| При таких обстоятельствах естественно было произойти сближению между королем и калужским цариком. Брат Марины, староста саноцкий, находившийся под Смоленском, получил из Калуги достоверное известие, что Лжедимитрий хочет отдаться под покровительство короля, но ждет, чтоб Сигизмунд первый начал дело. Вследствие этого король созвал тайный совет, на котором решили отправить старосту саноцкого в Калугу, чтоб он уговорил царика искать королевской милости. С другой стороны, хотели попытаться войти в переговоры и с московским царем, но Василий, видя, что счастие обратилось на его сторону, запретил своим воеводам пропускать польских послов до тех пор, пока король не выйдет из московских пределов. Но счастье улыбнулось Шуйскому на очень короткое время. 23 апреля князь Скопин на крестинах у князя Ивана Михайловича Воротынского занемог кровотечением из носа и после двухнедельной болезни умер. Пошел общий слух об отраве: знали ненависть к покойному дяди его, князя Дмитрия, и стали указывать на него как на отравителя; толпы народа двинулись было к дому царского брата, но были отогнаны войском. Что же касается до верности слуха об отраве, то русские современники далеки от решительного обвинения; летописец говорит: «Многие на Москве говорили, что испортила его тетка княгиня Екатерина, жена князя Дмитрия Шуйского (дочь Малюты Скуратова, сестра царицы Марьи Григорьевны Годуновой), а подлинно то единому Богу известно». Палицын говорит почти теми же словами: «Не знаем, как сказать, божий ли суд его постиг или злых людей умысел совершился? Один создавший нас знает». Жолкевский, который, живя в Москве, имел все средства узнать истину, отвергает обвинение, приписывая смерть Скопина болезни. Этим важным свидетельством опровергается свидетельство другого иноземца, Буссова, не расположенного к царю Василию. Псковский летописец, по известным нам причинам также не любивший Шуйского, говорит утвердительно об отраве, обстоятельно рассказывает, как жена Дмитрия Шуйского на пиру сама поднесла Скопину чашу, заключавшую отраву. |
| Василий вышел из себя, выхватил большой нож, который по тогдашнему обычаю носил при себе, бросился на Ляпунова и закричал: «Как ты (тут он ввернул крепкое московское слово) смеешь мне это говорить, когда бояре мне этого не говорят!» Ляпунов погрозил ему своею мускулистою рукою и сказал: – «Василий Иванович! Не бросайся на меня, а не то – я как возьму тебя в руки, так вот тут и изотру!» – «Пойдем! пойдем! – сказали бывшие в толпе Иван Никитич Салтыков и дворянин Хомутов, – объявим народу!» Они вышли из Кремля на Красную площадь. Ударили в колокола. Захар Ляпунов с Салтыковым и Хомутовым взошли на высокое лобное место и стали приглашать бояр, патриарха, духовных, дворян, детей боярских и весь православный народ на всенародное собрание за Серпуховскими воротами. Хоть Красная площадь была немала, но полагали, что народа будет так много, что он на ней не поместится; хотели, чтобы как можно поболее русского народа приняло участие в этом важном деле. Народ отовсюду повалил за Серпуховские ворота. Съехались туда бояре. Прибыл и патриарх. Там говорили: «Наше Московское государство дошло до конечного разорения. Мы – словно овчарня, когда на нее волки нападут. Бедных православных христиан душат без милости, и никто не обороняет нас, никто не хочет помочь нам. Вот три года, четвертый на царстве сидит Василий Шуйский; неправдой он на царство сел, не по выбору всей земли, и оттого нет на нем Божия благословения, нет счастья земле. Сотни тысяч душ погибло напрасно. Как только братья его пойдут на войну, так и понесут поражение; сами прячутся в осаде, а ратные люди разбегаются. Православные христиане! Те наши земляки, что в Коломенском с вором, согласны своего вора оставить и быть с нами в соединении, если мы Шуйского отставим. Собирайтесь на совет, как бы нам Шуйского отставить, а вместо его выбрать всею землею государем того, кого Бог нам укажет!» Тогда было так мало охотников стоять за Шуйского, что в собрании не произошло смятения и большого разногласия. Об избрании Владислава, кажется, в то время и не заикнулись, во-первых потому, что простой народ боялся поляков; во-вторых потому, что тогда еще, уничтоживши вора, можно будет соединить Русскую землю и дать полякам отпор. Потачка польским замыслам только тогда стала неизбежна, когда со сторонниками вора сойтись было нельзя. Патриарх, вообще не любивший Шуйского, удерживал несколько толпу: его призвание, как первопрестольника Русской церкви, побуждало его сохранять существующую власть, но и он не слишком настаивал. Порешили идти к царю и бить ему челом от всего мира, чтобы оставил царство. Патриарх уехал из собрания. Бояре отправились к царю. Вперед выступил свояк царя Василия, Иван Воротынский, и говорил: |
| На юге тем временем продолжали собираться войска под знамена Царя Димитрия. Но где находился и скрывался сам Димитрий, все еще никто не знал. Один из сторонников Лжедимитрия прибыл набирать войско в Путивль и объявил, что недалеко находится сам Царь. Чтобы увидеть Царя, посольство путивльцев отправилось с ним в Стародуб, но видя, что там нет Царя, хотело его избить. Желая избежать расправы, он закричал: «Да вот же перед вами Царь!» – и указал на одного самозванца, выдававшего себя за Феодора Нагого, дядю Димитрия. Тот грозно закричал на них: «Как вы не узнаете меня, вашего государя». Никогда не видавшие ни маленького Царевича, ни Царя Лжедимитрия, путивльцы и стародубцы повалились в ноги, прося прошения, а самозванец присвоил с этого времени себе имя убитого Димитрия. Известие, что спасенный Царь объявился, охватило Русь, и многие области признали его. Собрав войско, Лжедимитрий Второй двинулся на север, но Москвы взять не смог. Борьба из-за подмосковских областей шла с переменным успехом. Наконец самозванец укрепился недалеко от Москвы в селе Тушине. Многие области, особенно окраинные, искренне признавали за Царя тушинского самозванца. Были с их стороны далее примеры героизма во имя защиты правды и законности. Так один стародубский боярский сын отправился в стан Шуйского к самому Царю спросить его, зачем он подыскался Царства под прирожденным Государем. Он скончался, поджариваемый на медленном огне, повторяя обвинение против Шуйского. Большая часть центральных областей, более знакомых с тем, что делалось в Москве, последнее время не верила самозванцу и признавала Царем Василия Шуйского. За Шуйского же стояла большая часть монастырей и духовенства, следуя примеру св. Патриарха Ермогена и Троице-Сергиевой обители. Однако кроме искренних приверженцев одного из Царей, законного, как они считали, и того, и другого окружали еще лица, заботившиеся только о личной выгоде и ради нее готовые служить даже заведомому самозванцу. Были такие, метко названные современниками «перелетами», которые ехали к одному из них, выпрашивали у него всяких милостей и привилегий, а затем, чуть ли не в тот же день, проделывали это у другого! Положение Тушинского вора очень укрепило признание его вдовой первого Лжедимитрия Мариной Мнишек, которая сделала это по настоянию иезуитов, тайно обвенчавшись затем с ним. |
| В сталинском национал-коммунизме причудливым образом соединялись бунтарь Чапаев и охранитель Суворов, но в нем не оказалось места для Скопина-Шуйского. В беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом вождь как-то произнес: «Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев...». Этого оказалось достаточным для того, чтобы на имя князя было наложено негласное табу. А когда известному историку И.И. Смирнову за монографию «Восстание Болотникова» была присуждена Сталинская премия за 1949 год, истинный победитель в «Крестьянской войне» (как теперь надлежало называть Смутное время) был записан в реакционеры. Не удивительно, что в яркой и, безусловно, талантливой книге поэтессы Натальи Кончаловской «Наша древняя столица», написанной к 800-летию столицы, не нашлось ни строчки для четвероюродного племянника Василия Шуйского, тогда как «крестьянскому революционеру» Болотникову была отведена целая глава. Да и предвоенный фильм «Минин и Пожарский», с созданием Варшавского блока, правда, потерявший свою остроту, даже при всей нелюбви Сталина к полякам, почти исчез из кинопроката. И те несколько с симпатией к Скопину-Шуйскому слов, сказанных сценаристом фильма, писателем и литературоведом Виктором Шкловским , вскоре были напрочь забыты. Наступило второе забвение князя. Вторая реабилитация, хотя и очень не спешно, происходит на наших глазах. Начиная с 2002 года в ряде городов ЦФО активно работает Межрегиональная программа «Под княжеским стягом», разработанная энтузиастами из Москвы, Александрова и Калязина. Главная задача, на решение которой нацелена программа, это вовлечение в процесс исторического познания молодежи. Каждое лето отряды юных «ополченцев» выступают в походы по местам боев князя Скопина-Шуйского. Популяризация знаний о героях, преодолевавших Смуту, и увековечение их памяти, - вот два краеугольных камня программы. На достижение этих целей направлены такие непосредственные задачи, как реконструкция маршрутов, которыми двигались русско-шведские войска, углубленное изучение событий начала XVII столетия с учетом новейших архивных исследований, изысканий краеведов и археологических разведок в местах сражений. |
| 2 . Богословие и Богослужение//URL: http://typikon.ru/liturgic/orand-cr.htm (дата общения 01.11.2012) И.П. Ермолаев. Вопрос об участии Казани в борьбе за изгнание поляков из Москвы в 1612 г Статья посвящена эпохе «смутного времени» в России и, в частности, народной борьбе в Поволжье. Отмечается особая роль патриарха Гермогена в борьбе против поляков. Ключевые слова: «смутное время», Казань, патриарх Гермоген, польское вторжение. I.P. Ermolaev The question of Kazan participating in the struggle against Polish invasion in 1612. The article is devoted to «smutnoe vremya» epoch in Russia and, in particular, people’s struggle in Povolzhsky region. The special role in the struggle belongs to patriarch Germogen. Key words: «smutnoe vremya», Kazan, patriarch Germogen, Polish invasion. Социально-политический кризис в России конца XVI – начала XVII веков, известный под названием «Смутное время», вылился в грандиозные события, часть которых непосредственно связана с историей Казанского края. Гражданская война, начавшаяся после смерти Лжедмитрия I (17 мая 1606 г.), захватила весь Поволжский край. На территории современного Татарстана и смежных с ним районов социально-классовая борьба особенно ярко прослеживается с лета 1608 года. Это был период активных действий второго самозванца, когда страна четко разделилась на две части – сторонников Москвы (царя Василия Шуйского) и приверженцев Тушина (Лжедмитрия II) и когда в новую стадию вступила гражданская война. В это время одним из центров народной борьбы в Поволжье становятся Горная (Свияжский и Чебоксарский уезды) и Луговая («Казанская») стороны. Правительственное войско царя Василия Шуйского, направленное еще в предыдущем году (1607 г.) на подавление восстания в Низовом Поволжье, вынуждено было к концу 1608 г. перейти в Среднее Поволжье и «застряло» здесь вплоть до начала 1610 г. К весне 1609 г. обстановка в крае резко обострилась. Казань была одной из опор правления Василия Шуйского. Это определило особенно глубокий накал социально-политической борьбы в крае. Восставшие против официальной власти сконцентрировали свои силы и готовились нанести удар по Свияжской крепости как одному из основных центров военной опоры московского правительства в Среднем Поволжье. Во главе отрядов восставших стояли князь Еналейко Шугуров, князь Бьюшейко Яникеев, князь Иванко Смиленев, дети боярские Федко Киреев, Якушко Глядков, Васька Ртищев, Семейка Кузминский. Как видим, здесь налицо совместное выступление русских людей с нерусскими народами. |
| Его участие в Смуте становится заметным также с начала царствования Василия Шуйского. Первым выступило дворянство заокских и северских городов, т. е. южных уездов, смежных со степью. Тревоги и опасности жизни вблизи степи воспитывали в тамошнем дворянстве боевой, отважный дух. Движение поднято было дворянами городов Путивля, Венева, Каширы, Тулы, Рязани. Первым поднялся еще в 1606 г. воевода отдаленного Путивля князь Шаховской, человек неродовитый, хотя и титулованный. Его дело подхватывают потомки старинных рязанских бояр, теперь простые дворяне, Ляпуновы и Сунбуловы. Истым представителем этого удалого полустепного дворянства был Прокофий Ляпунов, городовой рязанский дворянин, человек решительный, заносчивый и порывистый; он раньше других чуял, как поворачивает ветер, но его рука хваталась за дело прежде, чем успевала подумать о том голова. Когда кн. Скопин-Шуйский только еще двигался к Москве, Прокофий послал уже поздравить его царем при жизни царя Василия и этим испортил положение племянника при дворе дяди. Товарищ Прокофья Сунбулов уже в 1609 г. поднял в Москве восстание против царя. Мятежники кричали, что царь – человек глупый и нечестивый, пьяница и блуд ник, что они восстали за свою братию, дворян и детей боярских, которых будто бы царь с потаковниками своими, большими боярами, в воду сажает и до смерти побивает. Значит, это было восстание низшего дворянства против знати. В июле 1610 г. брат Прокофья Захар с толпой приверженцев, все неважных дворян, свел царя с престола, причем против них были духовенство и большие бояре. Политические стремления этого провинциального дворянства недостаточно ясны. Оно вместе с духовенством выбирало на престол Бориса Годунова на зло боярской знати, очень радело этому царю из бояр, но не за бояр и дружно восстало против Василия Шуйского, царя чисто боярского. Оно прочило на престол сперва кн. Скопина-Шуйского, а потом кн. В. В. Голицына. Впрочем, есть акт, несколько вскрывающий политическое настроение этого класса. Присягнув Владиславу, московское боярское правительство отправило к Сигизмунду посольство просить его сына на царство и из страха перед московской чернью, сочувствовавшей второму самозванцу, ввело отряд Жолкевского в столицу; но смерть вора тушинского в конце 1610 г. |
| Проще всего объяснить поведение Филарета хитроумным политическим расчетом, подобным тому, что двигал представителями многих знатных родов, служивших частью Шуйскому, частью Лжедмитрию, чтобы сохранить свое влияние при победе любой стороны. Принеся в жертву жителей Ростова, митрополит приобрел ореол мученика, а служа в Тушино, мог рассчитывать на патриарший престол: такова, примерно, логика многих исследователей. В картину легко добавить и более мрачные тона, припомнив заявление поляков в 1615 г., что Филарет де сам хотел выбраться из Ростова в Тушино от тиранства Василия Шуйского (правда, с намерением не столько служить самозванцу, сколько добиваться избрания на московский престол Владислава) . Действительно, отъезд Филарета в Ростов вскоре после воцарения Василия Ивановича весьма напоминает почетную ссылку, применявшуюся Шуйским к опасным людям при дворе. Так высланы были из столицы на воеводства князья Г. П. Шаховской (в Путивль) и В. М. Рубец–Мосальский (в Корелу), М. Г. Салтыков (в Иван–город), А. И. Власьев (в Уфу), Б. Я. Бельский (в Казань) и др. Обращает на себя внимание, что незадолго до захвата Филарета в Ростове его зять Иван Иванович Годунов (муж Ирины Никитичны), получивший указ отправляться из Владимира в Нижний Новгород, не подчинился Шуйскому и привел владимирцев к присяге Лжедмитрию II, хотя первоначально горожане собирались отбиваться от отрядов самозванца . Поверив полякам, что Филарет, вслед за своим зятем и многими другими обиженными Шуйским представителями знати, хотел вырваться из–под власти царя Василия, мы должны были бы, по логике вещей, обвинить митрополита Ростовского в отвратительном злодеянии: принесении жизни и имущества паствы в жертву собственным политическим амбициям. Ростовчане, как и владимирцы, не желали покоряться самозванцу. К тому же ростовский воевода Третьяк Сеитов, в отличие от И. И. Годунова, твердо стоял за Шуйского. Убеждать паству изменить царю Василию было опасно, тогда как тайные действия приносили дополнительный приз: ореол мученика, позволяющий при необходимости с честью вернуться назад, в лагерь Шуйского. |
| Тогда боярин князь Иван Михайлович Воротынский осадил Елец, стольник князь Юрий Трубецкой – Кромы, но на выручку Кром явился Болотников: с 1300 человек напал он на 5000 царского войска и наголову поразил Трубецкого; победители – козаки насмехались над побежденными, называли царя их Шуйского шубником. Московское войско и без того не усердствовало Василию, следовательно, уже было ослаблено нравственно; победа Болотникова отняла у него и последний дух; служилые люди, видя всеобщую смуту, всеобщее колебание, не хотели больше сражаться за Шуйского и начали разъезжаться по домам; воеводы Воротынский и Трубецкой, обессиленные этим отъездом, не могли ничего предпринять решительного и пошли назад. При состоянии умов, какое господствовало тогда в Московском государстве, при всеобщей шаткости, неуверенности, недостатке точки опоры, при таком состоянии первый успех, на чьей бы стороне ни был, имел важные следствия, ибо увлекал толпу нерешительную, жаждущую увлечься, пристать к чему бы то ни было, опереться на что бы то ни было, лишь бы только выйти из нерешительного состояния, которое для каждого человека и для общества есть состояние тяжкое, нестерпимое. Как скоро узнали, что царское войско отступило, то восстание на юге сделалось повсеместным. Боярский сын, сотник Истома Пашков, возмутил Тулу, Венев и Каширу; в то же время встало против Шуйского и древнее княжество Рязанское; здесь в челе восстания были воевода Григорий Сунбулов и дворянин Прокофий Ляпунов. Писатели иностранные хвалят храбрость старого народонаселения рязанского; летописцы московские удивляются его дерзости и речам высоким: рязанцы Ляпуновы оправдывают тот и другой отзыв. Во время народного волнения по смерти Грозного рязанцы – Ляпуновы и Кикины являются на первом плане; Захар Ляпунов, брат Прокофия, дерзкий, как увидим, на слово и на руку, первый в таком деле, на которое редкие могли решиться, заявляет в первый раз себя тем, что не хочет быть в станичных головах вместе с Кикиным и бежит со службы из Ельца. В 1603 году о нем опять встречаем известие: царь Борис велел спросить детей боярских рязанцев: кто на Дон к атаманам и козакам посылал вино, зелье, серу, селитру и свинец, пищали, панцири и шлемы и всякие запасы, заповедные товары? Отвечали: был слух, что Захар Ляпунов вино на Дон козакам посылал, панцирь и шапку железную продавал. |
| Сдались Лжедимитрию Коломна и Кашира, но не сдался Зарайск, где воеводствовал князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Еще прежде Ляпунов, поднявшись против царя Василия по смерти Скопина, присылал к Пожарскому племянника своего Федора Ляпунова уговаривать его соединиться с землею Рязанскою против Шуйского, но Пожарский, отправив грамоту в Москву, потребовал подкрепления у царя Василия и получил его. Теперь жители Зарайска пришли к воеводе всем городом просить его, чтоб целовал крест самозванцу; Пожарский отказался и с немногими людьми заперся в крепости; никольский протопоп Дмитрий укреплял его и благословлял умереть за православную веру, и Пожарский еще больше укреплялся; наконец он заключил такой уговор с жителями Зарайска: «Будет на Московском государстве по-старому царь Василий, то ему и служить, а будет кто другой, и тому также служить». Утвердивши этот уговор крестным целованием, начали быть в Зарайском городе без колебания, на воровских людей начали ходить и побивать их, и город Коломну опять обратили к царю Василию. Но Захар Ляпунов с товарищами не хотели дожидаться. 17 июля пришли они во дворец большою толпою; первый подступил к царю Захар Ляпунов и стал говорить: «Долго ль за тебя будет литься кровь христианская? Земля опустела, ничего доброго не делается в твое правление, сжалься над гибелью нашей, положи посох царский, а мы уже о себе как-нибудь промыслим». Шуйский уже привык к подобным сценам; видя пред собою толпу людей незначительных, он думал пристращать их окриком и потому с непристойно-бранными словами отвечал Ляпунову: «Смел ты мне вымолвить это, когда бояре мне ничего такого не говорят», – и вынул было нож, чтоб еще больше пристращать мятежников. Но Захара Ляпунова трудно было испугать, брань и угрозы только могли возбудить его к подобному же. Ляпунов был высокий, сильный мужчина; услыхав брань, увидав грозное движение Шуйского, он закричал ему: «Не тронь меня: вот как возьму тебя в руки, так и сомну всего!» Но товарищи Ляпунова не разделяли его горячки: видя, что Шуйский не испугался и не уступает добровольно их требованию, Хомутов и Иван Никитич Салтыков закричали: «Пойдем прочь отсюда!» – и пошли прямо на Лобное место. |
| – Не печалься, брат, – ободряюще произнес Иван Шуйский. – Вот разобьем поляков и Лжедмитрия с помощью татар, соберем новое надежное войско, тогда и черный люд в Москве притихнет, и бояре строптивые прикусят язык. Тогда и Филарета можно будет смело на плаху тащить. Долго обсуждали братья Шуйские, кому из бояр и воевод можно было бы поручить охрану даров, предназначенных для крымского хана. Эта миссия требовала безусловной верности присяге, мужества и хладнокровия. Храбрецов в окружении Василия Шуйского хватало, беда была в том, что ни на кого из них нельзя было положиться. Трон под Василием Шуйским вовсю шатался, особенно это стало ощущаться после поражения русского войска в Клушинской битве. Среди бояр зрел заговор, о чем Василию Шуйскому доносили его тайные соглядатаи. Шуйского пока спасало то, что заговорщики увязли в спорах между собой, они никак не могли договориться, кого поставить царем: Федора Мстиславского или Василия Голицына. К тому же в Москве недавно объявился Филарет, который тоже предъявил свои права на трон. Перебрав более двадцати имен и не отыскав среди них ни одного надежного человека, братья Шуйские приуныли. И тут подал голос царский секретарь Лука Завьялов, что-то писавший, сидя за небольшим столом у окна. – Государь, помнится, у тебя был на примете дельный воевода, коего ты еще зимой назначил наместником в Зарайск, – сказал дьяк, оторвавшись от своей работы. – Зовут этого воеводу Дмитрием Пожарским. Он из рода князей Стародубских. – А ведь верно! Про князя Пожарского я совсем забыл! – Василий Шуйский хлопнул себя ладонью по лбу. – В прошлую осень князь Пожарский справился с труднейшим моим поручением, наголову разбив на Владимирской дороге разбойное войско атамана Салькова. После того боя в отряде Салькова осталось всего тридцать человек, с коими этот негодяй пришел ко мне с повинной. – За эту победу князю Пожарскому тобою, государь, было пожаловано поместье под Суздалем на берегу реки Ландех с двадцатью деревнями, семью починками и двенадцатью пустошами, – напомнил Шуйскому секретарь, роясь в бумагах. – Я сам писал эту жалованную грамоту, копия которой хранится в нашем архиве. Вот она, эта копия. – Дьяк с шелестом развернул узкий бумажный свиток. Он вопросительно посмотрел на Василия Шуйского: – Зачитать, царь-батюшка? |
|
|
