| Теперь, когда я лежал в лоне земли, и она сама, и каждая новая жизнь, выходящая из её чрева, могли стать для меня телом, стоило мне только пожелать. Я чувствовал, как в моё сердце стучится великое сердце Матери, кормящей меня собственной жизнью, всей глубиной своего естества и бытия. Наверху ходили мои друзья, и их шаги радостным восторгом отдавались в моей душе. Я знал, что все остальные ушли, а рыцарь с девой остались возле могильного холма и тихо, с нежностью и слезами, вспоминали о том, кто лежал под ещё не зарубцевавшейся землёй. Я поднялся к свету в большой ветренице, росшей возле самой могилы и, как в окошко, заглянул из её смиренного, доверчивого личика прямо в лицо печальной деве. Я чувствовал, что ветреница — мой облик и моя вестница; что отчасти она говорит им то, что хочу сказать я, совсем как в прежние дни; только тогда вместо цветов мне служили песни. Заметив ветреницу, моя дева нагнулась и сорвала её. — Какая ты красавица! — проговорила она и, легонько поцеловав нежные лепестки, спрятала цветок на груди. Это был первый поцелуй, который она подарила мне. Но вскоре цветок начал увядать, и я покинул его. Наступил вечер. Солнце уже село, но его розовые лучи ещё освещали воздушное облачко, плывущее высоко над миром. Поднявшись, я взмыл прямо к нему и, улёгшись в его перину, поплыл вместе с ним, глядя на опускающееся светило. Солнце кануло за край горизонта, облако стало серым, но эта серая мгла не коснулась моего сердца. Теперь цвет благоуханной розы освещал его изнутри, ибо я мог любить, не нуждаясь в том, чтобы меня любили в ответ. Вверх по склону поплыла луна, неся всё прошлое мира в своём изнурённом лице. Она осенила мою постель тусклым млечным сиянием и погрузила раскинувшуюся далеко внизу землю в бледное море снов. Но и она не могла навеять на меня грусть. Теперь я знал, что воистину приблизиться к человеческой душе можно лишь полюбив её, а не просто купаясь в её любви; что, только любя друг друга, а не принимая друг от друга любовь, двое могут зачать, обрести и усовершить своё блаженство. Я знал, что любовь даёт любящему внутреннюю близость к духу любимого и власть над любой возлюбленной душой, даже если сама душа не знает того, кто любит её. А власть эта всегда творит только благо, ибо как только в неё прокрадывается себялюбие, любовь угасает, а вместе с нею и рождённая ею сила. Но настанет день, когда всякий любящий получит свою награду. Однажды всякая истинная любовь увидит свой образ в глазах возлюбленного и возрадуется в смирении, и возможно это лишь в чертогах величавой Смерти. «Ах, друзья мои, — думал я. — Как я буду заботиться о вас, как буду служить вам, как стану посещать вас своей любовью!» |
| …Был полдень. Светил дня прекрасный лик. Опущенные ресницы, прижатые к сердцу руки. Брат мой, милый, единственный мой. Что за страшное таинство пришло на нас? Всю жизнь неразлучно шли вместе. Неразлучно были в горестях и в радости. Одна у нас с тобой была душа, одно сердце, одна мысль, едина беседа. Всю жизнь ели мы с одного блюда, всегда за одним столом сидели, одним полотенцем утирались. Взгляд твой был для меня светлее небесной лазури, прикосновенье рук нежнее вешнего солнца. Мне внушали: приготовься, мужайся, его исход близок. Я ужасался, но разве я мог понять, что вот пришёл вечер, потом настанет ночь и утра не будет. Братишечко, друг милый, ненаглядный, долгие годы, всю жизнь был ты у меня в глазах и единым мгновением стал ты невидим. Может быть, я ждал, что издали увижу корабль смерти? Или, я думал, что смерть налетит, как вал морской и накроет нас обоих. Нет, не уловил я и дуновения ветерка, который угасил тебя, свеча моя неугасимая. Будто крин полевой, будто цвет маков, сию минуту, радовал взор. Я и веяния ветра не ощутил, а он и лепестки благоуханные унёс неведомо куда. Куда же ты потерялся, милый брателко? В какой путь бежать, догонять тебя? В какую сторону кричать, звать тебя? Бреду без шапки по улице, горе со мной под ручку идёт. Стою у пенья церковного, горе со мной Богу молится. Брателко мой, любимый мой. Тебе досталась многотрудная жизнь. Всегда спешил на помощь другому человеку, до конца заботился, печалился о людях, о себе не думал, никогда себя не пожалел. Была «золотая» осень, когда схоронил я в сырой земле смысл и цель моей жизни. Пустынный погост. В углу одинокой ограды одинокая могилка. Безотрадно влачу домашнее житьё-бытьё. Летит тоскливая дума к нему, единственному моему. Точно голос его слышу: «Поминай меня, каплями дождевыми, как стрелами пронизаема». При ночных часах поглядел в оконце в пустой переулок: белы бело. На зяблую, стылую землю неслышно падает снег. Слёзно-печальная дума летит туда в пустынный погост. Чистой, белой пеленой накрыло и твою одинокую могилочку, милый мой, любимый мой брателко. Господи, царь милосердный, за что моё царство погибло? За нищее моё немоленье, за тяжкое моё прегрешенье. |
| А когда в очередной раз пришел заказчик за своей иконой Благоуханный цвет, она оказалась законченной, и даже была покрыта олифой. Кто завершил икону - неизвестно. А на могиле Гриши поставили простой Православный Крест и написали на нем: Се, Человек. Изгнанница август 1999 г. Полковник Дроздов, бывший начальник жандармского управления города Баку, был расстрелян чекистами без суда и следствия в ночь на пятнадцатое июля. - Был полковник, а стал покойник, - сказал чекистский расстрельщик Сенька Грач, передернув затвор винтовки и циркнув слюной через щербатый зуб в сторону лежащего под стеной трупа. - Тебе, Сенька, человека убить - все одно, что муху прихлопнуть, - закуривая, сказал черня вый в кожаной куртке большевистский комиссар. - Пхе, это, товарищ комиссар, не человек, а белая контра, и поэтому никаких последствий для моей одесской совести нет. А дом, где с семьей жил полковник Дроздов, уже грабила местная босота. Жену, сына и дочь еще раньше увели вооруженные чекисты, и в доме хозяйничали все, кому не лень. Окна и двери были распахнуты настежь, и через них выкидывали и выносили во двор мебель и все буржуйские вещи, как сказала одна грабительница. Младшая же дочь полковника, Варенька, была заблаговременно уведена и спрятана у надежных людей своей горничной Ксюшей. Пожалуй, Варенька - двадцатилетняя красавица, невеста гусарского ротмистра князя Волкова, до сего дня счастливейшая девушка с живым веселым характером, ныне осталась одна из всей семьи Дроздовых. Большевистские отряды, захватив Баку, свирепствовали, подсекая под корень дворянское сословие, бывших царских чиновников и церковное духовенство. На следующий день утром пришла Ксюша и принесла своей барышне узел с одеждой для простолюдинки. Они вместе помолились перед иконами, потом пили чай. Варенька еще не знала о том, что вся ее семья погибла, но на сердце у нее была тяжесть и все помыслы были только о родных. Но Ксюша все знала, потому что с утра пошла справиться в городское чека о судьбе своих хозяев. Ее там приняли приветливо и даже поздравили с тем, что она освободилась от своих паразитов - эксплуататоров, а потом, посмотрев в толстую амбарную книгу, сообщили, что полковник и его семья пущены в расход как враги революции и трудового народа. Вареньке же Ксюша сказала, что ее родные вывезены в Россию и сидят где-то в тюрьме. А отец перед разлукой строго наказал Вареньке не объявляться властям и немедля бежать из Баку. Хозяйка квартиры, старая гречанка Мелания, помогала Вареньке переодеваться, говоря ей: |
| Есть трава «тихоня», говорится в бело-русском Травнике; «растет окала зелени, листички маленькие, маленькие рядышкым, рядышкым, твяточик сининький. Растет окала земли, стелитца у разныи сторыны». – Или послушайте благоговейное описание простого одувачника (мы, быть может, и не заметили бы его!), как хрупкого, живого и дорогого нам существа: «Трава везде растет по пожням и по межнинкам и по протокам; листье разстилаетса по земле. Кругом листиков рубежки, а из нея на середине стволик, тощий, прекрасен, а цвет у него желт; а как отцветет, то пух станет шапочкою, а как пух сойдет со стволиков, то станут плешки; а в корне на листу и в стволике, как сорвешь, в них беленко». Травы, птицы, деревья, насекомые, всякие растения, всякие животные, земля, вода, – каждая стихия вызывает к себе непонятное, благоуханное сочувствие. «Плевать в воду – всё равно, что матери в глаза». Зорит гнезда вообще не хорошо; обижать же безвредных птиц – тяжкий грех . Грача жалко убивать, потому что де очень уж он смирен: скворчика жалеют за его пение. «Над воробьем жалимся, – говорят крестьяне, – што близок к нам». Собаки тоже не бей: и она была человеком, да обращена в собаку за прожорливость. На что уж лягушка противна, а бить её – грех . Мало того. В праздник Благовещения покупают певчих птиц и выпускают их из клеток, веруя, что они замолят у Бога несколько грехов своему освободителю. умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и, порою, ненавидит. Он живет с природою в тесном союзе, борется с нею и смиряется пред нею. Какая-нибудь былинка – не просто былинка, но что-то безмерно более значительное, – особый мир. И мир этот глядит ни другие миры глубокими, завораживающими очами. Все вещи взирают друг на друга, тысяче-краты отражают друг друга. Все вещи – центры исходящих тайных сил. Пересекаясь, сплетаясь, запутываясь, эти черные лучи, эти нити судеб вяжут узлы – новые центры, – как бы новые много-различные манифестации природы, – то являющиеся, то исчезающие, то попадающие в поле зрения повседневного, то заволакивающиеся от солнечного света туманною дымкою, или исчезающие в густой, как смола, тьме ночи. |
| Канон преподобному Ирмос: Услышал я, Господи,/о таинстве: Как луг благоуханнейший/и добродетелей рай одушевленный/произрастил ты воздержания цвет,/которым напитал всех, чтущих тебя. Законодателя подвижничества в тебе имея/и монахам правило кротчайшее/воистину как Моисея и Давида,/мы блаженным тебя, отче, именуем. Насажденный при водах воздержания,/явился ты, блаженный отче, лозой цветущей,/произращающей гроздья благочестия. Богородичен: От Отца вне времени Воссиявшего,/ но во времени явившегося,/Ты нам, Богоматерь, родила;/Его моли спасти Тебя воспевающих. Песнь 5 Ирмос: С рассвета бодрствуя: Иисусе, осмотри раны души моей,/как в древности попавшегося в руки разбойников,/и уврачуй, Христе, боль мою, молюсь. Мучительно от язв согрешений/изнемогла душа моя, Христе,/и оттого я нагим лежу, без добродетелей божественных./Молю, спаси меня! Священник, увидевший меня,/и левит бессильными явились,/ибо мимо меня они прошли;/но Ты Сам, как милосердный,/ныне избавление подал и спас меня. Богородичен: Не презри, Владыка,/меня несчастного, молю,/от разбойников мучительно уязвленного умом,/но сжалься, Спаситель, по ходатайствам Родившей Тебя. Канон преподобному Ирмос: Для чего Ты отверг меня: Угасив все страсти/росою подвигов твоих, отче блаженный,/ты обильно воспламенил огнем любви и веры/воздержания светильник и просвещение бесстрастия,/и сыном дня явился. Веры гроздь твоим боговдохновенным земледелием/возрастил ты, и в точила вложил,/и выжал трудами подвижничества,/и, наполнив духовную чашу воздержанием,/веселишь сердца стада твоего. Претерпев доблестно нападения и раны/от враждебных неприятелей,/ты явился терпения столпом,/утверждая стадо твое посохом божественным,/на пастбище воздержания и у воды/воспитывая его, блаженный. Богородичен: Речам уст Твоих, Всечистая, следуя,/мы Тебя блаженной именуем./Ибо возвеличил Тебя Господь,/сотворив над Тобою дела воистину великие,/и, из чрева Твоего родившись,/истинной Божией Матерью Тебя явил. Песнь 6 Ирмос: Бездна объяла меня, кит сделался мне могилой: |
| б) Как величайшее чудо премудрости Божией, которым достигаются различные благотворные цели. Не нарушая единства происхождения, природы и судьбы человеческого рода, в смешении языков Господь Бог обрел средства разделить род человеческий на части; а чрез это а) с одной стороны ослабить его в наказание за гордость и в предотвращение от предприятий безумных и бесполезных, подобных созиданию столпа до небес; б) с другой даровать ему возможность долее существовать на земле преемственно, как бы возрождаясь постоянно в различных народах, в предотвращение всеобщего одряхления и растления в нечестии, какое постигло его пред потопом. 2) Особенно же важно сие чудо по последствиям его для царствия Божия. Ибо а) трудностью внешнего общения народов между собой полагается преграда распространению пороков и нечестия в роде человеческом. б) Тем, что каждый народ, независимо от других, может или преуспевать в вере и благочестии, или уклоняться в неверие и нечестие, премудрость Божия открыла себе путь к наказанию и исправлению одного народа другим, и, без всеобщего истребления человечества, как было во время потопа, наказывать зло и утверждать веру истреблением народов, которых нечестие превосходит меру долготерпения Божия, и возвышением других, более способных к выполнению намерений благости и премудрости Божией. Таким образом, в судьбах человечества милость и истина сретостся, правда и мир облобызастася. в) В особенности для церкви Христианской, чрез сию раздельность народов, открылась возможность преноситься, как Кивоту Божию или как светильнику Богом возженному, от одного народа к другому, по тому закону правды Божией, который изрек сам Господь Иисус Христос неверному народу еврейскому: отымется от вас царствие Божие и дастся языку творящему плоды его ( Мф. 21:43 ); и сие продлится до тех пор, пока не останется на земле языка, способного хранить сокровище царствия Божия и творить плоды его. Избрание еврейского народа Рассеяв сынов человеческих по лицу земли, Господь Бог избрал одно племя, чтобы вверить ему обетования и словеса Божии, чтобы произвести от него благоплодную отрасль, от которой долженствовал произникнуть благоуханнейший цвет обетованное Семя жены; чтобы, таким образом, приготовить и место явления Искупителя, и первое поприще Его проповеди , и первых членов благодатного царствия Его. Для сего, вскоре после рассеяния людей, Господь избирает себе из дома Нахорова, от племени Симова, мужа по сердцу своему Аврама, изводит его из земли отечественной, чтобы удалить и, так сказать, уединить его от всего, уже развращавшегося тогда, человечества, испытует веру и послушание его различными искушениями, и таким образом воспитывает его в отца верующих; наконец, поставляет с ним завет свой, переименовав его Авраамом (отцом множества народов). Завет Божий с Авраамом |
| Кондак 9 Коль велико, преподобная мати, человеколюбие твое, вемы вси, ибо прежде смерти своя вся христоименитыя люди учила еси разумно жити и заповеди Господни блюсти, славу же Ему возносити, вопиюще: Аллилуия. Икос 9 Како убо воспоем твое пресветлое житие и премногия твоя добродетели, преподобная мати наша, знамения же и чудеса, имиже вся просвещаеши, яко солнце? Того ради ныне во свете святых пребывающи, поминай творящия память твою песньми сицевыми: Радуйся, сущим в бедах скорая помощнице. Радуйся, обидящих строгая наказательнице. Радуйся, обидимых крепкая защитнице. Радуйся, во успении своем нас не оставляющая. Радуйся, телеса наша безмездне врачующая. Радуйся, души наша молитвами твоими спасающая. Радуйся, исполнительнице неисповедимых Божиих судеб. Радуйся, всем послужившая до последняго дне живота своего. Радуйся, преподобная мати наша Манефо, новая похвало и земли нашея утверждение. Кондак 10 Конец болезней обрела еси, преподобная, наслаждение еже в Раи, от теснаго бо пути достигла еси к пространству Царствия Божия, всемудрая, благословящи Бога песнию: Аллилуия. Икос 10 Имущи душу милостиву, и чист помысл, и сердце бодро, веру неблазненну и любовь воистину нелицемерну, от земли преставилася еси к Небесным и с лики праведных водворяешися. Темже тя благочестно славим вси и почитаем священными песньми сицевыми: Радуйся, всех преподобных Белорусских сподвижнице. Радуйся, ревностию по Бозе преподобной Евфросинии подражавшая. Радуйся, Софии Слуцкия великодушие стяжавшая. Радуйся, Валентине Минской равночестная. Радуйся, цвете нетления, землю Гомельскую облагоухавшая. Радуйся, Церкви Божия украшение. Радуйся, миру светильнице всесветлая. Радуйся, жительнице рая Небеснаго. Радуйся, преподобная мати наша Манефо, новая похвало и земли нашея утверждение. Кондак 11 Егда приидоша священницы к могиле твоей, преподобная, хотящи прияти тело твое, тогда, гроб открывше, видеша лежащия твоя мощи святолепно, и радующися воспеша Богу дивную песнь: Аллилуия. Икос 11 Добродетели твоя, яко цветы благоуханныя и яко камение драгоценныя, имиже и угодила еси нетленному Царю и Владыце всех. Темже любовию поем тя и верно ублажаем, взывающе тебе сицевая: Радуйся, яко пчела цвет добродетелей мудро изыскавшая. Радуйся, дар прозрения стяжавшая. Радуйся, детей молитве научающая. Радуйся, от недуга пианства многи избавляющая. Радуйся, пролитие дарований духовных. Радуйся, милостиво свыше на нас призирающая. Радуйся, терпением древнему Иову уподобившаяся. Радуйся, святолепне скончавшаяся. Радуйся, преподобная мати наша Манефо, новая похвало и земли нашея утверждение. |
| Однако легко усмотреть, что в них сомнение отличается совсем иным характером, чем в области рационального и чувственного опыта, где сомнение покоится на опознаваемой или предполагаемой (хотя бы только на время сомнения) несомненности высшей сферы. — Сомневаясь в чувственном опыте и выводах разума (а разум — ratio — или рассудок в отличие от созерцающего ума — intellectus — всегда только «выводит», «заключает»), мы еще нисколько не колеблем высшей сферы, напротив — чаще всего ее уясняем и укрепляем, во всяком случае — проникаем в нее и на основе ее сомневаемся. Поэтому–то сомнение и есть путь к истинному знанию, а скептицизм обнаруживает психологическое родство с мистицизмом. Сомневаясь же в высшей сфере, мы никоим образом не устраняем низших сомнений: они остаются в прежней силе и даже приобретают большую — колебание начал колеблет оначаленное. Очевидно: высшее наше сомнение покоится не на несомненности низших сфер, а на несомненности чего–то высшего. И если есть вообще путь к преодолению скепсиса, он может быть найден только в высшем — за началами бытия и знания. Таким образом, проблема сомнения не что иное, как проблема религиозного акта. 4. Во всяком религиозном акте дано противостояние человека Богу. Непреодолимая различность человека и Бога, дуализм их лежит в основе всякого религиозного опыта, являясь необходимым предусловием религиозной деятельности, мышления о Боге, молитвы, мистического экстаза. Без этого дуализма нет и не может быть религии. Многие мистики, описывая и осмысляя свой опыт, склонны утверждать «растворение» души в Боге, «гибель» или «смерть» ее в Нем, полное ее слияние с Ним. Они уподобляют свою «душу» капле воды: погружаясь в чашу благоуханного вина, она приемлет его цвет и аромат, в нем исчезает без остатка. Но здесь перед нами поспешное и неправильное теоретизирование. В самом деле, до экстаза и после него мистик, несомненно, противостоит Богу и себя от Бога отличает. Он, далее, отожествляет себя самого д о экстаза с самим собою после экстаза. |
| Необходимее этого и гораздо труднее для меня внутреннее, духовное усовершенствование себя, внутренние самопожертвования, или борьба со страстями и помыслами. Знаю, Господи, что Ты не оставляешь без некоторой награды и первых подвигов, что часто даришь за них внутренним благочестивым расположением, если кто будет выполнять их с сознанием нравственного долга, а не по одной лишь привычке. Но вот у меня и внутреннего усердия к Тебе мало, да и внешние труды для служения Тебе ничтожны! И так начный ныне дело моего спасения дарованием мне святых тайн, и сам совершай 212 его! Ты, Иисусе Христе, кроток и смирен сердцем 213 – а я гневлив и горд и оттого не терплю никаких пререканий и замечаний мне со стороны других. Ты любишь молчание, а я расположен вести пустые разговоры: Ты пребываешь в духовном, а я нахожусь в плотском. Ты правдив, а лицеприятен, Ты – Истина, а я ложь. Как же мне теперь не позаботиться об очищении своего сердца и всей жизни, чтобы Ты не на несколько только минут, а на долгое время, во мне пребыл? О, помоги мне, крепость моя, исправляться от пороков моих! «Иисусе, красоте пресветлая» 214 ! Ты мое совершенство по своему человечеству! Ты «бисер честный и камень драгоценный! Цвет благоуханнейший» 215 ! Душа Души моей! Укрась меня особенно в настоящий день воздержанием, целомудрием и незлобием! Облагоухай душу мою чистыми чувствованиями й размышлением о мире духов, о суде последнем и о вечной жизни! Много между людьми бывает связей добрых и священных. Это связь супружеская, связь семейной, связь родственная, связь общественная, – по изучению одной какой науки, по служению одному какому-либо благотворительному делу. Но все такие связи или тесны числом лиц или кратковременны или, в некоторых лицах не чужды своекорыстия. Союз же всех человеческих союзов совершается чрез Тебя, Иисусе Христе, – в приобщении всех верующих от единого хлеба, т. е. от одного и того же тела Твоего! Это союз вселенский, всегдашний, внутренний, уравнивающий всех, так что в нем все ближние, а чужие только те, которые сами хотят быть ко мне чужими: едино тело есмы мнози 216 по силе сего самого союза. |
| 1987 Радость моя, наступает пора покаянная Радость моя, запожарилась осень вокруг. Нет ничего на земле постоянного, Радость моя, мой единственный друг. Желтое, красное – все разноцветное, Золотом, золотом устланы рвы. Прямо в лицо роднику безответному Ветер повыбросил мелочь листвы. Затосковали деревья безправные, В ризах растерзанных гибели ждут. Лишь золотые Кресты православные, Радость моя, нас в безсмертье зовут. Радость моя, эта суетность грешная Даже на паперть швыряет листы. Но возжелали покоя нездешнего Белые Церкви, Святые Кресты. Их не прельщают купюры фальшивые, Не привлекает поток золотой. Нужно ли Вам это золото лживое, Вам, лобызающим вечный покой?! Белые Церкви светлеются издали, Благовествуя о мире ином, Живы еще Проповедники Истины, Радость моя, не скорби ни о чем. Белые Церкви исполнены кротости, Ими доднесь освящается свет. Радость моя, что кручинишься попусту, Белым Церквам нынче тысяча лет. Выжили Вы, безсловесные Зрители, Бури прошли, расточились врази. Сколько всего за века перевидели Белые Церкви, осколки Руси! Белые церкви плывут в безконечности, О кладенцы неземной чистоты! Непокоренные граждане вечности, Белые Церкви, Святые Кресты. Вас не касаются запахи тленные, Этот октябрьский отчаянный пир. Белые Церкви – твердыни Вселенныя, Не устоите – развалится мир. Звон колокольный летит сквозь столетия, Встретим же в храме молитвенный час: Радость моя, мы с тобой не заметили: Осень уже за порогом у нас. Сентябрь 1987 Страх Господень – авва воздержания Воздержанье дарит исцеление. Лучшая поэзия – молчание, Лучшее молчание – моление. Лучшая молитва – покаяние, Покаянье тщетно без прощения. Лучшее пред Богом предстояние – В глубине высокого смирения. Я забудусь в таинстве молчания Пред иконой чудной – УМИЛЕНИЕ. Да очистят слезы покаяния Высшую поэзию – моление. 28 марта 1991 Горит свеча. Псалтирь на аналое Благословен молитвословья час! Лобзай, душе, стояние ночное Пред Образом Молящейся о нас. О Чистый Цвет! Благоуханный Крине! Земле Надежда! Небесам Хвала! Сладчайшая Святейшая Святыня! Не отступи, изгладь мои дела. |
|
|
