| Вероятно, после посещения Иерусалима, летом 1560 г., Позняков прибыл в Дамаск, где передал царскую милостыню патриарху Иоакиму ибн Джуме, положив, тем самым, начало русско-антиохийским связям. Иоаким также направил царю грамоту, полную велеречивых славословий. «Дал бы Бог нам видети твой царский зрак, сиречь образ, – писал патриарх, – И услышели бы божественный и сладчайший твой глас. Благословим, благодарим и покланяемся, лобзаем тя за ради милостины твоя и призирания». 1482 Правительство Ивана Грозного еще дважды отправляло специальные миссии к восточным патриархам – посольство Семена Барзунова в 1571 году с милостыней к константинопольскому и александрийскому патриархам, на Афон и Синай и посольство Ивана Мишенина (которого сопровождал известный Трифон Коробейников) в 1582–1584 гг. с огромной милостыней на помин души царевича Ивана. Дары были распределены между афонскими монастырями, константинопольским патриархом Иеремией и александрийским Сильвестром, находившимся в тот момент в Стамбуле. 1483 Заметно, что Иерусалимский и Антиохийский патриархаты в этот период представлялись Москве не столь авторитетными, и при посылке на Восток денежной помощи их часто не принимали в расчет. В этой ситуации палестинское духовенство само проявило инициативу. Летом 1582 г. вифлеемский митрополит Иоаким с группой арабов-христиан отправился за милостыней с окружной грамотой иерусалимского патриарха. Осенью 1583 г. Иоаким прибыл в Москву, был принят государем и в сентябре следующего года отпущен с дарами. Это был самый высокопоставленный представитель Иерусалимского патриархата из появлявшихся до того времени в России. Среди лиц, выехавших из Москвы вместе с митрополитом, упоминаются старцы лавры св. Саввы и архимандрит антиохийской соборной патриаршей церкви Исайя, возможно, первый сирийский посланник в Москве в османскую эпоху. 1484 Ближневосточная политика Федора Иоанновича После вступления на московский престол набожного Федора Иоанновича денежная помощь восточным церквям еще более увеличилась. Уже в августе 1584 года государь отправил в Стамбул посланника Бориса Благого с извещением о своем воцарении и милостыней константинопольскому патриарху и афонским монастырям. В апреле 1585 г. Борис Благой встречался с патриархом Феолептом и находившимися тогда в османской столице александрийским и антиохийским патриархами. Александрийский первосвятитель Сильвестр после этого несколько раз приглашал к трапезе посланника и вел с ним долгие беседы о грядущем обретении русским государем «наследия царя Константина», сокрушаясь лишь, что, ввиду своей глубокой старости, не доживет до этих дней. 1485 При отъезде посольства Сильвестр передал грамоту для царя с пространными наставлениями как управлять государством и хранить православные устои; соответствующие назидания были адресованы и московскому митрополиту Дионисию. 1486 Сильвестр, похоже, примерял на себя роль духовного наставника Московского царства. |
| —516— В начале оды он говорит о предках, смотрящих с неба на нового повелителя России: «К земной в них родине любовь Небесную волнует кровь», и еще следующие стихи в честь Цесаревича Константина и отречения его от права на престол: «Не за корону спор восстал, Но каждый быть слугой желал: Какие титла знамениты Тому воздать, кто счел ничем Сильнейшим в мире быть царем». «Как мощный лев возлег у трона, Наш витязь, дивный Константин, Престола щит и оборона: Средь Павловых еще дружин, На Альпах лавры пожиная, Он Александрову вел рать Свободу миру искупать, И Николаю стал десная. Кто там дерзнет изведать сил, Где он и бодрый Михаил»? Когда при Академии начали издавать Творения св. отцов, он постоянно просматривал и поправлял переводы святоотеческих творений, сохраняя полную близость к подлиннику и вместе с тем чистоту и легкость русского языка. Скончался 30 ноября 1863 года, прослужив при Академии 45 лет. Чтобы дополнить свои познания в греческом языке, я не пропускал почти ни одного класса у искреннего моего друга А. И. Сергиевского, посещал также Еврейский класс товарища его Ив. Ник. Богоявленского, урожденца Долгоруковского села Опарина. Он хорошо знал свой предмет и занимался сперва усердно, хотя иногда попивал (эта несчастная страсть была наследственной в его семье), но, к несчастию, влюбился в ту же девушку, к которой сватался Сергиевский. Невеста и родня её очень благоразумно предпочли последнего. После этой свадьбы, Богоявленский стал задумываться и оказывать расстройство —517— ума, к чему много способствовало и то, что от несчастной любви он искал утешения в служении Бахусу; в 1833 году он должен был оставить службу при Академии. Впоследствии мне случалось встречать его в самом жалком виде, скитавшегося с места на место. Но и в этом жалком положении он еще помнил хорошо по-еврейски; умер в Москве около 1850 года. Сближение со студентами возбудило во мне желание поступить в число их, и мать моя просила митр. Филарета о допущении меня к экзамену в 1830 году. К сожалению, владыка нашел это невозможным и несогласным с уставом, хотя после было несколько примеров поступления дворян в духовные академии. После этого отказа мне пришлось готовиться не к академическому, а к университетскому экзамену. |
| Он вел одинокий, довольно замкнутый образ жизни. Материальная обеспеченность давала ему возможность не зависеть от профессорского жалованья и, не стесняя себя? покупать в большом количестве дорогие книги. Путешествовал ли он? Как будто бы нет. Бывают люди, которым достаточно и малого места на земле. Живя словно в затворе, они обладают всем миром, имея его в себе, и лучше всякого путешественника познают не только страны и материки, но и народы, и дела людей на протяжении веков. Я понял это уже тогда, а потом, в течение всей своей жизни, убеждался в правильности такого взгляда. В Лавре была погребена мать Воронцова, которую он горячо любил и потому каждый день навещал ее могилку. Одна лишь эта святая привязанность отвлекала его ненадолго от научной работы. He знаю, были ли у него друзья: я ни от кого о них не слышал. В те годы, когда я учился в Академии, он, по-видимому, мало интересовался церковной жизнью. Говорили, что в академическом храме он бывает только раз в году, на Пасхе, когда ему приходилось читать Евангелие на еврейском языке. Некоторые студенты, всегда готовые посплетничать, намекали на его неверие и увлечение юдаизмом, утверждая, что Воронцов – тот же Розанов, только более опасный, так как у него гораздо более основательный научный базис. Действительно, никто из русских так сильно и ярко не говорил на темы юдаизма, как он. Жаль только, что мало писал. Но я хорошо помнил аналогичные обвинения в буддизме, которые сыпались на известного его исследователя архиепископа Нила (Исаковича) , а потому не обращал на такие слухи никакого внимания. Одинокий старик, священник-целибат, что было крайне редким явлением (в Академии их было только двое – Воронцов и священник С.М. Соловьев , племянник Владимира Соловьева), первоклассный гебраист, глубокий ученый и своеобразный мыслитель, он сторонился окружающего мира, жил среди своих рукописей и книг, а потому казался загадкой для многих. Почти ежедневно он бывал в академической библиотеке, сдавая прочитанные книги и унося новые. Много позднее, когда я взял в библиотеке не помню уже какую латинскую книгу XVII века, заведовавший библиотекой К.М. Попов сказал мне: |
| Поехав сдавать документы в семинарию и увидев лаврских священнослужителей, почувствовал себя недостойным. Документы не сдал и привез обратно. Мама вздохнула и отправилась со мной на следующий день к духовнику Лавры архимандриту Тихону (Агрикову). Тот, выслушав её, взял меня за ручку, привел в канцелярию, помог составить прошение, которое сам сдал и сказал: «Теперь жди, пока вызовут». И вот вызвали… Тогда в семинарии только назначили нового инспектора –архимандрита Леонида (Полякова), будущего митрополита Рижского и Латвийского, который и стал со мной беседовать. «Родной мой, а с какого времени Вы в комсомоле?» — «Я не в комсомоле». — «Как?! Вас сочли недостойным для комсомола?! А зачем вы здесь?!!» «Учиться». «А чем вам плох комсомол, скажите? Кто поднимает стройки Севера? Кто целину осваивает? Комсомол!» «Да мне много раз предлагали — я отказывался, ведь комсомольцы не верят в Бога…» «А вы в Бога верите? Библию читали?» Ответил, что учил дома под руководством мамы Закон Божий. Он спросил что-то из Ветхого и Нового Завета и говорит: «Так, дорогой, должен вас разочаровать: вы в первый класс не годитесь». Я был просто подавлен: «Что, и документы забирать?..» «Ну… погодите пока». Ушел убитый. После сдачи экзаменов выяснилось, что в первый класс меня действительно не взяли — зачислили сразу во второй. А те конкуренты, у которых по комсомольской линии все было в порядке, по конкурсу не прошли. — На заводе без приключений отпустили? — Не совсем. Вмешался… комсомол. — После состоявшегося в семинарии собеседования с инспектором поверить в подобное нелегко… — Дело в том, что в цехе я считался заместителем комсорга… — ??? — Комсорг была в декретном отпуске, а я как профорг вел все ее дела, которые заключались в своевременном сборе комсомольских взносов. Когда у начальника цеха я брал отгул на церковные праздники, разговор проходил примерно в таком ключе: «Бабки сегодня куличи идут освящать, а ты-то куда?» «Я тоже». «Ага, знаю я твое «тоже» – дело молодое. Ну ладно, давай, подпишу». Но когда подошел к нему с заявлением об увольнении, уперся: «Не отпущу. В семинарию — через мой труп!» А обходной лист у меня на руках: перед отпуском, пока к вступительным экзаменам готовился, почти все подписи собрал. Что же делать, думаю?! Решил пойти прямо к директору. |
| Член Комиссии по построению И. с. Монферран указал на недопустимость ломки частей готового здания, а также на то, что внутреннее убранство должно быть «великолепно, благородно и богато». Он предложил свой проект и, чтобы обезопасить себя от подозрений в пристрастном отношении к конкуренту, просил назначить особую комиссию для рассмотрения обоих проектов. В комиссию вошли архитекторы В. П. Стасов, К. А. Тон, А. П. Брюллов, К. И. Росси. Одобрение получил проект Монферрана, а его создатель в 1842 г. был отправлен за границу для осмотра знаменитейших храмов Европы, чтобы достойно завершить работы. Главный иконостас собора Главный иконостас собора Согласно окончательному проекту Монферрана, одобренному императором 19 янв. 1843 г., в интерьере предусматривалось сочетание цветного мрамора стен и искусственного белого мрамора аттика, золоченых скульптур, мозаики и живописных произведений. Большое место в интерьере отведено декоративной скульптуре, выполненной Витали в 1845-1850 гг. с помощниками Р. К. Залеманом и В. В. Беляевым. Штукатурные и лепные работы сделаны артелью Дылёвых (1846-1850), позолота - Е. Скворцовым (1851-1856). Пластическое убранство составляют фигуры ангелов, пророков, апостолов, расположенные на сводах и в барабане купола. Одно из скульптурных изображений ангелов в барабане купола имеет сходство со скончавшейся в то время вел. кнг. Александрой Николаевной. В восточной части собора преобладают изображения церковных атрибутов и церковной утвари. Основные скульптуры и орнамент исполнены в 1844-1850 гг. из золоченого металла (бронзы и меди) гальванопластическим способом Якоби, позволявшим изготовить скульптуру полой внутри. Алтарь придела вмц. Екатерины Центральная часть главного иконостаса имеет форму триумфальной арки по образцу Петропавловского и Троицкого (Александро-Невской лавры) соборов в С.-Петербурге и оформлена коринфской колоннадой. Облицовка иконостасов (в т. ч. отделка ниш пилонов, детали балюстрады перед главным иконостасом) выполнена из белоснежного статуарного итал. |
| Находясь в больнице, отец Виталий не оставлял своей заботы о ближних и продолжал служить каждому, чем мог. Если в отделении был тяжелый больной, он ночью становился перед его кроватью на колени и молился. Если видел на больном окровавленную рубашку, он снимал с себя чистую и надевал на него. Помогая нянечкам развозить по палатам еду, незаметно отдавал кому-то из больных свою порцию, несмотря на то, что сам нуждался в усиленном питании. Все, что ему приносили, раздавал, даже лекарства. Он говорил: «Я не от лекарств буду здоров, а оттого, что их раздам». А одной сестре, которая сокрушалась, что Батюшка ничего себе не оставляет, сказал: «А хочешь знать? Только этим я и жив». Даже в болезни он не искал, как ублажить себя – чтобы враг не подступал к изнеженной плоти. Когда ему назначали теплый душ, он становился под холодный. От еды в постные дни отказывался, и только получив благословение владыки Зиновия кушать все, что велит врач, начал понемножку принимать пищу. Дело пошло на поправку. Когда его навестил отец Никон, Батюшка пожаловался ему на себя: «Сегодня среда, а я молоко ем, и Господь меня не наказывает. Смотрите, и вы не наказывайте никого». Чтобы быть под наблюдением врачей, отец Виталий остался пожить еще некоторое время в Сергиевом Посаде. В это время старца Виталия посещали и насельники Лавры, и миряне. Архимандрит Платон (Игумнов) : «Я узнал об отце Виталии в 1979 году, когда окончил Духовную Академию и готовился принять священный сан. Нас познакомил отец Иннокентий, который сказал мне и другим преподавателям Академии: «Вы имеете величайшую возможность услышать человека Божия». Отец Иннокентий говорил, что слова отца Виталия имеют необыкновенную ценность, что каждое его слово надо ловить и внимать ему, жить этим словом, потому что это словеса Божии, обращенные лично к нам. Отец Виталий принимал нас в светелке на втором этаже. Он сидел на полу, поджав под себя ноги, и вел беседы. Он рассказывал нам о смирении, о послушании, о том, что отсечение своей воли – самое ценное в монашеской жизни. Говорил отец Виталий очень просто, приводил поучения Святых Отцов, иногда примеры из житий, или начинал рассказывать как бы о себе, о своем недостоинстве, о каких-то своих ошибках, таким образом прикровенно назидая кого-то из окружающих. |
| Ваше Преосвященство. Мм. Гг. Когда родная семья вспоминает своего отца. Его образ предносится ей таким, каким она привыкла видеть его под кровлей родного дома, среди забот и трудов о счастье родной семьи, в простоте и непосредственности общения домашнего быта. Эта школа, в которой мы сейчас собрались почтить память знаменитого русского иерарха, была, создана им на склоне лет своих, как духовная семья, которой он отдал себя и свое сердце, как отец родной семье. Это не метафора, не гипербола, это факт несомненный исторический факт, засвидетельствованный все испытывающим оком историка. 2 Вот почему для этой школы и для всех, связанных с нею узами духовного родства, больше всего дорог образ митр. Платона не в величии иерархического служения, но в простоте того быта, который он вел здесь, в своей любимой Вифании. Здесь дорог его образ в изношенном китайчатом полукафтанье, в соломенной шляпе на голове, в туфлях на босую ногу: здесь с наибольшей любовью помнится он на хорах созданного им храма, правящим клиросную должность, читающим часы и апостол, подающим кадило и теплоту; у ворот монастырских беседующим со старцами монастырскими и богаделенными, шествующим пешком по окрестным рощам в дружеско-отеческой беседе с наставниками и питомцами созданной им школы... Здесь самые дорогие реликвии – бедная соломенная шляпа, оставленная в монастырских кельях незабвенного иерарха, краткие пометки на рукописях, автографах и книгах, завещанных дорогому детищу – семинарии: «все то писано моею рукою... хранить в библиотеке Вифанской семинарии».., и скромная гробница с составленной самим архипастырем надписью: «здесь погребен телом Преосвященный Платон, митрополит Московский, архимандрит Троицкия Лавры и сея Вифанския обители и при ней семинарии основатель». На этих и подобных скромных реликвиях, которые хранит Вифания, ярче всего лежит печать особой близости сердца незабвенного архипастыря. Эти и подобные реликвии ярче всего свидетельствуют, что человек, который создал Вифанию, отдал ей не только свой труд, но и свое сердце. И оно-то, в своем сокровенном биении, есть самое дорогое для Вифании и этой школы, самое для нее дорогое из того, что история связывает с именем Платона. |
| На следующей день о пропаже Филиппа дали знать волостному начальству и полиции, которые приняли все возможный меры для отыскания его, но и это не имело никакого успеха. На пятый день некоторые из односельцев Филиппа увидели, что он бродит но задворкам своей деревни, и стали убеждать его идти домой. Молча, одними движениями головы, отказывался Филипп и смотрел на своих соседей так, как бы в первый раз их видел. Узнали об этом его родные, выбежали все от мала до велика и взяли его домой. Как ребенок шел Филипп, возвращаемый родными в дом отцовский. Радовались родные его возвращению, но недоумевали, что с ним случилось за эти дни, видя, что он был сильно изнурен, полураздет и бос, – но главное, что стал как бы глух и нем. Все вопросы оставались без ответа. Родные оставили его в покое, на волю Божию. Потом спустя уж с неделю, они узнали, что Филиппа видели в 37 верстах от их деревни. Эта отлучка продолжалась четыре дня. По возвращении домой он все больше изумлял родных странным видом и подвигами самоотвержения. Прежнего Филиппа как бы не бывало, остался Филипп безмолвный, предавшейся посту без границ и не желавший даже носить какое-либо одеяние. Безмолвие, молитва , кротость, терпение, – вот свойства, которые ярко были видны в нем. Образ жизни он вел самый суровый: спал только под открытым небом, прямо на земле или на камнях, несмотря ни на какие перемены погоды; ходил без обуви, почти нагой, едва прикрытый ветхою одеждою; принимал пищу очень редко – чрез три, пять, даже чрез семь дней; кроме всего этого он возложил на себя тяжелые вериги. Больно было семье видеть такое поведение Филиппа. Братья и жена с детьми принимали все меры, чтобы возвратить его к жизни прежней; неоднократно заново одевали и обували его, но вскоре же Филипп являлся опять полунагой, отдав «бремя», как он односложно называл части одежды, первому попавшемуся нищему или бедняку; убеждали его чаще есть, поставив пред ним пищу, – но он брал посуду с нею и относил нищим; настилали солому на землю в тех местах, где видели его спящим не один раз, – но Филипп уходил и выбирал новое место, еще более неудобное – сырое или неровное. |
| М. Карамзина, другие татарские слова. С другой стороны, «освобождение духовенства от торговых пошлин есть также не новость для Ярославова века», так как духовенство и в Греции и в Польше давно уже пользовалось таковыми же и еще большими правами (опять сравнительно – исторический метод); да и после Ярослава русское духовенство и от князей, и от ханов, и от польских королей получало подобные Ярославовой и сверх их другие привиллегии (следуют указания их и цитаты) 359 . Если так, то понятно, что преосвященный исследователь утилизировал на этот раз те же источники и пособия, какими располагал и при составлении всей вообще «Истории киевской иерархии». Преимущественно же он пользовался разными указами – имянными и синодскими, рукописными и печатными, ведомостями, грамотами, универсалами и привиллегиями, хранящимися частию в ризнице Киево-Софийского собора (Описание Киево-Софийского собора, стр. 540), частию в киевской духовной консистории (232), и частию в его собственных многочисленных сборниках указов 425–432 библ. Киево-Соф. собора) 360 . При этом много помогло ему следующее счастливое обстоятельство, о котором рассказывается на стр. 230–231. «В 1767 г., когда царица Екатерина II открыла в Москве комиссию о сочинении проэкта нового Уложения, то потребованы были в оную и от малороссийского духовенства сведения о их нравах и нуждах. Сей случай был поводом к отысканию и собранно всех привиллегий, прав и вольностей, жалованных малороссийским монастырям, церквам и духовенству от королей польских и российских государей. Повелено было преосвящ. Арсению снестись о сем с преосвященными черниговским и переяславским и с архимандритом Киево-Печерские лавры и во всех сих местах отыскиваемы были грамоты и представляемы статьи требований для рассмотрения коммиссии; а из собранных отовсюду сведений в киевской консистории составлено было обстоятельное о всем малороссийском духовенстве представление в 74 пунктах. Но поскольку сия коммиссия, по случаю начавшейся турецкой войны и других обстоятельств, остановила свои действия, то и представления сии остались не рассмотренными и не решенными». Но их рассмотрел: за то преосвящ. м. Евгений и копия их сохранилась в рукописном сборнике Киево-Соф. собора за 434, озаглавленном самим Евгением – «Выписки оправах и привиллегиях малороссийского духовенства». Вторая часть «выписок» составила другой сборник той же библиотеки – 435. Начинаются они с документов 1574 г. Есть между ними и «выписки» из статута вел. князя литовского, который цитируется нашим автором на стр. 255–256 и других, договорные статьи Б. Хмельницкого, о коих говорится на стр. 181 «Истории киевской иерархии». Впрочем, статут был известен Евгению и по печатному экземпляру (на русс. языке) 1588 года (см. стр. 135, пр. 78) 361 . |
| В 1842 году мая 17 дня Высочайше повелено преосвященному Никанору прибыть в С.-Петербург для присутствования в Святейшем Правительствующем Синоде. Отправляясь в С.-Петербург, преосвященный не представлял, может быть, что Промыслу Божию благоугодно было призвать его к месту первоначального его служения святительского для того, чтобы он воздал последний долг своему благодетелю и руководителю на поприще пастырского служения – преосвященному Митрополиту Серафиму, которому он сделался чрез несколько времени и преемником. Как бы то ни было, только преосвященный архиепископ Волынский, через восемь месяцев после своего вызова для присутствования в Святейшем Синоде, участвовал при погребении Митрополита Серафима, получив уже, от 17 января 1843 года, дня кончины митрополита, новое назначение – быть архиепископом Варшавским и Новогеоргиевским, с оставлением в звании священно-архимандрита Почаевской Лавры и при управлении Волынскою епархиею. В то же самое время сделан был он членом Святейшего Синода. Новая паства, вверенная преосвященному Никанору, сама по себе не обширная, не очень, конечно, много увеличивала труды архипастыря двух паств по епархиальному управлению. Но она налагала тяготу другого рода, которую предуказал преосвященному сам Помазанник Божий во время прощальной аудиенции, данной новоназначенному архиепископу варшавскому 10 мая 1843 года, – тяготу быть представителем православного духовенства в крае, преизобилующем иноверцами и соприкасающемся с другими европейскими государствами. Требовалось много достоинств, много мудрости, много, наконец, доброты сердечной, чтобы на таком поприще приобрести себе уважение и привязанность окружающих. Преосвященному Никанору и то и другое приобрели – неутомимое усердие к богослужению 24 , ревностное проповедание слова Божия 25 , кроткое обращение со всеми и всегда готовое участие в делах общественного благотворения. В ободрение ему среди трудов его служения, место, ставившее его перед глазами тысяч наблюдателей, представило ему утешительную возможность часто встречать благоволительные взоры Государя Императора и всей Августейшей Фамилии. Годы, которые провел преосвященный в Варшаве, пропитаны, так сказать, светлыми событиями встреч, приветствий и представлений преосвященного Незабвенному Государю Императору и членам Его Августейшего Семейства 26 . Драгоценнейшим памятником внимания Государя Императора к трудам и заслугам преосвященного Никанора, в этот период его служения, остались два Высочайших рескрипта, при которых препровождены были к преосвященному – алмазиты и крест для ношения на клобуке (в 1844 г.) и алмазные знаки ордена Св. благов. вел. князя Александра Невского (в 1847 г.). Они запечатлевают память «благоразумной, усердной и кроткой попечительности преосвященного, вполне сообразной с духом и пользами православия, по управлению вверенными ему епархиями». |
|
|
