| 192 «Духовное Завещание», сл. 9 Вел. Ч.-Минеи, 9 сент., 544–546 стб. Припомним, кстати, настойчивое запрещение «Стоглава» держать «голоусых робят» по кельям... 193 Статьи арх. Никона вынуждали бы нас говорить здесь об «ученом монашестве» (см. февраль, 344–346). Но мы обойдем этот вопрос, так как наша справка из истории древнерусского монашества не дает никаких оснований для суждений об этом новом сравнительно у нас явлении. Да притом же среди литературных противников арх. Никона есть лица, которых гораздо ближе, чем нас, касается указанный вопрос. 205 «И веруем мы, грешные его собратья, что он – куда выше всех нас, творящих милостыню яве, строящих храмы и школы, издающих миллионы листков (!), жертвующих на больницы и богадельни»... Февраль, 339–340. 208 Февраль, 340. «Ведь он перескочил через золото, а мы подбираем его (?); и он, и мы одинаково имеем на то право по существующим законам современным, законам человеческим»... «Он действовал по духу истинных монахов (а не по уставу?!), а мы – по букве современных узаконений». 209 Февраль, 341; октябрь, 194: «С болью сердца надо сознаться... особенно в последние годы в монастырях... развивается пьянство». Оно «развивается», если хотите знать, с XI в. в русских обителях! (См. правило митр. Uoahha II ). Откровенно-правдивое слово о современном монастырском монашестве читатель найдет в «Страннике», 1903 г., март, в «Обзоре журналов» (482–490). Заметка имеет в виду полемику о монашестве, вызвавшую и эти страницы, и содержит немало веских замечаний о статьях арх. Никона. 213 «Нила Сорского предание учеником своим». М., 1849 г., стр. 17–19. Подобных воззрений на церковное украшение держался и ученик преп. Нила Вассиан Патрикеев («Правосл. Собес.», 1863 г., III, 197 и 209). – Известно предание, что когда Грозный собирался строить в Сорской обители каменный храм вместо деревянного, преп. Нил явился ему во сне и запретил нарушать правило иноческой нищеты. 218 Р. Gr. XXXI, 1032: «κενο μντοι εδναι χρ, τι τας περιδρομς, κα πραγματεας, κα τ καπηλικ, κρδη παντ τρπ φυκτον τας ’ αδελφτησι»; рус. пер. V, 175. |
| Общежитие в монастырях по суждению старца, давно уже разрушилось; «похвальнее общего особное житие: со единем или много с двема безмолвствовати». Это средний путь, скитский образ 95 . Об иноческой милостыне нет упоминания у этого заволжца. Не без влияния, кажется, созерцательной заволжской доктрины у еретика Феодосия Косого появляется совершенное отрицание этой христианской добродетели. «Велят же попы имения приносити и нищим подаяти, а нищие псы, не подобает им подаяти». Но еретик проповедал общение имуществ, отрицал всякую власть 96 , и едва ли среди белоозерцев имел сторонников своего крайнего учения о милостыне. Напротив, ученики преп. Нила не могли отрешиться от традиционных русских суждений о «спасенной милостыне» и быть последовательными. Вассиан Патрикеев, который описывает назначение монашества согласно со своим старцем, а обязанность церковной благотворительности предоставляет епископам, однако пишет, что слова Христа: аще хощеши совершен быти... ( Мф.19:21 ), являют три всеобъемлющие главизны иноческого жития: «нищету, милостыню и всяко братолюбие и сострадание, к сим же и молитву непрестанную с воздержанием и бодростью» 97 . Таковы идеалы и взгляды двух монашеских партий ΧVΙ в. по вопросу о служении монашества миру. Партия иосифлян была более многочисленна и влиятельна; притом же опиралась она на традиции русского монашества, ссылалась постоянно на русских чудотворцев. Партия заволжская жила наносными, принесенными с Афона идеалами и воззрениями, свободнее относилась к великим примерам и благочестивым преданиям родного монашества; она вредила себе еще и тем, что служила гнездом религиозного вольнодумства. Принципиально последовательные заволжцы считали себя даже свободными от служения миру, но на деле служили ему. Было отличие только в характере этого служения со стороны заволжцев и подвижников-иосифлян. Начнем с иосифлянской партии, с ее «деда» преп. Пафнутия Боровского. Преп. Пафнутий Боровский († 1477), в обители которого принял пострижение Иосиф Волоколамский, «один из любопытнейших характеров в древнерусском монашестве», по замечанию проф. |
| По желанию же м. Даниила был сделан в 1534 г. перевод с немецкого языка обширного лечебника («Благопрохладный вертоград здравию», по сп. 1616 г. на 2030014 листах мелкой скорописи с 461 черным, отчетливо выполн. рисунком трав, употребляемых в лечении, с названиями их на разных языках). Лечебник этот представляет описание болезней и способов лечения и перечень (вначале) философов и писателей, касающихся медицины. Перевод был исполнен, как можно полагать, не Феофилом 1688 , также врачом Василия Ивановича, а тем же Николаем Люевым, о котором нам приходилось говорить как об известном своими переводами и сочинениями. Если принять во внимание частые болезни, которым подвергался Даниил, то можно думать, что при своей болезненной тучности, он прибегал иногда к искусственными средствам, о которых судили иначе его противники. Одному близкому к нему человеку, м. Даниил писал: «яко от многих лет и времен известна тебе немощь моя и знаема тебе худость моя, боголепче! Ныне же наипаче пребываю убо немощен трегубо: главою, нутром, ногами. И от сих много сугубо – и печаль и утеснение, и оскудение смысла, и зубом болезни, и изнурение, и света очию умаление, и крепости и силы изнеможение» и т. д. (Макарий, VII, 393). Подтверждением тому служит послание к м. Даниилу архиеп. новгор. Макария, который, сообщая о слышанных им нестерпимых болезнях, укоряет его в незаботливости, о себе и возложении попечения на Бога, пресв. Богородицу и великих чудотворцев (Жмакин, 060–061). Однако мы видели, что Даниил прибегал к лечебникам, и, вероятно, к врачам, если принять во внимание, что перевод сделан был врачом Люевым. Не с теми ли болезненными обстоятельствами соединяется рассказ Герберштейна (1526), что Даниил был человек дюжий и тучный (robustus et obaesus) с лицом красным, что, по-видимому, он был предан более чреву, чем посту и молитвенным бдениям, и что когда нужно было являться в народе для служений, он придавал лицу своему бледность посредством окуриваний себя серой (по изд. Старчевского, pag. |
| Аскетический взгляд на жизнь вообще становится у М.Грека еще более ярким, когда обратим внимание на то, что он постоянно оценивает ее настолько, насколько она приготовляет человека к будущей жизни: «о, как, – восклицает он, – как светел и благодатен и страшен для тебя, душе, подвиг священных трудов, потому что этот подвиг не для жизни и смерти временной, но для славы небесной или мук вечных». «Мы должны, – говорит он, – избегать пороков, если желаем избавиться вечных мук, которые уготовлены для презрителей и преступников евангельских заповедей и отеческих преданий». Поэтому он советует совершенно не заботиться о тленных, земных благах, желать только вечных и мысли свои всегда иметь на небесах. В негодовании на пороки, он восклицает: «Долго ли еще мы будем порабощены плотским сладострастием, конец которых – червь и огонь неугасимый? Долго ли мы еще будем гоняться за несущественным, как за существенным, и прельщаться в уме соблазнительными мыслями? Долго ли будем любить дьявольской любовью сладкую пищу, как будто в этом заключается все блаженство? Долго ли пустая слава будет прельщать нас, золото – наслаждать, постыдные дела – осквернять»? И затем он развивает отрицательное воззрение на жизнь, в которой он не находит ничего отрадного. «Здешняя жизнь, – говорит Максим, – непостоянна, в ней нет ничего верного, все исполнено скорбей, слава, пища, богатство и красота, как весенний цвет, временно проходят и исчезают. Ты (душа) была возвышена, питалась, наслаждалась, прославилась победами, живешь многие десятки лет, а после что? – червь, гниение, гнусный смрад и множество злых, адских мук. Какую ты ожидаешь от земных благ пользу? – чрез них мы погибаем. Не так ли, как дым и сон, все исчезает и рассыпается, точно ветром?... Смотри, чтобы к тебе не применились слова Гомера: «муж бессмысленный, впадая в бедствия, тогда только чувствует это, когда уже не может пособить себе». Для полного усовершенствования, Максим советует употреблять и «худое ядение», как «бразду бесящейся плоти». |
| Главный мотив его обличений, направленных против недостатков монастырской жизни, состоит в представлении контраста между удовольствиями и роскошью, каким предавались владельцы, и печальным состоянием их крестьян. Каждый из монахов, говорит Максим, «старается богатства ради получить некоторые земные славицы», а получив думает, что «над законом владеть поставлен.., гордится, беззаконствует, люто гневается, мучит, связывает, мзду берет, блудно питается, все его мудрование заключается в злате и многомятежном попечении – как угодить властям. Язык его разрешен от священных уз молчания, все с яростью вещает и с досаждением.., да и рука не безмолвствует, но, высоко жезл воздвигши, хребет мужа убогого готова ударить с яростью..; к тому же, погубив душевную доброту.., пестрыми и мягкими шелковыми тканями, золотом и сребром и добрыми бисерами старается украсить внешний свой образ... Одевшись в мягкие одежды, как некий глухой аспид, затыкает уши свои, руки же его, забывши о том, чтобы с любовью простираться на милостыню к жестоко обуреваемым нищетой, увы, бичами их истязуют из-за лютого резоимания (процентов), как неимущих чем отдать, или, свободы лишив их и рабами себе записав, или лишив их имущества, с руками тощими, из их пределов отгоняют бедных. Властно над селами весьма превознеслись, он не склоняется к поселянам, как своим членам, по заповеди Господней, но как рабов купленных частыми морит тягостями всяческих трудов, и если когда-нибудь прегрешат, то оковами железными озлобляет ноги их. С лютой яростью возгордившись властью, без страха носится он по пагубной пропасти, как жестоковыйный конь, дерзостью избывший узды и сбросивший с себя всадника, пока ни встретит плотоядных зверей, которые растерзают и пожрут его» 1561 . Монахи, говорит Максим Грек , сохраняли хлеб «по вся лета», на голодный год, руководясь «желанием большего прибытка» 1562 , а крестьяне их «томились в житейских потребах, обильную пищу им уготовляя, в скудости и нищете всегда пребывали, не имея даже ржаного хлеба чистого, много же раз и без соли оставались от последней нищеты»; если крестьяне не могли возвратить заимодавцам-монахам долга, то последние «расхищали оставшееся у них от крайней нищеты стяжания» 1563 . Когда же обремененные «тягостью» крестьяне хотели куда-нибудь переселяться, то с них монахи требовали плату за прожитое на монастырской земле время, а в крайних случаях и продавали их 1564 . Это свидетельство М.Грека получает особенное значение, если принять во внимание, что монастырские крестьяне пользовались большими льготами, и если уже решались оставлять свои места раньше срока, то видно, что притеснения со стороны их владельцев пересиливали всякое терпение 1565 . И нападки на лихоимство в монашеской среде занимают выдающееся место в обличениях Максима Грека . Вместе с тем владельцы нередко отягощали крестьян «беспрестанно всякими монастырскими работами, огорчая их жизнь внутри и вне монастыря, все сделав, кроме щедрот и милости» 1566 . |
| § II Древние обличители, в своих поучениях, одинаково восставали как против уклонений от нравственного закона, суеверий и предрассудков, так и против «гуслей, сопелей, всяких игр, плясания на пирах и на свадьбах, плескания ручного, скакания ногами, скоморохов» 1484 . Такие увеселения они называли «проклятыми», игры – «сатанинскими», песни – «бесовскими». По взгляду духовенства, пляска, особенно женская, почиталась душегубительным грехом: «о злое проклятое плясание, – говорит один моралист, – о, лукавое жены многовертимое плясание! пляшущая жена любодейца диавола, супруга адова, невеста сатанинская, все любящие плясание бесчестие Иоанну Предтече творят – со Иродиадою им уготован неугасимый огонь и неусыпный червь». Верующему давался совет: «не смотрите на плясания и иные бесовские игры, злые и прелестные, да не прельщены будете, видя и слушая их; таковые нарекутся сатанинскими любовниками; христианину всякому закон воспрещает баснословить, – говорили они, – ибо сказал Христос в Евангелии: о всяком глаголе праздном воздадут слово человеки в день судный». Существовало мнение, что в образе весельчаков – скоморохов странствуют бесы, а монахи-духовидцы даже видели, как лукавые бесы невидимо били христиан железными палицами, отгоняя их от божьего храма к играм и «ужами за сердце почепивше влекли их» 1485 . Ригоризм этот в значительной мере объясняется языческим характером пиршеств и празднеств, сохранявших свою силу. В связи с представленными выше обличениями стоят и запрещения М.Грека. Вычисляя те пороки, которые, по его мнению, влекут за собой наказания божии, проявляющиеся в общественных бедствиях (лихоимство, блуд, содомство и т. п.), он сюда же присоединяет «игры и песни сатанинские, отлучающие от божьего страха и памяти смертной, ради которых грядет гнев божий на сыны непокорные« 1486 . В другом месте, изображая пороки и грехи, за которые ожидает преступников одно наказание – ад, Максим рядом ставит: лихоимство, обременение тяжелыми работами подручников, игру в зернь и гусли. |
| п. вызывали негодования в церковной среде, причисление к еретикам и открытое возмущение духовной власти (столкновение Алексея I с патр. Михаилом Керуларием 1528 ). И в Византии обличения монашества в роскоши и нравственном падении идут рядом с признанием непомерного развития землевладения и угнетения, не уступающего светским вельможам. В 964 г. Никифор Фока обратился к монашеству с жестоким указом, открыто называя злоупотребления приобретением имуществ и других стяжаний, которые ничем не отличают его от мирян, но еще превосходят их суетными заботами, роскошью и дурными нравами, и взывал к исправлению этого зла евангельскими поучениями и примерами древних пустынников Египта, Палестины и Александрии 1529 . Таким путем шло постепенное, но постоянное закрепощение свободных крестьян светскими и духовными владельцами и уничтожение крестьянских общин, которое уже в XIII и XIV вв. стало очевидным 1530 . Но едва ли можно найти более резкую картину монастырского быта, как описанная Евстафием, писателем XII века (см. выше). Весьма рано стала известна в Византии грамота, назыв. обыкновенно «веном Константиновым», данная будто бы императором папе Сильвестру, которая перешла оттуда в Россию, и есть основание полагать, что она была уже представлена в защиту имущественных прав церкви Ивану III и самые сильные места в защиту церков. имуществ и суда, помещенные в Стоглаве (гл. 60), также заимствованы из нее. Впервые в таком виде, в печати, появилась она уже при патр. Никоне и он позаботился о внесении ее в Кормчую, напеч. в 1653 г. Вено Констан. помещено в соч. Ф.А.Терновского «Изуч. виз. ист. в древн. Руси» (II, 134–145). Ср. ст. о нем Н.И.Петрова «Судьба вена Констант. в русской церкви» (Труды Киев. Дух. акад. 1865, 12, с. 471–488). Констан. вено входило в состав хронографов (Попов, II, 240); А.С. Павлов (Виз. Времен. III, 18–83. Подложная дарственная грамота Константина В. папе Сильвестру в греч. и слав. переводе). На Западе против этого подложного акта сильно возражали Боккаччио, Салютати, Савонарола и особенно Лавр. |
| Советуя во время игр и плясок сидеть дома «во славу божию» и не заниматься «пустошными беседами», моралисты того времени входили с своими наставлениями в супружеские отношения и суровыми угрозами заставляли выполнять столь же суеверные требования: «если кто смесится, – говорит одно из подобных наставлений, – с женой в пяток или субботу и в неделю, и если зачнет – родится тать, или разбойник, или блудник» 1487 . Требования эти иногда получали реальное основание: «по убиении царя (первого Самозванца) и Басманова, – говорит Бусов, – первыми жертвами злобы народной были музыканты и песенники, люди невинные, благонравные и в своем деле искусные: все они, человек до 100, были побиты в Кремле, в монастырских домах, пожалованных им покойным государем» 1488 . Воеводам предписывалось иногда истреблять инструменты и хари скоморохов, и бить батогами тех, кто принимает у себя песенников и глумцев. Однажды при Михаиле Федоровиче в Москве было сожжено пять возов музыкальных инструментов не только у скоморохов, но и вообще в домах. Но, кроме идеализации аскетических начал, у М.Грека мы встречаем и положительное развитие превосходства этого идеала: «Зачем мы, – говорить он, – созданные ради небесных благ, безумно привязываемся к земному; человек – образ божества, и потому будем заботиться, чтобы получить первообразную красоту», «для словесной души одно украшение – забота о божественном, и ее ищи всем сердцем». «Самое устройство человеческого тела, стремящегося к верху, показывает свойство человека – стремиться к небесному» 1489 . Но человек не совершенен, и потому одна премудрость, одно истинное искусство состоит в том, чтобы одолеть свои страсти, богатство душевное есть единственное богатство истинное, которое дает сам Христос; оно заключается в той награде, которая последует после смерти и которую человек заслужит своими добродетелями. Здешняя жизнь есть место усовершенствования для человека, через которое он достигает своего прекрасного отечества, богосозданного едема. Основанием нравственной жизни человека должно быть убеждение, что «вера кроме дел благих мертва есть и дела кроме правыя веры не полезны»; добродетели же заключаются в христианской мудрости, правде, душевном мужестве и целомудрии, их Максим уподобляет четырем столпам, поддерживающим кровлю дома 1490 . |
| Сам светло веселясь и пренебрегая нищими, погибающими от голода и мороза, сам греемый нарочитыми (отличными) соболями и светло и пресладко по вся дни питаясь, окруженный многими рабами и слугами, предстоящими ему, как бы нарочно противится божественному закону, повелевающему кормить вдов, сирот и убогих 1573 . Князь Курбский в оценку этих явлений вносит уже свое личное раздражение. «Таков, – восклицает Курбский, – в нынешнем веке презлой, любостяжательный и лукавства исполненный мнишский род! Во истину всяких катов горши: понеже к лютости вселукав зело» 1574 , приговор, сложившийся у него под влиянием негодования против иосифлян. В свою очередь враг последних, автор «Беседы» говорит: «их обиды (т. е. монахов) паче всех вопиют к Богу и к Пресвятой Богородице и ко всем святым. И за таковой иноческий грех , и за царскую простоту попущает Бог и на праведных людей свой праведный гнев» 1575 . И в беспорядках монастырской жизни он видел признаки кончины мира. С чувством глубокой скорби взывал Максим о печальной действительности: «Нет ни единого, учащего прилежно, ни наказующего бесчинных, никто не утешает малодушных, никто не заступается и не прилежит о немощных, никто не обличает противящихся слову благочестия, никто не запрещает бесстыдных, никто не обращает заблудших от истины и честного жития христианского, никто, соблюдая совершенное смиренномудрие, не избегает священнических санов, ни по божественной ревности принимает их, чтобы беззаконнующих и бесчинствующих исправить. Но противное скорее найдешь ныне: все готовы дарами великими их купить, да в отраде и славе и всяком покое всегда поживут.., все уклонились от спасительного пути евангельских заповедей, апостольских и отеческих преданий, и являются непотребными житием, словом и делом, а что затем последует, молчанием миную, щадя негодующих словом и дерзновением ревности по истине. О, кто достойно восплачет обуявшую ныне род наш тьму!.. Наши пастыри оказываются бесчувственнее камней, пренебрегая всем, чтобы спасти себя»... |
| В приводимых же вариантах выдержано правописание первой из обозначенных рукописей. Для вариантов отведена первая строка; для примечаний к основному тексту – вторая. Что касается литературной стороны памятника, мы должны указать: 1) На разделение Малого (Предание) и Большого (Монастырский устав в 11 главах) с предисловием Уставов Сорского. Это указание было уже сделано нами в нашей статье «Великий старец Нил пустынник Сорский» 59 Оба устава встречаются независимо друг от друга, имеют совершенно самостоятельный характер, а кроме того, в одной из рукописей (Москов. Син. Б. 563, 16 в., л. 321) Малый Устав заканчивается припиской, которая дает возможность считать его произведением целым и законченным. То же самое указание на разделение уставов находим и у Архангельского « Нил Сорский и Вассиан Патрикеев», стр. 53. В большинстве рукописей находим Монастырский (Большой) Устав, причем, обыкновенно, он начинается со слов: «Разум писаний сих обдержание сие имать». (См. стр. 15 текста). Вообще в многочисленных списках Уставы встречаются большей частью отдельно один от другого, и оба они, как и послания, молитва и завещание, не обязательны для каждого списка, а варьируются различным образом. 2) Для более полного издания делаем вставку из рукописи Троице-Сергиевой Лавры (той же, по которой подводятся варианты). Эта вставка имеет своим содержанием завещание Нила более распространенное, и в других рукописях в такой редакции нам оно не встречалось. 60 В нашем приложении во-1) как указано ниже, даем некоторые добавления к тексту, во-2) печатаем на стр.15–28 приложения на статью: – «Воспоминание к своей душе хотящемуся спастися от писаний святых отец о мысленном делании и о памяти смертной и страшнаго суда, что ради нужно сие и како подобает тщатися о сем», – найденную нами в Кирилло-Белозерской рук-и как мы предполагаем, первоначальную редакцию Большого Устава. Рукопись, писана полууставом и скорописью разных почерков 16 века на 456 листах в осьмушку. Статья без имени автора, но своим содержанием она обращает на себя внимание и с первых строк заставляет делать сличение с монастырским уставом (Большим) Нила: |
|
|
