| Уходя спать, отец сказал ей, что Фульвий мог бы быть хорошей партией, выгодным женихом для Агнии. Эти слова испугали Фабиолу: она, напротив, приняла решение всеми силами противиться такому намерению. Она любила Агнию и не желала, чтобы та сделалась женой человека, который Фабиоле был очень неприятен и которого она подозревала в дурных наклонностях. Задумавшись о Фульвий, она перешла мыслью к его соседу за ужином, к молодому и благородному Себастьяну. «Вот это человек! — воскликнула Фабиола почти вслух. — Как он не похож на римских молодых людей, по крайней мере, на большинство из них! Он никогда не злословит, не сплетничает, не пьет без меры, как другие, не шатается с утра до вечера из дома в бани и из бань в сады. Все его слова умны, все его мысли благородны. Как хорошо он говорил нынче за ужином! Правда, что храбрый воин, блестящий офицер императора не может, не опозорив себя, нападать на безоружных! Какое благородство стать с мечом на стороне жертвы! Редкий человек…». Фабиола высоко ценила ум и уважала молодого офицера преторианской гвардии, но в этот вечер она еще больше поняла, насколько он был достоин уважения. Ей казалось, что этот прошедший день был важнейшим днем ее жизни; она опять с горьким стыдом вспомнила о гневе, о своем дурном поступке и о бедной Сире. Фабиола хотела бы не думать о ней, и не могла. Упрямая мысль ее, перелетая от предмета к предмету, от лица к лицу, неумолимо, как укор совести, возвращалась к Сире и сцене, происшедшей между ними. Она легла в постель и все-таки не могла отделаться от образа Сиры, от покрытой кровью ее руки, и ей чудилось, будто бы она все это опять видит наяву. Наконец, Фабиола заснула, но сон ее был тревожен. Снилось ей, что она гуляет в великолепном освещенном саду; свет этот мягче и нежнее дневного, и однако, нисколько не похож на свет огней или канделябров. Растения поразительной красоты фестонами перекинулись от дерева к дереву; деревья покрыты золотыми и яхонтовыми плодами. Посреди лужайки сидит слепая Цецилия, лицо которой сияет каким-то удивительным выражением блаженства. По правую ее сторону стоит Агния, по левую — Сира, и обе обратились к ней с любовью и нежностью. Фабиоле страшно захотелось идти к ним; ей казалось, что они так счастливы; ей казалось, что они манят ее к себе. Она бросилась к ним стремительно, но в ту самую минуту между ними и ею разверзлась пропасть. |
| 855 «В Московском дворце Государя – говорит I. Кобенцель 1575 г. – «так много золота и серебра, что почти не возможно сосчитать всех сосудов». Покорение царств Казанского и Астраханского, обогатив казну Московского Царя, доставила ему новыя средства украсить чертоги его и столицу, превращенную в пепелище 1547 г. Но он, разделив государство на Земщину и Опричину, перенес двор свой из Кремника в Белый город, где построил себе крепость, обнесенную каменными стенами. Потом название Опричина заменено словом Двор. 856 При нашествии Крымского Хана Девлет-Гирея в 1571 году, Мая 24, вся Москва сгорела, на дворе Государевом ничего не осталось: «в Грановитой, в проходной, в набережной и иных палатах прутье железное толстое, что кладено крепости для на связки, перегорело и переломалось от жару». Кремлевские здания оставались, большею частию, в развалинах до тех пор, как Цари Феодор и Борис Годунов возобновили их, расширив и украсив двор Царский; тогда пристроены были к Золотой и Грановитой палатам Столовая и Панихидная; на своем дворе Борис поставил высокие каменные палаты с садом позади их, сломанные в 1807 году. Дворец украшениями своими возбуждал удивление в чужестранцах; Царская казна славилась несметным множеством золота и серебра. «Дворец, по свидетельству Елассонского Архиепископа Арсения, блистал золотом; в приемной зале над престолом стоял образ Богоматери, мозаически составленный из яхонтов, алмазов, сапфиров, топазов и других драгоценных камней и жемчугу. Близь престола стоял массивный золотой шар, изображавший всю землю. Потолок во дворце, покрытый золотом, походил на полушарие. Везде там видны были картины, обои и искусно сделанные рощи, виноградники, грозды, розы и разные птицы. В палате Царицы Ирины висел превосходной работы лев, державший в лапах змею, к коей привешено было множество прекрасных канделябров, сплетенных на подобие корзины. Эта палата украшалась мозаическими образами Богоматери с Предвечным младенцем, Ангелов, Иерархов, Мучеников и Св. Угодников. Все они блистали дорогими каменьями и жемчугами». |
| Синода, изложенным в том же указе Духовной консистории, постановлено, чтобы доход свечной суммы при соборе оставался неприкосновенным в пользу духовно-учебных заведений, и все счетоводство по этой сумме производилось существующим законным порядком, что прямо указывает на необходимость иметь этому собору приходно-расходные книги от епархиального начальства и давать этому начальству строгую отчетность в свечных, по крайней мере, суммах: тο консистория определяет выдать причту и старосте новые таковые книги и требовать, чтобы все статьи прихода и расхода денежных сумм, поступающих в собор от промена свечей и от доброхотных приношений прихожан, независимо от кассовой книги, находящейся вне контроля со стороны епархиального начальства, ежемесячно вносились и в эти книги и утверждались подписом не только членов причта и старосты, но и уполномоченного для совместного заведывания церковными суммами от вдовьего дома, если только он сего пожелает» и пр. Правда, свечная прибыль в 1867 г. вдруг увеличилась на 350 руб. слишком, но это случилось от того, что по формам Опекунского совета не различались свечи продажные от свечей, употребляемых для безвозмездного освещения, так что огарочный воск от сих последних, с самого начала и доселе употреблявшийся для поддержания благолепного освещения, должен был по этим формам обратиться в статью чистого прихода и значительно увеличить прибыльный фонд. Между тем, двухлетний опыт наблюдений (1867–68 гг.), при строгой экономии, не оправдал надежд на ожидаемые сбережения от расходования кружечной и кошельковой суммы;· от 1866 года оставалось еще 26 р., но в последующие два года она издерживаема была вся без остатка 45 . Такой результат заставил контору вдовьего дома в начале 1869 г. (января 31-го) войти в Опекунский совет представлением о том, что «для устранения копоти в возобновленном соборе (вместо прежних канделябров в 760 свечей) предположено устроить в трех арках главного купола люстры с 276 свечами, которые должны зажигаться как в высокоторжественные, так и в праздничные дни, на что приблизительно потребуется до 500 руб. |
| Именно этим хазарам или тюрко-булгарам исследователи приписывают оборудование «каменного капища», ритуального языческого святилища «башенного типа» с очагами и алтарем на круглой ритуальной площадке, покрытой слоем глиняной обмазки, известкового раствора и обнесенной четырехугольной каменной оградой 1338 . Оно было устроено на участке куртины XV, но, примечательно, за пределами оборонительных стен города. Да и было ли это «тюркское капище», функционировавшее «без видимых перерывов» «со второй половины VIII в. и до середины X в.»? Следы его недостаточно выразительны, а происходящую из комплекса известняковую фигуру с отбитым лицом или бронзовую подвеску в виде лошади едва ли можно безоговорочно считать идолом или амулетом 1339 . Еще более неожиданно присутствие в языческом святилище изображения креста, прочерченного на одном из фрагментов лепного сосуда 1340 . Следы зольника могли иметь связь с хозяйственной, производственной деятельностью, а не с культом огня или иудейским святилищем 1341 . Обращают также на себя внимание находки среди развала нескольких фрагментов каменных профилированных массивных карнизов, многочисленных крупных плит, блоков, в том числе с изображением прочерченного циркулем креста в круге, большой каменной плиты с шестью углублениями в ряд, которая, вероятно, служила крышкой массивного саркофага и использовалась для установки свечников, канделябров или лампадофоров на штырях. Здесь же, в кладке построенной позже жилой усадьбы, в 1988 г. оказался обнаружен песчаниковый блок (46x17,5x17) с небрежно вырезанной греческой ктиторской или надгробной надписью в четыре строки «О спасении (или «о молитве», «о памяти») и/отпущении грехов/Христофора (или Христодула) Аминь» и следами известкового раствора на тыльной стороне, указывающими, что надпись была вмонтирована в стену. Палеографические особенности, прежде всего начертание альфы со средней ломаной гастой, позволяют относить ее ко времени до середины IX в. Все это указывает скорее на остатки довольно крупного византийского храма или мартирия постюстиниановского времени, развал которого сполз по оврагу вниз, нежели на языческое святилище поклонников богагероя Тенгри, к тому же разрушенного, судя по фрагментам амфор с рифлением в виде набегающей волны, до второй половины VII в., когда здесь могли появиться хазары 1342 . |
| Наталья Николаевна Волохова — артистка театра Комиссаржевской; она освещена волшебным блеском рампы, окружена романтическим ореолом театра; лицо ее скрыто под маской актрисы; тонкая фигура движется на фоне стилизованной декорации; перед ней— темный провал зрительного зала, влюбленная толпа. Любовь Блока залита электрическим светом театральных прожекторов; в ней действительность сплетена со сценической иллюзией, правда жизни с «блистательной ложью» искусства. Его возлюбленная — «Снежная маска», полуявь, полусон, и реальная женщина, и видение поэта. Раздвигается занавес, звучит музыка, сверкает рампа, — на сцене появляется Она. Я был смущенный и веселый. Меня дразнил твой темный шелк, Когда твой занавес тяжелый Раздвинулся — театр умолк. Живым огнем разъединило Нас рампы светлое кольцо, И музыка преобразила И обожгла твое лицо. И вот, опять сияют свечи, Душа одна, душа слепа… Твои блистательные плечи, Тобою пьяная толпа… Звезда, ушедшая от мира, Ты над равниной вдалеке… Дрожит серебряная лира В твоей протянутой руке… В наружности поэта эпохи «Снежной маски» был «артистизм», законченная красота произведения искусства. Как будто и он стоял на подмостках, талантливо играя роль прекрасного влюбленного поэта. Блок с надменной улыбкой и с белой розой в руке, ищущий глазами Ее в фойе театра; Блок, читающий стихи «на башне» при свете канделябров, на фоне окна, выходящего в звездную ночь, — кажется героем романтической поэмы. Это впечатление «творимой жизни» остро передает Б. Эйхенбаум в статье «Судьба Блока». «Блок стал для нас трагическим актером, играющим самого себя… Юношеский облик его сливался с его поэзией, как грим трагического актера с его монологом. Когда Блок появлялся — становилось почти жутко: так похож он был на самого себя. Какой-то юнга с северного корабля — гибкий и вместе с тем немного неловкий, немного угловатый в своих движениях юноша, порывистый и странно-спокойный, с улыбкой почти детской и вместе с тем загадочной, с голосом грудным, но глухим и монотонным, с глазами слишком прозрачными, в которых точно отсвечивались бледные волны северных морей, с лицом юношески нежным, но как будто „обожженным лучами полярного сияния“. |
| 10 сентября 1959 года. Сажусь в 11 часов в большой черный-лаковый ватиканский автомобиль у ворот дома, где я жил. Он быстро везет меня через Рим и через Кампанию, мимо арк Клавдиевского акведука. Почти незаметно начинается подъем в гору и через 30 минут въезжаем во внутренний двор папского дворца Кастельгандольфо. Подымаюсь по подъемной машине два этажа. Меня встречает швейцар в черном фраке и два дежурных придворных чина в темно-пунцовых шелковых камзолах и отводят в комнату, третью от подъемной машины, и приглашают сесть и ожидать. Осталось ровно 30 минут до срока приема. Я осматриваю мебель – типично итальянская дворцовая XVII–XVIII веков. Высокие кресла с высокими и потом немного сгибающимися спинками, пол мраморный двухцветный – зеленый с белым, два мраморных стола на витых золоченных ножках. На одном – большие бронзовые часы – между двух золоченных канделябров, на другом – большое бронзовое золоченное распятие. Время медленно и сосредоточенно проходит. В 12 часов бьют часы, в разных местах, но с разнобоем, так что этот бой длится несколько минут. В 12 часов 5 минут раскрываются те же двери, через которые я вошел, и швейцар вводит группу мужчин парами; все в темно-синих костюмах – лет 40–60, но есть и юноша лет 18–19 со своим отцом. Всего их человек 12. Мне предлагают присоединиться к этим парам сзади, и мы все направляемся дальше вглубь дворца. Проходим еще комнату и, наконец, во второй от той, где я сидел, очень длинной, с возвышением у противоположной стороны, на которой стоит большое золоченное кресло, с рядом высоких кресел вдоль других стен. Мы все садимся в расстоянии 3–4 шагов друг от друга. Значит, думаю я, аудиенция будет полусовместная; не только папа будет с каждым говорить не больше 2-х минут, но все, что он мне скажет или что я ему скажу, будет слышно соседям и справа и слева. В это время входит опять дежурный придворный чин и громко вызывает; «Il professore Niccolo» («профессор Николай»). Я иду один за ним в следующее, соседнее помещение, и опять меня сажают. |
| Правитель, согласившись дозволить сделать зрелище из того, как христиане выйдут сдвигать гору, был сам недоволен, что он уступил волнению взбунтовавшейся черни, и искал средства заглушить в себе досаду. Он старался веселиться в сообществе своих приятелей, и в то время, когда к нему повели епископа, правитель вкушал вечернюю трапезу с своею семьей и с именитыми гостями, в числе которых была и Нефора. Все они помещались в большой столовой комнате, которая представляла собою соединение эллинской красоты формы с египетскою пестротой и яркостью красок. Стены были выложены изразцами, разделанными живописью по греческой моде. Краски были изумительно живы. Столовая была совсем без потолка. Он заменялся подвижною шелковою тканью, которая сдвигалась и раздвигалась на кольцах, ходивших на бронзовых прутьях. Днем, когда солнце горело на небе, это полотно было задернуто, а к вечерней трапезе его открывали. Теперь, после знойного дня, ткань была отдернута, и над головами людей, вкушавших яства в этой роскошной столовой, величественно синело высокое небо с множеством звезд. Свет луны заходил сюда только откосом, серебря один угол покоя. От канделябров и ламп, горевших на столе, далекое бесконечное пространство вверху казалось черною бездной, в которой звезды висели как огненные шары. Внизу на столе были разнообразные яства и питья: тут стояли и, дымясь, распространяли аппетитный запах огромнейшие жаркие из верблюжьего мяса, красноперые рыбы, драгоценные хиосские подносы и вазы, на которых были красиво уложены отборные фрукты: винные ягоды, финики, виноград и янтарные дыни, нежный сыр на фигурных тарелках из поливанной глины, два превосходно исполненные серебряные улья работы Зенона, наполненные медом, и посередине этих двух ульев работы того же Зенона высокое серебряное украшение, похожее на жертвенник греческих храмов, — все обвитое миртами и розами. Наверху жертвенника дымилась ароматная курильница, и тут же стояла большая серебряная чаша с вином, растворенным водою. Вокруг этой чаши стояли кубки в виде звериных и птичьих голов. Общество было веселое. Были изящные женщины и молодые мужчины; все находились в веселом, остроумном настроении и шутили насчет того празднества, которое так неожиданно устраивается послезавтра; оно послужит и для успокоения народа и для их развлечения. Христиане, которые осуждены принять страдательную роль, могут себя чувствовать, как им придется. Один кто-то сказал: |
| Как много говорил об этом Господь в Своих проповедях! Но мало кто слышал Его, мало кто воспринимал истину во всей ее полноте. Между тем именно от Господа нашего Иисуса Христа, от познания Его Божественного учения, от веры в Сына Божия и приближения через Него к Отцу Небесному зависит духовная жизнь каждого человека. Ведь что такое тьма в понимании Христовом? Это — не темнота ночи, но темнота всей жизни. Без духовной основы бытие человеческое теряет всякий смысл. Не помышляя и не стремясь к высокому, духовному, небесному, человек становится рабом греха, уподобляется скотам бессловесным и пребывает в духовной смерти. И хотя плоть его продолжает существовать, но душа близка к погибели, если уже окончательно не погибла. Впрочем, Господь милостив, а потому надежда остается всегда. Неизреченный Свет Христов способен просветить самые темные уголки человеческой души и озарить ее солнечными лучами Богообщения и Богопознания. И всего-то для этого счастливого мига требуется одно — покаяться, принести Богу искреннее раскаяние во всех совершенных злодеяниях с несомненною верою, что Вселюбящий Отец Небесный всегда готов понять, принять и простить заблудших чад Своих. Поводом для Господа именовать Себя светом послужил один из обрядов праздника поставления кущей. По традиции, в ночь с первого на второй день праздника, в храме, во внутреннем дворе возжигались два огромных канделябра, на которых располагались четыре золотые чашки с маслом. Лампады эти постоянно пополнялись и за ними тщательно следили. Свет канделябров был очень красив и в ночное время разливался по всему Иерусалиму. В речи же Своей Спаситель, приводя понятный для иудейского народа пример, говорил о Себе как о таком свете, который освещает не только Иерусалим, а весь мир, каждую страну, каждый город, каждый дом и каждое готовое распахнуться Ему навстречу человеческое сердце. Для евреев понятие света вообще имело особое значение, потому что они свято помнили о том огненном столпе, который освещал путь их предков, вышедших из Египта, когда даже ночью они не были во тьме. Слова же Господа означают то, что последователи Христовы не только не будут блуждать во тьме неведения Божественной правды, но просвещенные светом истины, сами понесут это святое познание в мир, сами станут светом, ведущим в блаженную вечность. |
| Веселье жутковатое». Потом танцевал с Люсьеной, она висла на нем, обнимала за шею, напевала, заглядывала лукаво в глаза и неожиданно, прижав губы к его уху, прошептала: «А мы знаем, с кем у тебя роман!» Он замер. Она продолжала напевать и нежно, лукаво улыбаться, глядя ему в глаза. «Какой роман?» — «Знаем какой». Он сказал с пьяной удалью: «Ну и знайте на здоровье!» Она захихикала и, поцеловав в ухо, шепнула: «Не бойся, дурачок, никому не скажу. Она за столом с Юрой Поплавковым? Она миленькая. Я ее подругу знаю. Со студии документальных фильмов». Антипов бормотал: «Вздор это все!» — «Не вздор, а правда. А чем она лучше меня? Не понимаю!» Хотел было сказать: «Да всем лучше», — но промолчал. Он пал духом и протрезвел. Если бы он угадал тепло и тоску Ирины — то, что томило самого, когда видел ее, — было бы легче принять неприятную новость, о которой Ирина предупреждала, говорила, что непременно случится. Но это бесчувственное лицо, скользящий взгляд… Люсьена продолжала шутить: «Саня, ты уже старый. Тебе нельзя страдать. Вредно для сердца». Она хихикала. Музыка гремела. Люди вокруг бесновались, хохотали, толкались, топали, свет гас, бесновались в темноте, бежали куда-то, шарахались толпой, застревали в дверях, кричали: «Займите нам места!» — возле стола Ирины клубилось, чернело, то отпрянывали, то придвигались, что-то упало со звоном, крикнули: «Хулиган!» Антипов продрался вперед, увидел: Мирон навис над сидящим с белым откинутым лицом Ройтеком и, что-то говоря, размахивал перед носом Ройтека пальцем. Люсьена с воплем бросилась к Мирону. Такой-то продолжал сидеть, сложив на груди руки, и отстранялся корпусом от стола, как бы прокладывая границу между собою и всем, что происходило за столом; маленький ротик был плотно, брезгливо сжат. Ирина смотрела на Антипова с испугом, и он испытал счастье от этого взгляда. Он схватил Мирона и поволок от стола прочь… В четыре утра приехали домой. Антипов повалился на кровать, услышал то ли памятью, то ли во сне: «Позвольте вас поблагодарить канделябром!» И так же смутно — то ли сквозь сон, то ли откуда-то из «Синдрома» — пробрезжила мысль: бьют канделябрами из-за мелких причин, а говорят о крупном. |
| Коли зарубил сценарий детского фильма для студии Горького, так уж сразу канделябром? Через день вечером звонок: «Это ты?» Сердце заколотилось. «Я!» — «Зачем ты пришел на Новый год в ЦДРИ? Зачем меня мучаешь?» И голос жесткий вдруг задрожал, растаял жалко, невыносимо. У него тоже голос пресекся: «Да ведь я не могу!» — «И я…» — «А когда?» — «Не знаю». — «Завтра, может быть?» — «Хорошо…» И опять: со снегом, пургой, чужими домами, холодом в автомобиле, глотками коньяка из фляжки, клятвами, неизвестностью. Опять слышал: «Люблю тебя больше дочери, больше всех, всех». И: «Без тебя не могу жить». А как же такой-то? К нему чувство благодарности за все, что он сделал, и глубокая жалость. Ведь он болен. Этого не знает никто. Антипов не решался спрашивать, чем болен такой-то. Все было хрупко в первые дни после примирения, которое обозначилось счастливейшей ночью, были вместе с вечера до утра: она уехала будто бы в Ленинград на съемки. Но все было хрупко. Было хрупкое безумие — боялись касаться того и этого. Например, переезда в кооперативный дом и благородства такого-то. Когда она, забывшись, завела рассказ о великодушии такого-то, которому Мирон позвонил на другой день после Нового года, извинялся за хамство и такой-то разговаривал с ним очень терпеливо, дружественно, по-отечески и простил его, Антипов не выдержал: «Еще одна такая притча, и я, ей-богу, от тебя сбегу». Она отшатнулась. «Не пугай меня! Я не вынесу. Правду говорю, не вынесу». Но прошло немного времени, может быть полчаса, и она произнесла тихо: «А такой-то никогда не повышал на меня голос. За все четырнадцать лет». Он сказал: «Потому, наверно, что ты не рассказывала ему о благородстве других мужчин. С которыми ты спала». Она ответила: «Я не спала с другими мужчинами до тебя». И эти бессмысленные слова проникали в него как жар, как болезнь, и он им верил. Как можно не верить болезни, когда все нутро и кожа полыхают в огне? Однажды сказал после такой же бессмысленной фразы: «Тебя послушать, ты и с мужем не спишь никогда и не знаешь, как это делается. |
|
|
