| Багратион прежде того успел призвать к себе из корпуса Тучкова дивизию Коновницына и сам двинулся атаковать. Флеши были отбиты; но тут легли, совершив геройские подвиги: князь Кантакузен, полковники Манахтин и Буксгевден, генерал-майор Тучков 4-й со знаменем в руке впереди Ревельского полка, и ранены: граф Воронцов, которого почти вся дивизия погреблась во флешах, князь Горчаков и принц Карл Мекленбургский; у французов три дивизионные начальника, Компан, Дезе и Рапп, выбыли из строя. В это время Ней послал к Наполеону сказать, что теперь уже не он, а Багратион его атакует и что нельзя терять ни минуты. Жертвы, понесенные французами при первых атаках нашего левого фланга, были уже так огромны и число убитых лучших их генералов так велико, что весь воинственный гений Наполеона в этот день ему совершенно изменил: он не знал, на что решиться, советовался с Бертье, давал приказания и отменял, говорил, что битва еще не довольно обрисовалась, что шахматная доска его еще не ясна, тогда как судьба битвы была почти уже решена. Дивизия Фриана, подоспевшая, хотя уже поздно, на помощь Нею, значительно его подкрепила; он отчаянно пошел в третий раз на флеши Багратиона (который в это время был ранен, а вслед за ним и начальник его штаба, граф Сен-При) и после жестоких потерь с обеих сторон овладел ими. Но как велико было удивление неприятеля, когда армия русских, окровавленная, но в наилучшем порядке, перешла только овраг, отделявший Семеновские флеши от холмистой площади за ними, находящейся под прикрытием грозно выстроившихся наших батарей, громивших взятую французами Семеновскую высоту, и дерзостно вызывала его на новый бой. Дохтуров, принявший команду после Багратиона, заявил, что он не отойдет отсюда ни на шаг, сошел с лошади, под ужасным огнем сел спокойно на барабан и стал распоряжаться отражениями и атаками. Он сдержал свое слово. «Cest ainsi que la partie la plus importante du plan de Napoleon echouaib 7 , – пишет Сегюр. Здесь положен был конец успехам французов. Во все это время наша 2-я легкая рота все еще стояла сложа руки под визгом ядер и с завистью смотрела, когда проходила мимо нас в бой батарейная рота графа Аракчеева: я подбежал к Таубе, он протянул мне руку с висящею на ней моею саблею. Через час времени проследовал возле моего флангового 12-го орудия гвардейский Финляндский полк, шедший тоже в бой, и я встретил тут поручика князя Ухтомского, моего двоюродного брата; мы обнялись с ним, и только что его взвод миновал меня, как упал к моим ногам один из его егерей. С ужасом увидел я, что у него сорвано все лицо и лобовая кость, и он в конвульсиях хватался за головной мозг. «Не прикажете ли приколоть?» – сказал мне стоявший возле меня бомбардир. «Вынесите его в кустарник, ребята», – ответил я. |
| Деденевы Дедюлины Дементьевы Денисьевы Дивовы Дирины Дмитриевы Долговы Долгово-Сабуровы Дохтуровы Дубенские Дубровины Дубровские Дуловы Дурасовы Дурновы Дуровы Дьяковы Евсюковы Елагины Елчаниновы Епанчины Епифановы Ергольские Еремеевы Ермоловы Ероховы Ершовы Есиповы Стрешневы Фамилии Апраксиных, Барановых, Блудовых, Васильчиковых и Голенищевых помещены во второй части Российской Родословной книги. Прибавления Прибавления к первой части Российской Родословной книги Прибавления ко второй частя Российской Родословной книги Графы Дивиеры Графы и дворяне Шуваловы Графы Орловы-Давыдовы и дворяне Давыдовы Графы Ридигеры Графы Перовские Князья Орловы Графы и дворяне Олсуфьевы Графы Рибопьеры Граф и дворяне Сумароковы Граф Сумароков-Эльстон Граф Пратасов-Бахметев Прибавления к третей части Российской Родословной книги Князья Гедроицы Князья Туркистановы Графы и дворяне Александровичи Граф и дворяне Берги Графы и дворяне Бобровские Графы и дворяне Бржостовские Графы и дворяне Збоинские Графы и дворяне Кицинские Графы и дворяне Круковецкие Графы и дворяне Лоси Графы и дворяне Любенецкие Графы и дворяне Малаховские Графы и дворяне Микорские Графы и дворяне Полетилло Графы и дворяне Ржевуские Графы и дворяне Старженские Графы и дворяне Суходольские Графы и дворяне Сераковские Бароны Горохи Бароны Рамзай Описание гербов некоторых фамилий, помещённых в части Российской Родословной книги а) герб князей Яблоновских б) герб графов Водзицких в) герб графов Волловичей г) герб графов Езерских д) герб графов Замойских е) герб графов Квилецких ж) герб графов Красинских з) герб графов Ледуховских и) герб графов Лубинских i) герб баронов Раставецких Прибавления к четвёртой части Российской Родословной книги Прибавления к статье об Огинских Прибавления к статье об Олсуфьевых Введение Первоначальною мыслию моею, при составлении Российской Родословной книги, было помещение в ней всех дворянских фамилий, и древних и новых, и существующих и угасших, изо всех областей вошедших в состав Российской Империи. Но приступая к исполнению, я увидел ясно, что подобная программа выходит из размера пределов, доступных труду одного человека, и по необходимости, должен был ограничиться помещением в Российскую Родословную книгу фамилий ныне существующих, по следующим главам: |
| Народное воззрение на вредоносную деятельность диавола нами уже показано. Остаётся добавить только, что дьявол, по народному представлению, вредит людям не столько непосредственно, сколько чрез посредство еретиков, колдунов, ведьм и т. п. Эти лица получают от сатаны громадную силу для совершения злых поступков. Сила им даётся под условием, если они отрекутся от Бога и предадутся сатане. Замечательно, что во всех народных заговорах, обращённых к дьяволу , это условие соблюдается самым строгим образом. Заговоры обыкновенно начинаются словами: «Стану я, раб Божий (имярек), благословясь, пойду перекрестясь…», а в тех заговорах, в которых испрашивается помощь сатаны, наоборот, отрицается крестное знамение. «Не молясь, ложуся спать и не перекрестившись, встану, не благословясь», или: «Стану я, раб диавольский (имярек), не благословясь, пойду не перекрестясь» 496 . Многие заговоры оканчиваются таким образом: «Ведь я твой раб, твой слуга и по сей день, и по сейчас, и по мой приговор во веки» 497 . Народ убеждён, что только сделавшись «рабом дьявольским», и можно силою дьявола творить громадный вред людям. Колдуны, колдуницы, ведуны, ведуницы, еретики, еретицы, дохтура и дохтурицы, наводящие на человека уроки и призоры, – всё это, по народному представлению, «рабы диавольские». Здесь мы наталкиваемся на народное представление о покупании дьяволом человеческих душ. Народ, как сейчас мы указывали, верит, что можно продать душу чёрту. И в памятниках древнерусской письменности можно также встретить много легенд о том, как молитвою возвращалось от диавола рукописание в преданному диаволу. В «Зерцале великом» рассказывается об одном «о пианице, иже душу свою прода диаволу» в корчме 498 . Святые, состязаясь с диаволом, в то же время поражают и колдунов, ведунов, еретиков и других его слуг, «его рабов». Рассматривая народные воззрения на диавола как возбудителя страстей, мы встречаем немало интересных и характерных черт народного понимания духа злобы, только должны сознаться, что образ дьявола – обольстителя людей носит в себе ещё много мифических элементов. |
| 12(24) июня 1812 г. войско его перешло в трех местах Неман. В двинутых Наполеоном в Россию армиях считалось более 600 тысяч человек. Кроме французов, в нее входили немцы, итальянцы, поляки, голландцы, испанцы и прочие народности Европы. Император Александр сведения о вторжении наполеоновских войск в пределы России получил в Вильне. Объявляя об этом в манифесте, Государь возглашал: «Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам об их долге и храбрости. Воины! Вы защищаете веру, отечество и свободу. Я с вами. На зачинающего – Бог». Рескрипт на имя Государственного Совета заканчивался словами: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в моем Царстве». Все же, желая противопоставить свое миролюбие воинственности Наполеона, Государь отправил к нему генерал-адъютанта Балашева заявить, что мир может быть восстановлен, если он отодвинет свои войска от русских границ. Наполеон принял царского посланца в Вильне. Существует рассказ о том, что Наполеон сказал Балашеву: «Неужели вы думаете, что я привел столько войск, чтобы посмотреть на Неман?» Позднее, за обедом, он спросил его: «Какие дороги ведут в Москву? » Балашев ответил, что в России говорят, что все дороги ведут в Москву, Карл XII выбрал путь через Полтаву. Наполеон, отвечая Императору Александру, писал: «Даже Бог не может сделать, чтобы не было того, что произошло». Наполеон имел ложное представление о характере Александра и о духе русского народа. Стоя у Немана, он говорил Коленкуру: «Ранее двух месяцев Александр будет просить у меня мира, крупные собственники его к этому заставят». То же предсказывал он ему в Вильне. Граф Ф. В. Ростопчин еще до перехода французов через Неман писал Государю: «Ваша Империя имеет двух могущественных защитников в ея обширности и климате... Русский Император всегда будет грозен в Москве, страшен в Казани и непобедим в Тобольске». Россия могла выставить против Наполеона 200 тысяч воинов. Одна из армий – третья – под начальством графа Витгенштейна защищала дорогу к Петербургу. Первая ее армия, командуемая военным министром Барклаем-де-Толли 22 , и вторая – князем Багратионом, должны были еще соединиться вместе у Витебска. Наполеон принимал все возможные меры, чтобы воспрепятствовать этому. Он считал неисполнимым соединение наших армий и выражался так: «Теперь Багратион с Барклаем более не увидятся». Доблестные генералы – граф Остерман за Витебском, Неверовский перед Смоленском, Раевский, Дохтуров, Коновницын под стенами самого Смоленска, – выдерживая с храбрым воинством натиск огромных неприятельских сил, дали возможность соединиться обеим армиям, начавшим затем отступление к Москве. |
| – Не слыхали. А кто сказывает? – А шел, теперича сказать, я Тверской губернией, в одном селе в ночевку зашел к мужичку. Так богомолка там сказывала: «как будет Благовещенье на Пасхе в четверток, так и ждите свету конец». Не слыхали? Может и так, наплела. А то, сказывали еще, большая звезда оборвалась, на нас прямо несется… может повредить нас… не слыхали? Это мне один странник сказывал, от барина узнал. Она уж давно оборвалась, тышу лет все летит, и лететь ей, прикидывали по стеклам, еще тыщу лет, а тогда может повредить, большой пожар, говорит, зажгет, жару в ней много, железная вся, звезда та. Говорит, на ней тоже, может, люди какие проживают, только самые грешные… много нагрешили, их звезда и не смогла сдержать, от грехов-то… значит, уж ей так от Бога назначено, в наказание грешникам… ну, и сорвалась с устоя… Как скажете… вы хорошо грамотные? – Пустяки, говорю, посмеялся над тобой кто-нибудь. – Нет, не пустяки. Сам видал, как звезды летают. Тут сколько летало намедни, на Прохора-Никанора видал, к полунощнице шел — видал. Как-то срываются. Кто ж это их оттуда сошвыривает? Я попробовал ему объяснять, как метеоры пролетают, но он, должно быть, не мог понять. Да и сам я нетвердо знал про падающие звезды. – Все возможно, у Бога всего много… никакие ученые не могут всего дознать. А чего дознают, это уж как Господь дозволит. Господь Иисус Христос сколько воскресил мертвых, а ученые хошь кого бы воскресили! Уморить могут, а вот от смерти выправить — не-эт. У меня грыжа, это место мешком затягиваю натуго… Ходил я, барыня посоветовала, к дохтуру… Мы, говорит, тебя порезать можем, доверься нам. В хорошей больнице я был, а барыня записку дала. А могу, спрашиваю, помереть от вашего ножа? Ну, он рассерчал: «я не колдун, сказать не могу… бывает, что и помирают». На дался я. В Оптиной был, монах мне отсоветовал: помажь то место святым елеем. Совсем хорошо стало, ушла грыжа внутрь, хожу, ничего. А вот будто звезды в море-океан падают, люди говорили… потому и теплые моря те, и тепло там, зимы нет. Есть такие земли, теплые. От нас туда народу много пошло, вольной земли искать, за море. Турки там только нехристи. А жить там хорошо. Это за Сибирь, за горы. Звали меня воронежские наши, да куда мне, один я… думаю, по святым местам похожу, душу порадую. |
| – Не бойсь, искровяню морду в самом лучшем виде! – прибавил он, словно бы в пояснение того, что значит иметь с ним дело. – Забижать дитё – самый большой грех… Какое ни на есть оно: крещеное или арапское, а все дитё… И ты его не забидь! – заключил Лучкин. Все матросы охотно признали заявленные Лучкиным права на Максимку, хотя многие скептически отнеслись к рачительному исполнению принятой им добровольно на себя хлопотливой обязанности. Где, мол, такому «отчаянному матросне» и забулдыге-пьянице возиться с арапчонком? И кто-то из старых матросов не без насмешки спросил: – Так ты, Лучкин, значит, вроде быдто няньки будешь у Максимки? – То-то, за няньку! – отвечал с добродушным смехом Лучкин, не обращая внимания на иронические усмешки и улыбки. – Нешто я в няньки не гожусь, братцы? Не к барчуку ведь!.. Тоже и этого черномазого надо обрядить… другую смену одежи сшить, да башмаки, да шапку справить… Дохтур исхлопочет, чтобы, значит, товар казенный выдали… Пущай Максимка добром вспомнит российских матросиков, как оставят его беспризорного на Надежном мысу. По крайности, не голый будет ходить. – Да как же ты, Лучкин, будешь лопотать с эстим самым арапчонком? Ни ты его, ни он тебя!.. – Не бойсь, договоримся! Еще как будем-то говорить! – с какою-то непостижимой уверенностью произнес Лучкин. – Он даром что арапского звания, а понятливый… я его, братцы, скоро по-нашему выучу… Он поймет… И Лучкин ласково взглянул на маленького негра, который, притулившись к борту, любопытно озирался вокруг. И негр, перехватив этот полный любви и ласки взгляд матроса, тоже в ответ улыбался, оскаливая зубы, широкой благодарной улыбкой, понимая без слов, что этот матрос друг ему. Когда в половине двенадцатого часа были окончены все утренние работы, и вслед за тем вынесли на палубу ендову с водкой, и оба боцмана и восемь унтер-офицеров, ставши в кружок, засвистали призыв к водке, который матросы не без остроумия называют «соловьиным пением», – Лучкин, радостно улыбаясь, показал мальчику на свой рот, проговорив: «Сиди тут, Максимка!», и побежал на шканцы, оставив негра в некотором недоумении. |
| В то же время неприятель, желая охватить наш левый фланг, выслал три эскадрона кавалерии, которые вынеслись в карьер из лощины от виноградников, бросились к углубленной дороге, идущей вдоль Дуная, и, спешившись там, открыли сильный учащенный огонь по ротам Днепровского полка, поражая их как с фронта, так и продольно. Заметив это, командовавший крайним левым флангом, гвардии штабс-капитан Мартынов приказал 4-й роте Днепровского полка, находившейся во второй линии, выбить неприятеля. Рота эта, под командою поручика Соломко, смело выдвинувшись из-за левого фланга, в свою очередь, охватила правый фланг спешенной неприятельской кавалерии, чем и заставила ее немедленно очистить углубленную дорогу с большими потерями. Пользуясь отступлением неприятеля, штабс-капитан Мартынов двинул из ложементов остальные роты крайнего левого фланга, которые, зайдя левым плечом к Мечкинской лощине, взяли во фланг скопившиеся там турецкие цепи. Неприятель, не ожидая появления наших войск со стороны своего правого фланга, смешался и бросился по лощине вправо; но так как, в то же время, находившийся в центре 2-й батальон Азовского полка, по приказанию генерал-майора Цитлядзева, двинулся вперед, то турки в беспорядке бросились на противоположную покатость лощины, где, поражаемые огнем нашей пехоты и картечными гранатами 4-й батареи, понесли большие потери. Одновременно с этим турецкая пехота начала наступать в просвет между мечкинской и трестеникской позициями, направляясь преимущественно на правый фланг генерала Цитлядзева. Первоначально наступление турок было здесь встречено Стародубовскими драгунами и Белгородскими уланами, которые, по распоряжению генерал-лейтенанта барона Дризена, спешившись, встретили противника и своим огнем задержали его до прибытия 2-й бригады 33-й дивизии генерала Дохтурова; после чего 1-я бригада 12-й кавалерийской дивизии была собрана и, согласно диспозиции, стала в резерве; один же полуэскадрон 1-го эскадрона 12-го драгунского полка был отправлен к Дунаю, для охранения левого фланга мечкинской позиции. |
| Между тем, полковник Назаров, находившийся все время в цепи и зорко следивший за неприятелем, заметил, что турки в значительных массах группируются против его правого фланга, а потому приказал полковнику Венцелю, который поддерживал также Украинцев, оставив в резерве один батальон, направиться с остальными на правый фланг линии. После взятия двух высот, неприятель, прикрывая отступление свое от Мечки и Пиргоса, последовательно занимал еще две позиции, которые приходилось брать также с боя. В это же время приказано было 48-му Одесскому полку, 2-й и 5-й батареям 12-й артиллерийской бригады, остававшимся в резерве у Трестеника, приблизиться к Хан-Гюль-Чесме, для поддержания 2-й бригады 35-й пехотной дивизии. Занятие этих высот было облегчено движением в атаку вышеупомянутых двух батальонов Моршанского полка, под начальством полковника Венцеля (под которым в это время была убита лошадь), на левый фланг неприятельской позиции. Быстрая атака этих двух батальонов довершила окончательное поражение турок. Неприятель покинул занимаемые им высоты и бежал в беспорядке. Когда 2-я бригада 35-й дивизии и 47-й Украинский полк взошли на высоты Гюль-Чесме (очутившись таким образом на фланге и даже почти в тылу у неприятеля, засевшего в балке против Мечки и центра наших позиций) и, выдвинув свою артиллерию, начал поражать турок как фронтальным так и продольным огнем, по направлению к Пиргосу, Великий Князь приказал командующему 33-ю дивизией, свиты Его Величества генерал-майору Тимофееву, двинуть 2-ю бригаду 33-й дивизии, под начальством генерал-майора Дохтурова, против турецких войск, сгруппировавшихся против правого фланга Мечкинской позиции. Это было около 2-х часов пополудни. Заметив переход наш в наступление, майор Бартеньев с правого фланга мечкинской позиции приказал 2-й и 7-м Азовским ротам, с поддержкою 9-й роты, выбить неприятеля из занятых им позиций. Роты эти, под начальством штабс-капитана Дементьева и поручика Цивинского, дружно бросились в штыки, выбили противника из закрытий и отбросили в Мечкинскую лощину, а затем, присоединившись к левому флангу цепи 2-й бригады 33-й дивизии, частым и метким огнем начали поражать неприятеля, скопившегося в глубокой долине. |
| – Он болен был, что ли? – Да… горячка… Третьего дня за дохтуром посылал управляющий, да дома дохтура не застали… А плотник был хороший; зашибал маненько, а хороший был плотник. Вишь, баба-то его как убивается… Ну, да ведь известно: у баб слезы-то некупленные. Бабьи слезы та же вода… Да. И он нагнулся, пролез под поводом пристяжной и ухватился обеими руками за дугу. – Однако, – заметил я, – что ж нам делать? Кучер мой сперва уперся коленом в плечо коренной, тряхнул раза два дугой, поправил седелку, потом опять пролез под поводом пристяжной и, толкнув ее мимоходом в морду, подошел к колесу – подошел и, не спуская с него взора, медленно достал из-под полы кафтана тавлинку, медленно вытащил за ремешок крышку, медленно всунул в тавлинку своих два толстых пальца (и два-то едва в ней уместились), помял-помял табак, перекосил заранее нос, понюхал с расстановкой, сопровождая каждый прием продолжительным кряхтением, и, болезненно щурясь и моргая прослезившимися глазами, погрузился в глубокое раздумье. – Ну, что? – проговорил я наконец. Кучер мой бережно вложил тавлинку в карман, надвинул шляпу себе на брови, без помощи рук, одним движением головы, и задумчиво полез на облучок. – Куда же ты? – спросил я его не без изумления. – Извольте садиться, – спокойно отвечал он и подобрал вожжи. – Да как же мы поедем? – Уж поедем-с. – Да ось… – Извольте садиться. – Да ось сломалась… – Сломалась-то она сломалась; ну, а до выселок доберемся… шагом, то есть. Тут вот за рощей направо есть выселки, Юдиными прозываются. – И ты думаешь, мы доедем? Кучер мой не удостоил меня ответом. – Я лучше пешком пойду, – сказал я. – Как угодно-с… И он махнул кнутом. Лошади тронулись. Мы действительно добрались до выселков, хотя правое переднее колесо едва держалось и необыкновенно странно вертелось. На одном пригорке оно чуть-чуть не слетело; но кучер мой закричал на него озлобленным голосом, и мы благополучно спустились. Юдины выселки состояли из шести низеньких и маленьких избушек, уже успевших скривиться набок, хотя их, вероятно, поставили недавно: дворы не у всех были обнесены плетнем. Въезжая в эти выселки, мы не встретили ни одной живой души; даже куриц не было видно на улице, даже собак; только одна, черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно быть, загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью бросилась под ворота. Я зашел в первую избу, отворил дверь в сени, окликнул хозяев – никто не отвечал мне. Я кликнул еще раз: голодное мяуканье раздалось за другой дверью. Я толкнул ее ногой: худая кошка шмыгнула мимо меня, сверкнув во тьме зелеными глазами. Я всунул голову в комнату, посмотрел: темно, дымно и пусто. Я отправился на двор, и там никого не было… В загородке теленок промычал; хромой серый гусь отковылял немного в сторону. Я перешел во вторую избу – и во второй избе ни души. Я на двор… |
| На выставках «Мира искусства» зацвела освободившаяся от передвижничества русская живопись. Крепли музыкальные дарования — Скрябина, Метнера, Рахманинова. От достижения к достижению, пролагая все новые пути, подымался на недосягаемые высоты русский театр. Через все сферы этого культурного подъема, свидетельствуя о духовном здоровье России, отчетливо пролегали две линии интересов и симпатий — национальная и сверхнациональная. С одной стороны, воскресали к новой жизни славянофилы, Достоевский, Соловьев, Пушкин, Баратынский, Гоголь, Тютчев, старинная икона (журнал «София»), старинный русский театр (апокрифы Ремизова), Мусоргский (на оперной сцене — Шаляпин, на концертной эстраде — М.А.Оленина-д " Альгейм). С другой стороны, с одинаковым подъемом и в значительной степени даже и теми же людьми издавались и изучались германские мистики (Бёме, Экхарт, Сведенборг) и Ницше. В театрах. и прежде всего на сцене Художественного театра, замечательно шли Ибсен, Гамсун, Стриндберг, Гольдони и другие, не говоря уже о классиках европейской сцены. Собирались изумительнейшие, мирового значения, коллекции новейшей французской живописи, и неоднократно выслушивались в переполненных залах доклады и беседы таких «знатных иностранцев», как Верхарн, Матисс, Маринетти, Коген... Провинция тянулась за столицами. По всей России читались публичные лекции, и всюду, даже и в отдаленнейших городах, собирались живые и внимательные аудитории, которые не всегда встретишь и на Западе. Но, конечно, не все было здорово в этом культурном и экономическом подъеме. Оторванный от общественно-политической жизни, которая всё безнадежнее скатывалась в сторону темной реакции, он не мог не опадать в душах своих случайных носителей, своих временных попутчиков ложью, позой, снобизмом. Вокруг серьезнейшей культурной работы в те годы начинал завиваться и темный душок. На окраинах «Нового града» (Белый) религиозной культуры мистика явно начинала обертываться мистификацией, интуитивизм символического искусства — нарочитой невнятицей модернизма и платоновский эрос — огарковством Арцыбашева. К этим запахам духовного растления примешивался и доходил до московских салонов и редакций и более страшный и тревожный запах гари. Под Москвой горели леса, и готовилась вновь разгореться тлеющая под пеплом революция: то пройдут по бульвару пильщики и покроют последними словами нарядную барыню с куцехвостым догом за то, что окорнала свою суку «чай при дохтуре», в то время как бабы в деревне рожают без повитух, то пьяные мастеровые жутко пригрозят громадными кулаками в открытые окна барского особняка... |
|
|
