| – Да, верно. Откуда ты узнал, что я подумал? – Потому что ты пробормотал это, когда попытался скрыть от него своё почтенное и в высшей степени прекрасное лицо, – продолжал старик. – Так не бойся же этого! – Неправда! – возмутился Волька. – Совсем я не этим опечален. Мне, наоборот, очень грустно, что Женя утонул. Хоттабыч победоносно ухмыльнулся: – Он не утонул! – Как – не утонул?! Откуда ты знаешь, что он не утонул? – Мне ли не знать! – сказал тогда Хоттабыч торжествуя. – Я подстерёг его, когда он сидел в первом ряду в тёмном помещении кино, и я сказал себе в великом гневе: «Нет, не говорить тебе, о Женя, ничего такого, что неугодно твоему высокомудрому другу Вольке ибн Алёше, ибо ты больше не увидишь людей, кто поверил бы тебе и кому это было бы интересно!» Так сказал я себе и зашвырнул его далеко-далеко на восток, как раз туда, где край земли сходится с краем небес и где, я так полагаю, его уже продали в рабство. И пусть он там кому хочет рассказывает о твоей бороде… XIV. Намечается полёт – То есть как это – в рабство?! Женьку Богорада – в рабство? – переспросил потрясённый Волька. Старик понял, что опять что-то получилось не так, и его лицо приняло кислое выражение. – Очень просто… Обыкновенно… Как всегда продают в рабство, – пробормотал он, нервно потирая ладони и отводя в сторону глаза. – Чтобы не болтал попусту языком, о приятнейшая в мире балда. Старик был очень доволен, что ему удалось вовремя ввернуть слово, которое он накануне услышал из уст Вольки. Но его юный спаситель был так взволнован ужасной новостью, что даже толком не расслышал, что его ни за что ни про что назвали балдой. – Какой ужас! – Волька обеими руками схватился за голову. – Хоттабыч, ты понимаешь, что ты наделал? – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб всегда понимает, что он творит! – Нечего сказать, понимаешь! Одних хороших людей непонятно почему собираешься превращать в воробьёв, других продаёшь в рабство! Нужно немедленно вернуть сюда Женьку! – Нет! – Хоттабыч покачал головой. – Не требуй от меня невозможного. |
| — Ой, девочки, что же мне теперь делать? — А что тут особенного? Назначь свиданье, сходи на него и познакомься, — сказала Агния. — А если это совсем молодой человек? Увидит меня и станет хохотать. Мне потом будет и на форум не выйти! — Не глупи, Лика! — засмеялась Агния. — Ну, какой современный молодой человек знает, что такое Ойкумена и кто такой король Бодуэн? Скорее всего, он твой ровесник или чуть младше. — И может, это твоя судьба! — не без ехидцы ввернула Варвара. — Ты, Варежка, всегда так говоришь, стоит только у меня появиться поклоннику! — обиделась Лика. — Не говорю, а говорила. Ты вспомни, голубка моя, когда тебе последний раз назначали свиданье? — Лет пятнадцать назад, наверное… — с лирическим вздохом сказала Лика. Варвара хмыкнула, а Лика вспыхнула: — Ах, да не помню я когда! Что ты мне все время напоминаешь о моем возрасте, Варежка? Это не великодушно! Я всего на год старше тебя! — Да нет, ты гораздо, гораздо младше меня! Какие-то романтические игры затеваешь, поклонников заводишь, а потом пугаешься и бежишь к нам за советом. Признавайся, ты уже согласилась на свиданье? — Согласилась… — убитым голосом сказала Лика и виновато опустила белую пушистую головку. — Ну, так я и знала! Вот дурища… Ты что, отказать не могла? — Мне не хотелось обижать хорошего человека… — Она и в молодости всегда так делала: назначит свиданье, а потом струсит, — с улыбкой сказала Агния Львовна. — Ты вспомни, Варенька, сколько раз нам с тобой приходилось за нее на эти свиданья ходить и разбираться с ее ухажерами! — И все без толку — так нам и не удалось спихнуть ее замуж. Ей всегда хватало одной романтики. А расхлебывали, между прочим, мы с тобой! — Ой, девочки! Правильно! Это выход! Спасибо тебе, Агуня, ты настоящая подруга! — Ты чего это «взыграла радостьми», Ангелина? — подозрительно спросила Агния Львовна. — А ты что, не понимаешь? — усмехнулась Варвара Симеоновна. — Она хочет по старой памяти отправить на свое свиданье одну из нас — посмотреть на ее поклонника и дать ему мягкий, но решительный от ворот поворот. |
| 27 декабря 1900/9 января 1901. Среда. 3-й день Праздника. С восьми часов Литургия, отслуженная, как и вчера, о. Циба с диаконом Кугимия, и петая хорами. В полдень отправился в Иокохаму поздравить с Праздником консула и морского агента, и вместе по делам. Три дня тому назад получены от «Постоянного Сотрудника Московских Ведомостей», Льва Александровича Тихомирова , два экземпляра брошюры его «Христианские задачи России и Дальний Восток», составляющей перепечатку только что напечатанных в Московских Ведомостях его передовых статей под тем же заглавием, и письмо, в котором он, между прочим, изъявляет желание завязать сношения с каким-либо православным японцем, знающим русский язык, и предложить ему «писать статьи об Японии в видах сближения православных обеих наций». – Я предложил это дело начальнику Семинарии Ивану Акимовичу Сенума – он согласился, так как Тихомиров обещает и плату за статьи. О сем нужно будет известить господина Тихомирова и вместе принести ему искреннейшую благодарность за участие к делу Японской Православной Миссии. 28 декабря 1900/10 января 1901. Четверг. До полудня перечитал накопившиеся письма и поздравления. Всего доселе поздравительных: телеграмм 20, писем 89, почтовых листков 106. В четыре часа отправился к английскому епископу Awdry, по его приглашению «at home», смотреть и слушать «Christmas Bells» и «Japanese Тор Spinning» (пускание волчка). После любезной встречи и чашки чая Bishop Awdry ввернул серьезное: «Я недавно в Мисаки встретил вашего христианина, и он приобщился у нас. – Вы ничего не имеете против этого?». – Там у нас нет Церкви, и я не знаю, кто бы это был. – Один столяр с семейством; лет тридцать тому назад крещенный Вами и с тех пор не видавший Вашего священника. – Жаль, что он никогда не извещал о себе, мы могли бы посылать к нему священника. – Но он захотел приобщиться у нас – как Вы смотрите на это? – Приобщился, ну и ладно; запретить я ему не мог. – Этого только мне и нужно. Желательно, чтобы и Вы также приобщали наших. Я лишь открыл рот отвечать, как помешали продолжению речи, потому что мы были в толпе. Впрочем, ответ мой ему известен – я несколько раз на подобное заявление епископалов излагал им свою мысль и вместе мысль Православной Церкви, – Как они надоедают с этим своим приставаньем! |
| «Забраться по цепи по куполу осмотреть крест могут только люди привычные и молодые, и у многих это вызывало боязнь и страх; а 80-летний архимандрит говорил: «С Божией помощью доберусь, а быть необходимо " », – вспоминала она. Производил отец Иларион и тяжелые каменные работы: проложил выход из храма через алтарь – была пробита стена толщиной около метра; расширил вход на хоры. Батюшка благоустроил артезианский колодец в ограде храма, поставил над ним железный навес и вделал в боров подшипники. Жёлоб на крыше колодца был сделан чугунный – из особой тавровой балки, помост застелен дубовыми бревнами и простоял более двух десятилетий. У себя в келии старец устроил «обогревательную систему» – отвел от керосинки узенькую железную трубочку через всю келию. М. Ш. обращает внимание на удивительное умение старца производить точный расчёт при возведении того или иного сооружения, без всяких чертежей, а также на его особое чутьё, как вести процесс работы. «Физический труд в области применения повседневных бытовых предметов, в обработке дерева, металла и других материалов для духовного старца было исключительным и очень редким случаем, – замечала она. – За свою удивительную добросовестность отец Иларион приобрел большое уважение и внимание и вызывал у многих удивление. Через его золотые руки, как некоторые выражались о нем, проходили починка костюмов, карманных и стенных часов, кладка печей со всевозможными приспособлениями, починка железных крыш и т. д. и т. п. Причем так выполнялись просьбы, что приходилось прямо удивляться не столько добросовестному труду, сколько особой продуманности и хорошему выполнению работы. А какая награда за это?! «Большое спасибо, батюшка» – у неимущих. И с таким награждением оставался он нередко. Сколько же было мужества и любви к людям! Однажды пришлось наблюдать его работу по ремонту обрушенного пола за ветхостью переводов. Хозяин дома (это было в селе Виноградове) попросил кстати сделать люк в подполе. «Пожалуйста, пожалуйста!» – ответил батюшка. И вот когда была закончена работа, хозяин, немного смущенный, сказал: «Батюшка, а я просил вас, чтоб открывались три половицы, что-то я не вижу никаких признаков!» – «Дайте мне ввернуть колечко в доску», – ответил архимандрит. И когда оно было ввёрнуто, то три доски, так точно слаженные и незаметно пригнанные, поднялись. |
| …а пуще всего хотелось бы ввернуть хоть два слова об идеализме и реализме в искусстве, о Репине и о господине Рафаэле, — но, видно, придется отложить всё это до более удобного времени. — Это намерение Достоевского не осуществилось. Упоминание об идеализме и реализме в искусстве имеет в данном случае прямое отношение к полемике, вспыхнувшей через некоторое время после напечатания в журнале «Пчела» статьи В. В. Стасова «Илья Ефимович Репин», в которой было опубликовано несколько писем Репина к Стасову, содержавших резкие отзывы об итальянском классическом искусстве. В одном из этих писем Репин писал: «Что вам сказать о пресловутом Риме? Ведь он мне совсем не нравится! Отживший, мертвый город, и даже следы-то жизни остались только пошлые, поповские, — не то что во дворце дожей, в Венеции! Только один Моисей Микеланджело действует поразительно. Остальное, и с Рафаэлем во главе, такое старое, детское, что смотреть не хочется Я чувствую, во мне происходит реакция против симпатий моих предков: как они презирали Россию и любили Италию, так мне противна теперь Италия, с ее условной до рвоты красотой» (Пчела, 1875. С. 41, 43; Стасов В. В. Избранные соч. М., 1952. Т. 1.С. 266–267). О критиках, возмутившихся этими суждениями И. Е. Репина, В. В. Стасов писал в статье «Прискорбные эстетики», опубликованной в газете «Новое время» (1877. 8 янв. «И идеалист, подписывающийся Дм. Ст. (Рус. мир. и позитивист, подписывающийся Эм (Голос. уверяют, будто г-н Репин не нашел ни в одной европейской галерее ни одной картины, достойной его внимания, и осудил всех лучших представителей живописи. Но ведь это самая непозволительная неправда! В письмах ко мне он говорил, что Рим отживший, мертвый, поповский город, — они уверяют, что одним росчерком пера г-н Репин уничтожает всю Италию, и не желают помнить, что он тут же восхищается Венецией с ее галереями. Он мало сочувствовал римским художникам XVI века — они провозглашают, что он все итальянские школы топчет в грязь, и точно нарочно забывают, что он тут же приходит в восторг от многих других художников — Микеланджело, Веронезе, Тициана, Мурильо. Значит, чего же собственно г-н Репин не признавал? Только некоторых итальянских классиков? Но в этом, кажется, еще нет великой беды, и даже на самого Рафаэля не раз нападали, на нашем веку, художники Западной Европы — именно все те, которые отделились от направления „идеального“, в настоящее время кажущегося им значительно устарелым в живописи, как и во всем другом, и примкнули к направлению, по их убеждению, более правдивому и жизненному — к направлению „реальному“» ( Стасов В. В. Избр. соч.: В 3 т. М., 1952. Т. 1. С. 288–289). |
| – Вот что я создал, – сказал он задумчиво. Взглянули друзья его, и тень глубокой скорби покрыла их лица. Это было нечто чудовищное, не имевшее в себе ни одной из знакомых глазу форм, но не лишенное намека на какой-то новый, неведомый образ. На тоненькой, кривой веточке, или уродливом подобии ее, криво и странно лежала слепая, безобразная, раскоряченная груда чего-то ввернутого внутрь, чего-то вывернутого наружу, каких-то диких обрывков, бессильно стремящихся уйти от самих себя. И случайно, под одним из дико кричащих выступов, заметили дивно изваянную бабочку, с прозрачными крылышками, точно трепетавшими от бессильного желания лететь. – Зачем эта дивная бабочка, Аврелий? – нерешительно спросил кто-то. – Не знаю, – ответил скульптор. Но нужно было сказать правду, и один из друзей, тот, что больше любил Аврелия, твердо сказал: – Это безобразно, мой бедный друг. Это надо уничтожить. Дай молоток. И двумя ударами он разрушил чудовищную груду, оставив только дивно изваянную бабочку. С тех пор Аврелий больше ничего не создал. С глубоким равнодушием он смотрел на мрамор и на бронзу и на свои прежние божественные создания, на которых почила бессмертная красота. Думая вдохнуть в него старый жар к работе, разбудить его омертвевшую душу, его водили смотреть чужие прекрасные произведения, – но все так же равнодушен оставался он, и улыбка не согревала его сомкнутых уст. И только, когда много и долго ему говорили о красоте, он возражал утомленно и вяло: – Но ведь все это ложь. А днем, когда светило солнце, он выходил в свой богатый, искусно устроенный сад и, найдя место, где не было тени, отдавал непокрытую голову и тусклые очи свои сверканию и зною. Порхали красные и белые бабочки; в мраморный водоем сбегала, плескаясь, вода из искривленных уст блаженно-пьяного сатира, а он сидел неподвижно – как бледное отражение того, кто в глубокой дали, у самых врат каменной пустыни, так же неподвижно сидел под огненным солнцем. V И вот призвал к себе Елеазара сам великий, божественный Август. |
| Виктор. Это частный случай, который ничего не доказывает... Фауст. Имей терпение хоть пробежать парламентские исследования с 1832 по 1834 год и другие документы, Factories inquiry. First report; second report; supplementary report , 1832-1834, 4 v. то ли ты найдешь там? везде один ответ: десятилетние дети на работе по одиннадцати часов в сутки; усталость до утомления; распухнувшие ноги; спинная болезнь; недостаток сна, от которого всегдашнее полусонное состояние; Кажется, это полусонное состояние очень удобно для фабрик. Новейшие газеты наполнены описанием снотворного состава, которым западные фабриканты усмиряют детей слишком наконец, что всего важнее - невозможность какого-либо воспитания, какого-либо образования, тем менее нравственного, ибо после одиннадцатичасовой работы нет времени для школы; а если бы и нашлось это время, то физическое и нравственное состояние детей таково, что ученье для них бесполезно; комиссары парламента открыли, что большая часть фабричных работников не умеют ни читать, ни писать - и прежде времени поражены старческою немощью; это уж не сказка, а официальное дело. Виктор. Однако же доктор Юр доказал, что самое пребывание на фабрике способствует образованию работников... Фауст. Я помню это место - это такой пуф, что его нельзя читать без смеха и без сожаления. Многоученый доктор Юр, горячий поборник бумажных мотков, хватается за все, чтоб защитить предмет своего обожания: он говорит о необходимости для работника смотреть на термометр, который будто бы " вместе с гигрометром открывает ему тайны природы, закрытые другим людям; он каждый день имеет случай, - продолжает филантроп-мануфактурист, - наблюдать расширение твердых тел, происходящее от возвышения температуры, на огромных паровых трубах, нагревающих комнаты... получать сведения в практической механике из самой прядильной машины... " . " Philosophie des manufactures " , par Andrew Ure, 2 vol. in-12ь, Bruxelles; traduit sous yeux de 1 " auteur; ch. I, p. 36 et sqq. Вот образец положительности! мануфактурный философ полагает, что можно знания ввернуть в голову человека, как винт в стену, без всякого предварительного приготовления, которое бы могло развить умственные понятия человека до той степени, где отдельные знания делаются ему доступными... |
| Петр Житов толкнул Михаила в бок: смотри, мол, не у нас одних, грешных, семейные радости — и сказал, кивая Анфисе Петровне: - Ты чего калишь мужика? Чем он тебе не угодил? - Калю, Петя, не отпираюсь, — как всегда, прямо ответила Анфиса Петровна. — Видит бог, не хотела я, чтобы он стал председателем. - А чего? Худо ли — деревней будет править. Сама небось правила. - Правила. Всю войну правила. А чего выправила? Стали снимать — ни у людей, ни у райкома слова доброго для меня не нашлось. Михаил не знал, куда и глаза девать: это ведь его стараниями так отблагодарили Анфису Петровну. Но тут опять раздался голос Петра Житова: - Сказывай! За председательство на тебя женки взъелись? - А за что же?.. - За прыть. - За какую еще прыть? Петр Житов громко захохотал: - Ты, едрена вошь, вон ведь какая. Двух мужиков взаглот взяла. Другая бы видимости мужичьей была рада, а ты — старого не хочу, нового подай. Вот бабы на тебя и рассердились. Девки, понимаешь, на корню посохли. Зайди в любую деревню — их как грибов червливых осенью в лесу. А ты в это самое времечко давай играть в довоенную игру: мороженого не хочу, кислое тоже не по мне… Петр Житов, вне всякого сомнения, говорил это от чистого сердца. И говорил не столько для самой Анфисы Петровны, сколько для Лукашина: вот, дескать, какая у тебя женка. Цени! А вышло черт знает что. Лукашин побелел, брови крыльями распластались по выпуклому лбу — вот-вот бросится на Петра Житова, а Михаил — тоже хоть сквозь землю провалиться: не привык, чтобы Анфису Петровну разбирали при нем как бабу. Положение выправила сама Анфиса Петровна. Она не обиделась, не стала выговаривать Петру Житову, а быстро, как гостеприимная хозяйка, выставила на стол поллитровку — и разговор сразу переменился. Точнее сказать, переменился Петр Житов: голову поднял, победителем сел за стол. Первый тост — Петр Житов знал всякие городские церемонии и любил при случае ввернуть заковыристое словечко, — первый тост Петр Житов провозгласил было за нового председателя, но Лукашин решительно воспротивился. Нет, сказал он, за нового председателя подождем пить. За нового председателя мы выпьем тогда, когда сдвиги в колхозе наметятся. |
| И здесь, в Черногории, пишу картины - пейзажи, портреты на заказ, иконы для своего храма. С мастерской Сергея Присекина началось и мое воцерковление. Уже в 1992 году был у него в гостях, беседовали, вдруг выяснилось, что я некрещеный. Один из товарищей Сергея, Андрей Миланович, тогда говорит мне: как же ты снова поедешь в Сербию, под пули, без ангела-хранителя? Андрей и привел меня в известный московский храм Николы в Кузнецах, где меня и крестили. Ну а дальнейшее я вам вкратце уже рассказал. Все идет по воле Божьей... Сказочный открывается вид на Адриатику с площадки у мастерской Александра Белякова - высокая роскошная пальма, руины австрийской крепости, синева Которского залива в дымке... А в уютной мастерской вполне органично звучат записи песен афганской и Великой Отечественной войн. «Слушать могу их бесконечно», - признается хозяин. Скуповат он на слова, самоироничен, может ввернуть в разговор и соленую морскую шутку, но, присмотревшись к тому, как ведет он беседу с прихожанами, цитируя в нужный момент Священное писание и святых отцов, спрашиваю - не было ли у него в роду священников? И узнаю, что по материнской линии Александр Борисович - наследник старинной дворянской фамилии Приклонских, где были и батюшки, и офицеры еще Петровских времен, и учителя... Рядом с мастерской строится внушительное здание Русского культурного центра, которым тоже предстоит заниматься Белякову. В апреле 2011-го здесь побывала делегация Фонда Андрея Первозванного во главе с председателем попечительского совета Фонда и Центра национальной славы, президентом ОАО «Российские железные дороги» В.И. Якуниным и президентом Фонда и Центра С.Е. Щеблыгиным. Прибыла группа писателей и художников (В.Н. Ганичев, С.Н. Присекин, Д.А. Белюкин, А.Ю. Кожина), в которую входил и автор этих строк. Делегация побывала на торжественном молебне в храме святого Федора Ушакова, возложила венки к могилам соотечественников, побывала в городе Цетинье, где прошла встреча с митрополитом Черногорским и Приморским Амфилохием, которому был вручен его портрет (на фото) работы народного художника России Сергея Присекина. А на одном из мероприятий чествовались капитан корабля «Святой Стефан II» П. Весович и президент компании «IMK» Д. Радович, которыми была проведена эвакуация российских железнодорожников из охваченной войной Ливии. |
| И не станем мы поправлять с кафедры истины и здравых понятий Евангелие бога нашего, которого защитник удостоивает назвать лишь „распятым человеколюбцем“ , в противоположность всей православной России, взывающей к нему: „Ты бо еси бог наш!..“ » . Тут председатель вступился и осадил увлекшегося, попросив его не преувеличивать, оставаться в должных границах, и проч., и проч., как обыкновенно говорят в таких случаях председатели. Да и зала была неспокойна. Публика шевелилась, даже восклицала в негодовании. Фетюкович даже и не возражал, он взошел только, чтобы, приложив руку к сердцу, обиженным голосом проговорить несколько слов, полных достоинства. Он слегка только и насмешливо опять коснулся «романов» и «психологии» и к слову ввернул в одном месте: «Юпитер, ты сердишься, стало быть, ты не прав», чем вызвал одобрительный и многочисленный смешок в публике, ибо Ипполит Кириллович уже совсем был не похож на Юпитера. Затем на обвинение, что будто он разрешает молодому поколению убивать отцов, Фетюкович с глубоким достоинством заметил, что и возражать не станет. Насчет же «Христова лжеподобия» и того, что он не удостоил назвать Христа богом, а назвал лишь «распятым человеколюбцем», что «противно-де православию и не могло быть высказано с трибуны истины и здравых понятий», — Фетюкович намекнул на «инсинуацию» и на то, что, собираясь сюда, он по крайней мере рассчитывал, что здешняя трибуна обеспечена от обвинений, «опасных для моей личности как гражданина и верноподданного…» Но при этих словах председатель осадил и его, и Фетюкович, поклонясь, закончил свой ответ, провожаемый всеобщим одобрительным говором залы. Ипполит же Кириллович, по мнению наших дам, был «раздавлен навеки». Затем предоставлено было слово самому подсудимому. Митя встал, но сказал немного. Он был страшно утомлен и телесно, и духовно. Вид независимости и силы, с которым он появился утром в залу, почти исчез. Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь, научившее и вразумившее его чему-то очень важному, чего он прежде не понимал. |
|
|
