| – Клянусь… Господи, Господи… клянусь умереть за свободу… Хотел еще что-то сказать: – Россия Матерь… Всех Скорбящих Матерь!.. – начал и не кончил, заплакал, перекрестился, поцеловал образ и передал его Иванову. Образ переходил из рук в руки, и все клялись. Многие приготовили клятвы, но в последнюю минуту забыли их; так же, как Бестужев, начинали и не кончали, бормотали невнятно, косноязычно. – Клянусь любить отечество паче всего! – Клянусь вспомоществовать вам, друзья мои, от этой святой для меня минуты! – Клянусь быть всегда добродетельным! – пролепетал Саша с рыданием. – Клянусь, свобода или смерть! – сказал Кузьмин, и по лицу его видно было, что как он сказал, так и будет. А когда очередь дошла до Борисова, что-то промелькнуло в лице его, что напомнило Голицыну разговор их в Васильковской пасеке: «скажешь – и все пропадет». Не крестясь и не целуя образа, он передал его соседу, взял со стола обнаженную шпагу, поцеловал ее и произнес клятву Славян: – Клянусь посвятить последний вздох свободе! Если же нарушу клятву, то оружие сие да обратится острием в сердце мое! – Сохрани, спаси, помилуй, Матерь Пречистая! – повторил Голицын слова умирающей Софьи. – Да будет един Царь на небеси и на земли – Иисус Христос! – проговорил Сергей Муравьев слова «Катехизиса». Клятвы смешивали с возгласами: – Да здравствует конституция! – Да здравствует республика! – Да погибнет различие сословий! – Да погибнет тиран! И все эти возгласы кончались одним: – Умереть, умереть за свободу! – Зачем умирать? – воскликнул Бестужев, забыв, что только что сам клялся умереть. – Отечество всегда признательно: оно щедро награждает верных сынов своих. Вы еще молоды; наградою вашею будет не смерть, а счастье и слава… – Не надо! Не надо! – Говоря о наградах, вы оскорбляете нас! – Не для наград, не для славы хотим освободить Россию! – Сражаться до последней капли крови – вот наша награда! И обнимались, целовались, плакали. – Скоро будем счастливы! Скоро будем счастливы! – бредил Саша. Такая радость была в душе Голицына, как будто все уже исполнилось – исполнилось пророчество: |
| Граф благодарил детей и меня, полюбопытствовал чтением некоторых и, оставляя училище, не признал действительными опасений экономии за целость сада. Это был случай тем более благоприятный, что граф, на другой день утром уехал заграницу. Граф своим посещением, так сказать, санкционировал как это, так и другие училища; на посещение это я всегда мог сослаться, как на доказательство сочувствия графа делу народного образования. Такая благоразумная, спокойная и успешная деятельность молодого белоцерковского священника Б. Г. Лебединцева сопровождалась самыми богатыми и плодотворными последствиями для дела народного образования не только в окружающей местности и киевской епархии, но и во всем обширном юго-западном крае России. После устройства четырех народных церковно-приходских школ в м. Белой Церкви не стоило уже больших усилий открывать школы во всех приходах обширного белоцерковского имения; оставалось только священникам ходатайствовать на общество крестьян, внешние препятствия были ослаблены; впрочем, и сами крестьяне охотно не чуждались грамотности, слыша об успехах народного обучения в м. Белой Церкви, куда нередко они приезжали как по экономическим, так и по торговым делам. В непосредственной и, без сомнения, причинной связи с устройством белоцерковских церковно-приходских шкод стояло последовавшее в том же году открытие около 100 церковно-приходских школ священниками киевской епархии и затем открытие таких же школ во всем юго-западном крае России. В эту связь их поставили распоряжения высокопреосвященного митрополита Исидора, киевского генерал губернатора князя И. И. Васильчикова и варшавского архиепископа Арсения, впоследствии киевского митрополита. Митрополит Исидор, получивший в декабре 1859 года донесение об открытии первых 3 школ в м. Белой Церкви, приказал истребовать от всех благочинных киевской епархии сведения об исполнении данного им в июле предложения касательно содействия духовенства народному образованию. Генерал-губернатор кн. Васильчиков, в свою очередь, вследствие донесения васильковского исправника об успехах народного образования в м. Белой Церкви, препроводил при отношении к преосвященному Антонию (Амфитеатрову) , епископу чигиринскому для передачи священнику П. Г. Лебединцеву 100 рублей сереб. из суммы, Высочайше предоставленной в его распоряжение для награждения лиц, отличающихся в крае полезною деятельностью, и вместе с тем об открытии 4 школ в м. Белой Церкви местным священником уведомил преосвещенных архиепископов: варшавского, управлявшего и волынской епархией, и каменец-подольского. Архиепископ Арсений тогда же печатными циркулярами по всем церквам волынской епархии, дав знать духовенству о сообщении князя Васильчикова, выразил желание, чтобы такое же усердие к народному образованию было оказано и в каждом приходе волынской епархии. Такова была народно-просветительская деятельность П. Г. Лебединцева во время служения в м. Белой Церкви. |
| Известная русская певица, исполнительница народных песен Надежда Плевицкая, ставшая в годы Первой мировой войны сестрой милосердия и оказавшаяся в том же полку, что и отец Евтихий, оставила о нем следующие воспоминания: «В околотке, куда я пришла, врачи выбивались из сил, и руки их были в крови. Не было времени мыть. Полковой священник, седой иеромонах, медленно и с удивительным спокойствием резал марлю для бинтов. — А ты откуда тут взялся? — обратился он ко мне. — И не разберешь, не то ты солдат, не то ты сестра? Это хорошо, что ты пришла. Ты быстрее меня режешь марлю. И среди крови и стонов иеромонах спокойно стал рассказывать мне, откуда он родом, какой обители и как ему трудно было в походе привыкать к скоромному. Мне показалось, что он умышленно завел такой неподходящий разговор. " А может, он придурковатый? " — мелькнуло у меня, но, встретив взгляд иеромонаха, я поняла, что лучисто-синие глаза его таят мудрость. Руки мои уже не дрожали и уверенно резали марлю, спокойствие передалось от монаха и мне». 9/22 июля 1915 года полк, в котором служил отец Евтихий, оказался в окружении. Видя замешательство в рядах бойцов, которых косил огонь противника, священник повторил подвиг героя Отечественной войны 1812 года о. Василия Васильковского и героя бою под Тюренченом (1904) о. Стефана Щербаковского . Встав во весь рост, он с высоко поднятым крестом повел полк на прорыв. Вражеская пуля сразила мужественного пастыря при подходе к деревне Можейканы. Популярная петроградская газета «Новое время» так сообщала своим читателям об этом подвиге: «Маленький, с большой седой бородой, с лицом детской доброты и веры отец Евтихий вышел с ротами из опушки леса, держа крест над головой, прошел под ожесточенным огнем неприятельской цепи и пошел далее. А за ним вперед побежали другие. Пуля противника ранила батюшку в плечо. Его тут же перевязали, и он опять пошел вперед, пока не упал навзничь...» . А журнал «Огонек» сообщал следующие подробности об этом бое и подвиге священника: «Смертью своей запечатлел о.Евтихий подвиг беззаветного мужества в день 9 июля. |
| «...У входа в село партизанский отряд встречен был священником в полном облачении; тут же приготовлен был аналой и святая вода в серебряном сосуде. Сотни выстроились покоем вокруг выбранного для службы места; раздалась команда: «На молитву, кивера долой!» Замахали в воздухе руки воинов, осенявших себя крестным знамением, и послышалось близко всем знакомое сельское пение священника с дьячком: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины. Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша». Усердно молилось православное воинство об изгнании врага и супостата; провозглашено было «многая лета» императору Александру Павловичу; помянуты были «вечным покоем» на брани живот свой, за Беру, Царя и Отечество, положившие и затем, после «многая лета» христолюбивому воинству, таковое окроплено было святою водою обходившим шеренги священником, отцом Николаем. Давыдов первым приложился к кресту, не слезая с коня, а за ним и все офицеры...». В сражениях при Малоярославце и Витебске отличился свя енник 19-го Егерского полка Василий Васильковский. Как писал генерал Лихачев, с самого начала боя шел в атаку впереди всего полка, «по искреннему усердию», с крестом в руках, осеняя им идущих вслед ему воинов. Он ободрял их словом и личным своим примером: не кланялся пулям, шел достойно, без суетливой поспешности, в полный рост, представляя собой прекрасную мишень для вражеских стрелков. И те истово по нему палили. Но храбрые пребывают всегда под незримым покровительством пока ни одна пуля не задела отца Василия. Хотя вокруг все падали и падали воины. Бой был жесток, и вражеские залпы выкашивали целые шеренги: французы раз за разом ужесточали артиллерийский и ружейный огонь. Кругом слышались клики победы и отчаяния, стоны раненых, прощания умирающих. И отец Василий успевал повсюду. Добрым, искренним, горячим словом поощрял и воодушевлял идущих в атаку, утешал раненых, отпевал умирающих и убитых. Именно в момент напутствия отходящих в мир иной страдальцев и был ранен в этом бою впервые осколком ядра в левую щеку. Отерев с лица кровь, не обращая внимания на рану, отец Василий продолжал свои пастырские труды. Он по-прежнему находился в самой гуще боя, вновь и вновь повторял боевым сотоварищам и побратимам, что осеняемые Святым Крестом они сломят не могут не сломить колонны жестокого и напористого неприятеля. |
| Он был не столько радикальнее, сколько рациональнее своих товарищей по несчастью. И потому не благодушествовал: действовать так действовать; замышлять переворот — так отдавая себе отчет во всем. И в том, что напрасно упование на «легализацию» заговора, на потенциальный союз с государем; и в том, что за пересоздание русской истории придется платить самую страшную цену; и в том, что власть, однажды взяв, необходимо будет удержать, — стало быть, муравьевским прекраснодушием («гражданство есть право участвовать в общественном управлении… чины и классы уничтожаются… остаются лишь звания Русского и Гражданина…») не обойдешься. И одним лишь цареубийством — тоже не ограничишься. Пестелев план переделки России оформится позже. Но и в 1821-м москвичам было ясно, чего от Пестеля ожидать. Оттирая Павла Ивановича от руководства организацией, они подсознательно защищали свои иллюзии, не менее тайные, чем сами общества, от его последовательности, помноженной на сердечный холод и умственную страсть. Год 1822. Киев. Спустя год после Московского съезда открывается Первый съезд Южного общества. Южане теперь ежегодно будут съезжаться в Киев на контрактовые ярмарки, чтобы в отличие от конституционно-монархических северян с самого начала вести дело к установлению Республики. Директорами избраны Пестель, Юшневский, позже — скорее формально — Северный Правитель Никита Муравьев; еще позже — руководитель Васильковской управы Сергей Муравьев-Апостол. А в то самое время, когда русский царь искал пружину всеевропейского заговора, ограничиваясь в России слежкой (в 20-м создана военная полиция при штабе Гвардейского корпуса), удалением опасных офицеров (Ермолова — проконсулом Кавказа), задержкой званий, в самом крайнем случае — арестом, при его собственном дворе вызревал заговор, построенный на идее заговора. Две придворные партии, голицынская и аракчеевская, слишком долго совершавшие совместные пируэты в дворцовом вакууме, все более надоедали друг другу. Первые были, условно говоря, юго-западниками; барочное малороссийское влияние слишком заметно в их пристрастиях и ориентациях. Вторые — еще более условно — были суровыми северянами, считали голицынцев образованными гордецами — за то, что они знались с иностранщиной и заводили государя в такие дали, где неначитанным, но верным престолу вельможам делать было нечего. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 110 голосов: 4.2 из 5) Крик среди ночи Был, должно быть, тот поздний час, когда все вокруг мертвеет от вязкого мрака и тишины. Даже вода в ржавых трубах иссякала среди ночи и переставала равномерно капать из крана в чугунную кухонную раковину. В такие онемелые ночи часто снятся запутанные сны. От них потом долго саднит на сердце. Кто-то долго будил меня, но я никак не мог проснуться. Вернее, я не хотел просыпаться и мучительно ловил в вязкой путанице сознания угасающую полоску зари. Внезапно сквозь эту тугую борьбу со сном прорвалось рыдание. Я открыл глаза, быстро поднялся на кровати и увидел маму. Она сидела у меня в ногах. Волосы ее седыми прядями падали на лицо. Она держалась за спинку кровати и плакала глухо и судорожно. – Что? – спросил я шепотом. – Что случилось? – Тише, – сказала мама, глотая слезы. – Ты разбудишь Галю. – Но что же случилось? Говори. – Я не знаю, – растерянно ответила мама, и у нее задрожала голова. Мне показалось, что мама сходит с ума. – Я не знаю, что случилось, но, должно быть, что-нибудь ужасное. Встань и послушай. Выйди на балкон. Я ощупью добрался до балкона. Дверь его была распахнута настежь. Я вышел, прислушался и похолодел, – издалека, со стороны Васильковской улицы, катился по ночному городу, приближаясь к нашему дому, многоголосый вопль ужаса, вопль смерти великого множества людей. Отдельных голосов нельзя было разобрать. – Что это? – спросил я в темноту, ни к кому не обращаясь. – Погром, – неожиданно ответила за моей спиной Амалия. Зубы ее стучали. Она, видимо, не могла больше сдерживаться, и у нее вот-вот мог начаться истерический припадок. Я снова прислушался. Слышен был один только крик, но никаких других признаков погрома больше не было – ни выстрелов, ни звона разбитых стекол, ни зарева над домами, – ничего, что сопутствовало погрому. После страшных гайдамацких погромов некоторое время было тихо. Тихо было вначале и при деникинцах. Евреев они пока что не трогали. Изредка, но и то подальше от людных улиц, юнкера с накокаиненными глазами, гарцуя на конях, пели свою любимую песенку: |
| Если, с одной стороны, он возвысил наши души, припомнивши нам священные обязанности нашей спасительной религии, то с другой – мы бы желали, чтобы настоящий акт признательности дворянского сословия был вознаграждением трудов и пастырского сердца его. Подписали уездные предводители: киевский Шимановский, радомысльский Глембоцкий, васильковский Проскура, сквирский Рыльский, махновский Абрамович, исправляющий должность липовецкого, подкоморий таращанского и липовецкого уездов Ипполит Рогозинский, таращанский Флориан Езерский, уманский Ян Марковский, звенигородский Росцишевский, богуславский Ячевский, чигиринский Данилов. 20 октября 1823 г. Киев. Настоящий акт уездных предводителей дворянства представлен в подлиннике преосвященному Евгению графом Олизаром от 20 октября 1823 г. за 359-м при следующем адресе: Высокопреосвященнейшему Евгению, митрополиту Киевскому и Галицкому, члену Святейшего синода, архимандриту Киево-Печерской Лавры и разных орденов кавалеру от дворянскаго предводителя Киевской губернии. Представляя вашему высокопреосвященству в подлиннике отзыв гг. уездных предводителей дворянства, доставленный ко мне от имени всех помещиков и дворян, считаю себя счастливейшим, что при исполнении обязанностей моей должности, я уполномочен дворянством заявить вам нашу всеобщую признательность и уважение; а присовокупляя к просьбе всх помщиков и личную свою просьбу, с крайним нетерпением буду ожидать исполнения оной. Дворянский губернский предводитель граф Олизар. Графу Олизару, а в лице его и всем дворянам, преосвященный Евгений ответил следующим письмом: Милостивый государь, граф Густав Филиппоич! Почтенное отношеие вашего сиятельства от 20 октября имел я честь получить 21 числа с чувством искреннейшей благодарности вашему сиятельству и всему почтенному Киевскому дворянству за благорасположительное ко мне внимание, изъясненное в сообщенном мне от вас письменном их акте. Посему покорнейше прошу ваше сиятельство объявить им и мою чувствительнешую признательность; а во удовлетворение их желаний при сем препровождая список моего поучения 17 , говоренного 19 октября в Киево-Софийвском кафедральном соборе, имею честь быть пр. и проч. Евгений митрополит Киевский и Галицкий 1 Перечислим более замечательные из его предложений и инструкций: 21 февраля 1823 г. он издал предложение касательно отлучек членов консистории и духовных правлений, настоятелей и настоятельниц монастырей, благочинных, депутатов и всех священнослужителей. 28 марта 1827 года это предложение было повторено с присовокуплением изложенных обязанностей священнослужителей по отношению к сиротам их предместников; 27 июля 1823 г. – о порядке встречи Государя Императора в Киеве и других городах и селах Киевской губернии, а 1828 г – о порядке встречи Государыни Александры Фёдоровны; |
| И тем более эти муравьевские чиновники должны были искать сближения с духовенством, что сего требовал от них Муравьев. Так, в своем циркуляре от 15 марта 1864 года мировым посредникам он, указывая на то, что некоторые из них, стоя на высоте своего призвания, сблизились с крестьянским населением, дело коего приняли близко к сердцу, в тоже время требовал от них, чтобы они действовали в согласии с достойными представителями православного духовенства, которое долгое время оставалось единственным руководителем народа и с полным правом может рассчитывать на содействие и уважение к себе военных и других начальств, тем более, что предстоящее всем им дело в здешнем крае может только потерпеть от разрозненности взглядов или расчетов мелкого самолюбия. И это сближение между духовенством и чиновниками, во время управления краем Муравьева, доходило в некоторых местах до того, что, например, священник Васильковской церкви Сосновский в 1864 году дозволил участковому заседателю, штабс-капитану Крамарову, надеть стихарь и говорить проповедь народу с церковной кафедры. Впрочем, непризванный проповедник поплатился за это в 1869 году тем, что был уволен Потаповым от должности, а священнику сделано было пр. Игнатием надлежащее внушение. При Кауфмане, действовавшем в духе Муравьева, надлежащее отношение между духовенством и чиновниками еще поддерживалось, хотя уже замечались признаки непрочности сближения между ними, которое было скорее наружным, вынужденным. Это можно заключать, например, из того отзыва, который сделал о взаимных отношениях между духовенством и муравьевскими чиновниками в 1869 году Волковысский благочинный Куцевич в своем рапорте на имя архиепископа Макария, где он жаловался на этих чиновников за то, что «они поселили разлад между духовенством и прихожанами, тогда как прежде между ними (якобы) существовали самые лучшие отношения, и священник для народа был верным советником, наставником, защитником и под час судьей его порочной жизни». 211 «За прибытием в наш край, писал сей благочинный, не видя того у нас, что видели на своей родине, считая страшными и предосудительными некоторые обычаи, веками установившиеся, эти чиновники стали заподозревать наше усердие и любовь к православной церкви, укоряли нас в равнодушии и холодности в выполнении нашего долга и возводили на нас тяжелое обвинение в неверности правительству и подчас не таили и пред народом таких ужасных и несправедливых мыслей». |
| 10 марта 1723 года дан указ, чтобы на Васильковской заставе, близ Киева, осматривать и арестовывать купцов с этими товарами; кроме того, к товарам, недозволенным к отпуску за границу, причислены овечья шерсть, пеньковые веревки, узкие холсты, овчины и хлеб, а из-за границы запрещалось ввозить игральные карты, коломенки, полуколоменки, полотна ниже рубля за аршин и стамед. В самой Малороссии начал тогда производиться табак, составлявший предмет вывоза в великорусские области и доставлявший казне доход, так как с него бралось 1/10 часть натурой. 31 января 1724 года издан был морской торговый устав, где были начертаны правила: о приходе иностранных торговых судов, о способе их выгрузки, о нагрузке на них русских товаров и о платеже казенных пошлин. По тогдашним понятиям, наибольшее благосостояние страны измерялось наибольшим приливом денег, поэтому Петр, 8-го ноября 1723 года, дал указ камер-коллегии, чтоб товары, шедшие за границу, продавались более на чистые деньги, чем менялись на товары. В том же году, 20 декабря, указано с купцов, приезжающих из Китая, не брать пошлины за привозимое золото и серебро; привозить то и другое можно было сколько угодно, но под страхом смертной казни запрещалось продавать где бы то ни было, кроме денежного двора. Русского государя занимала тогда особенно торговля с Францией. Главный продукт этой страны, желаемый Петром для ввоза в Россию, было вино, так как, по его взгляду, французское вино было лучше вин других стран. Дозволено было иноземцам продавать французское вино оптом, с платежом обыкновенных пошлин и с уплатой 2 рублей акциза за анкер. Но 16 июля 1723 года этот двухрублевый акциз отменен и позволено продавать враздробь. В ноябре того же года назначен русский консул в Бордо, главным образом для надзора за виноторговлею. 20 августа 1723 года назначен был русский консул в Кадикс. Русские товары, туда привозимые, приказано продавать на золото и серебро или менять на шерсть, кошениль, сандал и деревянное масло. Занимала Петра также и торговля с Испанией и Португалией. |
| – Пусть привыкает, – сказал отец. – Это полезно для таких стеснительных мальчиков. Отец написал дяде Коле письмо. Что он в нем писал, я не знаю. Мама, украдкой вытирая слезы, сложила мне маленький чемодан, где ничего не было забыто и лежала записка со всякими наставлениями. Мне взяли билет во втором классе до станции Синезерки. Дядина дача была в десяти верстах от этой станции. На вокзал меня провожали все, даже Боря. Отец о чем-то поговорил с седоусым проводником и дал ему денег. – Довезу, как пушинку, – сказал проводник маме. – Не извольте волноваться, сударыня. Мама попросила соседей по купе присматривать за мной и не позволять мне выходить на станциях. Соседи охотно согласились. Я очень стеснялся и осторожно тянул маму за рукав. После второго звонка все расцеловали меня, даже Боря, хотя он тут же, незаметно для остальных, дал мне так называемую «грушу» – больно ковырнул меня большим пальцем по макушке. Все вышли из вагона на платформу. Но мама все не могла уйти. Она держала меня за руки и говорила: – Будь хорошим. Слышишь? Будь умным мальчиком. И очень осторожным. Она смотрела на меня испытующими глазами. Пробил третий звонок. Она обняла меня и быстро, шурша платьем, пошла к выходу. Она соскочила почти на ходу. Отец подхватил ее и покачал головой. Я стоял у закрытого окна, смотрел, как мама впереди всех быстро шла по платформе, и только сейчас увидел, какая она красивая, маленькая, ласковая. Мои слезы капали на пыльную раму. Я долго смотрел в окно, хотя уже не видно было ни мамы, ни платформы, а за окном проносились товарные пути, крикливые маневровые паровозы и проплывал, как бы вращаясь, готический новый костел на Васильковской улице. Я боялся оглянуться, чтобы соседи по купе не заметили моих заплаканных глаз. Потом я вспомнил, что дяде Коле послали телеграмму о моем приезде. Легкая гордость от того, что обо мне послали настоящую телеграмму, немного успокоила меня, и я обернулся. Купе было обито красным бархатом. В нем было тесно и уютно. Пыльные зайчики от солнца все сразу, будто по команде, начинали быстро переползать из одного угла купе в другой, а потом так же быстро ползли обратно – поезд вырывался из путаницы киевских предместий и шел по закруглениям. |
|
|
