужа Марии Терезии, герцога Франца Лотарингского, и склонять к тому же других курфюрстов. Мария Терезия обещала за это по заключении мира с Пруссиею выплатить саксонскому курфюрстскому дому двенадцать миллионов ефимков в продолжение осьмнадцати лет; завоевания разделить поровну. Прошло четыре месяца, и в половине августа тайный кабинет-министр Брюль объявил Кейзерлингу и Сольмсу в конфиденции, что венский двор разменою ратификаций заключенного договора более четырех месяцев медлил, а в это время обстоятельства чрезвычайно изменились; английский король дал знать, что договор с Австриею не время уже ратификовать, а между тем король польский этим договором поставлен в очень неприятное положение: несмотря на то что уговорились содержать его в тайне, он уже известен Франции и Пруссии; наконец, должно прибавить, что королю Августу стоило несколько миллионов привести армию в военное положение, и если бы с самого начала поступили с прямою ревностью и соединением сил, то положение Европы не было бы теперь так опасно и сомнительно, прусского короля удержать было можно, пока он не вступил в соглашение с Франциею и Бавариею. Теперь французское войско уже вступило в германские границы; дворы кельнский, баварский и пфальцский соединились с Франциею, к ним пристали майнцский и трирский, так что теперь нет возможности препятствовать прусскому королю, который объявил, что если еще несколько недель не будет заключено мира, то он потребует всей Силезии. При таких деликатных и сомнительных обстоятельствах короли Польский и Английский не в состоянии что-либо предпринять, тем более что и время прошло соглашаться насчет плана, без которого общие действия союзных дворов не могут быть начаты и продолжены. Об этом уже сообщено в Вену отсюда и из Англии; но венский двор хочет идти своим особенным путем и старается удовольствовать Баварию чрез посредство Франции, чтоб иметь свободу действовать против Пруссии. |
| Панин по словам Сольмса, все твердил, что было бы слишком жестоко мешать полякам выйти из варварства; но на Екатерину письмо Фридриха произвело сильное впечатление, и она отказала в согласии на преобразование. «Панин нахмурился, – писал Сольмс, – но скрыл свою досаду: ему хотелось приобресть славу восстановителя Польши». Но был еще третий сосед Польши, который также сильно интересовался всем, что в ней происходило. 29 января австрийский посланник князь Лобкович заявил вице-канцлеру, что императрица-королева желает знать, кому с русской стороны предпочтительно прочится корона польская, чтоб об этом заблаговременно можно было между собою согласиться; что сообщение об этом было обещано, но обещание до сих пор не исполнено, а сделанная в Варшаве русским и прусским министрами декларация противна прежним уверениям, что республике будет предоставлена свобода избрания: исключение иностранных принцев никак не вяжется с этими уверениями. Если Россия для подкрепления своего кандидата прежде избрания введет свои войска в Польшу, в таком случае венский двор по своему значению и близкому соседству не может равнодушно смотреть, чтоб какая-нибудь посторонняя держава посадила в Польше короля против вольного избрания, и потому принуждена будет вмешаться в дело. В случае вольного избрания на польский престол саксонского принца намерена ли императрица противиться этому силою? На конференции 3 февраля Лобкович опять спрашивал, не будет ли императрица противиться избранию саксонского принца, ибо хотя венский двор и желает вольного избрания этого принца, но не намерен подкреплять его силою в надежде, что императрица также не будет подкреплять силою своего кандидата, что для обуздания беспокойных голов в Польше было бы полезно, когда б оба императорские двора заблаговременно согласились поддерживать вольное избрание. 9 февраля Лобкович наведывался о резолюции императрицы на его предложение, но получил от вице-канцлера в ответ, что резолюции еще нет, да дело и не требует поспешности. 29 марта вице-канцлер сообщил всем иностранным министрам записку, в которой русский двор объявлял, что вследствие больших беспорядков в Польше и насилий коронного гетмана графа Браницкого, также виленского воеводы князя Радзивилла и сообщников их императрица, может быть, против своего желания найдется вынужденною ввести часть своих войск в земли республики для защиты благонамеренных патриотов и сохранения спокойствия в таком близком соседстве. |
| «Без самого тесного союза между Россиею и Австриею, – говорил Сальдерн Ревицкому, – прусский король удалит оба императорские двора на задний план и сам получит важнейшие выгоды». По свидетельству того же Ревицкого, Сальдерн хотел сломить значение магнатов в Польше и некоторым образом уравнять имущественные отношения между частными лицами: он думал помирить народное большинство с разделом Польши надеждою освобождения от притеснений, какие оно терпело от своих соотечественников. Но Панин не согласился на это. Преемником Сальдерна в Варшаву назначен был действительный камергер барон Штакельберг. По поводу этого назначения английский посланник писал своему министерству: «Так как здесь ничего не делается без совета короля прусского, то лицо, назначенное на место г. Сальдерна, было избрано согласно с его мнением, ибо его гибкий и применяющийся к обстоятельствам характер, по словам его прусского величества, идет к этому посту более, чем характер его предшественника». Мы знаем одно, что Штакельберг поехал с сильными предубеждениями против своего непосредственного предшественника. В инструкции Штакельбергу, подписанной 11 августа, так объяснялись побуждения, заставившие Россию приступить к разделу польских владений: «Небезызвестно вам, что на польские дела и вследствие их происшедшую войну между Россиею и Турциею совершенно разно смотрели два двора – венский и берлинский. Первый находился в тесном союзе с Франциею, которой политика, всегда противоборствующая политике русской при всех дворах, усиливала и подкрепляла польские мятежи людьми, и деньгами, и воплями своими, и интригами, при помощи больших денег заставила Порту объявить России войну. Подчиняясь влиянию такого союзника, венский двор и сам благоприятствовал конфедератам, давая им убежище в своих землях; не меньше доброжелательства оказывал он Порте. Прусский король, напротив, верно исполнял обязательства союзных договоров, платил субсидии, удерживал на границах шайки конфедератов, внимательно наблюдал за поступками австрийского дома, показывая всегда готовность уведомлять о них своего союзника. |
| Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нем пребывающей. 1 Ин. 3,15 Австрийский суд подтвердил приговор Элизабет Саббадич-Вольф, обвиненной в оскорблении Мухаммеда 21.12.2011 Высший земельный суд Вены подтвердил во вторник, 20 декабря, приговор преподавательнице академии Свободной партии Австрии Элизабет Саббадич-Вольф, вынесенный ей Венским окружным уголовным судом в феврале этого года, сообщает портал religion.ORF.at. Саббадич-Вольф обвиняют за ее якобы оскорбительные слова, сказанные во время семинара об исламе в адрес ислама и Мухаммеда. Окружной уголовный суд приговорил преподавателя к выплате штрафа в размере 480 € или 2 месяцам тюрьмы. Элизабет Саббадич-Вольф – дочь австрийского дипломата. Детство она провела в Иране, Ираке и Кувейте. В 1990 г. она была одной из австрийских заложниц, взятых в плен при вторжении Ирака в Кувейт. Работала в австрийских посольствах в Кувейте и Ливии. Осенью 2009 г. Саббадич-Вольф провела семинар на тему «Ислам и исламизация Европы» в академии правой Свободной партии Австрии. Корреспондент из левого журнала NEWS проникла на семинар и сделала аудиозапись, на основании которой затем было заведено уголовное дело. Адвокат Саббадич-Вольф считает приговор венского суда несправедливым. По мнению самой подзащитной, сказанные ею фразы, на основании которых ее обвинили, вырваны из контекста. Саббадич-Вольф не выступала против мусульман и ислама как такового, но против политического ислама, который, по ее мнению, не совместим с ценностями западной демократии. «Оскорбительные» слова о Мухаммеде являлись, согласно выступлению в суде Саббадич-Вольф, констатацией фактов из жизни исламского пророка. Лектор, рассказывая о несовместимости западного образа жизни и исламских законов, в частности, отметила, что ислам признает браки с несовершеннолетними, т. к. сам Мухаммед, образу жизни которого мусульман призывают следовать, в возрасте 54 лет взял в жены 6-летнюю Аишу (брак вступил в силу, когда ей исполнилось 9 лет). Венский суд решил, что Саббадич-Вольф в своих заявлениях против Мухаммеда сделала «фактически необоснованные обвинения в педофилии», цитирует religion.ORF.at постановление судьи. Ее «абсолютно бесчестное поведение», по мнению суда, имело своей целью дискредитировать публично религиозного лидера мусульман. Заявления Саббадич-Вольф были «рассчитаны на возбуждение неприязни». Набор фактов, представленный Саббадич-Вольф, суд классифицировал как оскорбление религиозной доктрины. Обвинения в подстрекательстве, основанные на «антиисламских заявлениях», венский суд снял, заявив, что подсудимая не имела своей целью разжигание религиозной вражды. Адвокат Элизабет Саббадич-Вольф заявил, что намерен обжаловать решение венского суда в ЕСПЧ. Седмица.Ru / Древо-инфо.Ru Редакция текста от: 21.12.2011 16:59:06 |
| Собор начался с обсуждения шести схем (о вере, две схемы о епископах, о духовенстве, о катехизисе, о церкви). Однако схемы были плохо подготовлены и разработаны. 24 апреля 1870 года собор принял первую догматическую конституцию (Dei Filius) о католической вере. В ней в противовес «заблуждениям эпохи» было сформулировано в духе Тридентского собора аутентичное учение о вере, Боге, о божественном откровении. Одновременно подверглись осуждению атеизм, материализм, пантеизм, рационализм, онтологизм и впервые - традиционализм. На соборе при обсуждении схемы о церкви произошел раскол. В начале января 1870 года по инициативе английского архиепископа Мэннинга на одном из ночных заседаний 400 епископов внесли предложение включить в схему тезис о непогрешимости папы и обсудить его вне очереди. Вокруг этого вопроса развернулась острая дискуссия. Большинство оппозиционно настроенных епископов и здесь посчитало несвоевременным из тактических соображений объявить догмат, но некоторые из них действительно не верили в личную непогрешимость папы. От принятия догмата о непогрешимости папы устранились в первую очередь епископы Германии и Центральной Европы. (Из присутствовавших на соборе 20 немецких епископов - 15, а из венгерского епископского корпуса все за исключением двух были против догмата.) Во главе оппозиции стояли архиепископ Венский Раушер, архиепископ Пражский Шварценберг и архиепископ Эстергомский Шимор, однако фактическими вдохновителями были епископ Орлеанский и архиепископ Калочайский Лайош Хайнальд, а также епископ Диаковарский Штроссмайер. Тактика оппозиции заключалась в том, чтобы снять с повестки дня обсуждение вопроса о догмате. Однако 6 марта 1870 года Пий IX представил догмат на обсуждение. Публичная дискуссия началась 29 апреля 1870 года. Тогда оппозиция выразила свое отрицательное отношение как в письменном виде, так и устно. Епископ Роттенбургский Хефеле изложил церковно-исторические, архиепископ Венский Раушер - теологические и архиепископ Майнцский Кеттелер - практические соображения и опасения. Папа, игнорируя мнение меньшинства, несмотря на протест более 100 епископов, 13 января 1870 года своей властью прекратил дискуссию. Во время голосования, проходившего на первом закрытом заседании, за догмат проголосовало 451, против - 88, положительно, но с оговорками - 62. Большинство не пошло на компромисс с точкой зрения меньшинства. Хефеле предложил и на открытом заседании продемонстрировать особое мнение и проголосовать против. Во избежание скандала и в надежде, что таким образом решение не станет вселенским, перед последним голосованием активная оппозиция (57 епископов, главным образом из Германии и Австро-Венгрии) покинула Рим. 18 июля 1870 года на открытом голосовании 533 голосами против двух собор принял догмат о непогрешимости папы. Пий сразу же утвердил решение и торжественно огласил его в конституции «Pastor aeternus». |
| Свойство поляка – предпочитать свой личный интерес всякому другому, и это свойство надобно обратить в нашу пользу. Вся эта громадная издержка на конфедерации с целью умиротворения Польши должна быть употреблена на такую конфедерацию, которая согласится на все наши требования и требования нашего союзника. Вы думаете совершенно справедливо, что многие затруднения сократятся, если венский двор будет участвовать в соглашении; мы этого желали бы и не отчаиваемся еще в исполнении нашего желания. Но если его упорство непобедимо, у нас решено обойтись и без него и ни на минуту не уклоняться от плана соображением того, что Австрия может или не может сделать. Наши интересы так тесно связаны с интересами короля прусского, что, кто нападет на того или другого, непременно будет иметь войну с обоими; и прусский король, который знает лучше всякого другого сильную и слабую сторону дела, вовсе не думает, чтоб венский двор, который по обстоятельствам Франции необходимо очутится в одиночестве, начал в таком положении войну против России и Пруссии. Разумеется, в Вене не желают нам добра, – это по всему видно, и это-то наполняет химерами польские головы, но, по всем вероятностям, одни поляки и будут здесь обмануты». Успех Огинского отозвался немедленно в Варшаве: все подняли головы; Сальдерн усилил меры предосторожности. Король сначала был рад литовским событиям, но радость переменилась в печаль и сильное раздражение, когда Огинский вовсе не уведомил его о своих движениях и когда издал манифест, что присоединяется к Барской конфедерации. Сальдерн нашел короля в сильном унынии и негодовании против Огинского. Станислав-Август начал обычный разговор о шаткости своего положения, о своем окончательном разорении, ибо Литва оставалась для него единственным источником доходов; король закончил требованием от посла самых сильных мер. Сальдерн, давши ему полную свободу высказаться, запел свою песню о непоследовательности его поведения и злонамеренности его фамилии, о бессвязности всех поступков, которые король без фамилии, а фамилия без короля позволяли себе в продолжение нескольких лет. |
|
|
