| Говоря о следственной бумаге, прежде всего, конечно, должны мы спросить, кто производил и записывал следствия? Если судьи, которым даны показания о смерти Царевича, не заслуживают полного доверия к себе, то, разумеется, и дело, столько зависевшее от их распоряжений, не может считаться в числе не подлежащих сомнению. Кто ж эти судьи? Дьяк Вылузгин неизвестен; видим только, что в следующем году он был первым Дьяком думным. Но А. Клешнин мог судить не в пользу правды. Летописи указывают в нем усерднейшего клеврета Борисова и участника в замыслах против Царевича. При восшествии Годунова на престол А. Клешнин является защитником против не желавших видеть небагрянородного царем; это видим мы у Гримавского в его речах. Князь В Шуйский, как фамильный враг Годунова, может, по-видимому, ручаться за верность следствия; он даже может сказать против Годунова более, нежели сколько было, дабы отмстить давнему неприятелю своей фамилии: но надежда напрасная! Годунов уже помирился с Шуйским, вошел даже в родство с ними. Меньший брат Василия Шуйского, Димитрий, недавно перед тем женат на своячине Годунова и в 1591 г. получил сан Боярина. Князь Василий, более хитрый, нежели отважный, всегда пользовался обстоятельствами; теперь не было для него надежды погубить Бориса, если бы и не утаил он следов убийства; Правитель все мог сделать перед Царем, мог обвинить самого Шуйского: тому доказательством известная участь Шуйских и митрополита Дионисия с епископом Варлаамом. Притом, князь Василий связан товарищем окольничего Клешнина по следствию; а Клешнин уже заранее устроил дело так, как было нужно для Годунова. Случается, что лукавая совесть, вполне занятая тем, чтобы скрыть следы несправедливости чужой и своей, на первом же шагу делает ошибки, которыми уличаются другие ее неправды, на первой же строк пишет самой себе улики. а) Допрос Михайле Нагому. Этот самый первый допрос в следственной бумаге предложен так: «которым обычаем Царевича не стало? И что его болезнь? И для чего он велел убити Битяговского?» Если уже спросили: каким образом Царевич умер? то вопрос: «и что его болезнь?» или лишний, иди он указывает на особенные намерения судей. |
| – Чему ты улыбаешься, молодец? – Василий Шуйский грозно сдвинул брови. – Ты смеешься над моим братом или радуешься победе Жолкевского? – Я радуюсь, что ушел живым из этой мясорубки, государь, – без тени робости промолвил Степан Горбатов. – Многие стрельцы из моего полка голову сложили в этой злополучной битве по вине таких головотяпов, как Горн и Делагарди, как воевода Гаврила Пушкин, как твой бездарный братец, царь-батюшка. По лицу Василия Шуйского промелькнула судорога еле сдерживаемого гнева. – Как ты смеешь, собачий сын, поганить своим языком моего брата! – воскликнул он, ударив царским посохом о каменный пол. – Ты небось первым показал спину полякам и теперь стоишь передо мной, скалишь зубы, возводя напраслину на моего брата и прочих воевод! – Коль ты моим словам не веришь, государь, то расспроси любого из наших уцелевших ратников и воевод, – пожал плечами Степан Горбатов. – Тебе всякий скажет, как малодушно себя вели в сражении твой брат и вся его свита лизоблюдов. Я же в бегство обратился не раньше, покуда не расстрелял по врагам все свои пороховые заряды. И пищаль свою я не бросил, как некоторые. Сохранил я и бердыш, и саблю, и засапожный нож. – Так ты, получается, храбрец из храбрецов, приятель! – с кривой ухмылкой обронил Василий Шуйский. – Может, мне следовало тебя во главе войска поставить, а? – Я хоть и полковник, а не воевода, но до такого срама не довел бы наше воинство, окажись я во главе него, – жестко проговорил Степан Горбатов, уловив злую иронию в словах Шуйского. – Уж я-то не нализался бы вдрызг, зная, что враг недалече, в отличие от твоего брата, государь. И в сече я стоял бы стойко, а не визжал бы, как беременная баба, и не метался бы по стану с вытаращенными от страха глазами. Твой брат, государь, изначально уповал на шведскую рать Делагарди, отправляясь в поход против гетмана Жолкевского, как будто русские полки на поле боя совсем ничего не стоят. Недаром среди наших бояр и воевод ходит присказка, мол, Дмитрий Иванович Шуйский рожден на свет не для славы, а для позора русской рати. |
| Решимости воевать с Семибоярщиной и поляками Прокопию Ляпунову добавила его встреча с полковником Горбатовым, который дал ему прочитать воззвание патриарха. Провожая Горбатова в Нижний Новгород, Прокопий Ляпунов вручил ему также послание от себя для нижегородцев, в котором он призывал их выступить всем миром против поляков и бояр-изменников. Бояре-блюстители во главе с Федором Мстиславским не на шутку встревожились, получив второе письмо от Прокопия Ляпунова. Они прекрасно знали, что этот смелый и деятельный человек слов на ветер не бросает. Если Прокопий Ляпунов бросит клич идти походом на Москву, то за ним пойдут все рязанцы и жители соседних городов. Рязанское ополчение с таким вождем, как Прокопий Ляпунов, может запросто поднять на восстание против Семибоярщины посадское население Москвы. Страх перед народом, который был готов поднять их на вилы и колья, вынудил бояр-блюстителей просить у Сигизмунда военной помощи. Польские полки Сигизмунда и его немецкие наемники были скованы осадой Смоленска. Польскому королю пришлось отправить в Москву запорожских казаков во главе с атаманом Андреем Наливайко. Запорожцы поступили на службу к Сигизмунду, соблазнившись его обещаниями щедрой платы. Поскольку в осадной войне проку от запорожцев было мало, поэтому Сигизмунд решил использовать их в набегах против городов, где жители оказывали неповиновение Семибоярщине. Едва отряды конных запорожцев добрались по заснеженным дорогам до Москвы, бояре-блюстители без промедления отправили это буйное войско к Рязани. В помощь атаману Андрею Наливайко бояре направили воеводу Григория Сунбулова с отрядом ратных людей. Сунбулову и Наливайко было приказано разбить силы Прокопия Ляпунова и захватить его в плен. Князь Пожарский относился к Прокопию Ляпунову с некоторым предубеждением, ибо он знал, что в прошлом этот рязанский лихой дворянин сражался против Василия Шуйского под знаменами мятежного атамана Болотникова. Правда, в разгар сражений между царскими войсками и болотниковцами у стен Москвы рязанские дворяне вместе с Ляпуновым перешли на сторону Шуйского. Между Прокопием Ляпуновым и Василием Шуйским существовала давняя личная неприязнь, причины которой Дмитрию Пожарскому были неизвестны. Шуйский привлек Ляпунова на свою сторону тем, что пожаловал ему чин думного дворянина. |
| Жолкевский предвидел неудачу посольства и торопился овладеть Москвой. Он убедил бояр в большой опасности для них от черни и от вора и в необходимости полякам занять столицу. Обсудив дело и убедив патриарха, совсем не хотевшего этого допустить „Литву» в столицу, бояре открыли Жолкевскому ворота Кремля. Последствия такой оплошности не замедлили сказаться. Не бояре стали владеть делами в Москве, а то войско, из которого они думали создать себе опору и орудие. В Москве водворилась военная диктатура польских вождей, под тисками которой бояре, по их словам, „в то время все живы не были». Для поляков между тем наступило настоящее торжество. Жолкевский немедленно известил короля об одержанном мирным путём столь изумительном успехе. Гетман был настолько хозяином положения, что к нему привезли Василия Шуйского из монастыря и его двух братьев из тюрьмы и отдали их в его полное распоряжение, предоставив ему решить их дальнейшую участь. Жолкевский взял Шуйского, как завидный трофей, с собой, решив не медлить отъездом в стан к королю, от принятия которым условий зависел успех поляков. Но король не принял условий избрания Владислава и желал собственного воцарения на Московском государстве. Посольство отказывалось затевать другие дела, кроме порученных. Лишь некоторые члены уступили угрозам, главнейшие же, Филарет и Голицын, остались непреклонными и очутились в положении пленников. Вместе с распадением московского посольства под Смоленском распалось и само правительство в Москве. При помощи происков поляков правление в Москве очень скоро перешло в руки угодных им и услужливых лиц. Бояре потеряли всякое правительственное значение, всем распоряжались поляки при помощи своих ставленников. Московское государство и без войны оказалось в плену у поляков. Между тем в конце того же самого 1610 года, когда распалось московское правительство и заменено было польскими ставленниками, в Калуге неожиданно не стало вора. 11 декабря он полупьяный выехал на охоту и был убит Урусовым из личной мести. |
| Бахрушин в работе «Сибирские служилые татары в XVII в.», в которой рассмотрен ранний период формирования служилого татарского сословия в рамках российской государственности. Исследователем выявлена преемственная связь категории служилых татар, в том числе Кульмаметевых, с феодальной элитой Сибирского ханства — «кучумовыми беками и мурзами». Родоначальником клана Кульмаметевых С.В. Бахрушин называет князя Бегиша . Так, Сергей Владимирович сообщает: «… встречаем среди тобольских служилых татар сына упоминавшегося владельца Баишева городка князя Бегиша – Келмамета княжь Бегишева» . В работе другого известного историка, Н.А. Томилова, есть информация, что «одним из известных семейств в XVII–XVIII вв., ведущим начало от владельца Баишева городка князя Бегиша, здесь были Кульмаметевы, усердно служившие царским властям и произведённые за это в дворянство» . В этой связи следует обратить внимание на важное, на наш взгляд, замечание историков Г.Х. Самигулова и З.А. Тычинских о том, что Кульмаметевы стали именоваться мурзами не после возведения в дворянское сословие, а являлись мурзами, представителями военнослужилой знати, и до 1796 г. Н.И. Никитин считает, что для скульптурного изображения «служилого татарина» в Тобольске больше подходит фигура родоначальника фамилии Кульмаметевых – Кульмамета Якшигилдеева. Но суть здесь даже не в конкретной личности, равно как можно обсуждать и вопрос о том, кого выбрать для скульптурного изображения «русского казака» в Тобольске. Тот же Никитин полагает, что более других подходит образ Ивана Ивановича Грозы: «Вместе с другими уцелевшими соратниками Ермака и другими “государевыми служилыми людьми” он принимал самое деятельное участие в завершении разгрома кучумовых войск, строил города Тобольск, Тару и Томск, неоднократно наведывался по служебным делам в Москву. Во время одной из таких поездок он был вовлечён в водоворот событий “Смутного времени”. В 1609 году в составе “передового полка” армии М.В. Скопина-Шуйского, освободившего русскую столицу от осады войсками “тушинского вора” (Лжедмитрия Второго), Гроза возглавлял отряд в 300 казаков и героически сражался под Торжком, Переславлем-Залесским, Александровой слободой, отбил у врага Стромынский острог на старой Владимирской дороге, за что был отмечен особой грамотой царя Василия Шуйского...» К сему добавлю, что в период «Смутного времени» татары имели возможность, в случае наличия желания, ударить в спину Москве и это было бы концом для неё. |
| Тимофеев не ограничивается только общей отрицательной характеристикой боярства – он дает целый ряд конкретных образов: вот боярин Богдан Бельский, наживший несметные богатства недостойной службой царю Ивану; вот князь Василий Шуйский – «лжусвидетельный синклитик», в угоду Борису Годунову скрывший от царя Федора истинную причину смерти царевича Димитрия, а потом самовольно захвативший власть и из зависти убивший своего племянника; вот лукавый интриган и мздоимец Михаил Татищев, который сперва оскорблял и бил того же князя Василия Шуйского, потом помог ему занять царский престол, а затем начал сам выступать против посаженного им царя; вот боярин М.Салтыков, отдавший Москву в руки врагов... Тимофеев не дает ни одного положительного образа из среды родовитого боярства, – все, о ком он говорит, оказываются «лжесилентиарами», «мнимыми столпами» государства. С уважением он упоминает только воеводу князя Воротынского, а в главе о царе Василии Шуйском идеальными чертами рисует его племянника – князя Скопина-Шуйского, но и последний оказывается не лишенным недостатков: мужественный и благородный, он излишне доверчив и горяч. Это приводит к тому, что сначала он вместе с Татищевым и Телепневым уезжает из Новгорода и ставит себя этим в неловкое положение перед новгородцами, а затем является косвенным виновником расправы новгородцев над тем же Татищевым. Мы видим, таким образом, что, выражая во «Временнике» достаточно прямо и резко свои оценки и суждения, Тимофеев дает яркие и беспристрастно-осудительные характеристики представителей правящего класса, которых он в большинстве знал лично. Тимофеев много раз в своем произведении возвращается к вопросу о недостойном поведении бояр, со всей беспощадностью вскрывая внутреннее, моральное их разложение. Эти страницы его произведения представляют особый интерес. Основной недостаток, в котором он обвиняет представителей боярской аристократии, это – отсутствие мужества, «безсловесное молчание» перед лицами, стоящими у власти в то время, когда, по мнению дьяка Ивана, нужен был решительный протест против произвола царей – «тиранов». |
| Наполеоновский след в трагедии многое объясняет в ней, и прежде всего психологию толпы, психологию народа: …бессмысленная чернь Изменчива, мятежна, суеверна, Легко пустой надежде предана, Мгновенному внушению послушна, Для истины глуха и равнодушна, А баснями питается она. Ей нравится бесстыдная отвага. На феномене постоянной удачи, «бесстыдной отваги», постоянной авантюры и держался Наполеон; но как только удача отвернулась от него, рухнул его режим. Портрет «изменчивой, мятежной черни, преданной пустой надежде», точно соответствует состоянию французского общества времен революции и наполеоновских войн – позднее М.Ю. Лермонтов кинет французам горький, но справедливый упрек: Как женщина, ему вы изменили, И, как рабы, вы предали его! (Последнее новоселье. 1841) Однако в трагедии есть еще одна тема, связывающая ее с революционным и наполеоновским временем, – ниспровержение легитимизма и утверждение «популистского», демократического принципа. Характерен диалог Пушкина и Басманова. Жалкая попытка Пушкина легитимизировать Самозванца проваливается, и тогда он выдвигает совершенно иную аргументацию: Россия и Литва Димитрием давно его признали, Но, впрочем, я за это не стою. Быть может, он Димитрий настоящий, Быть может, он и Самозванец. Только Я ведаю, что рано или поздно Ему Москву уступит сын Борисов. Боярин Пушкин откровенно объясняет источник силы Самозванца: Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов? Не войском, нет, не польскою подмогой – А мнением, да! мнением народным. Тема «мнения» как мнимости, призрачности, самообмана достаточно освещена исследователями . Для нас важно то, что на место легитимизма выдвигается принцип признания; законность, исходящая сверху, подменяется «мнением снизу». Пушкин чутко уловил сдвиги, происшедшие в русском политическом сознании в начале XVII века. Позднее В.О. Ключевский напишет: «В обществе стала пробиваться даже мысль, что всенародное Земское собрание, правильно составленное, вправе не только избирать царя, но при случае и судить его. Такая мысль официально была высказана именем правительства Василия Шуйского. В самом начале его правления был послан в Польшу князь Григорий Волконский… По официальному наказу, какой был дан послу, он говорил королю и панам, что люди Московского государства, осудя истинным судом, вправе были наказать за злые и богомерзкие дела такого царя, как Лжедимитрий. Князь Григорий сделал еще более смелый шаг: он прибавил, что хотя бы теперь явился и прямой, прирожденный государь царевич Димитрий, но если его на государство не похотят, то ему силой на государстве быть не можно. У самого князя Курбского, политического либерала XVI века, дыбом встали бы волосы, если бы он услышал такую политическую ересь» . Пушкин не владел подобным материалом: у Карамзина, как и у И.И. Голикова, тема наказа Шуйского по понятным причинам обойдена; но своей удивительной интуицией поэт почувствовал эту историческую тенденцию, тем более что она была злободневна для его времени. |
|
|
