| Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), — поразила Пьера. Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем-нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой-то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов. «Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» — думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой. У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам. Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков-ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что-то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою. Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая. Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из-под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты. |
| Теперь бы в Могилёве восстановить? – чтоб он в свободные полчаса рассказывал ей из службы, о лицах, отношениях, препятствиях, удачах? А её рассказов – он и вообще не ждёт, не спрашивает. Не угадывает, какие б её желания выполнить. А ведь в мелких признаках внимания вся и любовь. Уходя и возвращаясь, норовит поцеловать в щёчку, если Алина настойчиво не подставит ждущих губ. Правда, видно, что минувшая история ему не далась легко, он помучился хорошо, и это несколько облегчает: если страдал – значит любит. Но снова подумаешь: а насколько ему настоятельно нужна жена? Придёт поздно вечером, свалится и заснул. И не знает, что ночью она лежала комочком и тихо плакала. Может быть, всё-таки, он поддерживает тайную связь с ней ? Не проверишь, не получает ли от неё писем на штаб. В карманах – пока ничего нигде ни разу не нашла. Но он может оставлять в штабе же. Алина остро ждала: а не заикнётся ли он, что ему необходимо ехать в Петроград „по делам службы”? Она, разумеется, поехала бы с ним, но не сразу бы о том объявила: сперва посмотрела бы, с каким видом он будет отпрашиваться. Другие офицеры ездят, в Ставке нетрудно изобрести повод. Но нет, он не заикнулся. Можно поверить, что если у них и не порвано, то прервано. Алина понимала, что изменившаяся – нет, уже не прежняя! – жизнь велит ей быть вдумчивой и вникнуть в загадку происшедшего. Тогда в пансионе он был в таком размягчённом состоянии, всё бы выложил: чем же она его так привлекла? Как бы он ни успокаивал, что обе – разные, и области жизни разные, но в самом жгучем неизбежно пересечение, сравнение, предпочтение. А и из гордости уже не спросишь. Даже простой непосредственности с ним он лишил её своей изменой. А что ты рассказывал ей обо мне?… Да истерзанное сердце толкает: а как же она могла сходиться с тобой без страдания, что ты женат?… А мог ли бы ты совершить, что совершил, если бы уже тогда знал, ценой каких моих страданий это обойдётся?… Даже свою живую откровенность надо перед ним душить! Но – взялась держаться. Чем заняться? чем заняться!? Пришла счастливая мысль: навалить на себя ещё одно дело, освежать французский язык. В двух кварталах нашлась учительница, Эсфирь Давыдовна, знакомая хозяев, и совсем недорого бралась давать уроки, у себя дома. Да Алина больше всего на свете всегда любила учиться, ведь это наслаждение. „Давай вместе, – вызывала Жоржа, – как бы интересно, дружненько!” Некогда, да он и сколько-то помнит. „Ну давай, я на ночь буду тебе повторять свои уроки?” |
| – Кто ты? – спросил его боярин, приставленный к полю. – Я-то? – сказал он и, подумав немного, усмехнулся. – Кто ты? – повторил боярин. – А Митька! – ответил он добродушно и как бы удивляясь вопросу. – Спасибо тебе, молодец! – сказал Морозов парню. – Спасибо, что хочешь за правду постоять. Коли одолеешь ворога моего, не пожалею для тебя казны. Не все у меня добро разграблено; благодаря Божьей милости, есть еще чем бойца моего наградить! Хомяк видел Митьку на Поганой Луже, где парень убил под ним коня ударом дубины и, думая навалиться на всадника, притиснул под собою своего же товарища. Но в общей свалке Хомяк не разглядел его лица, да, впрочем, в Митькиной наружности и не было ничего примечательного. Хомяк не узнал его. – Чем хочешь ты драться? – спросил приставленный к полю боярин, глядя с любопытством на парня, у которого не было ни брони, ни оружия. – Чем драться? – повторил Митька и обернулся назад, отыскивая глазами гусляра, чтобы с ним посоветоваться. Но гусляр, видно, отошел на другое место, и сколько ни глядел Митька, он не мог найти его. – Что ж, – сказал боярин, – бери себе саблю да бронь, становись к полю! Митька стал озираться в замешательстве. Царю показались приемы его забавными. – Дать ему оружие! – сказал он. – Посмотрим, как он умеет биться! Митьке подали полное вооружение; но он, сколько ни старался, никак не мог пролезть в рукава кольчуги, а шлем был так мал для головы его, что держался на одной макушке. В этом наряде Митька, совершенно растерянный, оборачивался то направо, то налево, все еще надеясь найти гусляра и спросить его, что ему делать? Глядя на него, царь начал громко смеяться. Примеру его последовали сперва опричники, а потом и все зрители. – Чаво вы горла дярете-то? – сказал Митька с неудовольствием. – Я и без вашего колпака и без железной рубахи-то на энтова пойду! – Он указал пальцем на Хомяка и начал стаскивать с себя кольчугу. Раздался новый хохот. – С чем же ты пойдешь? – спросил боярин. Митька почесал затылок. – А нет у вас дубины? – спросил он протяжно, обращаясь к опричникам. |
| Можно ли было в этих условиях разбудить, поднять инертную новоросскую массу? Уже не говоря о тех, кто жил в других регионах Украины. Во-вторых, мы - те кто в России, Белоруссии, на Украине - русские. Это исконно наши русские территории. Мы должны понимать, что в первую очередь наше родство определяется на естественном этногенетическом уровне. Через кровнородственные, кланово-родственные связи, с активным включением культурно ассимилированных (принявших русскую культуру), Которое подтверждается историческим развитием в течение 1150 лет. В течение последних 95 лет, с тех пор, как по мановению злой " волшебной палочки " в руках Ленина и Сталина русский народ разделили на великорусский, украинский и белорусский - и нашим предкам, и нам вдалбливали в головы ложные этнические идентификации. Дальнейшее объединение русского народа, Русского Мира может быть только после того, как в умах людей будет восстановлена исконная, истинная русская идентификация. В-третьих, переворот в Киеве готовился из США при полной поддержке Европы. Но проводился он впопыхах. Главным было оторвать Украину от России или хотя бы создать очаг напряжённости вблизи российских границ. Получилось, но наполовину. Связи между людьми из России и Украины оказались много прочней. Одновременно Запад ставил задачу втянуть РФ в военный конфликт на Украине. Тогда можно было навалиться на неё всей массой, изолировать от мира, раздербанить на части. Ещё 2008 г. в интернете стали появляться карты России, где она разделена на 6-8 частей. Не секрет, что США одержимы идеей мирового господства, которое может быть достигнуто только захватом Центральной Евразии, контролируемой от Днепра до Маньчжурии Росией. Поведись наше руководство страны на украинский сценарий, быть беде. Россия не в том положении, чтобы очертя голову бросаться в огонь войны не имея ни достаточных военных потенций, ни экономической базы, ни геополитического устойчивого положения в мире. В-четвёртых, население Левобережья или Новороссии тяготело к России, но не настолько, чтобы взяться за оружие. |
| Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли, или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего» (6,315-316). Следовательно: если руководствоваться именно естественными стремлениями, то тем возможно достигнуть подлинной (а не надуманной, фальшивой) цели. Являются ли такие действия сознательными, целенаправленными? Нет. Ибо москвичи не ставили перед собою никакой цели, не сговаривались («покинем Москву, её некому будет тушить, и это приведёт к поражению французов» — или что-нибудь вроде того) — утверждать сознательность таких действий было бы смешно и неумно. «Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожжённой (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа» (6,316). Является ли такое действование москвичей волевым? Несомненно. Ибо именно своею волею они осуществляли то, что потребовало от них натуральное стремление. Вот как вершатся, по Толстому, исторические события: волевым бессознательным действием многих и многих, кто слушается своего естественного чувства. Позднее, вырабатывая собственное религиозное мipocoзepцahue, Толстой утверждал: узнать волю Божию можно лишь посредством узнавания истинной своей воли — она всегда совпадает с высшею. Зачаток такой убеждённости наблюдается уже в «Войне и мире». Но что необходимо для бессознательного ощущения, этого естественного чувства, натурального стремления? Нужно пребывать насколько возможно ближе уровню мужика , уровню народного понимания жизни. Такова Москва. Именно поэтому она и смогла совершить подвиг, определивший поражение неприятеля. «Всем народом навалиться хотят, одно слово — Москва. Один конец сделать хотят», — слышит Пьер слова простого солдата перед Бородинским сражением. «Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял всё то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой» (6,217). Вот так, во внешне неясном выражении, но в понятной всякому русскому человеку сути своей — ощутимо проявляется мысль народная , определяющая смысл исторической эпопеи Толстого. (Заметим, что фраза солдата наполовину подлинна: заимствована из записок «кавалерист-девицы» Н.А. Дуровой .) |
| Но Юм сам испугался открывшегося ему и поспешил навалить на него все, что было под руками, чтобы только оно не мозолило глаз. Канту же и того показалось недостаточным, и он вывел юмовское «почти» за пределы синтетических суждений a priori, в «умопостигаемую», т. е. совсем недоступную, ни с чем с нами не связанную и ни для чего нам не нужную область того, что он называл Ding an sich. Толчок, данный Канту Юмом, разбудил великого кенигсбергского философа от сна. Но Кант понял свою миссию и свое назначение в том смысле, что нужно во что бы то ни стало оберечь и себя и других от возможности повторения внезапных и грубых толчков, так нарушающих покой нашего сонного бдения, и создал свою «критическую философию». Вместе с юмовским «почти» и метафизика была выведена за ограду синтетических суждений a priori, к которым после Канта перешли все права старой ’Ανγκη (Необходимости) и которые вот уже полтора столетия обеспечивают европейскому человечеству спокойный сон и веру в себя. Для Аристотеля, по-видимому, самой невыносимой и жуткой мыслью была мысль о том, что наша земная жизнь не есть последняя, окончательная, истинно действительная жизнь и что от нее возможно, хотя бы в некоторой степени, такое же пробуждение, как то, которое мы переживаем, переходя от сна к бдению. Когда он преследовал платоновские «идеи», он, по-видимому, больше всего хлопотал о том, чтобы освободиться от этого – на его оценку – совершенно кошмарного допущения. И его тревога была, в известном смысле, вполне законной, так же как законной была тревога Канта, когда Юм своим «почти» так бесцеремонно стал расталкивать его от догматической дремоты. Платоновское ονειρττουσι (грезят) подкапывается под самые основы человеческого мышления. Нет ничего невозможного, все что угодно может произойти из всего что угодно, и даже самый закон противоречия, который Аристотель хотел считать βεβαιωττη των αρχων (незыблемейшим из начал), начинает колебаться, открывая испуганному человеческому духу царство ничем не сдерживаемого произвола, грозящего поглотить и самый мир, и ищущую постигнуть этот мир мысль. |
| Ср. у А. С. Пушкина в замечаниях о Вяземском как журналисте («О статьях князя Вяземского»): «Эпиграмматические же разборы его могут казаться обидными самолюбию авторскому, но кн. Вяземский может смело сказать, что личность его противников никогда не была им оскорблена...». В «Дневнике» В. К. Кюхельбекера под 17 декабря 1831 г.: «...самые предметы Байрона и Пушкина малы и скудны (хотя и это дело не последнее), а главное, что они смотрят на европейский мир, как судьи, как сатирики, как поэты-описатели: личность их нас беспрестанно разочаровывает, – мы не можем обжиться с их героями, не можем забыться» (Русск. старина, 1875, 13, с. 490–491). В «Русском Жилблазе» Ген. Симоновского (ч. 2, с. 138): «Тогда-то я вспомнил слова отца: ”Опытность достигается собственною личностью“». У И. С. Тургенева в рецензии на перевод «Вильгельма Телля» Шиллера (1843): «Дух (личность) переводчика веет в самом верном переводе, и этот дух должен быть достоин сочетаться с духом им воссозданного поэта» (Русск. писатели о лит-ре, с. 367). У Н. В. Гоголя в письме к Плетневу от 4 декабря 1846 г. (о «Современнике»): «...писатель этот [Даль] более других угодил личности моего собственного вкуса и своеобразью моих собственных требований» (там же, с. 307). У Н. И. Греча в «Записках о моей жизни»: «Составился заговор для спасения России отрешением Павла. Участники его обратились к Александру и, представив все бедствия, терзающие Россию и угрожающие ей в будущем, вынудили его согласие на низложение императора, но с клятвенным обещанием щадить его жизнь и личность». (Греч, Записки, с. 192). У И. И. Лажечникова в «Ледяном доме»: «Личность его светлости с этой стороны не обезопасена; а кто не знает, что личность временщика идет впереди всего? Не беда сделать цыганку преступницей, навалить ей на плеча два-три злодеяния!..» (ч. 2, гл. 2). « – Милость моей государыни! – прервал с твердостию Волынской. – Я ни от кого, кроме ее, их не принимаю. Вы изволили, конечно, призвать меня не для оценки моей личности, и здесь нет аукциона для нее...» (там же, ч. 2, гл. 7). «Свет! это завистливое собрание личностей, готовое оклеветать все, что только делается не для каждой из них, и поднять до небес все, что ей льстит!» (там же, ч. 3, гл. 9). |
| 1-го апреля. Представил записку владыке. Попадья говорит, напрасно сего числа представлял: по ее легковерным приметам, сие первое число апреля обманчиво. Заметим. 10-го августа. Произведен в протоиереи. 4-го января 1839 года. Получил пакет из консистории, и сердце мое, стесненное предчувствием, забилось радостию; но сие было не о записке моей, а дарован мне наперсный крест. Благодарю, весьма благодарю; но об участи записки моей все-таки сетую. 8-го апреля. Назначен благочинным. О записке слухов не имеется. Не знаю, чем бы сии трубы вострубить заставить? 10-го апреля 1840 года. Год уже протек, как я благочинствую. О записке слухов нету. Видно, попадья не все пустякам верит. Сегодня она меня насмешила, что я, может быть, хорошо написал, но не так подписался. 20-го июня 1841 года. Воду прошед яко сушу и египетского зла избежав, пою богу моему дондеже есмь. Что это со мной было? Что такое я вынес и как я изо всего этого вышел на свет божий? Любопытен я весьма, что делаешь ты, сочинитель басен, баллад, повестей и романов, не усматривая в жизни, тебя окружающей, нитей, достойных вплетения в занимательную для чтения баснь твою? Или тебе, исправитель нравов человеческих, и вправду нет никакого дела до той действительной жизни, которою живут люди, а нужны только претексты для празднословных рацей? Ведомо ли тебе, какую жизнь ведет русский поп, сей «ненужный человек», которого, по-твоему, может быть напрасно призвали, чтобы приветствовать твое рождение, и призовут еще раз, также противу твоей воли, чтобы проводить тебя в могилу? Известно ли тебе, что мизерная жизнь сего попа не скудна, но весьма обильна бедствиями и приключениями, или не думаешь ли ты, что его кутейному сердцу недоступны благородные страсти и что оно не ощущает страданий? Или же ты с своей авторской высоты вовсе и не хочешь удостоить меня, попа, своим вниманием? Или ты мыслишь, что уже и самое время мое прошло и что я уже не нужен стране, тебя и меня родившей и воспитавшей… О слепец! скажу я тебе, если ты мыслишь первое; о глупец! скажу тебе, если мыслишь второе и в силу сего заключения стремишься не поднять и оживить меня, а навалить на меня камень и глумиться над тем, что я смраден стал, задохнувшися. |
| Втягивающее, узкое лицо Вилли. Он – согласен, согласен со всем, но, главное, точно ему понять: как делать? с чего начинать? – В Швейцарии необходимо будет экспроприировать… максимум… всего не больше 30 тысяч буржуа. Ну и конечно сразу захватить все банки. И Швейцария – станет пролетарской. От столба, искоса наблюдает Ленин, всем душевным напором, взглядом толкающим, лбом котловым наклонённым, – и успевает проверить, насколько в кого втолкнулось. Оскудевшая рыжина на куполе выступает сильней под красным фонарём. – Подрубать корни современного общественного строя – на практике ! И – теперь же! Вот этот шаг и труден всем социалистам мира. Сощурился Нобс, как от боли. Даже винтертурский пролетарий что-то крив на рот. И Мимиоле давит шею высокий обруч крахмального воротника. Хорош наш Ульянов – но слишком уж крайний. Уж крайних таких – не то что в Швейцарии, не то что в Италии, – но и во всём мире нет. Трудно им, трудно. Переменчиво-бегло осматривает Ленин все эти разные, уже свои, а ещё не взятые головы. А они все боятся попасть под уничтожающую издёвку его. (Есть такой приём: когда трудно входит – навалить ещё тяжелей, и тогда прежнее трудное уже входит легче). И через весь стол, на шестерых швейцарцев, по всем шести линиям сразу вмешался, послал, голосом напряжённым, но не полного звука, в груди ли, в гортани, во рту неизменно теряя его и прихрамывая на “р”: – А путь для этого – только раскол ! Это – мещанское кривлянье, будто в швейцарской социал-демократии может господствовать “внутренний мир”! Вздрогнули. Замерли. – Буржуазия вскормила себе социал-шовинистов, своих сторожевых псов! И какое же с ними единство? (А уже начав – в одно место, в то же место, в ту же точку, чуть меняя слова, это главный принцип пропаганды и преподавания:) – Это болезнь – не только швейцарских, не только русских, но всех социал-демократов мира: раскисляйская склонность к “примирению”! Для фальшивого “единства” все готовы поступиться принципиальностью! А между тем без полного организационного разрыва с социал-патриотами невозможно продвинуться к социализму – ни на шаг!!! |
| Усы надежды и ждуны победы, нога Акинфеева и зонт Путина 10 слов и выражений, которыми запомнится чемпионат мира по футболу 17 июля, 2018 10 слов и выражений, которыми запомнится чемпионат мира по футболу Чемпионат мира по футболу, который длился целый месяц, как и любое масштабное событие, успел обзавестись собственным словарем. Ксения Туркова составила список новых слов и выражений, которые появились благодаря мундиалю. Зонт Путина Слово «зонт» приобрело особое значение в самый последний день чемпионата — в день финальной игры между Хорватией и Францией. На поле и трибуны, где стояли президенты России, Хорватии и Франции, хлынул июльский ливень. К Владимиру Путину тут же подбежала охрана с огромным зонтом, а Эммануэль Макрон и Колинда Грабар-Китарович так и остались стоять под дождем, впрочем, нисколько по этому поводу не переживая. Этот момент запечатлели фотографы. «Зонт Путина» сам по себе уже практически стал мемом и, конечно, дал повод для безграничной языковой игры и отсылок к уже известным выражениям. Говорили о том, что Путин опять вышел сухим из воды, шутили о погоде в доме, которую легко уладить с помощью зонта, вспоминали укол зонтиком . «“Зонт Путина”, “зонт для Путина”, “ливень и зонт для Путина” — уже в заголовках. Пока это полуфабрикат, но что-то вербальное из него может родиться», — отмечает писатель, куратор группы «Словарь перемен» в фейсбуке Марина Вишневецкая. Навальный футбол Вообще-то прилагательное «навальный» в русском языке существует и не имеет при этом никакого отношения к политике. Навальный, как отмечают толковые словари, — это имеющий отношение к навалу. Иными словами, навальный — от слова «навалиться». Именно это прилагательное и использовали комментаторы матча Германия — Мексика Леонид Слуцкий и Кирилл Дементьев, имея в виду атакующую манеру игры. Их диалог в прямом эфире звучал так: Дементьев: Марио Гомес потребуется в том случае, когда Германия уже будет играть в такой навальный футбол, и потребуется человек, который хорошо играет головой в штрафной. Вернер — футболист немножко другого плана. |
|
|
