| Венгеровой «Поэты-символисты». Старые кумиры — Лермонтов, А. Толстой, Полежаев, Майков, Фет, Полонский, Рылеев — оставлены. Брюсов с увлечением отдается «новому искусству»: переводит стихи Верлена и Малларме и «L " Intruse» Метерлинка. Наконец путь найден: Брюсов будет вождем декадентства. Новый, 1893 год он встречает с радостными надеждами. «Последний год второго десятка моей жизни, — записывает он в дневник, — последний год гимназии. Пора! За дело, друг! Вот программа этого года: 1) Выступи на литературной пятнице. 2) Блистательно кончи гимназию». И дальше откровенное признание: ему нужен немедленный и шумный успех. «Талант, даже гений, — пишет он честно, — дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало. Надо выбирать иное. Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее… То— декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли оно, но оно идет вперед развиваясь и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я. Да, Я». Для достижения славы все средства годны. Брюсов допускает, что новое искусство может быть ложно и смешно, но ему принадлежит будущее. Дважды с упоением пишет он «я» с большой буквы. Первоначальное в нем— честолюбие, производное — писательство. В других условиях Брюсов мог бы быть великим полководцем, вождем и трибуном. Недаром его любимые герои— Цезарь и Наполеон. Недаром он обожает императорский Рим. Любопытна заметка в дневнике о Сулле. «Сулла, — пишет Брюсов, — принадлежал к числу тех же людей, как и я. Это — талантливые люди, sans foi ni loi». В эпоху русского ницшеанства многие символисты изображали из себя «сверхчеловеков». Брюсову не надо было ничего изображать: он был рожден сверхчеловеком. Природу юного поэта разгадала проницательная З. Гиппиус. В статье «Одержимый» она пишет: «Дело в том, что Брюсов — человек совершенно бешеного честолюбия. Тут иначе, как одержимым, его и назвать нельзя… Брюсовское „честолюбие“ — страсть настолько полная, что она, захватив все стороны существования, могла быть — и действительно была — единственной его страстью». |
| Сначала Брюсов поступил на службу в качестве заведующего Московской книжной палатой; с 1918 по 1919 год он состоял в должности заведующего отделом научных библиотек Наркомпроса; в 1919 году перешел на службу в Государственное издательство и в 1920 году организовал Лито (литературный отдел Наркомпроса) и при нем литературную студию. И. Эренбург, встречавший поэта в Лито, набросал его хлесткую характеристику (И. Эренбург. Портреты русских поэтов. «Аргонавты». Берлин, 1922). «Брюсов, — пишет он, — похож на просвещенного купца, на варвара, насаждающего культуру. В нем — Петр Великий и захолустный комиссар совхоза… Я не забуду его, уже седого, но по-прежнему сухого и неуступчивого в канцелярии Лито. На стенах висели сложные схемы организации российской поэзии — квадраты, исходящие из кругов и передающие свои токи мелким пирамидам. Стучали машинки, множа „исходящие“ списки, отчеты, сметы и наконец-то систематизированные стихи. Брюсов — энциклопедист; он работает над стихами регулярно в определенные часы и может писать все: сонеты, терцины, баллады, триолеты, секстимы, лэ; он изобретатель стихотворной машины». Эренбург не менее жесток к Брюсову, чем Айхенвальд. Оба метко подмечают в поэте любовь к системе и регламентации — и эту черту преувеличивают до карикатуры. Сухость и педантизм Брюсова не мешали ему быть подлинным поэтом. За первое трехлетие своей «советской» деятельности Брюсов возвращается к своей любимой теме— пушкиноведению. Под его редакцией выходит первый том «Полного собрания сочинений А. С. Пушкина» (Госиздат). Методологические и текстологические принципы, положенные редактором в основу своей работы, вызывают резкую критику пушкинистов— и на первом томе издание прекращается. В 1917 году Брюсов издает полный текст «Гавриилиады» Пушкина («Альциона». Москва, 1917). Продолжается его работа над техникой русского стиха. В 1918 году выходят его «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучьям, по строфике и формам» (Стихи 1912–1918 гг.) со вступительной статьей «Ремесло поэта» («Геликон». Москва, 1918). Эти показательные упражнения в стихотворной технике находят свое теоретическое завершение в книге 1919 года «В. Брюсов. Краткий курс науки о стихе (Лекции, читанные в студии стиховедения в Москве в 1918 г.). Часть I. Частная метрика и ритмика русского языка» («Альциона». Москва, 1919). |
| «Такою строфой начинается и повторением ее заканчивается маленькое стихотворение Миропольского, открывающее нам сборник. Здесь с преувеличенной ясностью указывается на тот грустный, хотя и малоинтересный факт, что изображаемый автором гитарист страдает известным патологическим явлением». «…В. Брюсов, тот самый, который в 1-м выпуске „Русских символистов“ описывал свое предосудительное заглядывание в дамские купальни, ныне изображает свое собственное купанье. Это, конечно, не беда, но плохо то, что о своем купаньи Брюсов говорит такими словами, которые ясно, без всяких намеков, показывают не вполне нормальное настроение автора. Мы предупреждали его, что потворство низменным страстям, хотя бы и под личиной символизма, не приведет к добру. Увы, наши предчувствия сбылись раньше ожидания. Посудите сами: В серебряной пыли полуночная влага Пленяет отдыхом усталые мечты, И в зыбкой тишине речного саркофага Великий человек не слышит клеветы. Называть реку саркофагом, а себя великим человеком есть совершенно ясный признак (а не намек только) болезненного состояния». В том же году выходит перевод Брюсова «Романсов без слов» П. Верлена (Москва, 1894). Переводчик не справился со своей задачей: он пытался передать технические приемы поэзии Верлена, не заботясь о ее внутренней конструкции. Рецензент «Недели» (1895, справедливо указывает: «Брюсов совершенно не понял Верлена: все тонкие неуловимые оттенки мысли он принял за бессмысленный набор слов». Несмотря на ожесточенную брань, вызванную в прессе вторым выпуском «Русских символистов», Брюсов, подводя итоги 1894 года, записывает гордо: «14 декабря. В начале этой тетради обо мне не знал никто, а теперь все журналы ругаются. Сегодня „Новости дня“ спокойно называют Брюсов, зная, что читателям имя известно». Он мог торжествовать. Один, напряжением своей железной воли, он вызвал к жизни «Литературное направление». И его вымысел становится действительностью. И критика и читатели начинают верить в существование русского символизма. Газета «Новости дня» помещает (30 августа 1894 г.) интервью с главой новой школы. Брюсов с неподражаемой и невозмутимой важностью рассказывает читателям о внутренней жизни группы. Он сочиняет легенду, как в детстве сочинял «воображаемую» географию и историю. Оный maître любезно сообщает: «Как французский символизм делится на отдельные школы (инструменталистов, магов и т. д.), так и среди нас происходит, конечно, нежелательное дробление. Уже выделился совершенно отдельный петербургский кружок символистов, да и среди нас, среди участников издания „Русские символисты“, редко можно встретить одинаковое мнение… У нас большинство (?) придерживается распространенного взгляда на символизм как на поэзию оттенков, в противоположность прежней поэзии красок. „Nous voulons de la nuance, pas la couleur, rien que la nuance“, — как говорит Верлен. Надо считаться и с другой теорией, по которой все отличие символизма от других школ заключается в стиле». |
| Валерий Брюсов Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924) – поэт, прозаик, драматург, критик, переводчик. В 1894–1895 годах вышли три брюсовских сборника «Русские символисты», ставшие наряду с «Символами» Д.С. Мережковского манифестом нового литературного направления. Брюсов писал о необходимости «выразить тонкие, едва уловимые настроения» и «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя», противопоставляя при этом «поэзию оттенков» «прежней поэзии красок». «Особенное значение обращают они, – писал Брюсов в 1893 году о своих единомышленниках, – на звуки слов, желая, чтобы поэзия сливалась с музыкой». Брюсов и Мережковский возглавили две ветви символизма – московскую и петербургскую. «Младшие» символисты (Александр Блок, Андрей Белый) признавали Брюсова своим учителем, «первым в России поэтом», преемником Пушкина «по прямой линии». Эти оценки явно преувеличены, тем не менее Брюсов был и остается одной из ключевых фигур Серебряного века. «Я первый протянул руку юношам XX века», – подчеркивал он. Ему не было равных в качестве имитатора едва ли не всех поэтических стилей и эпох, он даже выпустил книгу женской лирики – «Стихи Нелли» (1913), но его мистификация не стала такой же сенсацией, как Черубина де Габриак Максимилиана Волошина. Обращался он и к религиозным сюжетам, создав ряд поэтических образцов, характерных для русского символизма, в том числе несколько молитв. Облегчи нам страданья, Боже! Мы, как звери, вгнездились в пещеры – Жестко наше гранитное ложе, Душно нам без лучей и без веры. Самоцветные камни блистают, Вдаль уходят колонн вереницы, Из холодных щелей выползают Саламандры, ужи и мокрицы. Наши язвы наполнены гноем, Наше тело на падаль похоже – О, простри над могильным покоем Покрывало последнее, Боже! 15 декабря 1894 Мучительный дар И ношусь, крылатый вздох, Меж землей и небесами. Е. Баратынский Мучительный дар даровали мне боги, Поставив меня на таинственной грани. И вот я блуждаю в безумной тревоге, И вот я томлюсь от больных ожиданий. Нездешнего мира мне слышатся звуки, |
| Своей судьбы родила крокодила Ты здесь сама. Пусть в небесах горят паникадила, В могиле — тьма. Теперь гг. Брюсов и К имеют по крайней мере право обвинить меня в напечатании символических стихотворений на страницах " Вестника Европы " . I Впервые — ВЕ, 1894, 8, с. 890–892; 1895, 1, с. 421–424; 10, с. 847–851. Подпись всех трех рецензий: Вл. С. Вошло в кн.: Соловьев Владимир. Стихотворения. Изд. 3–е. 1900, с. 193–213, с незначительными сокращениями. В настоящем издании воспроизводится журнальный текст. Рецензии Соловьева на выпуски " Русских символистов " сыграли существенную роль в самоопределении раннего русского символизма в целом. Позднее Брюсов писал, что рецензии Соловьева сделали " маленьких начинающих поэтов " … " известными широким кругам читателей " (Брюсов В. Автобиография. — Русская литература XX века. 1890–1910. Т. 1. М., 1914, с. 109). К творчеству и личности самого Соловьева Брюсов неизменно испытывал почтительное уважение. В августе 1900 г. он записал в дневник: " Умер Вл. Соловьев " … " Мы были с П. И. [Бартеневым] на похоронах. Так суждено мне было встретиться с критиком моих первых стихов. А я мечтал — и часто — о личных беседах " … " Я поцеловал в руку своего случайного врага и ценимого мной поэта и мыслителя " (см.: Брюсов В. Дневники 1891- 1910. М., 1927, с. 89–90). Стихотворение В. Брюсова " Осеннее чувство " . Стихотворение В. Брюсова " Заветный сон " . Стихотворение В. Брюсова " Самоуверенность " . В. Брюсову в ту пору был 21 год. А. Л. Митропольский — псевдоним А. А. Ланга, товарища Брюсова по гимназии Креймана. Отклик Соловьева на второй выпуск привел Брюсова в смятенье: " Читал ли " Вестник Европы " , статью Соловьева о нем? Боже мой, он так уничтожил нас, что и клочьев не осталось " (Письмо к В. К. Станюковичу от 5 января 1895 г. — Литературное наследство. Т. 85. М " 1976, с. 733). В. Брюсов печатал стихотворения под псевдонимом В. Даров, К. Созонтов, 3. Фукс и без подписи; Эрл. Мартов — псевдоним А. Бугона; Н. Нович — Н. Н. Бахтина. Стихотворение В. |
| Иоанна Матвеевна была первой и последней любовью поэта; у него была бурная эротическая жизнь, драмы, увлечения, связи, но, несмотря на все измены, — ей одной он оставался верен. 3 апреля 1898 года Брюсов отмечает в дневнике: «Переехали на Цветной бульвар. Живу „в своей семье“ снова». Мэтр декадентства пребывает в патриархальном купеческом мире, изображенном Островским. З. Гиппиус вспоминает: «В то время Брюсов жил на Цветном бульваре, в „собственном доме“. То есть в доме своего отца, в отведенной ему маленькой квартире… В калитку стучат кольцом, потом пробираются по двору, по тропинке меж сугробами; деревянная темная лесенка с обмерзшими, скользкими ступенями. Внутри— маленькие комнатки, жарко натопленные, но с полу дует». В кафелях печей отражались листы больших латаний, стоявших в горшках. Критика истратила много остроумия, чтобы отгадать «символический» смысл брюсовского знаменитого стихотворения: Тень несозданных созданий Колыхается во сне, Словно лопасти латаний На эмалевой стене. Для Ходасевича— это просто «реальное описание домашней обстановки». Брюсов встречал гостей в обществе своей жены, Иоанны Матвеевны, и сестры жены, Брониславы Матвеевны. Он был гостеприимным хозяином, но, ехидно прибавляет Ходасевич, «металлическая спичечница, лежавшая на столе, была привязана на веревочке». Поэт поражал странным сочетанием декадентской эстетики с московским мещанством: скромный, с короткими усиками, с бобриком на голове, в пиджаке обычнейшего покроя и в бумажном воротничке, он читал стихи порывисто, с коротким дыханием, высоким голосом, переходящим в поющие вскрики. В 1898 году Брюсов подводит итоги своих размышлений об искусстве. Вызванная им к жизни символическая школа должна иметь твердую теоретическую базу. Статья Льва Толстого об искусстве вдохновляет его на изложение своей собственной теории. 18 января он записывает в дневник: «Важнейшее событие этих дней — появление статьи гр. Л. Толстого об искусстве. Идеи Толстого так совпадают с моими, что первое время я был в отчаянии, хотел писать письма в редакции, протестовать — теперь успокоился и довольствуюсь письмом к самому Толстому». Действительно, он написал Толстому, прося его упомянуть в примечании, что эти взгляды он уже высказал в предисловии к «Chefs d " œuvre». Письмо неизвестного декадента, вероятно, немало удивило Толстого и последствий не имело. Впрочем, Брюсов напрасно приходил в отчаяние: случайное и чисто внешнее сходство между идеями великого писателя и взглядами главы символистов никем не было замечено. Брюсов с жаром принимается за свою «книгу». «Окружаю себя книгами и тетрадями, — пишет он. — Вновь и вновь вникаю в Лейбница и Канта, читаю Державина и „Гамлета“. Обратиться в книжного человека, знать страсти по описаниям, жизнь по романам, — а, хорошая цель!.. Я должен во что бы то ни стало написать свою книгу, иначе я буду несчастен, потеряю веру в себя». |
| Страсти те же, что и ныне… Кто-то любит пламя зорь… Приближаяся к кончине, Ты с Творцом твоим не спорь. Бедный, слабый воин Бога, Весь истаявший, как дым, Подыши еще немного Тяжким воздухом земным. 30 июля 1827 Впервые: 1951 Валерий Брюсов Брюсов Валерий Яковлевич (1873–1924) – поэт, прозаик, драматург, критик, переводчик. В 1894–1895 годах вышли три брюсовских сборника «Русские символисты», ставшие наряду с «Символами» Д.С. Мережковского манифестом нового литературного направления. Брюсов писал о необходимости «выразить тонкие, едва уловимые настроения» и «рядом сопоставленных образов как бы загипнотизировать читателя», противопоставляя при этом «поэзию оттенков» «прежней поэзии красок». «Особенное значение обращают они, – писал Брюсов в 1893 году о своих единомышленниках, – на звуки слов, желая, чтобы поэзия сливалась с музыкой». Брюсов и Мережковский возглавили две ветви символизма – московскую и петербургскую. «Младшие» символисты (Александр Блок, Андрей Белый) признавали Брюсова своим учителем, «первым в России поэтом», преемником Пушкина «по прямой линии». Эти оценки явно преувеличены, тем не менее Брюсов был и остается одной из ключевых фигур Серебряного века. «Я первый протянул руку юношам XX века», – подчеркивал он. Ему не было равных в качестве имитатора едва ли не всех поэтических стилей и эпох, он даже выпустил книгу женской лирики – «Стихи Нелли» (1913), но его мистификация не стала такой же сенсацией, как Черубина де Габриак Максимилиана Волошина. Обращался он и к религиозным сюжетам, создав ряд поэтических образцов, характерных для русского символизма, в том числе несколько молитв. Облегчи нам страданья, Боже! Мы, как звери, вгнездились в пещеры – Жестко наше гранитное ложе, Душно нам без лучей и без веры. Самоцветные камни блистают, Вдаль уходят колонн вереницы, Из холодных щелей выползают Саламандры, ужи и мокрицы. Наши язвы наполнены гноем, Наше тело на падаль похоже – О, простри над могильным покоем Покрывало последнее, Боже! 15 декабря 1894 Мучительный дар |
| Мы желали бы стать вне существующих литературных партий, принимая в свой сборник все, где есть поэзия, к какой бы школе ни принадлежал их автор». И действительно, издатели открыли доступ в альманах писателям всех направлений. Проза представлена А. Чеховым, Ив. Буниным, Марком Криницким, З. Гиппиус и Ю. Балтрушайтисом. Рядом с неизданными стихотворениями Фета и К. Павловой помещены стихи А. Добролюбова, Фофанова, Случевского, Бальмонта, Сологуба, М. Лохвицкой, Ивана Коневского и Ю. Балтрушайтиса. В отделе статей — блестящие заметки В. Розанова и парадоксальная статья Брюсова «Истины». Поэт был обижен холодным приемом, встреченным его книжкой «О искусстве»; ему кажется, что он был слишком умеренным и не договорил своей мысли до конца. В «Истинах» он договаривается до крайнего импрессионизма. Единой истины нет — истин много. Все возможные миросозерцания равно истинны. В истине ценно лишь то, в чем можно сомневаться. «Когда-то, — продолжает автор, — я написал книгу „О искусстве“. Теперь я вполне признаю ее дух, но не разделяю многих ее мыслей. Я пришел ко взгляду, что цель творчества не общение, а только самоудовлетворение и самопостижение… Нет великих и второстепенных поэтов— все равны… Нет низменных чувствований, нет ложных. Что во мне есть, то истинно. Не человек—мера вещей, а мгновение. Истинно то, что признаю я, признаю теперь, сегодня, в это мгновение». Эта «философия мгновения» сводится к эстетическому и нравственному нигилизму. Брюсов хочет быть «enfant terrible» — он бросает вызов и «подрывает основы». Буренин в «Новом времени» не упустил случая поглумиться над «мэтром». Вот его четырехстишие: А кто такое Брюсов, Что про него мы знаем? О нем сказал Урусов: «Ах, Брюсов невменяем». В марте 1902 года выходит второй альманах «Северные цветы», в котором Брюсов помещает свои новые стихи и рассказ «Теперь, когда я проснулся». В нем он пугает читателей историей садиста-преступника. В мае Брюсов с женой уезжают в Италию. Поэт добросовестно изучает Бедекера, знает наизусть все галереи и музеи и собирает для коллекции билеты, проспекты и счета. |
| В русском символизме начала прошлого столетия можно достаточно условно выделить две главные тенденции. Одна, опиравшаяся в основном на западных символистов и продолжавшая их традиции, – это собственно художественный символизм, то есть символизм как самостоятельное направление в искусстве (литературе, в частности) и, шире, как особая эстетическая концепция. Другая – символизм как миропонимание и специфическая философия жизни. В той или иной степени эти тенденции характерны практически для всех главных теоретиков русского символизма, различно только их соотношение у тех или иных личностей. В своей художественной практике (а все символисты являлись в первую очередь крупными поэтами) они следовали во многом близким творческим принципам и методам. При этом наибольших высот в художественном творчестве именно как символист достиг А. Блок, практически не занимавшийся специально (в отличие от Белого или Иванова) теорией символизма. Наиболее последовательным представителем чисто художественного символизма и в этом плане – прямым наследником французских символистов (хотя и они не были, естественно, во всем едины) был В. Брюсов. Он полагал, что символизм – это высшая ступень в развитии искусства по пути освобождения от всего чуждого ему и навязанного извне. Романтизм, реализм, символизм – вот главные ступени этого освобождения, освобождения от внехудожественных задач 289 . Вслед за Бодлером Брюсов верил, что истинная сущность вещей находится за их видимым обликом и суть искусства состоит в проникновении сквозь видимость к сверхчувственным сущностям, в созерцательном постижении их, в выходе из иллюзорного мира видимой действительности. «Где нет этой тайности в чувстве, – убежден Брюсов, – нет искусства... Искусство только там, где дерзновенье за грань, где порывание за пределы познаваемого в жажде зачерпнуть хоть каплю Стихии чуждой, запредельной» 290 . И реализуются эти порывы художника в редкие, но сладостные моменты озарения, «просветы художественной интуиции» – «те мгновения экстаза, сверхчувственной интуиции, которые дают иные постижения мировых явлений, глубже проникающие за их внешнюю кору, в их сердцевину» 291 . Брюсову практически чуждо расширительное понимание символизма, выведение его за пределы искусства, характерное для большинства крупных русских символистов. Резко выступая против докладов Вяч. Иванова и А. Блока в «Обществе ревнителей художественного слова», в которых преобладала эта тенденция, Брюсов подчеркивал, что символизм «хотел быть и всегда был только искусством» 292 . Под искусством же он понимал особую форму познания мира, близкую к откровению: «Искусство – то, что в других областях мы называем откровением, создания искусства это – приотворенные двери в Вечность» 293 . Искусство, полагал Брюсов, – «может быть, величайшая сила, которой владеет человечество» и призывал художников ковать мистические «ключи тайн», которыми будут открыты двери «к вечной свободе» 294 . |
| О том, как Брюсов «дописал» поэму Пушкина, подробно рассказывает В. Жирмунский в своей книге «Валерий Брюсов и наследие Пушкина» (Петербург. Изд. «Эльзевир», 1922). «Египетские ночи» Брюсова содержат в себе 622 стиха; из них только 111 принадлежат Пушкину. Стремясь продолжать Пушкина, Брюсов коренным образом его «переделал»: эпический рассказ он превратил в лирическую балладу, объективно-сдержанное и спокойно-пластическое повествование перегрузил эмоциональными эффектами. Экзотические аксессуары нагромождены: «пышный пир», ложе, опахала, фимиамы, лампады, факелы. У Пушкина мы читаем: «Горят лампады»; у Брюсова: Десятки бронзовых лампад Багряный день кругом наводят. Брюсов вводит лирические восклицания, повторения, вопросы, многоточия, разукрашивая пушкинскую простоту. Он стремится к возвышенно-патетическому стилю и постоянно срывается в самый плоский прозаизм. Эти стилистические контрасты нередко производят комическое впечатление. У Брюсова Флавий говорит Клеопатре: С тобой я, как тебе известно, До третьей стражи разделял Твои, царица, вожделенья, Как муж, я насыщал твой пыл. О Критоне говорится еще более изысканно: …Лобзает, весь горя огнем, Святыни, спрятанные днем, И каждый волос благовонный На теле божеском твоем. И В. Жирмунский приходит к заключению: «Поэма Брюсова — сочинение типично романтическое. Русские символисты всегда оставались чуждыми пушкинской традиции и классическому стилю». Ю. Айхенвальд («Силуэты русских писателей». Том 3. Новейшая литература. «Слово». Берлин, 1923), остроумно разобрав брюсовское окончание «Египетских ночей», выносит убийственный и несправедливый приговор поэту-символисту: «Брюсову, — пишет он, — не чуждо величие преодоленной бездарности». Незадолго до февральской революции Брюсов выпускает брошюру «Как прекратить войну?» (Изд. «Свободная Россия». Москва, 1917), в которой с жаром проповедует войну до победного конца. После октябрьской революции он немедленно признает советскую власть. «Еще в начале 1917 года, — пишет он в автобиографии, — я начал работать с советским правительством, что навлекло на меня некоторые гонения со стороны моих прежних сотоварищей» (исключение из членов Литературного общества и т. п.). |
|
|
