| В таком порядке собрания происходят тогда, когда на них бывают «мирские» (православные). Если «мирских» нет, то на собравшихся нисходит «радость свыше», и они «гуляют в духе» (пляшут). В бытность на молитвенном собрании новоизраилей в поселке Таловом (Бобровского уезда, Воронежской губернии), при станции того же имени Харьково-Балашевской железной дороги, я был очевидцем сектантского «гуляния в духе». Собрание происходило вечером 17 марта 1912 года. На собрании присутствовало более 30 человек. Во время пения веселых стихов сектанты начали плясать. Это был самый неистовый пляс. Носились словно в вихре, прыгая на пол-аршина от пола. Прыгали кругом, как в хороводе, поднимая вверх то одну руку, то другую. Пение становилось все чаще и чаще; прыганье также учащалось, наконец пение превратилось в выкрикиванье слов песни, сопровождавшееся сильным гиканьем прыгавших. Это гиканье напоминало собой гиканье в цыганских песнях. Прыгала не только молодежь, но и пожилые мужики и даже старухи. Прыганье возобновлялось три раза в течении собрания и продолжалось каждый раз ¾ часа. Наконец, прыгавшие устали и собрание окончилось. Такие же «гуляния» бывают на собраниях новоизраилей в хуторе Тугарева, Усть-Медведицкого округа, Донской области, в хуторе Вольном, Хоперского округа, той же области, и в некоторых селениях Коротоякского уезда, Воронежской губернии. В других новоизраильских собраниях, например, с. Угрицах, Уваровской волости, Ельнинского уезда, Смоленской губернии, и в с. Мшанке, Скопинского уезда, Рязанской губернии, бывает «трепетание плоти». На некоторых присутствующих сходит «дух»; они судорожно подергивают телом. Одни «трепещут» на средине собрания, другие стоя на местах. По мнению новоизраилей, это происходит согласно Писанию. Псалмопевец говорит: «работайте Господу со страхом и радуйтесь ему с трепетом». В некоторых новоизраильских общинах такие экстатические проявления не наблюдаются. По рассказам членов Таганрогской новоизраильской общины, у них на собраниях изредка бывали пророчества, сбывавшиеся с необыкновенной точностью. |
| Бесконечно благодарен за твое милое письмо. Скажу Фред(ериксу) про телеграммы, полученные тобою из Астрахани. Этот человек мне часто телеграфирует. Я помню, еще в те времена, когда был жив Столыпин, он посылал мне такие доброжелательные телеграммы. Он же не одобрял речи Шуваева и Григоровича в Думе. Вчера я был завален телеграммами, так как они не были запрещены; пришло огромное количество. Я еще не кончил отвечать. Кинематограф был крайне интересен вчера вечером. Мы, наконец, знаем, кто эта “таинственная рука”. Ее кузен и жених, поверишь ли? По этому случаю в театре царило большое возбуждение. 17 дек. все главнокомандующие приезжают сюда на военный совет, так как пора готовить наши планы на будущую весну. Надеюсь, что смогу на следующий день выехать домой! Будь уверена, моя любимая, что я буду знать, как ответить Трепову, когда он явится. По вечерам я пробегаю несколько глав твоей английской книги: это очень освежает мозг. Да благословит Бог тебя, родная, и девочек! Нежно целую вас всех и остаюсь нежно любящий тебя твой муженек Ники. Ц. Село. 8 декабря 1916 г. Солнышко мое любимое! Представляю себе, как у вас там холодно, – а здесь 5 градусов мороза, днем понижается до 3 градусов. Мы собираемся ехать в Новгород, как я тебе уже говорила. Мы сядем в поезд в субботу с ночи, выедем очень рано, в воскресенье утром будем на месте, пробудем там несколько часов, осмотрим церкви и, думается мне, несколько госпиталей, опять домой, проведя ночь в вагоне, а в понедельник утром прямо из вагона отправимся в лазарет, – таким образом мы не упустим дела. – Я пошлю за Ресиным и все ему скажу. Не помню, кто там губернатором, – на этот раз не стану делать из этого тайны, чтоб увидеть побольше народа. Но я всегда так робею без тебя, мой дорогой! – Мой милый, старый кн. Голицын (из комитета о наших военнопленных) в восторге от телеграмм из Астрахани и просил, чтоб они были всюду напечатаны. Другой кн. Голицын (Харьковский) выступил в Государственном совете, и совсем не хорошо, а моего поздравляли с этой речью. Он был вне себя и тоже находит, что таких людей следует лишать придворного мундира. Жаль, что ты не хочешь назначить сейчас Щегловитова. Он бы сразу тебе доложил об этом (если бы даже не смог остановить речей), и ты мог бы лишить их придворного звания, – сейчас никакая строгость не может быть достаточна. Балашев заслужил строгое порицание, – не будь снисходителен и слаб – прости меня, милый. – Горячее спасибо за твое милое письмо, мой дорогой, такая радость получать от тебя вести. |
| Такая отчаянная тревога (я спокойна – не могу этому поверить). Спасибо тебе за твое милое письмо. Приезжай немедленно – никто не посмеет ее тронуть или что-либо ей сделать, когда ты будешь здесь. Феликс последнее время часто ездил к Нему. Благословляю и целую. Солнышко. Ц. ставка. 17 декабря 1916 г. Мой возлюбленный ангел! Доклад Гурко окончился раньше обыкновенного, так что я пришел домой и сел писать. Эверт прибыл вчера, и я видел его за обедом. Он выглядит свежее и моложе, чем в апреле. Сегодня приезжают остальные. Беляев тоже появился из Румынии; он остается до конца наших заседаний, потом возвратится, чтобы доложить результаты Нандо и Сахарову, а после этого он желает принять участие в войне и командовать дивизией. Только что получил твое милое длинное письмо, за которое нежно благодарю. Когда я вернусь, мы вместе изучим все эти списки и решим все эти вопросы. О Балашеве я ничего не сказал старому Фред(ериксу) и об этом кн. Гол(ицыне) тоже, потому что не знаю, кто он и что сказал. Ведь я здесь газет не читаю. Как ты можешь думать, что генералы на военном совете станут обсуждать политические вопросы? Послушал бы я, как кто-нибудь из них затронул бы такую тему в моем присутствии! Я так счастлив, что вернусь домой и, может быть, пробуду хоть немножко в новом году. Один поцелуй Бэби утром и один вечером для меня далеко не достаточно – я изголодался по большем. Итак, это мое последнее письмо. Надеюсь, что ты будешь чувствовать себя крепче и лучше; соблюдай спокой. Да благословит тебя Бог, моя родная, Солнышко мое любимое! Нежно целую тебя и наших дорогих девочек. Неизменно твой старый муженек Ники. Завтра утром буду думать о тебе. Рекомендуем Самое популярное Библиотека св. отцов и церковных писателей Популярное: Сейчас в разделе 2624 чел. Всего просмотров 68 млн. Всего записей 2586 Подписка на рассылку поделиться: ©2024 Художественная литература к содержанию Входим... Куки не обнаружены, не ЛК Размер шрифта: A- 15 A+ Тёмная тема: Цвета Цвет фона: Цвет текста: Цвет ссылок: |
| Высочайшее соизволение последовало в день именин государя, 30 августа, вместе с высочайшей благодарностью. Между тем избранная для постройки дома комиссия немедленно приступила к делу и к зиме 1880 года дом, строившийся по проекту архитектора И. А. Аристархова, был уже вчерне готов. Дом имел размеры 14 сажен 2 аршина в длину и 7 сажен 1 1 / 2 аршина в ширину. Смета на постройку была составлена в 45,000 рублей. Имея в своем распоряжении только одну третью часть этой суммы, общество обратилось с воззванием о пожертвованиях. Пожертвования в тот год дали сумму свыше одиннадцати тысяч, из которых восемь были собраны в день решения о постройке дома, в том числе три тысячи в самом собрании, решавшем эту постройку. Члены совета употребляли со своей стороны разные экстраординарные средства для увеличения притока пожертвований. Они сами разносили домовладельцам особые воззвания о пожертвованиях на достройку дома и хлопоты их не оставались без результата. Самым крупным жертвователем явился Н. С. Долбежев, незадолго до своей смерти пожертвовавший 5,000 рублей-, Н. И. Алонкин и К. Я. Шестаков пожертвовали по 1,000 рублей; А. И. Колосовская и Платонова по 500, И. Н. Третьяков 300, И. А. Юсов 200, П. С. Бочагов и П. М. Кузьмичев по 150, А. Н. Балашев, Т. И. Варичев, В. А. Дедухов, А. А. Дурдин, Я. И. Иванов , Л. Кениг, И. А. Кислов, И. И. Копейкин, Т. Н. Крюков, Е. Е. Куканов, П. Ф. Кулебякин, К. С. Лабутин, И. Г. Левицкий-Роголя, А. И. Медведев, И. А. Муравлев, С. В. Одноушевский, И. Ф. Савельев, Е. П. Сивохин, один неизвестный и одно лицо, означившее себя инициалами Б. Е., – по 100 рублей. 176 рублей было собрано на блюдо при закладке фундамента и 177 рублей – при освящении дома, И. Д. Липин дал кирпича на 100 рублей. Работы по постройке дома были закончены к августу 1881 года, 10 числа в дом переехали некоторые жильцы, а к сентябрю и все квартиры были уже заняты. Дом был выстроен в три этажа, с таким расчетом, чтобы можно было отдавать его в наем под квартиры и доходом от квартир покрывать часть благотворительных расходов общества. |
| Государь любил свою Государыню больше своей жизни. Объясняю себе подобное поведение только тем, что все мысли Государя были поглощены войной. Помню, как в то время он несколько раз упоминал о будущих переменах конституционного характера. Повторяю, сердце и душа Государя были на войне; к внутренней политике, может быть, в то время он относился слишком легко. После каждого разговора он всегда повторял: «Выгоним немца, тогда примусь за внутренние дела!» Я знаю, что Государь все хотел дать, что требовали, но — после победоносного конца войны. «Почему, — говорил он много-много раз и в Ставке, и в Царском Селе, — не хотят понять, что нельзя проводить внутренние государственные реформы, пока враг на русской земле? Сперва надо выгнать врага!» Казалось, и Государыня находила, что в минуту войны не стоило заниматься «мелочами», как она выражалась, и обращать внимание на неприязнь и клевету. Помню, раз вечером она показала мне дерзкое письмо княгини Васильчиковой, но только сказала: «That is not at all clever, or well brought up on her part» и, смеясь, добавила: «at least she could have written on a proper piece of paper, as on writes to a Sovereign.» Письмо было написано на двух листочках, вырванных из блокнота. Но на этот раз Государь побелел от гнева. Сразу приказал вызвать графа Фредерикса. Это была одна из тех минут, когда было страшно к нему подойти. Третье подобное письмо, дерзкое и полное незаслуженных обид, написал ей один первый чин Двора, некто Балашев, чуть ли не на десяти страницах. Я помню, как у дорогой Государыни тряслись руки, пока она читала. Видя ее душевную скорбь, мне казалось невозможным, что те, кто наносил оскорбление Помазанникам Божиим, могут скрыться от Его карающей руки… И в сотый раз я спрашивала себя: что случилось с петроградским обществом? Заболели ли они все душевно или заразились какой-то эпидемией, свирепствующей в военное время? Трудно разобрать, но факт тот: все были в ненормальном, возбужденном состоянии. В начале декабря 1916 года Ее Величество, чтобы отдохнуть душою, поехала на день в Новгород с двумя Великими Княжнами и маленькой свитой, где посетила лазареты, монастыри и слушала обедню в Софийском соборе. Помню, что и об этой поездке кричали в Петрограде, но что именно, не помню. Бог знает: и это не понравилось! Но в Новгороде огромная толпа народа восторженно встречала ее. При звоне колоколов старинных церквей Государыня шествовала, окруженная любящим и ликующим населением, посещая святыни и больных и раненых воинов. До отъезда Государыня посетила Юрьевский и Десятинный монастыри. В последнем она зашла к старице Марии Михайловне, в ее крошечную келью, где в тяжелых веригах на железной кровати лежала много лет старушка. Когда Государыня вошла, старица протянула к ней свои высохшие руки и произнесла: «Вот идет мученица — Царица Александра!» Обняла ее и благословила. Слова эти глубоко запали мне в душу. Через несколько дней старица почила. Глава 11 |
| Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса. Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно-опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости. Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя. В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско. |
| — Господа! — сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно-человеческий и тронутый голос государя, который говорил: — Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать — время всего дороже… Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания. — Да, всего дороже… царское слово, — рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по-своему. Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой — голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил: — И жизнь и имущество возьми, ваше величество! Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание. Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его. На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали. ЧАСТЬ ВТОРАЯ I Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева. |
| Речь идет о французском переводе книги Бердяева «Судьба человека в современном мире. К пониманию нашей эпохи», вышедшем в свет в 1936 г. 318 Предположительно, Мария Георгиевна Балашева — деятельница РСХД. В дом Бердяевых она приходили не с братом, а с сыном Петей, о котором далее пишет Л. Ю. Бердяева. 319 Митрофан И. Базилевич — философ, родом из Киева, знакомый Бердяева с 1903 г., вместе с которым слушал лекции в Гейдельберге; близкий друг семьи Бердяевых; эмигрировал из России в 1922 г., в Париже работал в одном из иностранных посольств (предположительно — в немецком), где просматривал текущую французскую периодику. О наиболее интересных публикациях сообщал Бердяеву, снабжал его новыми книгами, участвовал в собраниях литературного объединения «Зеленая лампа», слушал лекции в РФА. 320 26 мая 1936 г. Бердяев прочитал последнюю в учебном году лекцию на тему «Типы духовной жизни. Духовность и свобода. Свобода и авторитет духовной жизни». 321 Ф. Мориак сотрудничал в отделе литературной критики литературно-политического еженедельника «Гренгуар», выходившего с 1928 г. по пятницам. 322 Брис Аристид Парэн (1897—1970) — французский писатель, философ, эссеист, специалист по русской и немецкой литературе, некоторое время сотрудничал в «Юманите», в 1925—1926 гг. возглавлял Культурную миссию Посольства Франции в Москве, где и женился на Н. Г. Челпановой. 323 Наталья Георгиевна Парэн (урожд. Челпанова; 1897—1958) — художница-график, выпускница ВХУТЕМАС, преподавала в одной из московских школ, после переезда во Францию иллюстрировала детские книги, создавала пейзажи и литографии окрестностей Парижа, в 1944 г. получила премию Французской Академии художеств. 324 Георгий Иванович Челпанов (1862—1936) — философ, психолог, преподаватель Киевского и Московского университетов, его лекции и домашние собрания посещал в студенческие годы Бердяев; в связи с кончиной Челпанова Бердяев написал некролог (см.: Путь. — 1936. — 50. — Март/апр. — С. 56—57). 325 Александр Георгиевич Челпанов (1895—1936) — филолог, переводчик, выпускник историко-филологического факультета Московского университета, преподавал латинский язык в школе, с 1920 по 1924 г. служил в Красной армии, затем стал научным сотрудником литературной секции Государственной академии художественных наук, в 1930-е гг. принимал участие в составлении русско-немецкого словаря, переводил с древнегреческого поэму Гесиода. 326 |
| СУДЬБЫ РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА Каков был общественный резонанс националистических и империа- листических идеологем? С одной стороны, можно говорить об их несомненных и значительных успехах в среде политической, экономической и культурной элиты России, особенно в период 1907 - 1917 гг. Всероссийский национальный союз (ВНС) (лидеры - П.Н. Балашев, В.А. Бобринский, В.В. Шульгин и др.) составлял вторую по численности депутатов фракцию в III и IV Государственных Думах, не чужды националистических настроений были и октябристы и даже прогрессисты с кадетами (не говоря уже о " правых " ). Националистическим может быть назван внутриполитический курс П.А. Столыпина в последние годы его премьерства (публицисты ВНС писали после его смерти, что он " открыто и ясно принял национальную программу и выполнял ее на деле " , что " общий фон всех государственных работ П.А. - национализм " (33)). Рябушинские и Коноваловы финансировали национал-либеральную газету " Утро России " . Национальная идея в разных ее вариациях становится главенствующей в сознании многих " властителей дум " - философов, художников, поэтов... В 1911 г. Андрей Белый в письмах Александру Блоку патетически восклицает: " Гибель подстерегает каждого из нас ежеминутно всякими неожиданностями, но подстерегает нас гибель, как русских, ибо русские...среди интеллигенции...все наперечет, все друг друга знают, и все...кому не след знать...о нас знают. Но наплевать. Даже и смерть...на поле Куликовом...ясная смерть. мы - русские, а Русь - на гребне мировых событий. в великом деле собирания Руси многие встретятся: инок, солдат, чиновник, революционер, скажут, сняв шапки: " За Русь, за Сичь, за козачество, за всех христиан, какие ни есть на свете " ... " (34) Молодой критик-футурист Н.Н. Пунин записывает в дневнике 18 сентября 1916 г.: " Должны ли мы воевать? Да, должны. Мы обязаны воевать во имя своей национальной жизни, во имя своих прав на будущее. Мы существуем, подобно колоссу, на чьи плечи Европа еще положит великие бремена; мы существуем от Померании до Сахалина, мы варвары - великое море огня. Мы должны воевать, бить и гнать Германию, оспаривать у Германии и только у Германии права на престол, нация, которая не имеет прошлого, должна иметь свое будущее. Но не во имя рыхлых идеалов истощенной Франции и не ради лицемерных добродетелей Англии - этой неизменной синечулочницы - мы льем орудия. Попранные права Бельгии, Сербии, что нам за дело до всех попранных прав - во имя своей жизни, во имя своего высокого господства, ради великой футуристической России " чемодан " в Померанию, шрапнелью покроем кенигсбергские форты... " (35) Подобных цитат можно было бы привести еще очень много... |
| Свидание с Кавказом, на котором мы с Наташей провели первые месяцы нашей жизни, было для нас величайшею радостью. Ни на минуту не покидавшее нас чувство, что нашему блаженству врачебною комиссией в Пятигорске может быть ежедневно положен конец, лишь усугубляло смысл и счастье каждой переживаемой минуты и делало нас особо восприимчивыми к тихим радостям будничной жизни, которая здесь, где мы в деловом порядке не соприкасались с ее неприятными сторонами, казалась нам не тылом, а тем блаженным мирным миром, глубину и очарование которого мы раньше никогда не испытывали с такою силою. Во время наших прогулок по парку и поездок в горы мы робко, как бы не сглазить, беседовали с Наташей о будущем, почти без слов договариваясь о том, что после войны начнем новую, углубленную жизнь, в которой будем по–новому внимательны не только друг к другу, но и ко всем людям. О таком же преображении жизни мечтали тогда и солдаты. В записках сестры милосердия Софии Федорченко встречаются замечательные солдатские слова: «запиши ты твердо слово: наша жизнь такая теперь, что век ее помнить надо. Коли ты эту жизнь нашу теперешнюю проспишь, так значит нас и трубе при Страшном суде не разбудить будет. Не только что помнить, а и век по новой по науке жить надо до смерти». После шестинедельного лечения в Ессентуках комиссия почла меня выздоровевшим; мы вернулись в Москву, а через неделю я отправился на фронт. То, что я возвращался не под Ригу, где у нас были только неудачи, а в Галицию, было для меня особенно радостно. Хотя товарищи батарейцы мне намекали и писали, что дух фронта уже не тот, я этому как–то не верил. Разочарование мое по приезде в действующую армию было потому весьма велико. По пути из Подгаиц в Завалув, где стоял штаб нашей дивизии, я неожиданно встретил фейерверкера своей батареи, которому обрадовался, как родному, и которого сразу же засыпал тысячью вопросов. Ответы Бабушкина, как и весь тон его, были печальны: последние бои дорого обошлись бригаде: убит Шидловский и вторично ранен Вериго. «Солдат, — рассказывал Бабушкин, — ужас сколько полегло, в особенности в пехоте». Не легче сведений о потерях легли на душу известия о всевозможных переменах в бригаде. Оказалось, что оба дивизионера новые, что Владимир Балашевский, которого мне особенно не терпелось увидеть, в Петербурге на курсах Генерального штаба, откуда вряд ли вернется в батарею, что командир, как слышно, тоже уходить собирается. |
|
|
