| Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора. — У каждой страны свои нравы, — сказал он. — Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, — сказал Наполеон. — Прошу извинения у вашего величества, — сказал Балашев, — кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей. Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно. По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», — говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [ как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву , ] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях. После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подле себя Балашеву. Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой. |
| Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое-то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман. Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос. — Я желаю мира не менее императора Александра, — начал он. — Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? — сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой. — Отступления войск за Неман, государь, — сказал Балашев. — За Неман? — повторил Наполеон. — Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман — только за Неман? — повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева. Балашев почтительно наклонил голову. Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Померании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате. — Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры. Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [ Дрожание моей левой икры есть великий признак , ] — говорил он впоследствии. |
| Записка министра юстиции графа Палена. Успехи революционной пропаганды в России (1875 г.)//Былое. 1907. 9. С. 269. Записка министра юстиции графа Палена. Успехи революционной пропаганды в России (1875 г.)//Былое. 1907. 9. С. 269. Записка министра юстиции графа Палена. Успехи революционной пропаганды в России (1875 г.)//Былое. 1907. 9. С. 275-276. Победоносцев К.П. Об университетском преподавании/Победоносцев К.П. Сочинения. СПб.: Наука, 1996. С. 169. Шварц А.Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М.: Греко-латин. каб. Ю.А. Шичалина, 1994. С. 82–83. Георгиевский А.И. Краткий исторический очерк правительственных мер против студенческих беспорядков. СПб.: Типография В.С. Балашева, 1890. С. 1. Георгиевский А.И. Краткий исторический очерк правительственных мер против студенческих беспорядков. СПб.: Типография В.С. Балашева, 1890. С. 1. Георгиевский А.И. Краткий исторический очерк правительственных мер против студенческих беспорядков. СПб.: Типография В.С. Балашева, 1890. С. 2. Георгиевский А.И. Краткий исторический очерк правительственных мер против студенческих беспорядков. СПб.: Типография В.С. Балашева, 1890. С. 2. Георгиевский А.И. Краткий исторический очерк правительственных мер против студенческих беспорядков. СПб.: Типография В.С. Балашева, 1890. С. 4-5. Б ердяев Н. А. Философская истина и интеллигентская правда//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 4-е издание. М.: Типо-литография тов. И.Н. Кушнарев и К. 1909. С. 11. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 4-е издание. М.: Типо-литография тов. И.Н. Кушнарев и К. 1909. С. 32-33 Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 4-е издание. М.: Типо-литография тов. И.Н. Кушнарев и К. 1909. С. 43. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 4-е издание. М.: Типо-литография тов. И.Н. Кушнарев и К. 1909. С. 44. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. 4-е издание. М.: Типо-литография тов. И.Н. Кушнарев и К. 1909. С. 43-44. |
| А ежели б тех иноверных он поп к восприемничеству допустить не позволил, а приказал ему Михайлу представить правоверных, то б он Балашев без всякаго прекословия таковых правоверных восприемников и представил. А вышеявленной поп Аникита по допросу онго Балашева показал: онаго де Балашева рождшимся детям ево в прошлом 1743 в июле месяце младенцу Петру, в 1744 годе же младенцу Марии, восприемники и восприемницы оные ли биронова жена и дети их или другие православные были и ежели биронова жена с сыном было то и при них из правоверных другия восприемники тогда были ли и кто именно, того он поп за многопришим временем сказать не упомнит и того де ради о том в прежнем своем допросе за тем безпамятством и не показал. А повзятий во оное ярославское духовное правление от всех града Ярославля священно и церковнослужителей известия (означилось что) в некоторых церквах при крещении младенцев восприемниками иноверные хоша и были, но обще с правоверными, а не одни. И того ради его архипастырство разсуждая, что по выше показанному поп Аникита сказался виноватым потому что при трех крещениях допустил быти восприемники одних иноверных без правоверных, чего было ему делати весьма не надлежало и хоша он вьправляется, то ему допустить тех иноверных в восприемники велел вышеобявленный Михайло Балашев а оной Балашев в допросе своем от того отрекся и подлежало б им в том дать очныя ставки, однако ж хотя б он Балашев ему о том допущении и приказывал, то б ему не должно его в том слушаться для того что он Балашев ему попу не командир и о том бы его принуждении належало б ему попу его архипастырству объявить, а он как видно не токмо Балашеву не говорил, что ежели допустить их церкве святей будет противно, но знатно и бездельно своей корысти в том желание имел. Того ради учиненным на том докладе за своеручным своим архипастырским подписанием определением за такую его противность от той церкви ево попа его преосвященство отрешил и повелел в ярославском проявлении наказании ево попа Аникиту цепками с прочитанием 50 псалма при собрании прочих священно и церковно (служителей), и после того имети ему служение в Ярославле с кресца, благословил и изобрати к той церкве на место его во священника достойнаго и во чтении искуснаго человека и о представлении ево ево архипастырству объявить Маэору Петру Лакостову, дабы впредь нигде иновериныя без правоварных в восприемники допущаемы не были о том публиковать от консистории его преосвященства по всем епархии его преосвященства церквам указами и во исполнение онаго его преосвященства повеления в реченной консистории определено: о показанном исполнении в помянутую его преосвященства духовную консисторию сообщить ведение, а в ярославское духовное правление послать (и послан) указ, а маэору Петру Лакостеву оное его преосвященства повеление объявить (и объявлено) в реченной канторе с подпискою. |
| — Где же ваш пакет? — сказал он. — Donnez-le moi, ije l " enverrai a l " Empereur. [ Дайте мне его, я пошлю императору . ] Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору. — Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, — сказал Даву, — вы должны делать то, что вам говорят. И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным. Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись. — Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, — сказал Балашев. — Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал-адъютанта его величества… Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие. — Вам будет оказано должное, — сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая. Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение. Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках. На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро. После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад. На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции. |
| VII После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов: «Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его — оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора. На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это. Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками. За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью. — Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [ святая? ] Сколько церквей в Moscou? — спрашивал он. И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал: — К чему такая бездна церквей? — Русские очень набожны, — отвечал Балашев. — Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, — сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения. |
| (подписал) Александр» . ] IV 13-го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону. Выехав в ночь с 13-го на 14-е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми. Французский гусарский унтер-офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге. Унтер-офицер, нахмурившись и проворчав какое-то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер-офицер послал солдата к офицеру. Не обращая на Балашева внимания, унтер-офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала. Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное — непочтительное отношение к себе грубой силы. Солнце только начинало подниматься из-за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки. Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга. |
| " Сегодня знаменательный для нас день, - писал он об открытии 1 Думы, - вся Россия ждет своего нравственного освобождения, своих прав, которые завоевали для нее благороднейшие сыны ее. В продолжение ста лет уже истинные русские герои несли свои пылкие головы на алтарь отечества; казалось, ничем не пробить невежественной брани Держиморды, который, наподобие свиньи, величался своими грабительскими, разбойничьими привилегиями, окружая их ореолом свыше, втирая очки глупцам, рабам и приживалкам с потерянною совестью. Держиморды верили только в непоколебимость своего престижа... " (19) Таков был этот " великий сын Русской земли " ! " Катастрофа " 16 января 1913 г. в Третьяковскую галерею пришел человек. Постоял около " Боярыни Морозовой " Сурикова, затем решительно повернулся, подошел к картине Репина " Иван Грозный и сын Его Иван " , постоял и, молниеносно выхватив сапожный нож, нанес по полотну три удара. Он буквально исполосовал центр картины. Вязавшие его смотрители слышали его бормотание: " Кровь! К чему кровь! Долой кровь! " По другим свидетельствам: " Довольно крови! Довольно крови! " Напавший на картину оказался старообрядцем, причем иконописцем, сыном крупного мебельного фабриканта. Звали его Абрам Абрамович Балашов. Газеты сообщали: " 16 января, в 12 часу дня, в Третьяковской галерее, по Лаврушинскому переулку, имел место следующий небывалый случай: была изрезана известная картина Репина - " Убийство Иоанном Грозным своего сына " . В это время среди прочих посетителей в художественную картинную Третьяковскую галерею пришел прилично одетый молодой человек. Это был московский домовладелец Абрам Абрамов Балашев, 29 лет, проживающий в своем доме, по Кладбищенскому проезду, по профессии - иконописец. Бегло просмотрев некоторые картины, Балашев вошел в ту комнату, где была картина Репина. Выхватив нож, Балашев внезапно бросился к картине и принялся наносить удары. Всего нанесено три удара, причем от каждого удара полотно оказалось разрезанным на 8 вершков. Всего в полотне испорчено 24 вершка. Порча причинена в главных местах картины, - прорезаны лица. Балашев был задержан, освидетельствован врачами, признан сумасшедшим и помещен в центральный приемный покой для душевнобольных. На публику бывшую очевидицей такого дикого поступка Балашева, порча картины Репина произвела удручающее впечатление " (20). |
| — Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет… — Напротив, ваше величество, — сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, — войска горят желанием… — Я все знаю, — перебил его Наполеон, — я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, — сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, — даю вам ma parole d " honneur que j " ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [ честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы . ] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы — их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого — Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. — Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку. На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что-то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда. |
| Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [ королевское звание имеет свои обязанности: ] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его: — Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? — сказал он неожиданно с добродушно-глупой улыбкой. Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон. — Eh, mon cher general, — опять перебил его Мюрат, — je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s " arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [ Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее . ] — сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: — Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [ Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству , ] — и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его. Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву. |
|
|
