| — На кажом шагу реформаторы! Кто такой Макаренко? Почему из-за какого-то Макаренко мы должны нарушать законы и интересы трудящихся? А кто знает колонию Горького? Кто видел? Джуринская видела, так что? Джуринская все понимает? Раздражали Клямера мои такие требования: 1. Уволить весь персонал Куряжа без какого бы то ни было обсуждения. 2. Иметь в колонии Горького пятнадцать воспитателей (по нормам полагалось сорок). 3. Платить воспитателям не сорок, а восемьдесят рублей в месяц. 4. Педагогический персонал должен приглашаться мною, за профсоюзом остается право отвода. Эти скромные требования раздражали Клямера до слез: — Я хотел бы посмотреть, кто посмеет обсуждать этот наглый ультиматум? здесь в каждом слове насмешка над советским правом. Ему нужно пятнадцать воспитателей, а двадцать пять пускай остаются за бортом. Он хочет навалить на педагогов каторжный труд, так сорока воспитателей он боится… Я не вступал в спор с Клямером, так как не догадывался, каковы его настоящие мотивы. Я вообще старался не учавствовать в прениях и спорах, так как, по совести, не мог ручаться за успех и никого не хотел заставить принять на себя не оправданную его логикой ответственность. У меня ведь, собственно говоря, был только один аргумент — колония имени Горького, но ее видели немногие, а рассказывать о ней было мне неуместно. Вокруг вопроса о переводе колонии завертелось столько лиц, страстей и отношений, что скоро я и вовсе потерял ориентировку, тем более что в Харьков не приезжал больше как на один день и не попадал ни на какие заседания. Почему-то я не верил в искренность моих врагов и подозревал, что за высказанными доводами прячутся какие-то другие основания. Только в одном месте, в Наркомпросе, наткнулся я на настоящую убежденную страстность в человеке и залюбовался ею открыто. Это была женщина, судя по костюму, но, вероятно, существо бесполое по существу: низкорослая, с лошадиным лицом, небольшая дощечка груди и огромные неловкие ноги. Она всегда размахивала ярко-красными руками, то жестикулируя, то поправляя космы прямых светло-соломенных волос. Звали ее товарищ Зоя. Она в кабинете Брегель имела какое-то влияние. |
| Е.Никифоров: - А та критика которая раздавалась со стороны изветного нашего блогера отца Андрея Кураева, в частности Вы ездили по-моему лично разбираться в казанскую семинарию. Прот. Максим Козлов: - Совокупность отрицательных моментов или даже вопиющих, в духовно-нравственном воспитании имело место в Казани, и, кстати сразу оговорюсь, отчего при нынешнем владыке Феофане и следа не осталось в семинарии, было следствием той самой местечковой закрытости, когда контроль сверху или отсутствовал или еще полноценно не был установлен, и существовала такая ситуация , особенно подальше от Москвы. Что-то как-то преподаем, кого-то как-то учим, сами дипломы выдаем, сами себя оцениваем, мальчики вроде хорошие, преподаватели свои - такая система преподавания внутри себя имела свои очевидные отрицательные последствия. Но теперь - по благословению Святейшего Патриарха если на что и могут жаловаться семинарии, так это на то что они слишком связаны с церковным центром в лице учебного комитета как институции, которой доверено вести эту работу. Только вот несколько примеров. Когда в 2012 году благополучено благословение Патриарха, был осуществлён первоначальный инспекционный объезд всех духовных семинарий на территории Российской федерации, составлен рейтинг первый, на основании самых разных показателей. С тех пор он совершенствовался, изменялся. Теперь каждая семинария посещается инспектором комитета не реже чем раз в три года. Это не какая-то проверка генерального штаба, перед которой нужно снег навалить и траву покрасить в зеленый цвет. Это возможность проверить текущий пульс, каковы реальные остаточные знания студентов, не только по присылаемым ведомостям и но и нами проверяемые. Какие реальные условия проживания. Квалификация преподавателей, материальные составляющие, учебно-методическое обеспечение, библиотека. Не только это. Сейчас у нас все выпускные экзамены и защита квалификационных работ ведутся при дистанционном контроле. И уже так просто что-нибудь как-нибудь не ответишь. Установлена система проверки на плагиат всех работ, которые пишутся. |
| А в оперативных планах, намечаемых с союзниками, советовал Гучков «исходить только из реальных условий современной обстановки». То есть прямо: от весеннего наступления – отказаться! Так если б хоть на два дня раньше он это написал! – Алексеев бы не позорился, не врал бы в письме к французам, что задерживают вьюги и распутица. А это – нечестно. Союзники идут на большое наступление, Нивель пишет, что введёт в бой все силы французской армии, будет добиваться решительных результатов. Подводить их – нечестно. Надо сказать им правду. А как стыдно и тяжело её выговорить! И достаётся, конечно, – Алексееву… А в его положении – ничто не изменилось от поста Верховного, и никому не мог он передоверить работу начальника штаба – но все бумаги пропускать только через свои руки. И писать письма, письма нанизанным мелким почерком. Надо же Гучкову отвечать. Что ж, ваше письмо от 9 марта я принял к сведению… А – как ещё?… Это – невыразимо словами… Навалить на него все армейские трудности (по обычаю рапортов ещё и преувеличивая их)? – может это призовёт их к ответственности. Вот – недоконченная гурковская реформа по переводу пехотных полков в трёхбатальонный состав (чему Алексеев возражал зимой ещё из Севастополя, не мог Гурко предвидеть революции, но вина на нём): теперь и старые и новые дивизии в некомплекте, и перетасован командный состав, не сознакомился с солдатами, и такие полки особенно беззащитны против разложения… Хорошо осведомленный противник захочет использовать наше ослабление в результате нынешней пропаганды – и в том поражении неизвестно кого обвинит мнение армии. Вся задача теперь – как отсрочить наши обязательства перед союзниками или совсем уклониться от их исполнения – но с наименьшей потерей нашего достоинства. А выполнять их мы не можем. Я пока ответил союзникам, что мы будем готовы наступать не раньше первых чисел мая, но теперь, читая ваше письмо, вижу, что и раньше июля они не могут на нас рассчитывать, – только как им это объяснить благовидно, не роняя лица России? Да ведь мы находимся от союзников в материальной и денежной зависимости – и что если в ответ откажут нам?… Да, нам бы сейчас месяца четыре посидеть спокойно, – ну а если неприятель нас атакует? – мы обязаны драться, и тогда правительство пусть выручает нас из «реальных условий современной обстановки». Если запасные тыловые части развалились нравственно – то может быть отбирать из них лучшие элементы и слать пока на фронт, а мы их здесь доучим при полках? Наконец и продовольствие. В дни таких потрясений питание особенно важно. Хорошо накормленный солдат более склонен слушать голос благоразумия. |
| И если сравнить Марция в первом действии, когда он именем римской лжи рвется навалить кучу плебеев вышиной в свое копье или того же Марция, убивающего вольсков и работающего на лагерных полях - с Кориоланом последних действий, восстающим против патрициата за его гнусную, своекорыстную политику, отказывающимся от мщения ради матери и затем погибающим под мечами вольсков - опять лишь потому, что он не захотел покориться грубой силе - смысл трагедии становится ясен, и смерть Кориолана, вся его судьба не гнетет нас, как она ни ужасна. Наоборот, смерть, как заключение осмысленного, творческого душевного процесса, на наших глазах превратившего нелепый таран - в героя, вещающего Риму и всему человечеству, как нужно жить, чего нужно искать в жизни, - такая смерть примиряет нас, как откровение свыше. Ошибочно думать, что Шекспир привносит этот примиряющий элемент во исполнение эстетических законов о дозволенном и обязательном в драме. Подобно тому, как аристотелевская поэтика была неизвестна гениальному поэту, так и все теоретические рассуждения о возвышенном, патетическом и т. д. были чужды Шекспиру. Его пьесы построены не в угоду теоретическим требованиям. Наоборот, эти требования могут и должны строиться на основании результатов поэтического творчества. Если Шекспир осмысливает трагедию - то не затем, чтобы примирять зрителей, а потому, что он видел смысл в трагедии. Плутарх, следя за жизнью Кориолана, может вынести лишь нравственный урок и принужден признать, что боги, создавшие Кориолана тараном, потом казнили его за то, что он не был Аристидом. Но Шекспир, вдумываясь в трагедию Кориолана, видел, что она пробудила в нем лучшие чувства, что она является для него не наказанием за преступление, - совершенное им лишь потому, что он не был с рождения столь же всеобъемлющ духовно, как могуч физически, - а необходимым процессом развития. Мы подчеркиваем слово " видел " , чтобы уже теперь указать источник шекспировского миропонимания. Это не самодовлеющий идеализм, не считающийся с действительностью. |
| (18) На шестой день после этого, ранним утром, персы с лестницами в руках подошли к той части стены, которая называется крепостью. (19) Римляне, которые несли здесь стражу, спокойно спали, так как ночь была уже на исходе. Персы, тихо поставив лестницы к стене, начали уже подниматься вверх. (20) Но случилось так, что один из всех римлян, некий крестьянин, не спал. Он-то криком и большим шумом всех и поднял. (21) Произошла ожесточенная схватка. Персы оказались побеждены и удалились в свой лагерь, оставив там лестницы, которые римляне втащили в город, когда им никто не мешал. (22) Около полудня Хосров послал большой отряд к так называемым Большим воротам 399 для штурма этого места. (23) Навстречу им выступили не только солдаты, но и крестьяне и некоторые из горожан. Одержав победу в битве с варварами, они далеко прогнали их. (24) В то время, когда они еще преследовали персов, среди римлян оказался толмач Хосрова Павел, который сообщил им, что из Визáнтия прибыл Рекинарий для заключения мира. Тогда обе стороны разошлись по своим местам. (25) На самом же деле Рекинарий прибыл в лагерь варваров за несколько дней до этого. (26) Однако персы совершенно не давали римлянам знать об этом, явно выжидая исхода своего коварного нападения на стену с тем, чтобы, если им удастся ее взять, не показалось, что они таким образом нарушили соглашение о мире, а если же они потерпят поражение, как это и случилось, приступить к мирным переговорам, к которым их призывали римляне. (27) Когда Рекинарий оказался внутри городских стен, персы потребовали, чтобы те, которые будут вести переговоры о мире, немедленно прибыли к Хосрову. Но римляне сказали, что послы будут отправлены через три дня; ибо в тот момент их стратиг Мартин был болен. (28) Хосров, предполагая, что в этом доводе нет здравого смысла, стал готовиться к нападению. Приказав навалить на насыпь огромное количество кирпичей, он два дня спустя со всем войском подошел к городским укреплениям, намереваясь подвергнуть их штурму. (29) У каждых ворот он поставил кого-либо из военачальников с отрядом войска и, окружив таким образом всю стену, стал пододвигать к ней лестницы и машины. |
| Подойдя к обезумевшей от страха толпе поближе, я узнал, что огромные полчища киргиз напали на мирно работавших людей в поле. Скот угнали в горы, а безоружных людей принялись избивать. Некоторые убежали, а более 15 человек не возвратились и до настоящего времени. Такое неожиданное событие страшно вскружило всем голову. Все боялись за свою жизнь. Чтобы хоть несколько рассеять мысли о грядущей беде, я приказал сторожу бить в колокола. Народ несколько остепенился и всей гурьбой повалил к молитвенному дому. После краткого молебствия, воодушевившись моим словом, люди начали совещаться, как быть в случае нападения киргиз на селение. После долгих разговоров и даже споров все пришли к такому убеждению, что спастись бегством нельзя, ибо со всех сторон облегли грозные силы диких кочевников. " Будем биться до последней капли крови здесь, у своей святыни " . Это был голос всего селения. Надеяться на свои силы и оружие нельзя, ибо в селе остались одни старики, женщины и дети. Была одна надежда на помощь Бога. С этой надеждой мы провели всю ночь. О сне не помышлял никто. Каждый, видя пред собою грядущую гибель, проливал слезу в молитве. Прошла ночь. Появилось утро. У всех людей явилось желание пойти к своим жилищам, взглянуть, быть может, в последний раз на свой долгий и тяжелый труд, надеть чистое белье, исповедаться и быть готовыми к смерти. В числе других пошел и я. У церкви остался один сторож, чтобы при появлении киргиз на горизонте известить население ударом колокола. Не прошло и часа времени, как раздался условный звук. Киргизы начали наступление с появлением утренней зари. Услышав удар в колокол, я бросился бежать к церкви, чтобы спасти Антиминс. Но, не пройдя и полпути, заметил толпу всадников, вооруженных пиками, быстро скачущих по улице, ведущей к церкви. Страх смерти заставил меня пойти обратно по главной улице к толпе. Все в страхе метались и кричали: " Скорей нужно бежать " . Ко времени нашего побега подоспели беженцы из селения Лизогубовки, и мы всей толпой двинулись к селению Валериановскому. Спасти что-либо из имущества ни кому не удалось, так как все беженцы оказались пешими. А тем счастливцам, что оказались с подводами, пришлось навалить целые кучи детей. |
| Вот он, наш огородик… жалкий! А сколько неистового труда бросил я в этот сыпучий шифер! Тысячи камня выбрал, носил из балок мешками землю, ноги избил о камни, выцарапываясь по кручам… А для чего все это!? Это убивает мысли. Выберешься наверх горы, сбросишь тяжкий мешок с землею, скрестишь руки… Море! Глядишь и глядишь через капли пота – глядишь сквозь слезы… Синяя даль какая! А вот за черными кипарисами – низенький, скромный, тихий – домик под красной крышей. Неужели я в нем живу? В саду – ни души, и кругом – пустынно: никто не проедет за день. Маленький, с голубка, павлин по пустырю ходит – долбит камень. Тишина какая! Весенними вечерами хорошо поет черный дрозд на сухой рябине. Горам попоет – повернется к морю. Споет и морю, и нам, и моим деревцам миндальным в цветах, и домику. Домик наш одинокий!.. Отсюда видно его изъяны. Заднюю стенку дожди размыли, камни торчат из глины – надо до осенних дождей поправить. Придут дожди… Об этом не надо думать. Надо разучиться думать! Надо долбить шифер мотыгой, таскать землю мешками, рассыпать мысли. Бурей задрало железо – пришлось навалить по углам камни. Кровельщика бы надо… И кровельщика, пожалуй, не осталось. Нет, старый Кулеш остался: стучит колотушкой за горкой, к балке, – выкраивает соседу из старого железа печки. В степь повезут выменивать на пшеницу, на картошку… Хорошо иметь старое железо! Стоишь – смотришь, а ветерок с моря обдувает. Красота какая! Далеко внизу – беленький городок с древней, от генуэзцев, башней. Черной пушкой уставилась она косо в небо. Выбежала в море игрушечная пристань – скамеечка на ножках, а возле – скорлупка-лодка. Сзади – плешиной Чатырдаг синеет, Палат-Гора… Там седловина перевала… выше еще – и смотрит вихром Демерджи. Орлы живут по ее ущельям. Дальше – светлые цепи голых, туманно-солнечных гор Судакских… Хорош городок отсюда – в садах, в кипарисах, в виноградниках, в тополях высоких. Хорош обманчиво. Стеклышками смеется! Ласковы-кротки белые домики – житие мирное. А белоснежный Дом Божий крестом осеняет кроткую свою паству. Вот-вот услышишь вечернее – «Свете тихий»… Я знаю эту усмешку далей. Подойди ближе – и увидишь… Это же солнце смеется, только солнце! Оно и в мертвых глазах смеется. Не благостная тишина эта: это мертвая тишина погоста. Под каждой кровлей одна и одна дума – хлеба! |
| Я приехала покорять столицу. Поступила в Полиграфический институт и устроилась верстальщиком в серьезную компанию. У нас было издательство полного цикла с крупными рекламодателями и большой читательской аудиторией. Выпускающим редактором и по совместительству моей начальницей была женщина вдвое старше меня. Очень требовательная, жесткая, то и дело предъявляющая всем не всегда справедливые претензии. Мне было всего двадцать лет, поэтому на необоснованную критику я реагировала болезненно. Верстка — работа кропотливая и длительная. Но регулярно под сдачу номера на меня наваливалось все, что только можно было навалить. Я была одной из немногих, кто мог двое суток подряд не выходить из офиса, чтобы успеть сдать номер. Вполне естественно, что в последующие две недели после выпуска, сидя без работы, я заводила разговор о том, что тянуть до последнего так себе история. Мне не хотелось не спать ночами и отдуваться за всех. Порой начальница меня грубо обрывала, мол, держи при себе свое мнение. Я не помню выражений и формулировок, но это было громко, обидно и вызывающе. Как человек, который к тому моменту года три как не жил с родителями, я в ответ промолчать не могла. «Не позволю на меня кричать! Почему вы повышаете на меня голос?» Помню, однажды она заорала: «Заткнись, дура!» — «Да ты сама дура», — без паузы ответила я. У нас не было дружеских отношений, но я могла позволить себе резко перейти на «ты», чтобы отрезвить собеседницу. После этого случая руководитель компании вызвал нас к себе. Встретил словами: «Девочки, давайте жить дружно». Мы обсудили взаимные претензии в его присутствии и разошлись. Увольняться я не спешила. Я так долго искала эту работу, мне так важно было сохранить ее за собой. В голову не приходило, что терпеть оскорбления и унижения чревато зудом и бессонницей в будущем. Приступы агрессии у начальницы сменялись беззаботным общением с рассказами о путешествиях и командировках, о любимой дочке. Удивительно, но я не держала зла. Может, потому, что умела постоять за себя? Правда, когда приходило время выпускать новый номер, она срывалась на всех, включая меня. |
| «Будешь и монахом, и священником!» Рассказал я о своем желании настоятелю любимого храма, и он меня благословил поехать в Троице-Сергиеву лавру, пожить там несколько дней, помолиться, потрудиться и поговорить со старцем Кириллом (Павловым): спросить совета о своем дальнейшем жизненном пути. Поехал я в монастырь, пожил, помолился, потрудился. И так мне захотелось там остаться и стать монахом, что никакой Академии мне уже не нужно, и Государственные экзамены меня больше не волнуют. Архимандрит Кирилл (Павлов) В те годы к отцу Кириллу приезжали сотни людей, и, чтобы он мог пройти в храм на службу, семинаристы держали цепь, защищая старца от толпы, иначе ему даже пройти не давали. И вот семинаристы стоят цепью, старец идет в храм, а я стою в толпе и кричу изо всех сил: – Батюшка, батюшка! Я к вам приехал! Мне нужно с вами поговорить! Стою и кричу как болящий. А батюшка проходит мимо, не обращает внимания, потом останавливается, смотрит в землю и затем поднимает взгляд на меня. А я бью себя в грудь кулаком и кричу: – Батюшка, это я вас звал! Я к вам приехал! Хочу быть монахом и священником! И он поднимает руку, благословляет меня и громко говорит: – Будешь и монахом, и священником! Духовный отец Вскоре моим духовником стал духовный сын старца Кирилла (Павлова), насельник Троице-Сергиевой лавры, архимандрит Платон (Панченко). Сейчас он – духовник Московского подворья Свято-Успенского Пюхтицкого ставропигиального женского монастыря. Архимандрит Платон (Панченко) Я видел, что отец Платон живет в двух мирах – земном и небесном – и всегда ходит пред лицом Божьим. Позднее узнал: когда он начинал свое послушание, то шел к преподобному Сергию Радонежскому и шептал: – Отче Сергие, благослови меня на сегодняшнее послушание! А в конце дня снова подходил к мощам и говорил: – Благодарю тебя, преподобне отче наш Сергие: послушание мое сегодня прошло хорошо! «Как я мог навалить на себя столь неподъемный груз?!» Архиепископ Климент (Капалин) Близились государственные экзамены в Академии, нам дали время на подготовку, и я съездил домой. Возвращаюсь назад, и меня подвозит в Калугу священник из Кирова на своей машине. В Калуге он предложил мне зайти к архиепископу Калужскому и Боровскому Клименту (Капалину) (ныне митрополиту) и попросить его благословения. Владыка благословил и сказал мне: |
| – Найдите меня в Москве, в Даниловом монастыре, я хочу с вами поговорить. А тогда как раз начали восстанавливать храмы, лежащие в руинах. В те годы очень не хватало священников, и монашествующих было совсем мало. И вот когда я приехал к владыке, он предложил мне дальше идти церковным путем. Мой духовный отец благословил мне этот путь, и вскоре меня рукоположили в диаконы. А я даже кадить не умел. Думаю: «Как мне кадить?» Я так плакал, что мой первый подрясник развалился от слез и пота Трудно мне давалась служба – я так плакал, что мой первый подрясник развалился от слез и пота. Еще думал: «Как я мог навалить на себя столь неподъемный груз?!» Поехал в Троице-Сергиеву лавру. Молитвы духовника укрепили меня, и я как-то сам собой стал запоминать все, что мне нужно делать как диакону. Потом меня рукоположили в иереи в Свято-Георгиевском соборе города Калуги, и я почувствовал, что святой великомученик Георгий Победоносец взял меня под свое покровительство. Затем меня направили настоятелем в Кондрово, позднее в Обнинске служил. В честь преподобноисповедника Георгия (Лаврова) Священноисповедник Георгий (Лавров) Постригали меня в Калужской Свято-Тихоновой пустыни. Когда владыка Климент собирался меня постригать, он приехал в Тихонову пустынь, где его встретил архимандрит Тихон (Завьялов). Отец Тихон показал владыке новую книгу и сказал: – Смотрите, владыка, издали книгу про нашего калужского святого исповедника Георгия (Лаврова), игумена Мещовского монастыря. Возможно, это и стало причиной того, что владыка Климент постриг меня в иеромонаха в честь преподобноисповедника Георгия (Лаврова) (†1932). А после пострига владыка дал мне такое напутствие: – Теперь ты носишь имя игумена Мещовского монастыря и поедешь восстанавливать эту обитель. Так выглядел Георгиевский Мещовский монастырь во времена запустения Я ответил: – Благословите, владыка! И поехал в Мещовск. Вот уже 20 лет я – настоятель Георгиевского Мещовского монастыря. Приезжайте к нам в гости! Рейтинг: 10 Голосов: 2088 Оценка: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 |
|
|
