| Ибо никто, – сказал он, – никогда за неукрашение церкви не был осужден“. И другие святые так говорят. Преподобная же мученица Евгения и принесенные ей священные сосуды серебряные не приняла, говоря: „Инокам не подобает во владении серебро иметь“. Потому и нам сосуды золотые и серебряные, даже и священные, не подобает иметь; также и прочие украшения излишни, но только необходимое для церкви можно приносить» (там же). Ученик преподобного, Вассиан Патрикеев, вступил в полемику уже после смерти преп. Нила, о чем также ведает все тот же автор «Нелюбок»: «Как не стало старца Нила, а ученик его Князь Вассиян Косой, Княже Иванов сын Юрьевича, и нача сей Князь вельми поборати по своем старце Ниле, еже бы у монастырей не было сел, и с ним сташа иные старцы, с ними же святогорцы. Се же бысть при Великом Князе Васильи Ивановиче всея Руси. И не попусти сему бытии, и им мнение на Иосифа же. То вторая нелюбка!» Фигура старца Вассиана Патрикеева для многих является спорной, поэтому я воздержусь здесь от цитирования его аргументов, высказанных, к примеру, в «Слове ответном». Кроме Вассиана Патрикеева, по словам автора «Нелюбок», «с ним сташа иные старцы, с ними же святогорцы». Иные старцы — это заволжские старцы, разделявшие идеи преподобного Нила, а под святогорцами автор, видимо, имел в виду преподобного Максима Грека, ставшего на сторону нестяжателей. Вот его я и процитирую. Есть у него такое сочинение, которое называется «Слово 3. Прение о твердом иноческом жительстве, где лица спорящие суть: Филоктимон и Актимон, то есть, любостяжательный и нестяжательный» . Это слово как раз представляет собой спор иосифлянина (которого преподобного Максим назвал любостяжателем) и нестяжателя. Цитирую: «Любостяжатель. Перестань уже, человече, от этого долгого твоего пустословья. Никакому мы не подлежим осужденью по причине стяжания имений и владения землями и селами, потому что ни у кого нет ничего своего, и нет возможности кому либо взять что нибудь из этого и отнести в другое место. Поэтому мы по справедливости можем называться настоящими нестяжателями; ибо никто ничего не приобретает своего, а все общее. |
| В среде же раскольников они оставались с таким же авторитетом до позднейшего времени, наравне с святоотеческими творениями 1692 . В ряду митрополитов собственно северной Руси его считают самым просвещенным, за исключением разве Макария, без сомнения не менее начитанного, но более даровитого и более деловитого для русской литературы, хотя и оставившего менее своих сочинений. Даниил был любитель просвещения. Едва ли какую мысль он повторял так часто и с такой настойчивостью, как мысль об учении и необходимости читать божественные писания, разумея это в обширном смысле, не только инокам, но и мирянам. Но в его сочинениях есть и существенные недостатки. Почти всегда он ограничивается общими понятиями и поверхностными замечаниями, часто повторяется, уклоняется в сторону и вообще излагает свои мысли без надлежащей отчетливости и последовательности и в этом отношении он уступает своему наставнику Иосифу Волоцкому ... Лучшие места в его сочинениях – те, где ему приходится касаться современных заблуждений и пороков. Тут он оставляет свой спокойный и холодный топ и заметно одушевляется, слово его становится живее, образнее, красноречивее, чувствуется, что он проникнут тем, о чем говорит и свои образы и примеры заимствует из жизни. В этом отношении сочинения Даниила, как и сочинения М.Грека, являются ярким отражением современной жизни русского общества 1693 . Некоторые делают даже сопоставление в его изображении русского общества с сатирическими описаниями современного польского общества в произведениях публицистов – писателей золотого века польской литературы: Петра Скарги, Кохановского, Рея, Збылитовского, Модржевского и др. 1694 . Автор «Беседы» на существование монастырских имуществ смотрел, как на «душевредство» для монахов, потому что они обещались избегать мирской суеты, а владеть вотчинами значит «позавидети сесветная». Они «отреклися сесветного жития мирского», и потому должны «питаться от своих праведных трудов и своей потной прямой силой, а не царским жалованьем и не христианскими слезами, как прочие праведные пустынные жители». |
| П.Н.Милюков также стоит за единство памятника и появление его около времени созыва духовного и земского соборов, причем программа вопросов, представленных царем на собор, напоминает ему идеи автора «Беседы», но признает его памфлетом, написанным каким-нибудь почитателем Вассиана и являющимся возражением на другой памфлет «Сказание» Ивашки Пересветова, соединяющим в себе теории нестяжателей с теориями оппозиционного боярства, идеи религиозной оппозиции с идеями оппозиции политической, Нила Сорского с Курбским 1651 . Е.Е.Голубинский держится того же мнения, т е. что Вассиану «Беседа» не принадлежит, «ибо он был не такой человек, чтобы прибегать к подлогу и чтобы ссылаться на какие-то «беседы Иосифа Прекрасного». Автор говорит: «Ученик и продолжатель Нила был человек, несомненно, умный, наделен был весьма важным для публициста и пропагандиста талантом остроумия и едкости; но он не мог вести своей письменной пропаганды слишком блистательно потому, что у него не было выработано способности литературного изложения, которое страдает у него отсутствием ясности, отчетливости и последовательности в изложении мыслей и что, как большой барин, он не мог иметь охоты к усидчивости в письменном труде». С другой стороны, Голубинский не признает в деятельности Вассиана прямоты и искренности, свойственных его учителю – Нилу Сорскому 1652 . В последнее время была сделана еще попытка появление этого памятника снова отнести к более раннему времени; а именно следовавшему непосредственно за собором 1503 г. 1653 , и даже снова связать (1531–35) его с именем Вассиана 1654 . В свое время (1866) мы высказали мнение о принадлежности «Рассуждения» (известного тогда только в единственном издании) Вассиану, в связи с общей антивладельческой полемикой в первой половине XVI в. 1655 , и, хотя в позднейшее время явился ряд противоположных мнений, но и прежнее имеет своих защитников. Не оспаривая сделанных возражений, скажем только, что «Беседа» (Рассуждение) явилась в свет в непосредственной связи с полемическими статьями, направленными против монастырского землевладения 1656 , статьями Вассиана и соч. |
| Любостяжательный и сребролюбивый инок боголюбцем, как подобает, и нищелюбцем быть не может, так как он ходит в преступлении святых божиих заповедей». Наконец, против последнего довода своих противников (об общности имуществ), Максим возражает: «смешно, что вы вздумали мне говорить, ничем не различаясь от тех, которые, сочетаясь с одной блудницей и будучи за это поношаемы, отвечают, каждый говоря: никакого нет мне греха в том, так как она общее достояние, или как тот, кто со многими разбойниками идет на разбой и соберет многие богатства, когда будет взят и подвергнут истязанию, станет отвечать: я неповинен; все у них оставил и ничего из того себе не взял» 1700 . В заключение, обращаясь к читателю, Максим Грек , просит его «не враждовать к написавшему по истине это слово», так как в последнем нет ничего несогласного с евангельскими заповедями и преданием; еще просит, чтобы читатели (он имел в виду монахов) не оправдывались, но молились, чтобы им «приложиться на добрые и спасительные дела и мысли в пользу нестяжательности». «Не только предосудительно, – замечает Максим, – чтобы согрешать, – человеку эта страсть свойственна, – но, чтобы, по согрешении, не познавать своего греха и не исповедать его», ибо, по словам «Лествицы»: «отвращающийся обличений лишится своего спасения». Относительно же самих имуществ, Максим замечает: «лучше дурно скопленное достойно раздать», а в «Главах поучительных начальствующим правоверно» он говорит вел. князю: «все, что от правоверных царей и христолюбивых князей возложено святым божиим церквам, имения и стяжания, на прокормление нищим и сиротам, должно быть назначено на их потребности и нужды в их жизни. Воистину солгало дело маслины мысленной, т. е. дело милостыни, потому что оскудело и иссякло дело благотворения. Таковую обиду для нищих кто иной может исправить кроме Бога, и царствующим благоверно на земле необходимо и прилично таковые священнические недостатки, не скажу прегрешения, по ревности древних православных царей – Константина, Феодосия и Юстиниана Великих , – исправить. |
| Выше уже сказано, что первые московские великие князья не отличались любовью к просвещению. Поэтому и трудно предполагать в их книгохранилищах присутствие каких-либо иноязычных рукописей. Рукописи, которыми они владели, вероятно, были исключительно русские и притом оне были едва ли в значительном количестве. С течением времени, с расширением их сношений с греками в Москве могли быть и греческие рукописи, чему могли способствовать нередкие приезды в Москву за милостыней греческих иерархов, из коих некоторые оставались на Руси епархиальными архиереями 506 . Относительно напр. митрополита Фотия мы имеем положительное свидетельство, что после него остались греческия рукописи. Инок Вассиан Патрикеев в своих сочинениях между прочим ссылался на «греческий номоканон московской соборной церкви, что вывезен из Царяграда митр. Фотием» 507 . Греческие рукописи могли оставаться и после других греческих иерархов, живших в России, напр. после митроп. Исидора. Количество в Москве греческих рукописей значительно должно было увеличиться со времени брака вел. князя Ивана III на греческой царевне Софье, когда последовал большой наплыв греков в Россию. В это именно время могло попасть несколько греческих рукописей и в царскую казну. Но число их здесь должно предполагать небольшое. В перечнях приданого Софьи, как теперь известно, не было греческих рукописей. Очевидно у Софьи не было особого собрания их, а могли быть только единичные рукописи у ней или у сопровождавших ее лиц. Эти греческие рукописи, поступившие в великокняжескую казну после Софьи и от ее родственников, пребывавших в Москве, могли сохраняться в казне и в XVI веке 508 . Намек на то, что в начале этого столетия оне были в ней, дает Максим грек , в предисловии к переведенной им Толковой псалтири говоря, что греческий оригинал – (рукопись) он получил от вел. князя. Но не следует увлекаться и предполагать, что греческих рукописей в казне великого князя Василия III и царя Ивана IV было много. Мы видели уже, что при переводе Максимом греком толкования на Деяния апостольские, в Москве не нашлось греческого оригинала продолжения сего толкования (с 14 главы), с которого можно было бы докончить перевод и Максиму греку пришлось переводить другое толкование на эти главы, неизвестно кем составленное. 509 – Если бы в казне царя Ивана IV было значительное количество греческих рукописей, то Курбский, так сильно заботившийся о переводах с греческого на русский язык творений отеческих и с большим трудом достававший печатные их издания, при переписке своей с Грозным не позабыл бы укольнуть его и этим, – пренебрежением к возможности обогащения русской письменности отеческими творениями. |
| В заключение остановимся еще на одной проблеме, связанной с приговором 1531 г. Уже Е. Е. Голубинский говорил о сравнительной мягкости соборных приговоров по делу Максима Грека , плохо согласующейся с тяжестью предъявленных ему политических обвинений/измена, шпионаж, натравливание Турции на Россию/. Подробно анализировавший ход процесса 1531 г. С. Н. Чернов также подчеркивал «его сравнительно мягкий для Максима Грека исход» и объяснял это тем, что в 1531 г. главной фигурой для организаторов суда был Вассиан Патрикеев, и само нагнетание тяжелейших политических обвинений против Максима Грека было «почти лишь средством к расправе, которую духовная власть готовилась совершить ... над Вассианом». В. С. Иконников считал, что участь Максима Грека в 1531 г. «была отягощена» лишением причастия, но и он подчеркивал, что в Твери Максим сразу же попал в гораздо лучшие условия, чем в Иосифо-Волоколамском монастыре 73 . Письмо митрополита Даниила от 24 мая 1525 г. доказывает, что Максим был лишен причастия еще собором 1525 г., поэтому стала еще очевиднее мягкость приговора 1531 г. по сравнению с тяжелейшими обвинениями, о которых на нем шла речь. Известно, правда, что после собора 1531 г. на Максима были надеты оковы, но они были почти сразу же сняты по ходатайству тверского владыки Акакия, под власть которого он был теперь передан. Отношение Акакия к Максиму Греку было прямо противоположно тем мучениям, которым его подвергали до 1531 г. в гнезде «презлых осифлян» – Иосифо-Волоколамском монастыре. Акакий весьма уважал большие познания Максима, прибегал к его помощи в богословских вопросах, оказывал ему знаки внимания. Как известно, в Твери Максим много и плодотворно работал, в его распоряжении постепенно оказались многие книги, писцы. Сейчас, когда мы точнее знаем, какой страшный режим заключения был определен ему собором 1525 г., контраст с периодом после 1531 г. еще значительнее. Вопреки возражениям И. И. Смирнова, теперь несомненно, что Е. Е. Голубинский был прав, когда подчеркивол, что приговор собора 1531 г. противоречит тяжести выдвинутых против Максима Грека политических обвинений. |
| Все, что уже известно читателю о трудах нашего героя в первые годы жизни в Москве, отнюдь не было его главным занятием, но скорее маргинальным, попутным по отношению к той задаче, которая стояла тогда перед ним — перевод произведений вероучительной литературы, относящихся не только к жанру гомилетики и экзегетики , но и к другим — агиографическому, энциклопедическому, эпистолярному. Он выполнял также правку уже существующих переводов, по преимуществу текстов богослужебного характера. Необходимость расширения фонда духовной литературы, осознанная и государственной, и церковной властью, была главной причиной приглашения переводчика из Ватопеда в 1516 году. Эта потребность ощущалась и обществом, по крайней мере самыми образованными и сознательными его представителями. Среди них был, вероятно, автор одного из сочинений, развивающих идею «Третьего Рима», но не сам Филофей Псковский, а его продолжатель, писавший в период 30–х — начала 40–х годов XVI века. В сочинении «Об обидах Церкви» он перетолковал первоначальный смысл идеи и писал о «Третьем Риме» — «новой Великой Русии» как о новообращенной и новопросвещенной стране, потому что в ней не проповедовали святые апостолы и она была поздно («после всех») « " просвещена " божественной благодатью и познанием истинного Бога» . Переводы Максима Грека служили делу духовного просвещения, выполняли просветительскую функцию, значительно расширили фонд учительной литературы, произведений агиографического жанра, канонического права, среди переводов были и тексты не сугубо церковного характера и даже, как выяснилось недавно, хронографического жанра. Он перевел толкования церковных писателей почти на все книги Нового Завета, а из Ветхого Завета — на Псалтырь, одну из самых распространенных книг ветхозаветного канона, использовавшуюся также и для обучения, книгу поэтическую, высокую. Труды Максима Грека приобрели большие масштабы. Самые большие по объему и те, потребность в которых ощущалась особенно остро, переписывались во многих экземплярах («списках»), их даже в наши дни можно найти во всех крупных собраниях отделов рукописей библиотек и архивов. Сотрудничество с ученым святогорским монахом было поручено самым образованным людям того времени, а один из них, уже знакомый нам старец Вассиан (Патрикеев), вероятно, выполнял организующие функции, руководил штатом писцов и других сотрудников. Деятельность этой «ученой дружины» (пользуясь выражением более позднего времени) сопоставима с трудами по созданию полного свода библейских книг Ветхого и Нового Завета, первого в истории славянской кириллической письменности, которые выполнялись в 90–е годы XV века группой опытных книжников и литераторов при дворе новгородского архиепископа Геннадия и привели к появлению Библии 1499 года. |
| профессор Александр Семёнович Архангельский (24.07.1854–24.04.1926) История русской литературы профессор Александр Семёнович Архангельский Писатель, литературовед, педагог, филолог, профессор истории русской литературы в Казанском университете, член-корреспондент Императорской академии наук. Биография Родился 12 (24) июля 1854 года Его отец Семён Кузьмич Архангельский — окончивший курс в Горыгорецком земледельческом институте преподаватель Пензенской семинарии, позже ставший священником. Первоначальное образование получил в Пензенском духовном училище и Пензенской духовной семинарии, из пятого класса которой поступил на историко-филологический факультет Казанского университета. По окончании университетского курса в 1876 году, он некоторое время состоял преподавателем русской словесности Симбирской гимназии, но 30 мая 1878 года был избран профессорским стипендиатом и после сдачи магистерского экзамена в 1879 году был командирован для занятий в Москву и Санкт-Петербург. В мае 1882 года за исследование «Нил Сорский и Вассиан Патрикеев, их литературные труды и идеи в древней Руси» (СПб., 1882) он получил в Казанском университете степень магистра русской словесности и был избран доцентом по кафедре русской словесности; 1 октября 1884 года возведён в звание экстраординарного профессора. Степень доктора истории русской литературы он получил в Санкт-Петербургском университете 28 мая 1890 года за работу «Творения отцов церкви в древнерусской письменности» и 26 ноября того же года был утверждён ординарным профессором. В 1894—1897 годах был в заграничной научной командировке. С 1907 года — заслуженный профессор. В мае 1908 года вышел в отставку из университета и с 1908 года состоял инспектором классов Санкт-Петербургского Елизаветинского института. А. С. Архангельский — действительный член Общества любителей российской словесности (с 20 ноября 1887); член-корреспондент Московского археологического общества (1888). С 1899 года был председателем Казанского общества любителей отечественной словесности. Также Архангельский принимал активное участие в создании Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона. Печатался в журнале А. А. Хованского «Филологические записки». Он был редактором Полного собрания сочинений Жуковского (СПб., 1902. Т. 1—12). Умер 24 апреля 1926 года в Москве; похоронен на Новодевичьем кладбище. |
| Излагается это в форме спора Актимона с Филоктимоном. В речах Актимона он описал жалкое положение монастырских крестьян, их скудость и нищету, платимые ими высокие росты и тяжкие оброки, и в параллель с этим роскошную жизнь самих монахов. Максим тому же вопросу посвятил произведения «Слово душеполезное, зъло внимающим ему» и «Повесть страшная о совершенном иноческом жительстве». В последней он выставляет в пример русским инокам картезианских монахов запада. Он доходит в ней даже до проклятия монахам-вотчинникам. Проклятия эти врагами Максима были отнесены к русским чудотворцам, которые владели селами (Знаменский). Все эти выступления очень повредили Максиму и отразились на его судьбе. Как упоминалось выше, Зиновий Отенский , близкий к Максиму, осудил эти его крайности. Ключевский, называя сочинение Вассиана «обличительными памфлетами», нередко яркими и правдивыми, пишет: «В нем говорит не одно негодование пустынника-нестяжателя, но часто и раздражение бывшего боярина из рода князей Патрикеевых против людей и учреждений, опустошавших боярское землевладение. Вассиан клонит свою речь к тем обвинениям, какие потом прямо высказал единомышленник его князь Курбский: любостяжательные монахи своим сельским хозяйничаньем разорили крестьянские земли, а внушениями о спасительности вкладов по душе сделали воинский чин, служилых землевладельцев хуже калик убогих. Сочинения Максима Грека против монастырского землевладения свободны от полемических излишеств». Видным сторонником владения монастырями был митрополит Даниил, ученик и преемник пр. Иосифа по игуменству, красноречивый проповедник и плодовитый писатель. Он оставил до 35 слов и посланий. Большая часть их вошла в состав двух сборников. Один из них содержит 16 слов против вольнодумства и нравственных нестроений общества. Другой – 12 посланий к частным лицам и монастырям нравоучительного содержания. Сборники эти представляют собою полную и живую картину тогдашних нравов и ряд выразительных обличений современных митр. Даниилу шатания умов и пороков. |
| Страсть к стяжанию лиц высшего духовенства часто приводила к печальным результатам: их наместники притесняли своим судом, их посещения были тягостью для самих же духовных; не получив требуемого подъезда, они налагали отлучения на свою паству; их насилия заставляли искать суда у патриарха. Их требования были до того тяжки, что летописцы отзывались о них, как об общественных бедствиях: «это все по нашим грехам», говорили они. (П. С. Р. лет. III, 80, 228; IV, 53, 209; Карамзин, V, 144; послание Г.Скрипицы, в Чт. Моск. Общ. ист. 1847 г, 6, 48). В житии Михаила Клопского читаем: «Бысть же нуже некоей належащи монастырю от архиепископа Евфимия первого, овогда насильствием среброимания, овогда монастырских коней отъятием», с обличением его (Памят. стар. литер. IV, 43). Высшая иерархия служила нередко примером подобных отношений. Они, говорит Максим, хвалили Бога «красногласными песнями», «шумом доброгласным светлошумных колоколов», «благоуханными мурами, иконами, великолепно украшенными златом и сребром и многоценными камнями»; но средства на украшение храмов шли от «неправедных и богомерзких лихв и хищения чужих имений» 1567 . Эти представители духовенства «светло и обильно напивались во вся дни, пребывали в смехе и пьянстве и всяческих веселиях», тешили себя гуслями и тимпанами, сурнами и постыдной болтовней воров», а сирот и вдовиц «бесщадно и безмилостивно расхищали». Те дары и вклады, которые назначались на церкви, для употребления на пользу бедных, они брали себе «в различные наслаждения душ, на украшение риз и светлые пиры». Они призывали на пиры богатых и удовлетворяли во всем своих родственников, а нищих и сирот, таявших и вне врат стоявших и горько плакавших от своей скудости, прежде обидевши горькими лайбами (ругательствами), отгоняли, кинув им кусок гнилого хлеба» 1568 . Сознание высоты духовного сана 1569 , не мешало лицам высшей духовной иерархии искать мирских благ и спускаться до обыкновенного сребролюбия 1570 . О другом лице Максим говорит: «Ты же, треокаянный, кровью убогих нещадно напивающийся, лихвами и всяким делом неправедным изобильно приготовляешь все тебе угодное, когда же пожелаешь во граде разъезжаешь на конях благородных со многими, одними, последующими, другими же напереди воплем и бичом разгоняющими встречающихся или стесняющих тебя, – угодное ли ты думаешь творить долгими молитвами и черным власяным образом Христу, любящему милость более жертвы и осуждающему всякого нищененавидца» 1571 ? «Такой, – замечает Максим, – как некий кровопийца зверь от сухих костей тщится сосать мозги, подобно роду псов и воронов» 1572 , и обеими руками нещадно истощает имения нищих в наслаждениях всяких своего сердца. |
|
|
