| Снаряды разрывались среди турецких групп, которые метались во все стороны, торопясь уйти за гребень, покидая убитых и раневых. Окрестные лощины с высоты были завалены ими; в особенности в одном месте окруженные с трех сторон, турки погибали массами. Успевшие избежать смерти, турки так быстро отступали, что наши не могли за ними следовать. Взобравшись на второй гребень, наши войска опять увидели на дне лощины турецкую пехоту в значительном числе и снова атаковали ее. К этому времени подошла наша артиллерия и провожала своим огнем, до самых сумерек, быстро и в беспорядке бегущего неприятеля. Во время наступления бригады генерала Дохтурова, 12-й драгунский полк следовал за нею; когда же, после упорного боя, пехота, постоянно опрокидывая неприятеля, остановилась на высоте Пиргоса, командир драгунского полка, полковник Бильдерлинг, вывел вперед три эскадрона и продолжал преследование, которое прекратилось только на высоте Басарбова, с наступлением темноты. Одновременно с атакою бригады генерала Дохтурова, генерал Цитлядзев перешел в наступление с Мечкинской позиции. Азовские роты, спустившись с высот, обрушились во фланг турок, засевших в лощине. Поражаемые огнем нашей пехоты и картечными гранатами 1-й батареи, 12-й артиллерийской бригады, угрожаемые 2-й бригадой 33-й пехотной дивизии, они начали поспешно, массами, взбираться на противоположные высоты, усеяв убитыми и ранеными лощину, которая справедливо названа «Долиною смерти». Вслед за этим, генерал Цнтлядзев приказал и остальным частям своей бригады перейти в наступление с криком «ура!». Войска бросились в атаку, согнали со ската высот неприятельские цепи и, поражая их на близком расстоянии, метким огнем, принудили к беспорядочному, поспешному отступлению, с большими потерями. Неприятельские резервы, скрывавшиеся за гребнем высоты, а также рои стрелков, занимавших дома, изгороди и окопы на восточной стороне дер. Мечки, бросились отступать в полнейшем беспорядке; не успевшие бежать из деревни, турки найдены были в домах уже после возвращения на бивуак и взяты в плен. |
| — Ну, это еще бабка надвое… — Подожди, не горячись, Александр Данилович, — мягко остановил его Головин. — На посольском стану отвели нам самое худое место. Стражу приставили… Ходить никуда не велели, ни с турками видеться, ни пересылаться с ними. Еще будучи в Вене, взял я одного дохтура, бывалого поляка. Дохтура и стал засылать в турецкий стан к Маврокордато. Послал раз. Маврокордато велел кланяться. Послал в другой. Маврокордато велел кланяться и сказал, что студено. Я рад. Взял кафтан свой чернобурых лисиц, на малиновом сукне, послал его с дохтуром, велел ехать кругом посольских станов — степью. Маврокордато кафтан взял, на другой день посылает мне табаку, два чубука добрых да кофе с фунт, да писчей бумаги. Ах, ты, думаю, отдаривается… И опять ему на возу — икры паюсной, спинок осетровых, пять тешь белужьих больших, наливок разных… Да и сам поехал ночью в турецкий стан, один, в простом платье. А турки как раз в тот день подписали с цезарем мир… — Эх! — топнул шпорой Алексашка. — Маврокордато мне: «Вряд ли, говорит, будет у нас с вами удовольствие, если не вернете нам днепровские городки, чтобы Днепр запереть и ход вам заградить навсегда в Черное море, и Азов придется отдать, и крымскому хану вам дань платить по-старинному…» Вот, Александр Данилович, как с первого-то разговора турки начали задираться… А ведь я — один. Союзники свои дела кончили, разъехались… Воронежским флотом грожу. Турки смеются. «В первый раз слышим, чтобы за тысячу верст от моря строили корабли, ну и плавайте на них по Дону, а через гирло вам не перелезть…» Грозил и украинским войском. а они мне — татарами: «Смотрите, у татар сейчас рука развязаны, как бы вам они не сделали как при Девлет-Гирее» . Не будь у турок заботы — обвалили бы они на нас войну… Не знаю, Александр Данилович, может быть, по скудости разума не смог я достичь большего, но армисциция — все-таки не война… Много мелочей еще не было окончено. Не хватало гвоздей. Только вчера по ростепели пришла часть санного обоза с железом из Тулы. В кузницах работали всю ночь. Дорог был каждый день, чтобы успеть догнать по высокой воде тяжелые корабли до гирла Дона. |
| Собственно, смотреть в доме было уже нечего. Мы надеялись, что одна историческая комната в нем сохранена в неприкосновенности. Но мы ошиблись. Мало того, провожатый совсем не знал, где эта комната, и от нас впервые услышал, что здесь, в этом доме, где теперь он постигает азы агротехники и винокурения, в 1812 году, после ранения под Бородином, умер Багратион. Мы сходили и к церкви, где славный полководец был похоронен сначала. Но никто не мог нам объяснить, где же была могила. Таким образом, в селе Симе мы узнали не больше того, что знали, выходя из Юрьева-Польского со слов Розы Филипповой, а также из документов, показанных ею. В частности, она показала нам надгробную медную доску с первой могилы князя. Вот что написано на доске – от слова до слова: «Князь Петр Иванович Багратион, находясь у друга своего князя Бориса Андреевича Голицына, Владимирской губернии, Юрьевского уезда, в селе Симе, получил высочайшее повеление быть главнокомандующим Второй западной армии, из Симы отправился к оной и, будучи ранен в деле при Бородине, прибыл опять в Симу, где и скончался, сентября 11 дня». Дальше идут прелюбопытные стихи: Сын Марса, не имев стремленья к Диадеме, С лавровою главой гостил бесшумно в Симе. И, время здесь деля в кругу своих друзей, Веленье получил о должности своей, Где славный витязь сей, как избранник герой, Вождем назначен был всей армии второй. Отсель отправился свои устроить войски И, подвиги явив бессмертные геройски, Герой, который здесь вождя долг восприял, Здесь жезл свой положил и дни свои скончал. Прохожий, в Симе зри того героя прах, Который гром метал на Алпа высотах. Бог-рати-он, слуга отечества и трона Здесь кончил жизнь свою, разя Наполеона. Подпись такова: «Племянник Суворова правой его руке в селе Симе марта 7го дня 1813 г. граф Хвостов». Здесь так все подробно изображено, что остается добавить разве некоторые подробности последних минут бородинского героя. От Багратиона скрывали, что Москва сдана. Больной, он продолжал слать разные распоряжения, а также и запросы о состоянии своей армии. Но ответов не было и не было. Тогда он послал верного человека, а именно офицера Дохтурова, узнать, в чем дело. Дохтурова не успели предупредить, и он доложил Багратиону всю правду. Больной в страшном гневе, с перекошенным от душевной и физической боли лицом вскочил на ноги, одна из которых уже сгорала в гангрене. Началась агония, и через несколько минут наступила смерть. |
| Христос. 143 см. Карту России в начале XVII века, составленную по чертежу Царевича Феодора Борисовича в Сказаниях современников о Димитрии Самозванце, т. III. 144 Подлинные свидетельства о взаимных отношениях России и Польши, собр. и изд. П. Муханова. М. 1834, в 8. 145 Adami Olearii colligirte u. zehr vermehrte Reise Beschreibungen bestehend in der nach Mußkau u. Persien Reisen. Hamburg, 1696. in-f. 147 Кутафьею, или Патриаршею башнею называет народное предание круглую, непокрытую башню пред Троицкими воротами. с стр. 153 Дела Синодального Приказа 1751 г. Майербер называет это подворье Vonasterim Trinilalis 169 Опись дворам в Белом и Земляном городах XVII века, скрепленная по листам Дьяком Семеном Дохтуровым, скорописная, в 4. 171 Опись дворам в Белом и Земляном городах XVII века, скрепленная по листам Дьяком Семеном Дохтуровым, скорописная, в 4. 174 Грачи, по изъяснению Татищева, в древней артиллерии состояли из множества камней, кои вдруг бросались из мортир на неприятелей. 175 Басман, хлеб казенный, или дворцовый, от которого во дворце басманники пекшие, которые во Дворце хлебы пекли, см. Лексикон Российский истор. географ, полит, и гражданский, соч. В. Татищева, ч. I. Спб. 1793, в 8. 179 Басман, хлеб казенный, или дворцовый, от которого во дворце басманники пекшие, которые во Дворце хлебы пекли, см. Лексикон Российский истор. географ, полит, и гражданский, соч. В. Татищева, ч. I. Спб. 1793, в 8. 181 Прощи тоже, что разстани – так называются кабаки при выезде из города, где обыкновенно провожавшие расставались и прощались с отъезжавшими. 184 В Стоглаве запрещается ходить на Наливки, или Наленки в первый понедельник Петрова поста. Может быть, иные нашли бы сходство с Греч. λοιθ богослужение и Loebesus у Сабин. Бахус; но, кажется, Наливки ближе производит от лить и наливать; ибо это народное празднество сопровождалось попойками и самые ковши с длинными рукоятками назывались наливками, также обливаньем друг друга водою, как и о Святой недели, см. указ 1721 г. Апреля 29. |
| — Дежурного генерала скорее! Очень важное! — проговорил он кому-то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней. — С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, — заступнически прошептал денщицкий голос. — Уж вы капитана разбудите сначала. — Очень важное, от генерала Дохтурова, — сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого-то: — Ваше благородие, ваше благородие — кульер. — Что, что? от кого? — проговорил чей-то сонный голос. — От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, — сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын. Разбуженный человек зевал и тянулся. — Будить-то мне его не хочется, — сказал он, ощупывая что-то. — Больнёшенек! Может, так, слухи. — Вот донесение, — сказал Болховитинов, — велено сейчас же передать дежурному генералу. — Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? — обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. — Нашел, нашел, — прибавил он. Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник. — Ах, мерзкие, — с отвращением сказал он. При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын. Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо. — Да кто доносит? — сказал Щербинин, взяв конверт. — Известие верное, — сказал Болховитинов. — И пленные, и казаки, и лазутчики — все единогласно показывают одно и то же. — Нечего делать, надо будить, — сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. — Петр Петрович! — проговорил он. Коновницын не шевелился. — В главный штаб! — проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно-воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно-спокойное и твердое выражение. |
| Украинские врачи безрассудно остались лечить людей и считали, что когда за день привозят до 60 раненых, — уезжать нельзя. Напомню, раненых они считали смутьянами, но лечили, лечили, лечили. Что поделать, этика русской медицинской школы запрещает примешивать политику к профессии и оставлять больного без помощи. Долгое время зинтанский госпиталь был единственным в той части западной Ливии, которую контролировали повстанцы. Руководство мятежников, разумеется, знало о нелояльности иностранных врачей, но все равно считались с ними, при возможности выплачивали зарплату хотя бы частично, снабжали продуктовыми пайками из поступающей гуманитарки. Отчасти это было уважением и благодарностью за то, что их не бросили в трудный момент, отчасти прагматизмом: к лету общий счет раненных зинтанцев подобрался к тысяче, если бы врачи не остались в Ливии, как минимум половина раненых бы умерла. Госпиталь считался относительно безопасным местом: во время обстрелов на его территорию загоняли военную технику мятежников. Ирина явилась к повстанческому руководству и потребовала убрать с территории больницы все военное и больше никогда не пользоваться госпиталем как укрытием: — Вы чего добиваетесь? Хотите, чтобы по нам целенаправленно били? — Не волнуйтесь так, дохтура, мы все уберем, вы правы. — И перестаньте использовать склад медикаментов для хранения патронов! — закрепляла свой успех Ирина. — Откуда вы знаете про патроны? — Неважно, раз я смогла узнать, рано или поздно об этом узнают каддафисты! Напуганное ее напором начальство не только убрало с госпитального двора свои пикапы с пулеметами, но и закрасило на бетонном госпитальном заборе всю повстанческую символику, которой в первые дни восстания расписали все, что можно и нельзя. В мае каддафисты первый раз ударили градом по госпиталю. Снаряд упал во дворе, высыпались оконные стекла, слетели с петель двери, жертв не было. Ирина села в свою машину и погнала прямиком на позиции каддафистов. Она наткнувшись на передовой отряд. Представилась, показала документы и потребовала встречи с командиром. Удивленный начальник явился посмотреть на диво дивное — скандалящего врача из мятежного города. На него Ирина наехала ровно так ж,е как до того на руководство мятежников: |
| Кутузов быстрым переходом чрез Дунай у Кремса разрушил все замыслы Наполеона, и сверх того разбил маршала Мортье, посланного ему в тыл, заставя его поспешно, с остатками своего корпуса, едва спасшегося, перейти обратно за Дунай. Жаль, что князь Андрей Болконской находился во время этого кровопролитного боя при убитом в этом сражении австрийском генерале Шмите, а не возле Дохтурова или Милорадовича: иначе он мог бы рассказать подробнее, а не на полстраничке славный бой, которого не могла даже прекратить мрачная октябрская ночь, когда не луна, а огни пушечных и ружейных выстрелов освещали ратующих в горных лесных дефилеях. Хотя автор романа называет наше сражение под Кремсом победою, но сарказмы дипломата Билибина в разговоре с князем Болконским приводят героя романа к тому, что он на слова дипломата: «при всем моем уважении к православному российскому воинству, я признаюсь, что ваша победа не весьма победоносна», отделывается только шуточно, ответом: «однако все таки мы можем сказать без хвастовства, что это не много получше Ульма!». А на то, что отчего не захватили маршала в плен, и вместо того, чтоб придти к 7 часам утра, пришли к 7 часам вечера, не дает никакого ответа, тогда как этот ответ мог быть весьма короток и ясен: оттого, что австрийский генерал-квартирмейстер Шмит заверил Кутузова, что ему горные пути Кремса известны как своя комната, и что обход Газановой дивизии с тыла не представит никаких топографических затруднений. Нельзя было не поверить показаниям Шмита, облеченного неограниченною доверенностью австрийцев, тем более, что он сам взялся быть колонновожатым, а потом заплатил за это своею жизнию, меж тем как проводники Дохтурова «ввели его в непроходимые горы, покрытые лесами, где два человека с трудом могли идти рядом, и то встречая на каждом шагу препятствие» 4 . И мог бы также Болконский сказать Билибину на его слова: «как же вы со всею массою своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии», что только в том пункте, где был сам Мортье, была одна дивизия, но что у него их было всего три: Газана, Дюпона и Дюмонсо, которые составляли целый корпус, и что не вся масса Кутузовской армии обрушилась на Мортье и что эта масса была не весьма велика. |
| 1668 г. августа 9–12 ноября (подал). – Шляхтич Мартин Зальпской подал боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому грамоту императору Леопольда к царю Алексею – ответную на уведомление о непременно намеряемом восстановлении вечного мира между его царским величеством и королем польским, также и о призыве к медиации оного королей шведского и датского и курфирста бранденбургского и об учреждении почты через Польшу. 1669 г. Иноземец Юрий Грос подал государю от цесаря рекомендательную грамоту о принятии его в российскую службу (от 9 августа). 1670 г. Гонец Артух с грамотой императора Леопольда (от 20 апреля) об отдаче посланных от гамбургского купца Вильгельма Гертора к купцу Ердману Швелленгребелю в Москве ружей – поверенному его Швелленгребеля Ивану Плузию. 1678 г. сентября 22–7 ноября (подал). Польский в Москве резидент Свидерский подал от цесаря Леопольда известительную грамоту о вторичном его намерении вступить 15-го октября в брак с своею двоюродною сестрой Клавдией Фелиците, дочерь эрцгерцога австрийского Фердинанда. 1674 г. апреля 20–15 августа (подал). Доминиканец патер Азарий де Санто-Иогани с грамотой о пропуске его через Россию в Персию. 1675 г. апреля 22–28 октября (выехали из Москвы). – Чрезвычайные послы императора Леопольда Аннибал Франциск де Батони (Ботоний Францышек) и Яган Карл Терлингерен де Гусман (Каролюс Терлинго, Терлингерена де Кузмана, де Гучмана, Ферлингер, Терлин) – «к договариванию ис подтверждением к докончанию о взаимной обоих королевств, царств и государств обороне и безопастве взаимного союза». – В Москву прибыли 25 августа. – 2 сентября приняты в с. Коломенском. 13 октября отпущены. – С ними: жена и дочь де Батони; дворяне: Францискус Шлегель, («святого богословия дохтур, церковник и посольства пастор», «езуит», «эклезиастик и на посольстве проповедник»), канцлер посольства Карл Валерий (Фалериюс) Викар (Виктор), маршалок Ливий Кигмагер (Кирихмаер). Секретарь посольства Адольф Лисек (Лисецк), врач дохтур Лаврентий Рингубер, конюший Александр Брандель (Брандер), подкомнатный Карл Кравс (Крау); служители средние: повар Вольфанг Венедер (Волв Кан Веск Хандер), лекарь Матиас (Матвей) Поп, служанка Мария, подъячий Валтасар Зайселмаер (Палтазар Цайзалмаер), портной мастер Адам Милнер (Муннер), майстер Даниель Лав, толмач польского языка Иона Крайцель (Кган); скороходцы: Матвей Винклер (Винцклер), Максимилиан Гур (Максим Ильян-Уг) и Лука Юрай (Юрий); конюшенной дозорник (ясельничий) Александр Абда.возница Филипп Калбел и 5 конюхов. |
| Историки Западной и Южной Руси превозносят школы литовских реформатов, лютеран и моравских братьев, называвшиеся «гимназиями» или просто школами, но по научному уровню далеко превосходившие привилегированные католические академии и факультеты. Методы преподавания в этих реформатских школах были превосходны. Русские юноши, обучавшиеся сначала в католических школах, толпами переходили в школы реформатские, по образцу которых потом основывали свои русские (как, например, школы: острожская, туровская, львовская, виленская, киевская, брестская, минская, бельская, буцкая и т. д.). Усовершенствованные педагогические приемы (главным образом знаменитого славянского педагога Яна Амоса Коменского) создали ряд самостоятельных ученых почти по всем отраслям знания, произведениями которых обильно пользовались русские богословы и проповедники, хотя иногда не без ущерба для чистоты учения. 1 . Краткие исторические сведения. Протестантские идеи стали проникать в Россию почти одновременно с распространением их в Европе, в германских государствах. В Древней Руси их первоначально пропагандировали главным образом гамбургские и кенигсбергские купцы, торговавшие в Новгороде и находившиеся в постоянных и оживленных сношениях с новгородцами. Впрочем, скоро, еще при жизни Лютера, не замедлили появиться у нас, и притом в самой Москве, и протестантские общины, правильно организованные. Лютер умер 18 февраля 1546 г.; а уже в последние годы княжения Василия Ивановича (15241533) в Москву прибыли многие «люторы», как называли в допетровской Руси его последователей, – в лице «дохтуров», аптекарей, торговых людей, художников и разного рода ремесленников. Еще большее число протестантов – «дохтуров гораздых», «барберов» или цирульников, пускавших больным кровь, «пушкарников», «художников», «искателей злату и серебру», «мастеров хитрых», «изуграфов, в науки наученных» – было вызвано в Россию царем Иваном Васильевичем Грозным. Они явились в Москву и были поселены на Варварке вместе с своими семействами, прислугою, помощниками и подмастерьями. |
| На дверях палаты Толстой заметил такое же изображение Фемиды, какое видел и в Вене. В монастыре капуцинов ему показали библиотеку, где «множество книг, больше 2,000, разных языков, печатных и письменных».... В монастыре у Георгиян так же видел библиотеку, с 15,000 книг, и в ней два глобуса «велики зело, один небесной, а другой земленоводной; те глобусы вокруг по четыре сажени». В Падуе Толстому удалось видеть обряд признания докторского звания за кончившим курс в академии. «Обыклость там о студентах, говорит он, имеют такую: который студент науку свою дохтурскую окончит, того студента инспектор его повинен взять за руку и водит его в Падуе по всем улицам, а перед ними идут многие люди и кричат «виват» а от того студента, окончившего дохтурскую науку, устроен на то один человек, который перед ним идет и мечет деньги народу, те деньги народ подбирает и кричит излиха: виват! виват! А все то чинится казною того студента, который окончит свою науку; и потом того студента инспектор его со езувитами в костеле коронует; в то время в том костеле, где студента коронуют, народ быти не повинен, только одни езувиты, или иные законники и инспектор его, т. е. мастер: и короновав его, дадут ему из той академии от мастера его лист о мастерстве его по обыкновению, как надлежит, и из той академии его с честию отпустят». В Венеции Толстой видел оперы и комедии. Давались эти оперы и комедии «в палатах великих округлых, что называют итальяне театрум: в тех палатах поделаны чуланы многие в пять рядов в верх, и бывает в одном театруме чуланов двести, а в ином триста и больше; а все чуланы поделаны изнутри того театрума предивными работами золоченными. В том театре пол сделан мало накось к тому месту, где играют, ниже, и поставлены стулы и скамьи, чтоб одним из-за других было видно, которые в те стулы для смотрения оперов садятся, и за те стулы и скамьи дают платы; а кто хочет сидеть в особом чулане, тот повинен дать за чулан большую плату, а за пропуск в тот театрум особая со всех равная плата.... |
|
|
