| Книга пятая. Поляки в кремле Глава I. Война с Россией 1609-1618 гг. 1609 год ознаменован был в Польше резким поворотом внешней политики на новый путь. Эта перемена отразилась и на настроении Ватикана. Римская курия последовала примеру Кракова. Почти всегда попытки договора или союза между державами завершались враждебным столкновением заинтересованных сторон. Такой исход имела и проблематичная дружба короля Сигизмунда с Дмитрием I. В конце концов, она разрешилась войной. Никогда, казалось, обстоятельства не были более благоприятны для поляков. Сперва, как будто сами, русские шли навстречу Сигизмунду, желая сближения обоих государств. Как помнит читатель, уже в конце 1605 года соответствующие шаги были предприняты от имени группы бояр Безобразовым; лица, уполномочившие этого посла, стремились возможно скорее избавиться от Дмитрия. С тех пор отношения такого рода не прекращались. Конечно, они велись тайком, причем направление их было совершенно противоположно официальным нотам. В то время не существовало еще секретной дипломатии. Людовик XV не успел дать ее образца. Тем не менее весьма нередко одни и те же лица без зазрения совести вели двойную игру. Другими словами, одно они заявляли публично, и совершенно иное говорили с глазу на глаз. Именно такое положение создалось в 1606 г., когда князь Волконский прибыл к польскому двору с уведомлением об избрании Василия Шуйского, которого Польше предлагалось признать законным государем. Что могло быть естественнее подобной миссии? Однако кое-кто из поляков узнал об истинной ее цели. В тесном кругу посвященных в тайну Волконского заявили, что бояре решили низложить Василия Шуйского; вместо него они готовы избрать Сигизмунда или его сына Владислава. Сам посол заявил себя горячим сторонником польской кандидатуры. Он только просил показать ему королевича. В конце концов, все устроилось к его удовольствию. Некоторое время спустя в Краков прибыл новый уполномоченный. Его прислала та же самая группа бояр; на этот раз она подтверждала уже известные свои предложения. С удивительным простодушием доверенный бояр признавался, что Лжедмитрий II является только орудием, которым они пользуются против Шуйского. Он просил короля двинуть свои войска к границе. По его словам, Сигизмунду помогут завладеть всем Русским государством без всякого сопротивления и излишнего шума. Королю не стоило бы большого труда припомнить, что то же самое обещали когда-то московские люди первому самозванцу. Конечно, это могло быть для него весьма важным предостережением... Обо всем этом мы узнаем от нунция Симонетта. Источником его сведений был, несомненно, сам король. |
| Неожиданно дверь, ведущая в соседний покой, задрожала от града сильных и частых ударов. Кто-то упорно и настойчиво ломился в зал, где, кроме Василия Шуйского и призрака Годунова, никого не было. «Это Смерть стучится в двери, государь, – промолвил Годунов, небрежно кивнув через плечо. – Смерть пришла за тобой. Мне-то нечего ее страшиться, ибо я давным-давно мертвец». Годунов громко и торжествующе расхохотался. И вдруг пропал из виду вместе с факелом, словно растаял в воздухе. Василий Шуйский протер глаза рукой и… проснулся. Он был весь мокрый от пота, так что тонкая исподняя рубаха прилипла к его грузному телу. Сердце колотилось так сильно у него в груди, словно хотело выскочить наружу. Демонический смех Годунова еще звучал в его ушах. Оглядевшись, Василий Шуйский увидел, что он лежит в постели в своей царской ложнице, озаренной мягким желтоватым светом горящих свечей. Однако ужас преследовал Василия Шуйского и наяву. В дверь спальни кто-то грохотал кулаком, да так сильно, что у царя душа ушла в пятки. Увидев, что заспанный постельничий в мятой льняной рубахе подскочил к двери, собираясь отодвинуть засов, Василий Шуйский хотел остановить его властным окриком. Однако приступ кашля помешал ему это сделать. Отперев дверь, Трифон Головин увидел перед собой взволнованного, испуганного ключника Лазаря Брикова. Тот стащил с головы шапку-мурмолку и одернул на себе длинный кафтан из золотой парчи. – Чего шумишь в такую позднь? – недовольно пробурчал постельничий, борясь с зевотой. – Иль до утра подождать невтерпеж? – Так уже светает, – несмело пробормотал ключник. И громким шепотом добавил, сделав большие глаза: – Беда на нас свалилась страшенная! Данила Ряполовский велел мне немедля разбудить государя. Боярин Ряполовский был начальником дворцовой стражи. – Чего там? Чего там стряслось? – едва прокашлявшись, сиплым голосом воскликнул Василий Шуйский, слезая с постели. Нетерпеливыми жестами руки он повелел постельничему подвести к нему поближе Лазаря Брикова. – Не гневайся, батюшка-царь… – умоляюще залепетал трусоватый Бриков, повалившись в ноги Василию Шуйскому. – Не по своей воле я нарушил твой сон. Прости меня Христа ради! |
| Се бо нам всем образ бысть: воспрянем убо мы, иже в нечаянии лежащии, не сохраньшии своего обещания, да не когда 386 постигнет и нас прежде будущаго об. суда зде смерть люта и лютый ответ, неже тамо. Но, о Владыко всяческих, и долготерпя, не пролей на нас, согрешших Ти, праведнаго Своего прещения вскоре, но, презря наша вся согрешения, дай время исправлению ими же Сам веси Своими судьбами! Вемы бо, во-истинну вемы, яко можеши вся спасти, аще хощеши, ибо согрешихом, но от Тебе не отступихом, тварь бо есмя, и веруем в Тя, могущаго ны спасти. Аминь.192 [V]. Царство царя и великого князя Василия Ивановича Шуйского 387 Во время же последнее днешних времен Шуйского, порекла Василия, самоизбранна глаголема всеа Русии царя, на первых предержавных и преобладательнейших престолех без Божия, мню, Его избрания же и благоволения седша, ниже по общаго всеа Русии градов людцкаго совета себе составльша, но самоизволне и единем некоим присоединившимся ему сложением в мысль, напраснем в делех и словесех волкохищнем лжесиленьтияром, об. иже от перваго рабоименнаго в Росии царя Бориса, богопротивное ему некае тайнослужения угождение, не свойственне, ниже достойне, в синглитства чин нововводнаго, худородна же по всему Михалка Татищева 388 , – прежде бо некогда оному первоглаголанному Василию, о нем же зде слово, даже и до рукобиения всеродно той досаждая, миролюбообладателю первоцарю своему Борису чести ради сана получения си тому угождая, оного же Василья всеродна бесчестя: сея он предваршия ради своея вины ему лстивне 193 гонзнути хотя и обаче не получи. Оному препомянутому Василию на великую Росию всю без воля всеа земля люди по случаю некоему, спешне, елико возможе того скорость, от ту сущих токмо, иже в царствии 389 и граде людий без прекословия всякого от него нарещися первее во своем ему дворе, потом же и поставитися царю; ниже первопрестольнейшему 390 наречений его возвести, да не противословие кое в людех будет, но яко просталюдина тогда святителя вмени: токмо последи ему о нем изъви. Колико можаше той безстудством об. сия тому сотворити, никому же ему смеющу возбранити, ли прекословити в такове превелии делеси! Спешнейши же и бесчестнейши и сугубее того от высоты престола ниизвержения сего самовенечника бысть, – послежде о нем же паки с прочими пространнее инде слово скажет, – иже ум имущим рыдание о сем, неже смех, от безумных же и от врагов несмиряемых земли рустей бысть насмеяние велико. |
| Немного дней спустя пришла из Вологды грамата, где тот же Никита Пушкин уговаривал стоять за царя Василия. Дошла к устюжанам весть, что уже восстало много городов против вора. Надеясь, что дело Шуйского пойдет успешно, они целовали крест стоять за царя Василия и положили с посада и со всего уезда собрать по десяти человек с сохи. Лучшие люди снаряжали воинов от себя наймом; иные шли «охочими своими головами». Нарочные побежали в Соль-Вычегодскую, Пермь, Вятку, с граматами. В Соли-Вычегодской собрали с малой сошки (80 четв. посева) по четыре человека, а братья Строгановы (Максим, Никита, Андрей, Петр) по 5 человек с сошки 163 . Вслед за Устюгом и Солью-Вычегодскою, поселения на берегах Сухоны, Выми, Сысолы, поднялись, собрали ратных людей и отправили на соединение с сольвычегодцами 164 . Собранные отряды шли в Вологду, а оттуда в Галич, или же прямо в Галич и Кострому. Между тем, с другой стороны восстание получало силу. Нижний и Казань упорно не поддавались вору, хотя кругом их города и волости передались ему. Боярин Федор Шереметев, стоявший до того времени в Бальчике под Астраханью, прибыл в Казань с своим полком. В Нижнем были воеводами Алек. Андреев, Репнин и Андрей Михайлов. Алябьев. Последний заправлял тогда всем и поддерживал покорность царю Василию. Нижегородцы списались с Шереметевым. По их просьбе, Шереметев прислал из Казани отряд, состоявший, кроме дворян и детей боярских, из татар и башкирцев. Алябьев составил еще местное ополчение: в него, кроме русских служилых дворян, детей боярских и стрельцов, вошли иноземцы. Там были немцы, волохи, турки, сербы. Эти иноземцы в разные времена взяты были в плен в предшествовавшие польские войны, поселены в Нижегородском крае, наделены поместьями и, обжившись, вошли уже в русскую жизнь. Некоторые из них были сведущее московских людей в ратном деле и теперь пригодились. С такими силами Алябьев пошел на Балахну, и требовал, чтобы этот город отпал от вора и признал власть Шуйского. Когда он доходил до Балахны, балахонцы вышли к нему на встречу из своего города, 8 декабря вступили в бой, были разбиты, потеряли знамена, наряд и набаты. |
| - Мы не собирались ставить такой спектакль. У нас были другие планы, но пришлось прервать работу с ними, потому что к нам обратился фонд по постановке памятника свт.Гермогену, в лице Г.В.Ананьиной - руководителя Фонда. Она предложила поставить в некотором роде спектакль-памятник свщмч.Гермогену. Я отношусь к т. наз. «датским» спектаклям - постановкам, приуроченным к определенным датам - отрицательно, но здесь случилось совпадение полученного задания с моими внутренними установками. Личность Гермогена значима не только для истории, но и для нынешних дней. Это тема непростая. В свое время М.Горький говорил, что пришло время нужды в героическом. Думаю, это время никогда не уходило. Сейчас время смутное, есть потребность в такой личности, которая не просто утверждает положительные ценности – но личности, реально существовавшей, чтобы она своим жизненным подвигом утвердила идеи, на которых мы должны стоять – иначе просто не выстоим. И на основе не просто восхищения этой личностью, но и понимания необходимости ее в современном мире – это начало дало импульс откликнуться на это предложение. Хотя оно было фантастическое в том смысле, что надо было меньше, чем за год, написать пьесу на основе сложнейшего материала и успеть поставить ее к 4 ноября. Мы не успели, мы успели поставить ее в 2013 г. , к дню прославления свт. Гермогена - 25 мая. Это была колоссальная, труднейшая работа, по многим компонентам – это был период Смуты, меняется четыре царя, и каждый царь – это эпоха. Хотя Лжедмитрий I как царь существовал меньше года, но все равно, это особый период. Что касается личности Василия Шуйского - она обычно освещается негативно: Трусливый царь, и так далее. Хотя в той сложной ситуации эта личность неоднозначна. Я построил спектакль на основе не просто сопоставления, а взаимодействия буквально «царского пути» Василия Шуйского, который рвался к царской власти – и получил ее - и царского пути в том высоком смысле, в котором говорит о нашем человеческом пути Господь. Т.е. царский путь святителя Гермогена. И вот на этом сопоставлении – на нем строится конфликт всего спектакля, и выявляется то самое существенное, что нам хотелось сказать этим спектаклем. Спектакль сейчас идет в те дни, когда мы поминаем свт.Гермогена – т.е. 4 ноября, 1 или 2 марта и 25 мая. Сложности наши состоят в том, что нам приходится играть на разных площадках, потому что более двух лет назад у нас произошел пожар, играть в своем Театре русской драмы мы не имеем возможности. А этот спектакль, его бытие осложняется определенными техническими требованиями, которые не все театры могут нам предоставить. Так что не так часто мы его играем, но для нас этот спектакль – сверхзначимый. Для нашей труппы, для нашего театра. |
| Когда на юге обнаруживались явные признаки, показывавшие, что тяжелая болезнь государственного тела будет продолжительна, Москва продолжала волноваться страшными слухами. Тотчас по взятии Тулы, когда еще царь не приезжал в столицу, Москва была напугана видением: какой-то муж духовный видел во сне, что сам Христос явился в Успенском соборе и грозил страшною казнью московскому народу, этому новому Израилю, который ругается ему лукавыми своими делами, праздными обычаями и сквернословием: приняли мерзкие обычаи, стригут бороды, содомские дела творят и суд неправедный, правым насилуют, грабят чуждые имения, нет истины ни в царе, ни в патриархе, ни в церковном чине, ни в целом народе. Видевший этот сон сказал об нем благовещенскому протопопу Терентию, тот все списал с его слов и подал записку патриарху, дали знать и царю, скрыли, однако, имя человека, видевшего сон, потому что он заклял Терентия именем божиим не говорить об нем. Видение это читали в Успенском соборе вслух всему народу и установили пост с 14 октября по 19-е. Несмотря, однако, на недобрые предвещания, Шуйский спешил воспользоваться спокойным зимним временем и 17 января 1608 года отпраздновал свадьбу свою на княжне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, с которою помолвил еще при Лжедимитрии. Весною самозванец с гетманом своим Рожинским двинулся к Волхову и здесь в двухдневной битве, 10 и 11 мая, поразил царское войско, бывшее под начальством князей Дмитрия Шуйского и Василия Голицына, который первый замешался и обратил тыл. Волхов сдался победителям, которые, будучи уверены, что скоро посадят своего царя на престол московский, собрали коло и требовали от самозванца, чтоб он дал им обещание, как скоро будет в Москве, заплатит все жалованье сполна и отпустит без задержки домой. Лжедимитрий дал обещание, что заплатит жалованье, но просил со слезами, чтобы не отъезжали от него, он говорил: «Я без вас не могу быть паном на Москве; я бы хотел, чтобы всегда поляки при мне были, чтоб один город держал поляк, а другой – москвитянин. Хочу, чтобы все золото и серебро было ваше, а я буду доволен одною славою. Если же вы уже непременно захотите отъехать домой, то меня так не оставляйте, подождите, пока я других людей на ваше место призову из Польши». |
| В Москве уже сведали, что в Кремле что-то делается, и толпы за толпами валили к Лобному, так что когда приехал туда патриарх и надобно было объяснить, в чем дело, то народ уже не помещался на площади. Тогда Ляпунов, Хомутов и Салтыков закричали, чтоб все шли на просторное место, за Москву-реку, к Серпуховским воротам, туда же должен был отправиться вместе с ними и патриарх. Здесь бояре, дворяне, гости и торговые лучшие люди советовали, как бы Московскому государству не быть в разоренье и расхищенье: пришли под Московское государство поляки и литва, а с другой стороны – калужский вор с русскими людьми, и Московскому государству с обеих сторон стало тесно. Бояре и всякие люди приговорили: бить челом государю царю Василью Ивановичу, чтоб он, государь, царство оставил для того, что кровь многая льется, а в народе говорят, что он, государь, несчастлив и города украинские, которые отступили к вору, его, государя, на царство не хотят же. В народе сопротивления не было, сопротивлялись немногие бояре, но недолго, сопротивлялся патриарх, но его не послушали. Во дворец отправился свояк царский, князь Иван Михайлович Воротынский, просить Василия, чтоб оставил государство и взял себе в удел Нижний Новгород. На эту просьбу, объявленную боярином от имени всего московского народа, Василий должен был согласиться и выехал с женою в прежний свой боярский дом. От кратковременного, исполненного смутами царствования Шуйского мы не вправе ожидать обилия внутренних правительственных распоряжений: большую часть царствования Шуйский провел в осаде, во время которой правительственная деятельность его должна была ограничиваться одною Москвою. Он дал несколько тарханных грамот церквам и монастырям, распорядился, чтоб монастыри давали содержание священно – и церковнослужителям дворцовых сел, бежавшим от воров. На первом плане стоял вопрос крестьянский и холопский. Мы видели временную меру Годунова – позволение переходить крестьянам между мелкими землевладельцами; более ли двух лет эта мера имела действие, решить нельзя, ибо в известном нам распоряжении Лжедимитрия о крестьянах ничего о ней не говорится, хотя, с другой стороны, на основании этого распоряжения нельзя решительно утверждать, что годуновская мера не имела более силы, ибо распоряжение Лжедимитрия насчет иска крестьян могло относиться к тем лицам, между которыми крестьянский переход был запрещен и при Годунове. |
| Сказанное Андреем Голицыным обеспокоило всех за столом. Бояре заговорили все разом, перебивая друг друга. Особенно горячился Иван Салтыков. – Нечего церемониться с Гермогеном! – выкрикивал он, стуча по столу костяшками пальцев. – Нечего! Посадить его в поруб, заковать в железа до поры до времени! – Пригрозить надо этому хрычу! – молвил Федор Шереметев. – Приставить ему нож к горлу, он тогда сразу присмиреет. – Нужно схватить Гермогена и ночью увезти его из Москвы на любое из наших загородных подворий, – предложил Иван Голицын. Восстановив тишину в светлице, Василий Голицын попросил своих гостей успокоиться и рассуждать здраво. – Без Гермогена наша затея обречена на провал, други мои, – сказал он. – Свадьба ли, крестины ли, похороны ли – без священника никогда не обходятся. Тем более выборы нового царя без патриарха будут походить на жалкий фарс. Гермоген должен быть с нами! – Василий Голицын слегка пристукнул ладонью по столу. – Коль Гермоген не пойдет за нами добром, значит, поведем его силой. – Когда начинаем, брат? – нетерпеливо спросил Андрей Голицын. Василий Голицын помолчал, обведя взглядом лица своих сообщников, потом негромко, но решительно произнес: – Завтра поутру. В последнее время один вид Бориса Лыкова стал вызывать у Василия Шуйского приступы раздражения. Боярин Лыков неизменно приходил во дворец с плохими вестями. Сначала Лыков принес Шуйскому весть о том, что Кантемир-мурза в нарушение договора повернул оружие против царских войск, а не против Лжедмитрия. Затем опять же Лыков известил Шуйского о том, что голландские и немецкие ростовщики отказались ссудить его деньгами даже под высокие проценты. В это утро боярин Лыков снова испортил Василию Шуйскому настроение, ворвавшись в его покои с криком: «Измена, государь! Измена!..» Василий Шуйский, только что завершивший свое утреннее облачение перед тем, как идти завтракать, досадливо поморщился, глядя на толстяка Лыкова, упавшего ему в ноги. – Спешу известить тебя, государь-надежа, – задыхаясь, промолвил Лыков. – Братья Голицыны и их прихвостни из Думы сговорились за твоей спиной с воровскими боярами. Те хотят казнить Тушинского вора, а братья Голицыны собираются тебя с трона скинуть, государь. У меня верный человек имеется среди челяди Василия Голицына, он-то и поведал мне об этом. Василий Голицын сам метит на твое место, государь. |
| В самый разгар смотрин женихов на двор к Никифору Обадьину пришел царский постельничий Трифон Головин с ошеломляющим известием. Оказывается, царь Василий Шуйский давно положил глаз на Матрену Обадьину. Если родственники Матрены не будут против, то государь готов обвенчаться с нею уже этим летом. От такого известия у Никифора Обадьина поначалу отвисла нижняя челюсть и на несколько мгновений он лишился дара речи. Придя в себя, Никифор Обадьин, то смеясь, то плача, заверил Трифона Головина, что воля государя для него священна, поэтому он сам готов доставить свою дочь во дворец пред светлые царские очи. Собственно, при первом же визите царского постельничего в дом Никифора Обадьина все было решено и обговорено. Однако Трифону Головину пришлось наведаться в терем боярина Обадьина еще несколько раз, дабы обсудить и разрешить множество мелких вопросов и забот. Прежде всего Никифору Обадьину надлежало обдумать и принять условие Василия Шуйского, который был согласен сочетаться законным браком с Матреной Обадьиной лишь после того, как она родит от него сына. «Василию Шуйскому позарез нужен наследник, ибо братья его к государственным делам совершенно непригодны, – напрямик заявил боярину Обадьину Трифон Головин. – Государь желает удостовериться, что Матрена не бесплодна, а посему ей надлежит в ближайшие дни перебраться во дворец, чтобы делить с ним ложе». Никифор Обадьин без долгих колебаний согласился со всеми условиями Василия Шуйского. Супруга Никифора Обадьина Алевтина Игнатьевна была столь же завистлива и тщеславна, как и он сам. Она ни минуты не колебалась в том, чтобы отказать всем прочим женихам-боярам и отдать дочь в жены Василию Шуйскому. Придя в покои дочери, Алевтина Игнатьевна с сияющим лицом объявила Матрене: – Радуйся, душенька моя! К тебе посватался сам государь! Не зря я молилась Богородице денно и нощно, видать, дошли до нее мои молитвы. Ты станешь царицей, милая моя! Будешь жить во дворце без печали и забот, в роскоши, в окружении множества слуг… – Матушка, ты рехнулась, что ли?! – недовольно воскликнула Матрена, стремительно вскочив со стула и швырнув на пол покрывало, на котором она вышивала затейливый узор. – Государь уже глубокий старик! Не лягу я со стариком в постель. Лучше я повешусь! |
| Нашелся только один, неизвестный по имени тогдашний летописатель, который желал указать и темные стороны в характере и деятельности патриарха Гермогена, но мало заслуживает веры. Он говорит, во-первых, что Гермоген был «нравом груб», нескоро разрешал подвергавшихся запрещению, не умел различать быстро добрых и злых, был доверчив и благосклонен более к людям льстивым и лукавым, против этого за неимением данных мы ничего сказать не можем. Говорит, во-вторых, будто Гермоген во всем верил льстивым словам мятежников, соплетавших разные клеветы на царя Василия Ивановича Шуйского и возбуждавших против него ненависть, и потому «к царю Василию строптиво, а не благолепно беседоваше всегда», имея к нему в сердце ненависть, и не совещался с царем «отчелюбно», как бы следовало, чтобы разрушить коварства супостатов и изменников; против этого обвинения вопиет вся деятельность Гермогена, который постоянно ратовал против изменников, постоянно был предан царю Василию, как никто, и со слезами отстаивал его даже тогда, когда все на него восстали, терпел за него хулы, бесчестие, побои. Говорит, наконец, что когда по низвержении царя Василия Москва попала в руки супостатов, тогда Гермоген захотел показать себя непреоборимым пастырем по народе, но было уже поздно, время ушло, и хотя он стоял против клятвопреступных мятежников и обличал их, но сам был взят ими и уморен голодом; и тут явная неправда, потому что Гермоген начал стоять против мятежников не по свержении царя Василия, а с самого вступления своего на патриаршескую кафедру и неизменно ратовал против них во все царствование Василия. Впрочем, и этот безымянный летописатель сознается, что Гермоген «бысть словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен, о Божественных же словесех всегда упражняшеся, и вся книги Ветхаго Завета и Новыя благодати, и уставы церковныя, и правила законныя до конца извыче». IV Несмотря на заключение патриарха Гермогена в Чудовской обители с 20 или 21 марта 1611 г., он и был и признавался истинным патриархом по всей России до самой своей кончины, как можно заключать из известного уже нам послания его в Нижний Новгород, писанного в августе того года. |
|
|
