| Гальтон подошел к Мэри, тронул ладонью ноздри, похлопал по шейке. Мэри скосила глаза: она точно следила. Гальтон смерил грудь, покачал головой, смерил ноги. «Фррр…» Мелкие брызги попали в лицо жокею. – Да стой же, дурашка! – закричал Васильковский. Наконец Гальтон кончил осмотр. – Ну как? Граф будет доволен… – сказал Васильковский. – Нэт, нэт… ошен слабый лошадка… ошен слабый… Узкий груд, короткий мах… нелзя на скачки… нэт… – говорил Гальтон. Он отошел в сторону и еще раз зорко оглядел Мэри. – Она красива, да… но нэт, нэт… слабый лошадка… нелзя на скачки… «И-и-их-хи-и-и…» – словно обрадовалась Мэри, перебирая ногами. – «Слабый лошадка»!.. – передразнил Васильковский. – Тэ-эк-с… хм… Да ведь ей всего второй год!.. А огонь! Вы проглядели огонь!.. Старый жокей не отрываясь смотрел на Мэри. Ее окружили, теснились, гладили, повторяя приемы Гальтона. – А цена? – спросил кто-то. – Две тысячи… Что цена! Вот ее паспорт… Васильковский вынул листок – паспорт Мэри. – «Отец – Вьюн… – прочел он, – мать – Зорька»… Она… – Зорька? – громко перебил кто-то. Это был Числов. Он сидел на земле и прощупывал ноги Мэри. – Да, та самая Зорька, на которой вы обскакали Змейку… Это было так неожиданно!.. – Да… но потом она ослабела, – сказал Гальтон. – Чудная лошадь была! – сказал один из жокеев. – Не русская, говорят… Числов молчал. Он держал голову Мэри и гладил. Мэри жевала губами, фыркала, поводила глазами. А старик слушал сердце, стучал по груди… Вдруг Мэри, играя, сдернула с Числова картуз. Все засмеялись. Старый жокей отошел в сторону. Его глаза смотрели в одну точку, на белые ножки Мэри. Он думал о чем-то. – Ну ты, старина, что скажешь? – спросил Васильковский. – Продавайте… – глухо отозвался жокей. В голосе слышалось не то разочарование, не то желание кого-то поддеть. Числову верили, и в тоне, каким сказал он, поняли недовольство. Болотников подошел к старику. – Этот тощий городит, – сказал он, показывая глазами на Гальтона, – он дешево хочет купить. Посмотри, как он сторожит… не оторвется от Мэри… |
| Кипела горячая битва, кровь лилась рекой; валились раненые, падали убитые. Неприятельские снаряды не щадили никого – не пощадили и героя-пастыря: Васильковский был ранен в левую щеку. Рана была опасная, так как получилась от рикошета ядра, ударившегося около о. Васильковского в землю, от земли и осколков камней, засыпавших его лицо. Но пастырь не оставил полка в трудную минуту и раненый продолжал свое доблестное дело. Но вот новое несчастье... Неприятельская пуля попадает в крест, висевший на груди о. Васильковского. Крест спас самоотверженного пастыря, но все же сильная контузия в грудь заставила его покинуть поле сражения 5 . Вскоре о. Васильковский снова был с полком и снова верой и правдой служил. Новый его подвиг, заставивший заговорить о нем, был совершен им в бою под Малоярославцем. Шел отчаянный бой с отступавшими французами, город семь раз переходил из рук в руки. Ни русские, ни французы не щадили ни сил, ни жизней. Командир 6 корпуса генерал Дохтуров, 31 октября 1812 года, доносил Кутузову, что священник Васильковский в этом бою все время находился с крестом в руках впереди полка и своими наставлениями и примером мужества поощрял воинов крепко стоять за Веру, Царя и Отечество и мужественно поражать врагов, причем сам был ранен в голову 6 . За эти два подвига Васильковский, по представлению главнокомандующего князя Кутузова, был награжден Государем Императором великой наградой – орденом св. Георгия 4-й степени. Это был первый случай такой награды священнику. Труды и лишения, душевные и телесные страдания, раны и контузии сломили молодой организм героя-пастыря. He вынес он тяжести дальнего похода и 24 ноября 1813 года скончался во Франции, оплакиваемый полком, благословляемый Родиной. 6. У изголовья раненых. Молитвы за умерших и убитых В настоящее время полковой священник во время сражения должен сосредоточивать свою деятельность, главным образом, на перевязочном пункте. Где-нибудь вблизи боевого расположения полка, в месте более или менее защищенном от неприятельских пуль и снарядов, устраивается перевязочный пункт. Здесь место врачей и священника. Сюда со всех сторон сносят раненых и убитых. Тяжелая тут создается атмосфера – хуже, чем в огне боевом. В боевой линии – там кипит жизнь, хоть и близкая к смерти; за делом люди забывают об опасностях, о смерти, о самих себе; не замечают страданий, не помнят горя; картина и процесс боя могут завладеть всем существом человека и заставить его забыть все остальное. |
| Консисторское Архивное Дело 1798 г., 10 (Васильковский уезд). 213 И только в самых крайних случаях (болезни, старости родителей) наследственные места предоставлялись сыновьям – наследникам и без такого обязательства. Консисторское Архивное Дело 1797 г., 5 (Васильковский уезд), 113 (Богуславский уезд), 137 (Богуславский уезд) и т.д. 214 Консисторское Архивное Дело 1791 г., 15 (Махновский уезд); подобные – 1797 г: 43 (Богуславский уезд), 41 (Чигиринский уезд), 1799 г. 99 (Киевский уезд) и т.д. О Любарской школе нужно заметить, что она была униатско-католическою. 216 Консисторское Архивное Дело – 1798 г., 77 (Киевский уезд), 1798 г., 19 (Васильковский уезд), 1799 г., 44 (Чигиринский уезд) и т.д. 217 Консисторское Архивное Дело 1798 г., 52 (Екатеринопольский уезд) 16 (Чигиринский уезд). В последнем деле на прошении вдовы, которая просила митрополита предоставить место умершего мужа зятю – читаем, между прочим, в резолюции; «по согласию помещичьей стороны и прихожан тамошних, утвержден священник N, человек, по уверению духовного правления, честный и добропорядочный, коего оттуда удалять с тем, чтобы то место заступил ее зять, отнюдь не следует» 218 В подаваемых митрополиту прошениях мы часто встречаем такие выражения: «доброта Ваша давно всеми прославляется», «великодушие Ваше далеко всем известно». Если нельзя, с одной стороны, совсем отрицать того, что выражения эти представляют собою своего рода «риторические украшения», то, с другой – мы не можем отрицать и того, что в них заключалась известная доля истины. 219 При этом определялся иногда и самый размер вспоможения, обычно 1/3 или 1/4 получаемых от прихода доходов (около 15–20 рублей в год). 220 Консисторское Архивное Дело: 1796 г., 93 (Богуславский уезд), 97 (Киевский уезд)1797 г., 14 (Махновский уезд), 45 (Васильковский уезд); 1798 г., 128 (гор Киев); 1799 г., 18 (Киев), 4 (Пятигорский уезд) и 37 (Уманский уезд) и т.д. 224 При нем не только не было «недостатка священников», но был даже избыток их. " Гак, когда, например, один воссоединившийся униатский священник Брацлавской епархии обратился к митрополиту с просьбою «определить его на какое-либо праздное место, то митрополит ответил резолюцией: «в Киевской епархии и без просителя имеется не мало безместных из униатов к православию присоединившихся священников». |
| Числов молчал, низко надвинул картуз и смотрел исподлобья. – Что, старина, нахохлился? – спросил Васильковский. – Какова лошадь-то, а? Вижу, брат, по тебе она… Ну что же, господа, покупаете? Никто не отозвался. – Никто?.. Тэ-экс… – Он щелкнул хлыстом. – Федор Ионыч, бери ты! – сказал он Числову. – В твои-то бы руки, а? Право, бери… – Куда мне?! – вырвался вздох у жокея. – Я все кончил. – Опять начнешь… Бери за долг! Жаль, если попадет в плохие руки, а?.. Числов не отрывал глаз от Мэри. Насмешливое лицо Гальтона улыбалось. «Не купишь… не купишь», – казалось, говорило оно. А веселая головка Мэри игриво поматывалась по сторонам. Болотников взял старика за плечо. – Федя, бери!.. Не возьмешь – я куплю… Смотри, какие сильные ноги, английские ноги!.. Опять идет… От группы отделился Гальтон. Он быстрыми, нервными шагами подошел к Мэри, нагнулся и стал прощупывать ноги. Мэри не стояла. Числов видел, как англичанин поднялся, вынул бумажник… Кровь ударила в голову Числову. Он, казалось, забыл обо всем: о прожитой жизни, о семье на руках в покосившемся домике, о скудных остатках на старость. Он видел только Гальтона и Мэри… – Беру! Беру!.. – закричал он. – Беру за долг, если позволите… Он подбежал к Мэри, положил руку на шейку и ждал… – Беру… беру… – повторял он. – Я покупал… позволте… я даю болше… – спокойно сказал Гальтон, насмешливо улыбаясь. – Ха-ха-ха!.. – покатывался Васильковский. – Он дает больше!.. Ха-ха-ха!.. Вы изругали Мэри, господин Гальтон… Нет, не пойдет… Бери, Федор Ионыч. Мэри твоя. – Но я же даю болше! – резко сказал англичанин. – А я не про-да-ю, черт возьми! – рассердился спортсмен. – Мэри не годится на скачки!.. Ха-ха-ха!.. Он не узнал свою землячку!.. – Я повторяю: она не годится… Я покупал для себя… – сказал англичанин и отошел. – А ты молодец, ты понимаешь дело, – говорил Васильковский жокею. – Ну что так смотришь?.. «Зачем? К чему мне она?» – думал Числов. – Подержите пока у себя, завтра я возьму ее с собою… – сказал он. – Что? Повезешь с собой? Зачем? – Не знаю… там будет видней… |
| Вдруг Мэри, играя, сдернула с Числова картуз. Все засмеялись. Старый жокей отошел в сторону. Его глаза смотрели в одну точку, на белые ножки Мэри. Он думал о чем-то. – Ну ты, старина, что скажешь? – спросил Васильковский. – Продавайте… – глухо отозвался жокей. В голосе слышалось не то разочарование, не то желание кого-то поддеть. Числову верили, и в тоне, каким сказал он, поняли недовольство. Болотников подошел к старику. – Этот тощий городит, – сказал он, показывая глазами на Гальтона, – он дешево хочет купить. Посмотри, как он сторожит… не оторвется от Мэри… Числов молчал, низко надвинул картуз и смотрел исподлобья. – Что, старина, нахохлился? – спросил Васильковский. – Какова лошадь-то, а? Вижу, брат, по тебе она… Ну что же, господа, покупаете? Никто не отозвался. – Никто?.. Тэ-экс… – Он щелкнул хлыстом. – Федор Ионыч, бери ты! – сказал он Числову. – В твои-то бы руки, а? Право, бери… – Куда мне?! – вырвался вздох у жокея. – Я все кончил. – Опять начнешь… Бери за долг! Жаль, если попадет в плохие руки, а?.. Числов не отрывал глаз от Мэри. Насмешливое лицо Гальтона улыбалось. «Не купишь… не купишь», – казалось, говорило оно. А веселая головка Мэри игриво поматывалась по сторонам. Болотников взял старика за плечо. – Федя, бери!.. Не возьмешь – я куплю… Смотри, какие сильные ноги, английские ноги!.. Опять идет… От группы отделился Гальтон. Он быстрыми, нервными шагами подошел к Мэри, нагнулся и стал прощупывать ноги. Мэри не стояла. Числов видел, как англичанин поднялся, вынул бумажник… Кровь ударила в голову Числову. Он, казалось, забыл обо всем: о прожитой жизни, о семье на руках в покосившемся домике, о скудных остатках на старость. Он видел только Гальтона и Мэри… – Беру! Беру!.. – закричал он. – Беру за долг, если позволите… Он подбежал к Мэри, положил руку на шейку и ждал… – Беру… беру… – повторял он. – Я покупал… позволте… я даю болше… – спокойно сказал Гальтон, насмешливо улыбаясь. – Ха-ха-ха!.. – покатывался Васильковский. – Он дает больше!.. Ха-ха-ха!.. Вы изругали Мэри, господин Гальтон… Нет, не пойдет… Бери, Федор Ионыч. Мэри твоя. |
| Христианское смирение военных священников скрыло немало подвигов их Св. веры и доблестного мужества от памяти потомства, но священные летописи истории не умолчали о наиболее выдающихся именах их и светлых деяниях на полях кровавых битв. Священники георгиевские кавалеры Первый по времени был священник 19-го Егерского пехотного полка о. Василий Васильковский, герой 1812 г. Подвиг о. Василия состоял, во-первых, в том, что он с самого начала кровавого боя с французами 15 июля 1812 г. вблизи г. Витебска шел со Св. крестом вперед, осенняя им воинов, причем своими наставлениями вселял в сердца их дух особенной неустрашимости. Благословляя однополчан в самом жарком огне, здесь же, на поле битвы, исповедовал и причащал Св. Тайнами тяжело раненных и умирающих героев, под перекрестны м огнем. В момент напутствия страдальцев он был ранен в левую щеку ядром. Несмотря на рану, грозившую большой потерей крови, о. Васильковский продолжал оставаться в бою, уверяя солдатиков, что осеняемые Св. крестом, они сломят врагов своих. Среди жестокого боя вражеская пуля вновь попадает в Св. крест, бывший в руках о. Васильковского, затем ударяет его в грудь и, причинив сильную контузию, заставляет наконец его оставить поле сражения. Второй подвиг о. Васильковского имеет место в сражении под Малым Ярославцем. По донесению командира 6-го корпуса генерала от инфантерии Дохтурова на имя Главнокомандующего армиями генерал-фельдмаршала Князя Голенищева-Кутузова, от 31 октября 1812 г. за 1159, о. Васильковский, находясь в этом сражении впереди полка с крестом в руках, своим наставлением и примером мужества поощрял солдат поражать врагов и умирать бесстрашно за Веру и Государя, причем сам он был ранен в голову. Примерный поступок» священника Васильковского, по мнению его военного начальника, был достоин особенного награждения. «Представляя о Сем Вашей Светлости, доносил начальник корпуса, по всей справедливости имею честь ожидать воздаяния священнику Васильковскому, сообразно его отличным заслугам». Ходатайство было уважено, как видно из сообщ ения обер-прокурора Св. Синода князя А.М. Галицына от 26 марта 1813 г. за 251, на имя обер-священника И.С. Державина. |
| Архивное исследование указывает среди военных священников четырех Георгиевских кавалеров офицерского креста 4-й степени. 1) Между ними первый по времени был священник 19-го егерского пехотного полка о. Василий Васильковский, герой 1812 г. Подвиг о. Василия состоял, во-первых, в том, что он с самого начала кровавого боя с французами 15 июля 1812 г. вблизи гор. Витебска шел со Св. крестом вперед, осеняя им воинов, при чем своими наставлениями вселял в сердца их дух особенной неустрашимости. Благословляя однополчан в самом жарком огне, здесь же, на поле битвы, исповедывал и причащал Св. Тайнами тяжелораненых и умирающих героев под перекрестным огнем. В момент напутствия страдальцев он был ранен в левую щеку ядром. Несмотря на рану, грозившую большой потерей крови, о. Васильковский продолжал оставаться в бою, уверяя солдатиков, что, осеняемые Св. крестом, они сломят врагов своих. Среди жестокого боя вражеская пуля вновь попадает в Св. крест, бывший в руках о. Васильковского, ударяет его в грудь и, причинив сильную контузию, заставляет наконец его оставить поле сражения. Как видно из донесения начальника 24-й пехотной дивизии генерал-майора Лихачева к обер-священнику Державину, за этот подвиг о. Василий был представлен к награде камилавкою 30 . Второй подвиг о. Васильковского имеет место в сражении под Малым Ярославцем. По донесению командира 6-го корпуса генерала от инфантерии Дохтурова на имя Главнокомандующего армиями генерал-фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова от 31 октября 1812 г. за 1159, о. Васильковский, находясь в этом сражении впереди полка с крестом в руках, своим наставлением и примером мужества поощрял солдат поражать врагов и умирать бесстрашно за Веру и Государя, при чем сам он был ранен в голову. «Примерный поступок» священника Васильковского, по мнению его военного начальника, был достоин особенного награждения. «Представляя о сем Вашей Светлости, – доносил начальник корпуса, – по всей справедливости имею честь ожидать воздаяния священнику Васильковскому сообразно его отличным заслугам». Ходатайство было уважено, как видно из сообщения обер-прокурора Св. Синода князя Л.Н. Голицына от 26 марта 1813 г. за 251 на имя обер-священника И.С. Державина 31 . |
| Черные гусары Спасай Россию, бей жидов, — Они же комиссары! Но после того как советские войска отжали деникинцев от Орла и начали гнать на юг, настроение у белых изменилось. По уездным городкам и местечкам начались погромы. Кольцо погромов сжималось вокруг Киева, и наконец в ту ночь, о которой я рассказываю, начался первый ночной погром на Васильковской улице. Громилы оцепили один из больших домов, но не успели ворваться в него. В притаившемся темном доме, разрывая зловещую тишину ночи, пронзительно, в ужасе и отчаянии, закричала женщина. Ничем другим она не могла защитить своих детей, – только этим непрерывным, ни на мгновенье не затихающим воплем страха и беспомощности. На одинокий крик женщины внезапно ответил таким же криком весь дом от первого до последнего этажа. Громилы не выдержали этого крика и бросились бежать. Но им некуда было скрыться, – опережая их, уже кричали все дома по Васильковской улице и по всем окрестным переулкам. Крик разрастался, как ветер, захватывая всё новые кварталы. Страшнее всего было то, что крик несся из темных и, казалось, безлюдных домов, что улицы были совершенно пустынны, мертвы и только редкие и тусклые фонари как бы освещали дорогу этому крику, чуть вздрагивая и мигая. Об этом я узнал потом. Сейчас же, не зная, что происходит, я начал поспешно одеваться, чтобы идти туда, где, раздирая сердце, слышался этот крик. Мама тоже начала одеваться. Она решила идти со мной. Зачем я иду, я толком не знал. Но я не мог оставаться дома. Я понимал, что не успокоюсь, пока не узнаю причины этого крика. Неизвестность была хуже самой злой опасности, подстерегавшей каждого на ночных проклятых улицах города. Но уйти нам не пришлось. Пока мы одевались, начала кричать соседняя Фундуклеевская улица и трехэтажный дом рядом с нами. Там не было в окнах ни одного огня. Я снова вышел на балкон и увидел, как по Фундуклеевской пробежало несколько человек, шарахаясь от кричащих домов. Это, должно быть, были громилы. Меня била нервная лихорадка. Рядом сидела на полу, покачивалась и, зажав лицо ладонями, тихо стонала Амалия. Мама увела ее и начала отпаивать валерьянкой. |
| – Что? – спросила Мэри, растроганная. Жук уже был не в силах стоять. Он присел на задние лапы и качал головой. – Только… приезжайте опять!.. Да… и не поминайте… прошлое… Я так любил вас… очень… Пррр… Он взвился, шарахнулся в конюшню, метнулся по ней, вынырнул, присел на ворота и пропал. – Идем с Богом, Мэри, – сказал старый жокей. Маленькая фигурка загородила дорогу. Это был Сенька. – Зачем ты уводишь ее, зачем?.. Ты хочешь продать ее?.. – Да нет же… Мэри вернется… Она заработает много денег, глупыш! – Не надо денег, не надо!.. Дедушка, оставь Мэри, оставь! Нам так скучно… – Довольно, дурашка… Пусти. Сенька уткнулся в ворота и плакал. Анна Федоровна крестила отца. За окном кричала Надюшка: – Мэри! Мэри, прощай!.. Мэри услыхала знакомый голос и повернула голову. Сенька бежал за ней. – Идем, идем, Мэри!.. – торопил старый жокей. Жук плелся сзади. Он проводил до угла, следил, как Мэри скрылась за поворотом, и поплелся домой. Вечером он выл на задворках, а ночью, забравшись в пустую конюшню, плакал во сне. Глава X. В борьбе за приз Мэри появилась на скачках… Записанная от имени Васильковского, так как Числов не состоял членом круга, она не вызывала восторга спортсменов. Любовались, но спортсмены уклончиво говорили о ней. Высокая темно-рыжая Лэди легко обошла ее на первых трех скачках; на двух других Гром Болотникова и Пуля Запольского победили ее. Только в последнюю скачку она пришла второй, на голову за Лэди. – Это случайно, – говорили спортсмены. – У Лэди ослабла подпруга. Старый жокей готовил удар в тишине. Васильковский раздобыл денег и опять держал лошадей. Наездник Петров, по просьбе Числова, скакал на Мэри. – Что же ты, старина? Ведь Мэри могла бы делать дела, она привыкла к тебе… – говорил Васильковский. – А главная скачка? – сказал загадочно Числов. – Только тогда они увидят меня. «Все идет, как я ожидал, – раздумывал Числов. – Она не в моих руках, Петров не знает ее. А скорость… – Он вынимал свою книжку. – Никто не знает ее… Разве она так скакала сегодня, когда на ней сидел я!.. Подождите, Гальтон… торжествовать еще рано… Скоро Числов наденет свой желтый камзол!..» |
| Числов подошел к столбику, даже рукой похлопал. – Прощай, братец… А столбик точил дождевые слезы. Вон сквозь сетку дождя мелькает на повороте знакомый контур. «А ведь это Болотников на Ханше проскачку делает…» Числов пошел полем, наперерез. – Петр Иваныч, сто-ой!.. Они поздоровались. – Домой еду… проститься пришел. – Тебе видней. Сжили тебя, старина… Гальтон слопал! Гальтон! Старый Числов долго будет помнить его. Ловкий англичанин приехал создавать себе славу, и Числов побил его. О, какой это был триумф! Лучшая лошадь проиграла скачку. Числова пронесли на руках, музыканты играли туш. Сам граф Запольский лично просил старика принять у него место жокея… Гальтон был рассчитан, но… остался его приятель. Старый жокей понял только недавно, что из этого вышло. Это он, Шиффер, подрезал подпругу, это он, Шиффер, вытащил гвоздь из подковы, это он, он отравил Грёзу. – Эх, старина, – сказал Болотников, – слава ты, а чистый младенец. Провели, брат, тебя… – А-а… не то… Устал я… Пора кончить эту проклятую скачку – ход у меня не тот… – Ну а я еще… С Гальтоном я посчитаюсь. Вот погоди, весной я буду скакать на Громе… Лэди… будет побита!.. – Как? Ведь это наша лошадь… Запольского… – А Гальтон-то чей!.. Опять у него… со вчерашнего дня… – Так вот как… а-а… – Да, и дал слово поправить «испорченную» конюшню… – «Испорченную»… дал слово… О, если бы Грёза была у меня!.. Числов сжимал кулаки, тусклые глаза его блеснули. – Ну, я за тебя побью… Что? Числов покачал головой. – Лэди не будет побита, я знаю ее… Это – машина. – Мой Гром побьет… вот увидишь… Приезжай, брат, смотреть. Да, слыхал? Васильковский совсем прогорел, лошадей продает сегодня… Хочешь, посмотрим?.. – Должок за ним есть… – Вот и получишь… айда! И они направились к конюшням. Под высоким навесом стояло несколько лошадей в желтых попонах. Возле них ходили жокеи, спортсмены, любители. Сам Васильковский, сухощавый старик в пенсне, шведской куртке и высоких ботфортах , с хлыстом, что-то объяснял худенькому жокею в клетчатом пиджаке. Это был Гальтон, жокей графа Запольского. |
|
|
