| Средством для этого служат ванны и обмывания 277 . В первые две недели делают для младенца две ванны в сутки (одну утром, другую вечером), температурой в 28–27º по Р.; затем до конца первого года по одной (или утром, часов в 10, особенно летом, или вечером, часов в 6–7, особенно зимой, или перед укладыванием ребенка в постель на ночь), постепенно понижая температуру до 26–25º 278 . На втором году достаточно двух ванн в неделю, в 25–24º, а на третьем – одной, в 23–22º. Все остальные же дни делать обливания ребенка водой в 20–18º, постепенно нисходя до 15º. Для ванн же температура воды не должна быть понижаема дальше 22º, так как тогда ванна будет уже холодная и повлечет за собой вредные последствия холодного купания 279 . В прежнее время некоторые педагоги, особенно английские, рекомендовали «закаливать» детей, т.е. почти с рождения приучать их к холоду, в надежде укрепить организм и сделать неспособными к простуде. Но эти педагоги забывали, что природа требует повсюду соблюдать постепенность, и что для детского роста необходима теплота. Для закаливания могут служить хорошим средством указанные сейчас обливания ребенка, с пониженной сравнительно с ваннами температурой воды 280 . Всякие сторонние прибавления к ванне (соль, спирт, зола, отруби, ароматические травы и т.д.) только раздражают кожу и вообще вредны 281 . И одна чистая вода производит довольно сильное действие на кожу и организм. По этой причине следует предпочитать для ванн речную воду колодезной, как содержащую в себе менее неорганических раздражающих веществ, и не держать ребенка в воде более 8–10 минут. На первых порах не следует употреблять и мыла; когда же младенец несколько привыкнет ко внешним раздражениям, то употребление мыла становится необходимым, но лишь для того, чтобы смывать с головки (если нельзя достигнуть этого посредством теплой воды и мягкой ветоши) выделения темноватого вещества, образующего, при не устранении его, корку на голове. И для взрослых слишком частое употребление мыла вредно в том отношении, что мыло отделяет от кожи маслянистое вещество, необходимое для поддержания мягкости кожи и предохранения его от порчи 282 . |
| Мириам, ожидая Иосифа, села на землю, прислонила голову к скале и закрыла глаза. — Еще одно усилие, Мириам, — сказал он. — Я нашел удобное и безопасное место. — Видишь, какой Он добрый, — произнесла она. — Да, Он очень добрый, — согласился Иосиф. — Он всегда помогает. А Иисус все еще спит? — Нам Его доверили, чтобы Он мог беспечно спать, — ответила Мириам, улыбаясь поверх прижатой к груди головы ребенка. Боаргас растолкал стоявшую у дверей стражу, распахнул двери и быстро, насколько ему позволяло его толстое, трясущееся тело, вбежал в царские покои. Ирод лежал в большой ванне, наполненной горячей водой. Два эфеба стояли рядом. Один из них размахивал кадильницей, а другой услаждал слух царя игрой на тонкой флейте. Горячие ванны с водой, привезенной из Каллирое, давали Ироду некоторое облегчение от боли. Он сидел в воде целыми часами. Теперь, когда на нем не было его длинной одежды, было видно, насколько он исхудал. Под смуглой кожей обозначалась каждая кость. Грудь обвисла, как у многократно кормившей женщины, а покрывающие ее волосы встопорщились и стали похожими на шерсть животного. Только живот был надут, словно бурдюк, наполненный вином. — Чего ты хочешь? — спросил царь у евнуха, когда тот застыл перед ним в смиренном поклоне. — Господин, — Боаргас был явно испуган принесенным ему известием, — человек, которому ты поручил следить за парфянскими мудрецами, вернулся… — Почему он вернулся? — в голосе Ирода слышался сильный гнев. — Я ведь велел ему быть возле них все время! Он должен был вернуться только вместе с ними. Как он посмел?! Боаргас тяжело сглотнул слюну. — Господин, он вернулся, потому что они исчезли неведомым образом. — Что? — вскричал Ирод, рванувшись так сильно, что ванна закачалась на полу и вода хлынула на плиты. — Чернокнижные штучки? — Может быть, господин… Ведь это чародеи… — Дай мне сюда этого человека! Евнух подбежал к двери, крикнул страже, после чего двое стражников втащили шпиона. Он трясся, как в лихорадке, и сразу бухнулся на колени прямо в лужу разлитой воды. |
| А вот ты, похоже, не боишься… Но я должен показать тебе дорогу к Подземному Старцу, – с этими словами он вновь провел Узелок в ту пещерку, где находилась ванна. В дальнем углу пещерки обнаружилось еще одно отверстие. – Иди по лестнице и попадешь, куда тебе нужно, – сказал Морской Старец. Узелок, поблагодарив гостеприимного хозяина, пролезла в отверстие и начала спускаться по винтовой лестнице, которой словно не было конца. Вниз, вниз по выщербленным, расколотым ступенькам, залитым водой, что сочилась из многочисленных трещин в каменных стенах, в кромешной тьме… Как ни странно, Узелок отчетливо различала ступеньки; она не знала, что все, кто принял ванну в жилище Морского Старца, обретают способность видеть в темноте. Если не считать мрака и сырости, идти было даже приятно; змей и прочих ползучих тварей опасаться, судя по всему, не стоило. Наконец лестница кончилась. Узелок очутилась в сверкающей пещере, посреди которой спиной к ней сидел на камне сгорбленный старик, седовласый и седобородый, причем его борода была такой длинной, что стелилась по полу пещеры. Старик не шевелился. Узелок шагнула вперед, обошла камень и остановилась перед стариком, намереваясь заговорить с ним, однако взглянув ему в лицо, утратила дар речи, ибо увидела не старика, а прекрасного юношу. Тот зачарованно смотрел в зеркало, выкованное из какого-то металла, по всей видимости, из серебра; зеркало лежало на полу у ног юноши, и Узелок поняла, что приняла за седую бороду блеск металла. – Вы Подземный Старец? – спросила Узелок. – Да, – ответил юноша. – Чем могу служить? – Он говорил беззвучно, однако Узелок понимала его безо всякого труда. – Я хочу узнать дорогу в страну, из которой приходят тени. – Увы, я бессилен помочь тебе. Эта страна только снится мне; порой я вижу тени в своем зеркале, но вот откуда они приходят, к сожалению, не знаю. Пожалуй, тут сумеет помочь Огненный Старец. Он гораздо старше меня да и вообще всех на свете. – А где он живет? – Я покажу дорогу. Правда, сам я по ней никогда не ходил, – юноша поднялся и пристально поглядел на Узелок. |
| – Я ее не знаю. Спросите у моего мужа. «Едва ли это будет в ее вкусе – она ведь привыкла к крокодиловым», – подумал Кэсл, а вслух сказал: – Безусловно… от вас… – У меня, видите ли, так сказать, семейный интерес к страусам, – пояснил Мюллер. – Мой дед был, как теперь принято говорить, одним из страусиных миллионеров – война четырнадцатого года разорила его. У него был большой дом в Капской провинции. Когда-то по был роскошный дом, а сейчас – одни развалины. Страусовые перья так и не вошли снова в моду в Европе, и отец обанкротился. Но мои братья все еще держат несколько страусов. Кэсл вспомнил, что однажды был в таком большом доме, сохраненном в качестве музея, где жил управляющий остатками страусиной фермы. Управляющему было немного стыдно показывать роскошный, построенный в дурном вкусе дом. Наибольшей достопримечательностью была ванная комната – посетителей водили туда всегда в последнюю очередь: там стояла белая ванна величиной с огромную двуспальную кровать, с золотыми кранами, а стену украшала скверная копия фрески какого-то итальянского примитивиста – нимбы на ней были выложены настоящим золотом, которое уже начало осыпаться. По окончании ужина Сара оставила их вдвоем, и Мюллер согласился выпить рюмочку портвейна. Бутылка – подарок Дэвиса – стояла нетронутой с Рождества. – Серьезно говоря, – сказал Мюллер, – я бы хотел, чтобы вы все же сообщили мне некоторые детали того, как ваша жена попала в Свазиленд. Можете не упоминать имена. Я знаю, что у вас были друзья-коммунисты, – сейчас-то я понимаю, это было частью вашей деятельности. Они считали вас человеком сентиментальным, попутчиком, – точно так же, как и мы. К примеру, таким, должно быть, считал вас Карсон… бедняга Карсон. – Почему бедняга Карсон? – Слишком далеко зашел. Поддерживал контакты с партизанами. По-своему это был хороший малый и очень хороший адвокат. Немало создал трудностей для полицейской службы безопасности, обходя законы о паспортизации. – И продолжает создавать? – О нет. Он умер год назад в тюрьме. |
| Классическая ароматерапия – это профилактика и лечение заболеваний с помощью эфирных масел, вводимых в организм через дыхательные пути и кожу. Независимо от вида процедуры масла попадают в организм двумя путями. Например, во время ванны или массажа мы не только контактируем с маслами через поверхность тела, но и вдыхаем их аромат. А при ингаляции масла проникают как в легкие, так и впитываются кожей лица. Целебные компоненты поступают в организм без изменений, в естественном, натуральном виде. Когда масла принимают внутрь, пищеварительные соки изменяют их химический состав и свойства. Ряд авторов выделяет еще два механизма влияния эфирных масел на организм – стимуляцию лимфооттока и воздействие на биологически активные зоны поверхности тела (при массаже). Повторим: в основном эфирные масла поступают в организм через кожу (массаж, ванна, компресс и т.д.) и легкие (ингаляция, аромалампа и т.п.) Система обоняния необычайно чувствительна и почти мгновенно передает в мозг полученные импульсы. Поэтому психические реакции на запахи столь моментальны и сильны. Через кожу масла проникают чуть медленнее, зато лучше впитываются. Кожные поры позволяют им за считанные минуты достичь кровеносных сосудов.Итак, при любом методе ароматерапии целебные молекулы достаточно хорошо усваиваются организмом. Отсюда множество показаний к применению. Нет эфирного масла, которое помогало бы лишь при одном заболевании или какой-либо форме недуга. К примеру, лавандовое масло является хорошим антисептиком и одновременно успокаивает при депрессии, снимает головные боли и утомление, улучшает настроение. А тимьяновое масло, с одной стороны, повышает кровяное давление при гипотонии, с другой – облегчает приступы кашля. Разнообразные функции эфирных масел объясняются сложностью их химического состава и механизма лечебного воздействия. Поэтому трудно установить, какую именно роль выполняют те или иные компоненты масла, хотя эффект от него в целом известен. Поскольку в чистом виде эфирные масла не используют, их добавляют в какое-либо базисное (транспортное) масло-основу. С этой целью берут соевое, миндальное, касторовое, кукурузное, оливковое или обычное рафинированное подсолнечное масло. Для жирной кожи лучше подсолнечное масло, для сухой и нормальной – оливковое. Минеральные масла типа вазелина и парафина проникают в кожу гораздо хуже и подсушивают ее. |
| - Вас четверо? - Он снял телефонную трубку и произнес по-английски: - Фор, плиз. Минуточку, - улыбнулся он нам. Вошли две девицы в трусиках и белых блузках. Обе были низкого роста, плотно сложены и напоминали крабов. Ярко накрашенные губы, виляющая походка - ну прямо женщины из веселого квартала. - Очкарик пойдет направо, длинный останется здесь, а ты, мазурик, пойдешь вон туда... - Распределив нас таким образом по кабинам, которые находились по обеим сторонам узкого и длинного коридора, девушки, улыбаясь, стали нас подталкивать. - Куда мы попали? Здесь клички дают не хуже, чем в веселом квартале. - Не сердитесь, господа. У нас вам бояться нечего. Останетесь довольны. Кабина была разделена на две части. В одной находились раздевалка и лавка для массажа, в другой - парилка и белая европейская ванна. Девушка привычным движением сняла блузку и повесила ее. Развязывая галстук, я изучал массажистку. На ней остались только узкие, в обтяжку, трусики, шелковый бюстгальтер, а на шее дешевая металлическая цепочка, заправленная за бюстгальтер, поэтому нельзя было увидеть, что висело на ней. - Не глядите на меня так, - жеманно сказала девица. Но я продолжал внимательно ее рассматривать. Не потому, что она была красавицей. Просто эти короткие и толстые ноги, ляжки, искусанные клопами, это жирное тело без всякого намека на талию, квадратное, как шахматная доска, я уже где-то видел. И не только видел - целовал. Да, да. Я хорошо помню желание, смешанное с брезгливостью, которое вызывало во мне это тело. - Не стесняйтесь, входите в парильню. Я сел в четырехугольный металлический ящик так, что только голова оставалась снаружи, и в ящик пустили горячий пар. - Много у вас бывает посетителей? - Порядочно. - А какие мужчины ходят сюда обычно? - Разные. Бывают и служащие вроде вас. - Молодые? - Да. И старики тоже. Но больше других - мужчины среднего возраста. - Ну и как? Ты с ними, наверное… - смахивая со лба пот, спросил я. Девушка вытерла мне лицо полотенцем и расхохоталась. В точности как Мицу - идиотским громким смехом. |
| — Надо сходить печенья им купить… Пусть Маша там накроет, хоть чаю попьют… — Обойдутся, — хладнокровно заметила Ася, которая сидела в родительской комнате у старого полированного трельяжа на низенькой табуретке и одновременно делала два малосовместимых на первый взгляд дела: накладывала на лицо маску против расширенных пор и читала учебник по физике. — Они же не есть сюда ходят. — Все равно неловко, — возразила Майя Филипповна, мать Аси. — Люди в дом пришли, надо хоть чем, Да угостить… — Я могу сейчас сбегать, — вывернулась из коммунального коридора Люда (как только услышала?).-И чайник поставить. И накрыть. — Хорошо, Людочка, сбегай, конечно, — Майя Филипповна достала из сумки кошелек, щелкнула замочком, заглянула внутрь, вздохнула. — Пятидесяти рублей хватит, ты думаешь? Если хоть грамм семьсот купить, на всех… — Я знаю классное печенье, — жизнерадостно сообщила Люда. — С такими пупочками сверху, как будто бы варенье. И всего 49 рублей за килограмм. Называется «Наслаждение вакханки». Все, кто был в комнате, дружно рассмеялись. Даже Ася не выдержала и растянула губы в улыбке. — Иди уж… вакханка! — Майя Филипповна, все еще смеясь, вынула из кошелька деньги, вручила их девочке и подтолкнула младшую дочь к двери. — Уже бегу! Вы Машке скажите, что я все сама сделаю, — протараторила Люда и исчезла в коридоре. Через несколько секунд хлопнула входная дверь. — Опять без куртки, в одной кофточке побежала, — заметил Игорь Геннадьевич, отец семейства. — На улице десять градусов. Простудится ведь. Ты бы, мать, проследила как-нибудь, что ли… — Ничего, папа, не волнуйся, не простудится твоя Людка, — вступила Ася. — Ты бы видел, как она по улице носится. Молодца сопли греют. — Ну вот разве что… — пожал плечами Игорь Геннадьевич. Ася закончила косметическую процедуру, закрыла учебник и встала со скамеечки. — Пап, ты курить ходил, не видел: ванна свободна? Игорь Геннадьевич молча помотал головой: не знаю. Когда старшая дочь вышла из комнаты, Майя Филипповна снова заглянула в кошелек, который все еще держала в руках (в кошельке ничего не изменилось), и вопросительно взглянула на мужа. |
| Вдруг Анна схватила ее руки, стала целовать. – Спасите его, помогите… спасите. Я знаю, он ужасно болен, но спасите… – Успокойтесь, ничего, все обойдется. Немешаевы разместились в Красном домике, своем бывшем флигеле, с тою простотой и непринужденностью, точно и всегда там жили. Леночка заведовала библиотекой (более финтила в большом доме с приезжими). Муся откровенно ничего не делала. Костя работал. – Я бы, конечно, с удовольствием дала вам для Аркадия ванну, – говорила Марья Гавриловна, помешивая на печурке пшенку (лениво, но так же спокойно, точно всю жизнь этим только и занималась), – но дело в том, что наша ванна, в которой мы еще детей купали, уж не наша. Вы понимаете? Она поправила накинутую на плечи шубенку, пустила струю табачного дыма и приветливо взглянула на Анну карими глазами. – Вам придется обратиться к Похлёбкину. Чухаева из председателей уже выставили… слишком, оказывается, сам буржуй. А этот еще держится… Пьянствует с новым председателем да в Народном доме на сцене играет. Попробуйте к нему обратиться… Да он, кажется, к вам и не совсем равнодушен был… – Она слегка усмехнулась. – Тем лучше. Так, так… Аркадий бедный все страдает… ах-а-ха… Мне и Марья Михайловна говорила. Навещу, навещу, жаль мне его. Выйдя во двор, Анна поднялась по ступеням стеклянного подъезда. Туда входили и выходили мужики в свитах, в бараньих тулупах, тяжелых шапках. Пузатые лошаденки, с монгольскими вихрами, патлами, жевали у комяги корм в подвешенных к мордам мешочках. Анна бывала в этом доме, еще когда Немешаевы в нем жили, когда был здоров Аркадий… И встретились-то они здесь. Да, но сейчас все другое. Некогда об этом даже думать, пришло-ушло, нужно ей только одно, свое. Мокрые следы вели в залу. Там стоял синеватый туман, едкий запах махорки, полушубков, отсыревших валенок. В комнатах справа за столами строчили белобрысые писаря. Мужики, бабы покорно ждали. Анна нашла Похлёбкина в дальней комнате на антресоли, он был “у себя”, в своем “рабочем кабинете” (там же, впрочем, и спал). В данную минуту подзубривал роль. Вечером ему предстояло выступать в Народном доме. |
| Надеюсь, вы не утратите интереса к Джил, если я сообщу, что в этот момент она вдруг расплакалась. И ее можно было извинить. Руки, уши и нос только начали оттаивать, по одежде стекала талая вода, весь день она почти ничего не ела и не пила. И ноги у нее ныли так, что трудно было стоять. Во всяком случае, слезы ее оказались кстати. – Ах, бедненькая, – сказала королева. – Друг мой, почему же мы заставляем гостей стоять! Уведите их побыстрее. Дайте им еды, вина, вымойте в горячих ваннах. Утешьте девочку. Дайте ей леденцов, дайте кукол, дайте лекарств, дайте всего на свете – печенья, копченья, соленья, варенья, игрушек. Не плачь, милочка, а то ты никуда не будешь годиться на пиру. При словах о куклах и игрушках Джил вознегодовала, как любой из нас сделал бы на ее месте. И хотя конфеты и печенье – тоже в своем роде вещь неплохая – она очень надеялась получить что-нибудь посущественней. Дурацкая речь королевы, однако, возымела отличное действие – тут же подхватив Лужехмура и Юстаса, гигантские лакеи унесли их в комнаты. Фрейлина-великанша сделала то же самое с Джил. Комната Джил, размером с дом, была бы довольно мрачной, если бы не ревущий в очаге огонь и толстый алый ковер на полу. К тому же в этой комнате дела у девочки сразу пошли на лад. К ней приставили королевскую кормилицу, которая на великанский взгляд была согнувшейся в три погибели старушкой, а на человеческий – великаншей, достаточно маленькой, чтобы войти в обычную комнату, не ударившись головой в потолок. Старушка оказалась очень проворной, хотя Джил предпочла бы поменьше причмокиваний и разговоров вроде «Ути-тюти, какой цветочек», «Ах ты, котичка» и " Теперь все будет ладушки». Наполнив великанскую ванну горячей водой, она помогла Джил забраться в нее. Если вы умеете плавать (а Джил умела) то великанская ванна – отменная штука. И великанские полотенца, при всей их грубости, тоже отличная вещь – такими огромными даже вытираться не нужно, знай катайся по ним перед очагом в свое удовольствие. После купания Джил одели в чистую, теплую, свежую одежду, великоватую, но все-таки человеческую, а не великанскую. «Раз сюда наезжает дама в зеленом, они, наверное, привыкли к гостям нашего размеров», – подумала Джил. |
| – Ходят еще слухи, что в Перонну едет посол от де ла Марка, – продолжал де Комин. – Уже одно это способно довести до бешенства его светлость… Надеюсь, что у посла не может оказаться ваших писем или чего-нибудь в этом роде? – Моих писем к Дикому Вепрю? Нет, нет, сеньор Филипп, я не так глуп, чтобы метать бисер перед свиньями! Те немногие переговоры, которые были у меня с этим грубым животным, всегда велись на словах и не иначе, как через бродяг, которых не взяли бы в свидетели даже по делу о раскраденном курятнике. – В таком случае, – сказал де Комин, поднимаясь, чтобы откланяться, – мне остается только повторить мой совет вашему величеству: быть настороже, действовать сообразно с обстоятельствами, а главное, ни в коем случае не говорить с герцогом таким тоном, который больше соответствует вашему высокому сану, чем теперешнему вашему положению. – Если мое достоинство станет некстати напоминать о себе – что, впрочем, редко со мной случается, когда дело идет о чем-нибудь поважнее, – у меня найдется под рукой сильнодействующее лекарство: стоит мне только вспомнить некую зловещую каморку, сеньор Филипп, и подумать о том, как умер Карл Простоватый, это охладит меня так же быстро, как холодная ванна охлаждает горячку… Но неужели, милый мой друг и наставник, тебе уже пора уходить?.. Прощай же, сеньор Филипп! Придет время, когда тебе надоест давать уроки высокой политики этому бургундскому быку, который не способен понимать твои самые простые доводы, – тогда, Филипп, если Людовик Валуа будет еще жив, вспомни, что у тебя есть друг при французском дворе. Повторяю, что я считал бы истинным благословением для моего государства, если бы мне удалось заручиться советами и наставлениями человека, соединяющего с глубоким знанием государственных дел совесть, способную отличать добро от зла. Да простят мне милосердный господь, пречистая дева и святой Мартин, но и у Оливье, и у де Балю сердца не мягче мельничного жернова, и вся моя жизнь отравлена угрызениями совести и раскаянием в преступлениях, которые они заставили меня совершить! И только ты, де Комин, обладающий истинной мудростью древних мудрецов, только ты мог бы научить меня быть великим, оставаясь добродетельным! |
|
|
