| Единственный герой Бобров! Не осердися на поэта, Тебя который воспевал, И знай – у каждого кадета Ты тем навек бессмертен стал. Прочтя стихи сии, потомки, Бобров, воспомнут о тебе, Твои дела воспомнут громки И вспомнят, может быть, о мне. Таков и есть Бобров на его единственном карандашевом портрете, «царь кухни, мрачных погребов», «топленым жиром весь облитый, единственный герой Бобров». И еще один анекдот. Бобров ежедневно являлся к директору корпуса Михаилу Степановичу Перскому рапортовать «о благополучии». Рапорты эти, разумеется, чисто формальные, писались всегда на листе обыкновенной бумаги и затем складывались вчетверо и клались Боброву за кокарду треуголки. Бригадир брал шляпу и шел к Перскому, но так как в корпусе всем было до Боброва дело, то он по дороге часто останавливался для каких-нибудь распоряжений, а имея слабость горячиться и пылить, Бобров часто бросал свою шляпу или забывал ее, а потом снова ее брал и шел далее. Зная такую привычку Боброва, кадеты подшутили над своим «дедушкой» шутку: они переписали «Кулакиаду» на такой самый лист бумаги, на каком у Андрея Петровича писались рапорты по начальству, и, сложив лист тем же форматом, как складывал Бобров свои рапорты, кадеты всунули рылеевское стихотворение в треуголку Боброва, а рапорт о «благополучии» вынули и спрятали. Бобров не заметил подмена и явился к Перскому, который Андрея Петровича очень уважал, но все-таки был ему начальник и держал свой тон. Михаил Степанович развернул лист и, увидав стихотворение вместо рапорта, рассмеялся и спросил: – Что это, Андрей Петрович, – с каких пор вы сделались поэтом? Бобров не мог понять, в чем дело, но только видел, что что-то неладно. – Как, что изволите… какой поэт? – спросил он вместо ответа у Перского. – Да как же: кто пишет стихи, ведь тех называют поэтами. Ну, так и вы поэт, если стали сочинять стихи. Андрей Петрович совсем сбился с толку. – Что такое… стихи… Но он взглянул в бумагу, которую подал в сложенном виде, и увидал в ней действительно какие-то беззаконно неровные строчки. |
| Прочтя стихи сии, потомки, Бобров, воспомнут о тебе, Твои дела воспомнут громки И вспомнят, может быть, о мне. Таков и есть Бобров на его единственном карандашевом портрете, «царь кухни, мрачных погребов», «топленым жиром весь облитый, единственный герой Бобров». И еще один анекдот. Бобров ежедневно являлся к директору корпуса Михаилу Степановичу Перскому рапортовать «о благополучии». Рапорты эти, разумеется, чисто формальные, писались всегда на листе обыкновенной бумаги и затем складывались вчетверо и клались Боброву за кокарду треуголки. Бригадир брал шляпу и шел к Перскому, но так как в корпусе всем было до Боброва дело, то он по дороге часто останавливался для каких-нибудь распоряжений, а имея слабость горячиться и пылить, Бобров часто бросал свою шляпу или забывал ее, а потом снова ее брал и шел далее. Зная такую привычку Боброва, кадеты подшутили над своим «дедушкой» шутку: они переписали «Кулакиаду» на такой самый лист бумаги, на каком у Андрея Петровича писались рапорты по начальству, и, сложив лист тем же форматом, как складывал Бобров свои рапорты, кадеты всунули рылеевское стихотворение в треуголку Боброва, а рапорт о «благополучии» вынули и спрятали. Бобров не заметил подмена и явился к Перскому, который Андрея Петровича очень уважал, но все-таки был ему начальник и держал свой тон. Михаил Степанович развернул лист и, увидав стихотворение вместо рапорта, рассмеялся и спросил: — Что это, Андрей Петрович, — с каких пор вы сделались поэтом? Бобров не мог понять, в чем дело, но только видел, что что-то неладно. — Как, что изволите… какой поэт? — спросил он вместо ответа у Перского. — Да как же: кто пишет стихи, ведь тех называют поэтами. Ну, так и вы поэт, если стали сочинять стихи. Андрей Петрович совсем сбился с толку. — Что такое… стихи… Но он взглянул в бумагу, которую подал в сложенном виде, и увидал в ней действительно какие-то беззаконно неровные строчки. — Что же это такое?! — Не знаю, — отвечал Перский и стал вслух читать Андрею Петровичу его рапорт. Бобров чрезвычайно сконфузился и взволновался до слез, так что Перский, окончив чтение, должен был его успокоивать. |
| Казан забыл теперь даже радости охоты. Он только и делал, что выискивал случай броситься на какого-нибудь зазевавшегося сородича Сломанного Зуба. На третий день после битвы под водой Казан убил большого бобра, который подошел чересчур близко к зарослям ивняка. На пятый день он подстерег в мелкой воде позади бурелома двух молодых бобров и разорвал их на куски. После этих губительных нападений бобры стали работать главным образом ночью, но это было только выгодно Казану — он и сам был ночным охотником. Ему удалось убить еще двух бобров. И тут возле колонии бобров появилась выдра. Никогда еще Сломанный Зуб не оказывался между двумя такими страшными противниками, как теперь. На суше Казан явно превосходил его благодаря своему проворству и охотничьим уловкам. А в воде еще большую опасность представляла выдра. Двигалась она быстрее рыбы, а ее острые зубы были похожи на стальные иглы. Она была такая гладкая и скользкая, что, даже поймав ее, бобрам не удалось бы ее удержать. Выдра отнюдь не отличается кровожадностью, но на всем Севере не сыщется врага, более губительного для бобров, чем выдра. Она приносит смерть и разрушение в поселения бобров. Особенно опасна она в холодное зимнее время. Не совершая нападений на их уютные жилища, она делает то, что человек способен осуществить лишь с помощью лома и кирки: пробуравливает дыру в плотине. Уровень воды сразу же спадает, лед на поверхности начинает трескаться, и входы в норы бобров оказываются вне воды. Для бобров это означает смерть от голода и жестоких холодов. Несмотря на густой мех, бобры переносят морозы еще хуже, чем человек. В зимние месяцы вода вокруг нор так же необходима для них, как для человека огонь. Но сейчас стояло лето, и Сломанный Зуб не так уж боялся выдры. В худшем случае бобрам предстояло восстанавливать нанесенные выдрой повреждения. Было тепло и еды кругом вдоволь. Два дня выдра рыскала в пруду и возле плотины. Казан принял ее за бобра и тщетно пытался подкараулить. Выдра недоверчиво поглядывала на Казана и старалась держаться от него подальше. Они и не подозревали, что являются союзниками. |
| Скончался маскировавший в блокадном Ленинграде соборы военный альпинист Михаил Бобров 21 августа, 2018. Новостная служба Он занесен в книгу рекордов Гиннеса как старейший в мире покоритель Северного полюса 21 августа. ПРАВМИР. Скончался легендарный военный альпинист Михаил Бобров. Почетный гражданин Санкт-Петербурга, занимавшийся в годы Великой Отечественной войны маскировкой архитектурных доминант Ленинграда, умер в возрасте 95 лет, сообщила пресс-служба городского комитета по спорту. «Всю свою жизнь Михаил Михайлович посвятил служению Отечеству и родному городу. На долю его поколения выпали тяжелые военные годы. Михаилу Михайловичу довелось служить в разведке и в горно-стрелковом отряде. Во время блокады Ленинграда он помог сохранить его красоту, вместе с друзьями-альпинистами маскируя золотые купола и шпили северной столицы. В послевоенные годы он внес огромный вклад в развитие спорта, воспитал немало талантливых учеников», – говорится в соболезновании губернатора Санкт-Петербурга Георгия Полтавченко. Михаил Бобров родился 11 августа 1923 года в Петрограде. В детстве занимался горнолыжным спортом. После начала Великой Отечественной войны Михаил Бобров ушел добровольцем в разведку. После полученного ранения его перевели в бригаду маскировщиков-альпинистов для защиты архитектурных доминант Санкт-Петербурга. Военный альпинист маскировал купола Исаакиевского, Петропавловского, Никольского соборов, верхушки Адмиралтейства и Инженерного замка. После войны преподавал физическую культуру в вузах и руководил каскадерами на киностудии «Ленфильм». Михаил Бобров занесен в книгу рекордов Гиннеса как старейший в мире покоритель Северного полюса – он сделал это в возрасте. 76 лет. В 2000 году достиг Южного полюса и горы Аконкагуа, в 2001 году поднялся на Эльбрус, в 2002 году — на гору Килиманджаро. Михаил Бобров являлся профессором, автором 170 научных работ, членом национальной Академии туризма и Русского географического общества. Награжден 26 правительственными наградами. Поскольку вы здесь... |
| Все произведения здешние можно разделить на два рода: одни из них служат только для продовольствия, а другие могут быть предметами внешней торговли. В последнем отношении могут быть следующие произведения: шкуры бобров, котов, лисиц и выдр; моржевой зуб, китовые усы и жир морских зверей. Драгоценнейшие из них: шкуры бобров и отчасти чернобурых лисиц. Но бобры в здешнем отделе нигде не имеют постоянных лежбищ, и нет таких известных мест, где они плодятся – , (но судя по котам и другим земноводным животным, надобно думать, что бобры родят детей также на берегу, как и те, а не на море). А потому при здешних берегах они могут водиться в изобилии только тогда, когда их не будут промышлять или промышлять в весьма малом количестве. Бобры – не коты, (которых можно промышлять и никогда не истребить); они не терпят соседства промышленников. Но впрочем, при хозяйственном распоряжении, от здешних островов каждогодно можно получать бобровых шкур от 80 до 120, т. е. среднее 100. И, чтобы это количество никогда не уменьшилось, не нужно и не должно употреблять все средства для промысла бобров, т. е. надобно принять за постоянное правило: не промышлять бобров во всяком известном месте каждый год; но посещать бобровые места чрез два года или, по крайней мере, чрез год; потому что из числа бобров, коих находят промышленники в известных им местах в море, и в самое лучшее время, и при самых лучших обстоятельствах, не упромыслят и двадцатой, а иногда и сотой части; и, следовательно, надобно говорить, что алеуты каждогодно ездят на бобровые места 20 главное пугать бобров и отчасти промышлять. – Но если на это не будет обращено доджного внимания, и промысел будет производиться одним нынешним порядком; то и на здешних островах может быть то же, что случилось на островах Прибылова, где в первое время были тысячи бобров, но с 1811 года и поныне не стало видно ни одного. Гораздо постояннее и надежнее выгоды могут быть от лисьих шкур, и хотя они ценою несравненно ниже бобровых, но зато каждогодно можно получать их более полуторы тысячи, а при хозяйственном распоряжении количество это можно увеличить до половины и даже удвоить, как то и было в последних годах. Потому что лисицы, рождая каждогодно от 3 до 8 щенят, которые на следующий год рождают сами, – без особенных несчастий, не только никогда не могут истребиться, но могут быть разводимы и там, где они истреблены. И польза от таковых расплодов может быть видна даже на 4-й год. И сверх того примечается, что и самая порода лисиц время от времени очень улучшается относительно их цвета шерсти, так например, на Уналашке прежде промышлялось гораздо более красных лисиц, нежели сиводушек, а чернобурых было очень немного; но в нынешнее время промышляется более сиводушек, нежели красных, и более чернобурых 21 и даже можно сказать, что чрез несколько лет на Уналашке и других островах, кроме Унимака, красных лисиц совсем не будет, а только сиводушки разных сортов (один другого лучше), и чернобурые. Причина этого очевидна. |
| Андреа, еще издали улыбавшийся Боброву, потеснился, чтобы дать ему место, и ласково погладил его по спине. – Очень рад, очень рад, садитесь к нам поближе,сказал он дружелюбно. – Симпатичный человек… люблю таких… хороший человек… Коньяк пьете? Андреа был пьян. Его стеклянные глаза странно оживились и блестели на побледневшем лице (только полгода спустя стало известно, что этот безупречно сдержанный, трудолюбивый, талантливый человек каждый вечер напивался в совершенном одиночестве до потери сознания)… «А и в самом деле, может быть, станет легче, если выпить, – подумал Бобров, – надо попробовать, черт возьми!» Андреа дожидался с наклоненной бутылкой в руке. Бобров подставил стакан. – Та-ак? – протянул Андреа, высоко подымая брови. – Так, – ответил Бобров с печальной и кроткой улыбкой. – Ладно! До которых пор? – Стакан сам скажет. – Прекрасно. Можно подумать, что вы служили в шведском флоте. Довольно? – Лейте, лейте. – Друг мой, но вы, вероятно, выпустили из виду, что это Martel под маркой VSOP – настоящий, строгий, старый коньяк. – Лейте, не беспокойтесь… И Бобров подумал с злорадством: «Ну что ж, и буду пьян, как сапожник. Пусть полюбуется… « Стакан был полон. Андреа поставил бутылку на стол и стал с любопытством наблюдать за своим соседом. Бобров залпом выпил вино и весь содрогнулся от непривычки. – Дитя мое, у вас червяк? – спросил Андреа, серьезно поглядев в глаза Боброва. – Да, червяк, – уныло покачал головою Андрей Ильич – В сердце? – Да. – Гм!.. Значит, вы хотите еще? – Лейте, – сказал Бобров покорно и печально. Он с жадностью и с отвращением пил коньяк, стараясь забыться. Но странно, – вино не оказывало на него никакого действия. Наоборот, ему становилось еще тоскливее, и слезы еще больше жгли глаза. Между тем лакеи разнесли шампанское, Квашнин встал со стула, держа двумя пальцами свой бокал и разглядывая через него огонь высокого канделябра. Все затихли. Слышно было только, как шипел уголь в электрических фонарях и звонко стрекотал неугомонный кузнечик. Квашнин откашлялся. |
| Пролетка опять понеслась с прежней быстротой. Зарево становилось все сильнее. Длинные тени от лошадей перебегали с одной стороны дороги на другую. Временами Боброву начинало казаться, что он мчится по какому-то крутому косогору и вот-вот вместе с экипажем и лошадьми полетит с отвесной кручи в глубокую пропасть. Он совершенно потерял способность опознаваться и никак не мог узнать места, по которому проезжал. Вдруг лошади стали. – Ну, чего же ты остановился, Митрофан? – раздражительно закричал Бобров. – А куда ж я поеду, коли впереди люди? – отозвался Митрофан с угрюмым озлоблением в голосе. Бобров, как ни всматривался в серый предутренний полумрак, ничего не видел, кроме какой-то черной неровной стены, над которою пламенело небо. – Каких ты там еще людей видишь, черт возьми! – выругался он, слезая с пролетки и обходя лошадей, покрытых белыми комьями пены. Но едва он отошел пять шагов от лошадей, как убедился, что то, что он принимал за черную стену, была большая, тесная толпа рабочих, запружавшая дорогу и медленно, в молчании подвигавшаяся вперед. Пройдя машинально вслед за рабочими шагов пятьдесят, Андрей Ильич повернул назад, чтобы найти Митрофана и объехать завод с другой стороны. Но ни Митрофана, ни лошадей на дороге не было. Митрофан ли поехал в другую сторону отыскивать барина, или сам Бобров заблудился – понять этого Андрей Ильич не мог. Он стал кричать кучера – никто ему не откликался. Тогда Бобров решил догнать только что оставленных рабочих и с этой целью опять повернулся и побежал, как ему казалось, в прежнюю сторону. Но, странно, рабочие точно провалились сквозь землю, и вместо них Бобров уперся с разбегу в невысокий деревянный забор. Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его лицу, язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева; в груди при каждом вздохе ощущалась острая боль; кровь сильными, частыми ударами била в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл… |
| Закрыть Ломоносов спорта К столетию со дня рождения Всеволода Михайловича Боброва 01.12.2022 366 Время на чтение 4 минуты Фото: Предоставлено автором 1 декабря 1922 года родился Всеволод Михайлович Бобров – великий русский спортсмен и тренер, который был талантлив в различных игровых видах спорта. Эта разносторонность напоминает то, как другой великий русский человек, Михаил Васильевич Ломоносов, был талантлив в различных областях науки и искусства. Объединяет их также и происхождение из русского простонародья. Бобров был лучшим игроком и капитаном нашей сборной по хоккею с шайбой и по футболу, в том числе и на дебютных (ставших победными!) для наших хоккеистов чемпионате мира 1954 года и зимней Олимпиаде 1956 года. «Бобёр», как его называли болельщики, и на хоккейном льду, и на футбольной траве был уникальным нападающим, мастером решающих голов, остроатакующая игра которого отличалась потрясающим сочетанием трёх «э» - эффектности, экономности и эффективности. Приложивший к великому таланту великое же трудолюбие, общавшийся с деятелями искусства, занимавшийся самообразованием, обладавший внешним обликом русского мастерового и солдата, Всеволод Бобров был любимцем болельщиков. Он стал лучшим нападающим первенства мира по хоккею, установил множество хоккейных рекордов, уровень его мастерства (даже в годы после завершения им игровой карьеры) остался недосягаемым для звёзд следующих поколений, о чём, например, свидетельствует великий Вячеслав Старшинов. А как футболист Бобров осенью 1945 года стал главным героем весьма успешного британского турне «Динамо», в состав которого он был откомандирован из армейского клуба для усиления. Те матчи против лучших британских клубов (также прибегавших к укреплению своих составов) не уступали по своему спортивному уровню многим встречам чемпионатов мира и тем более Лиги чемпионов. И Бобров, совсем недавно бывший чистым любителем, игравший за свой завод, а затем за своё военное училище, произвёл на родоначальников футбола (как впоследствии и на родоначальников хоккея, разделавшись с ними на льду) громадное впечатление. Жаль, что в бобровскую эпоху мы, в силу политических причин, не участвовали в мировых футбольных первенствах... |
| Вот как, например, описывал свои действия Белицкий земский исправник, давая объяснение по жалобе Боброва Могилевскому губернатору (25 января 1852 г.): " После объяснения моего Вашему Превосходительству от 1-го сего января за 2 против жалобы попечителя огородницкой единоверческой часовни Белицкаго мещанина Егора Боброва о разных действиях тамошних раскольников , противных единоверию и неудовлетворение будто мною просьб его по сему предмету, съезжал я в означенную слободу Огородню и там без малейшей огласки, при бытности самого Боброва, во 1-х , при содействии военных оцепив несколько указанных им мне раскольничьих домов , из коих в трех по замечанию Боброва раскольники собираются на Богомоление, а в остальных проживают изгнанные из упраздненных из Пахомьева и Никольскаго монастырей раскольнические лжеиноки и публично будто распространяющие свою ересь, делал во всех этих домах, и принадлежащих к ним строениях, при бытности самого Боброва, самострожайший повсеместный обыск, по коему оказалось, что подозреваемые им Бобровым в устройстве молелен дома заключаются в простых крестьянских, даже неопрятных, избах, в коих кроме нескольких простых икон не только книг, но и никаких других Богослужебных принадлежностей при всем моем старания не найдено, а из остальных домов в одном действительно нашел двух престарелых, высланных на жительство из упраздненных раскольнических монастырей, лжеиноков Артема Кожемякина и Астапа Павлова; оба эти раскольники сидели в избе одетые в простые обыкновенные тулупы и занимались приготовлением для себя пищи; первый из них (как оказалось, по дознанию), будучи тамошним крестьянином Его Светлости князя Варшавскаго, водворен там по высылке из монастыря на всегдашнее жительство, а последний, имеющий в этой слободе от давнего времени собственный дом и семейство, занимающееся здесь разною промышленностью, перечислился с настоящего года из Новоместких в Белицкое купечество; в доме этих раскольников найдено ветхое монашеское одеяние, а в других затем домах, в коих помещаются дряхлые бывшие раскольнические лжеинокини (уроженки означенной слободы), найдено такое же монашеское одеяние и две книги |
| – Здравствуйте, – отозвался нехотя Бобров, отымая руку. – Просто мне нездоровилось это время. – У Зиненко за вами все соскучились, – продолжал многозначительно Свежевский. – Отчего вы у них не бываете? А там третьего дня был директор и о вас справлялся. Разговор зашел как-то о доменных работах, и он о вас отзывался с большой похвалой. – Весьма польщен, – насмешливо поклонился Бобров. – Нет, серьезно… Говорил, что правление вас очень ценит, как инженера, обладающего большими знаниями, и что вы, если бы захотели, могли бы пойти очень далеко. По его мнению, нам вовсе не следовало бы отдавать французам вырабатывать проект завода, если дома есть такие сведущие люди, как Андрей Ильич. Только… «Сейчас что-нибудь неприятное скажет», – подумал Бобров. – Только, говорит, нехорошо, что вы так удаляетесь от общества и производите впечатление замкнутого человека. Никак не поймешь, кто вы такой на самом деле, и не знаешь, как с вами держаться. Ах, да! – вдруг хлопнул себя по лбу Свежевский. – Я вот болтаю, а самое важное позабыл вам сказать… Директор просил всех быть непременно завтра к двенадцатичасовому поезду на вокзале. – Опять будем встречать кого-нибудь? – Совершенно верно. Угадайте, кого? Лицо Свежевского приняло лукавое и торжествующее выражение. Он потирал руки и, по-видимому, испытывал большое удовольствие, готовясь сообщить интересную новость. – Право, не знаю, кого… Да я и не мастер вовсе угадывать, – сказал Бобров. – Нет, голубчик, отгадайте, пожалуйста… Ну, хоть так, наугад, кого-нибудь назовите… Бобров замолчал и стал с преувеличенным вниманием следить за действиями парового крана. Свежевский заметил это и засуетился еще больше прежнего. – Ни за что не скажете… Ну, да я уже не буду вас больше томить. Ждут самого Квашнина. Фамилию он произнес с таким откровенным подобострастием, что Боброву даже сделалось противно. – Что же вы тут находите особенно важного? – спросил небрежно Андрей Ильич. – Как «что же особенного»? Помилуйте. Ведь он в правлении, что захочет, то и делает: его, как оракула, слушают. Вот и теперь: правление уполномочило его ускорить работы, то есть, иными словами, он сам себя уполномочил к этому. Вы увидите, какие громы и молнии у нас пойдут, когда он приедет. В прошлом году он постройку осматривал – это, кажется, до вас еще было?.. Так директор и четверо инженеров полетели со своих мест к черту. У вас задувка скоро окончится? |
|
|
