| Соправительница принимала просителей и министров не иначе как в определенное время и публично. Все это имело последствия полезные и для быта империи, обеты царевен преграждали путь интригам придворной жажды честей и власти. Считая тело свое храмом Распятого Господа, она усмиряла в нем нечистые движения строгим постом и трудом. Когда брат Феодосий достиг полного возраста, 20-ти лет, Пульхерия озаботилась приискать ему невесту. Выбор ее пал на Афенаиду, дочь афинского философа. Афенаида явилась к Августу с просьбой возвратить ей имение отца ее, отобранное неправдами людскими. При разговоре оказалось, что Афенаида была прекрасно образованна и умна. По сведениям сторонним, оказалось то же. Афенаида объявлена была невестой императора. Это должно было изумить многих и иных оскорбить: выбор пал не на аристократку. Пульхерия желала одного добра. Так как Афенаида была еще язычницей, то она была крещена и названа Евдокией. Брак был совершен 7 июня 421 года. Спустя два года Евдокия объявлена была Августой. Пульхерия оставалась по-прежнему соправительницей, но старалась давать вид, что император — один в империи. Повеления шли в империю от имени Феодосия, дела решались от его же имени. Умная Пульхерия дала в это время памятный урок брату своему. Феодосий, добродушный и доверчивый, стал было подписывать дела, не читая их и даже не всегда спрашивая об их содержании. Вельможи, пользуясь этой доверчивостью, дозволяли себе и грабить казну, и теснить невинных. Пульхерия, не теряя слов напрасных, поднесла императору доклад. Феодосий, не спросив о содержании, подписал и отдал бумагу сестре. Затем Пульхерия зовет к себе Евдокию и, занимаясь с ней разговорами, удерживает ее у себя весь день. Вечером зовут Евдокию к царю. Пульхерия не отпустила. Приходят в другой раз. Пульхерия с улыбкой сказала: «Доложите царю, что Евдокия — моя собственность, по его воле». Явясь затем к брату, она подала ему подписанную им грамоту. Тот прочитал, и Пульхерия кротко сказала: «Видишь ли, государь, как опасно не читая подписывать бумаги! Ты, по доброте своей, не думаешь, чтобы могли обманывать тебя. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 159 голосов: 3.4 из 5) Часть третья I Раскольников приподнялся и сел на диване. Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча всматривался то в ту, то в другую. Мать испугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но в то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала. Авдотья Романовна была бледна; рука ее дрожала в руке брата. — Ступайте домой… с ним, — проговорил он прерывистым голосом, указывая на Разумихина, — до завтра; завтра всё… Давно вы приехали? — Вечером, Родя, — отвечала Пульхерия Александровна, — поезд ужасно опоздал. Но, Родя, я ни за что не уйду теперь от тебя! Я ночую здесь подле… — Не мучьте меня! — проговорил он, раздражительно махнув рукой. — Я останусь при нем! — вскричал Разумихин, — ни на минуту его не покину, и к черту там всех моих, пусть на стены лезут! Там у меня дядя президентом. — Чем, чем я возблагодарю вас! — начала было Пульхерия Александровна, снова сжимая руки Разумихина, но Раскольников опять прервал ее: — Я не могу, не могу, — раздражительно повторял он, — не мучьте! Довольно, уйдите… Не могу!.. — Пойдемте, маменька, хоть из комнаты выйдем на минуту, — шепнула испуганная Дуня, — мы его убиваем, это видно. — Да неужели ж я и не погляжу на него, после трех-то лет! — заплакала Пульхерия Александровна. — Постойте! — остановил он их снова, — вы всё перебиваете, а у меня мысли мешаются… Видели Лужина? — Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович был так добр, навестил тебя сегодня, — с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна. — Да… был так добр… Дуня, я давеча Лужину сказал, что его с лестницы спущу, и прогнал его к черту… — Родя, что ты! Ты, верно… ты не хочешь сказать, — начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню. Авдотья Романовна пристально вглядывалась в брата и ждала дальше. Обе уже были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять и передать, и исстрадались в недоумении и ожидании. |
| А уж хуже всего ей было, когда ребенок уходил из детского сада, например в школу, и она уже не могла его видеть своими большими, красивыми, но все же такими слабовидящими обезьяньими глазами. Вот в один из таких вечеров маялась, маялась наша Пульхерия – то в книжку уткнется, то рукоделием займется (а она мастерицей была вязать на коклюшках), и все не может найти себе места. Надо сказать, что она изрядно была начитавшись французских сказок, и вообще – порядочно знала по-французски. – Ну, все, – говорит сама себе обезьяна, – пойду я, найду Надежду Николаевну, пусть она объяснит мне, как дальше жить. А Надежда Николаевна была самая известная в Петербурге волшебница. Пульхерия познакомилась с ней на семинаре по арт-терапии. Надежда Николаевна преподавала там целебную пляску. А Пульхерия сама страшно любила плясать. Вот, они подружились там и долго еще гуляли по окончании семинара по вечернему Петербургу, перемежая беседу самыми причудливыми па, на радость прохожим. Посмотреть вложение 681 Прибежала она к Надежде Николаевне со всех ног, а та говорит: – Понимаю, понимаю тебя, вот тебе рассада в горшочке, посадишь себе под окном и польешь водой, потом увидишь, что будет. А надо сказать, что Пульхерия как раз накануне прикатила с помойки огромную покрышку от трактора «Беларусь», положила в газон у себя под окном и раскрасила ярко масляными красками, посматривая на открытку с репродукцией картины художника Василия Кандинского. Потом она насыпала внутрь колеса земли и разрыхлила хорошо. Как-то она почувствовала вдохновение к этому. А посадить – ничего не посадила. Ну вот, а тут такой подарок! Обрадовалась Пульхерия, схватила горшочек, сердечно обняла Надежду Николаевну (у той даже несколько глаза округлились: обезьяна-то наша была, вообще говоря, здоровущая девица). И помчалась к себе домой во всю обезьянью прыть. Посадила рассаду под окно, хорошо полила, даже протерла колесо влажной тряпочкой. Умывшись перед сном с удивительным ощущением предчувствия чего-то таинственного и радостного, Пульхерия почистила зубы, смешно и старательно выпячивая губы и улеглась спать. |
| -- Чем, чем я возблагодарю вас! -- начала было Пульхерия Александровна, снова сжимая руки Разумихина, но Раскольников опять прервал ее: -- Я не могу, не могу, -- раздражительно повторял он, -- не мучьте! Довольно, уйдите... Не могу!.. -- Пойдемте, маменька, хоть из комнаты выйдем на минуту, -- шепнула испуганная Дуня, -- мы его убиваем, это видно. -- Да неужели ж я и не погляжу на него, после трех-то лет! -- заплакала Пульхерия Александровна. -- Постойте! -- остановил он их снова, -- вы все перебиваете, а у меня мысли мешаются... Видели Лужина? -- Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович был так добр, навестил тебя сегодня, -- с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна. -- Да... был так добр... Дуня, я давеча Лужину сказал, что его с лестницы спущу, и прогнал его к черту... -- Родя, что ты! Ты, верно... ты не хочешь сказать, -- начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню. Авдотья Романовна пристально вглядывалась в брата и ждала дальше. Обе уже были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять и передать, и исстрадались в недоумении и ожидании. -- Дуня, -- с усилием продолжал Раскольников, -- я этого брака не желаю, а потому ты и должна, завтра же, при первом слове, Лужину отказать, чтоб и духу его не пахло. -- Боже мой! -- вскричала Пульхерия Александровна. -- Брат, подумай, что ты говоришь! -- вспыльчиво начала было Авдотья Романовна, но тотчас же удержалась. -- Ты, может быть, теперь не в состоянии, ты устал, -- кротко сказала она. -- В бреду? Нет... Ты выходишь за Лужина для меня. А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо... с отказом... Утром дай мне прочесть, и конец! -- Я этого не могу сделать! -- вскричала обиженная девушка. -- По какому праву... -- Дунечка, ты тоже вспыльчива, перестань, завтра... Разве ты не видишь... -- перепугалась мать, бросаясь к Дуне. -- Ах, уйдемте уж лучше! -- Бредит! -- закричал хмельной Разумихин, -- а то как бы он смел! Завтра вся эта дурь выскочит... А сегодня он действительно его выгнал. Это так и было. Ну, а тот рассердился... Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав... |
| . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . — Нет, я, я более всех виновата! — говорила Дунечка, обнимая и целуя мать, — я польстилась на его деньги, но, клянусь, брат, — я и не воображала, чтоб это был такой недостойный человек. Если б я разглядела его раньше, я бы ни на что не польстилась! Не вини меня, брат! — Бог избавил! бог избавил! — бормотала Пульхерия Александровна, но как-то бессознательно, как будто еще не совсем взяв в толк всё, что случилось. Все радовались, через пять минут даже смеялись. Иногда только Дунечка бледнела и сдвигала брови, припоминая случившееся. Пульхерия Александровна и воображать не могла, что она тоже будет рада; разрыв с Лужиным представлялся ей еще утром страшною бедой Но Разумихин был в восторге. Он не смел еще вполне его выразить, но весь дрожал как в лихорадке, как будто пятипудовая гиря свалилась с его сердца. Теперь он имеет право отдать им всю свою жизнь, служить им… Да мало ли что теперь! А впрочем, он еще пугливее гнал дальнейшие мысли и боялся своего воображения. Один только Раскольников сидел всё на том же месте, почти угрюмый и даже рассеянный. Он, всего больше настаивавший на удалении Лужина, как будто всех меньше интересовался теперь случившимся. Дуня невольно подумала, что он всё еще очень на нее сердится, а Пульхерия Александровна приглядывалась к нему боязливо. — Что же сказал тебе Свидригайлов? — подошла к нему Дуня. — Ах да, да! — вскричала Пульхерия Александровна. Раскольников поднял голову: — Он хочет непременно подарить тебе десять тысяч рублей и при этом заявляет желание тебя однажды видеть в моем присутствии. — Видеть! Ни за что на свете! — вскричала Пульхерия Александровна, — и как он смеет ей деньги предлагать! Затем Раскольников передал (довольно сухо) разговор свой с Свидригайловым, пропустив о призраках Марфы Петровны, чтобы не вдаваться в излишнюю материю и чувствуя отвращение заводить какой бы то ни было разговор, кроме самого необходимого. — Что же ты ему отвечал? — спросила Дуня. — Сперва сказал, что не передам тебе ничего. Тогда он объявил, что будет сам, всеми средствами, доискиваться свидания. Он уверял, что страсть его к тебе была блажью и что он теперь ничего к тебе не чувствует… Он не хочет, чтобы ты вышла за Лужина… Вообще же говорил сбивчиво. |
| Тогда Хрисафий стал строить козни и против благочестивой Пульхерии, коварным образом вооружив против нее царицу Евдокию [ 6 ], как о сем пространно изложено в житии святой Пульхерии. Хрисафий достиг даже того, что царская сестра была удалена из царского дворца и лишилась своей власти. Произошло это следующим образом: царь Феодосий, по совету супруги своей Евдокии и Хрисафия, пожелал, чтобы патриарх убедил сестру его принять иноческое пострижение, надеясь таким образом устранить ее от царской власти. Посему у царя тайно был собран совет, куда был приглашен и святейший патриарх; на совете патриарх показал вид, что исполнит желание царя, но в сердце своем он не одобрял его, так как считал несправедливым устранение от управления Греческим государством Пульхерии, которая отличалась премудростью, благоразумием, целомудрием и святостью, заменила царю мать, когда во время его детства родители его скончались, и, сверх того, являлась защитницей благочестия и мудрою правительницею государства. Уважая и почитая Пульхерию, святой Флавиан тайно известил ее обо всем, что происходило на тайном совещании царя. Тогда благочестивая царевна Пульхерия, поняв вражду царицы и Хрисафия и видя намерение брата, сама оставила управление царством, оставила также и царские палаты и город и предалась тихому безмолвию. После того лукавый Хрисафий, дождавшись благоприятного времени, стал снова строить козни против святейшего патриарха Флавиана, восставляя на него самого царя и говоря, что он не сохранил царской тайны и держит сторону Пульхерии, а не царя. Ибо все вскоре узнали о том, что патриарх сообщил Пульхерии о царском намерении. Таким образом Хрисафий достиг того, что царь стал весьма гневаться на патриарха Флавиана. В то время в Царьграде проживал архимандрита Евтихий, получивший печальную известность своим богохульным учением, так как он сливал два естества в Господе нашем Иисусе Христе — Божеское и человеческое — в одно естество. Сей Евтихий был духовным отцом Хрисафию, так как он был восприемником его при святом крещении. |
| — Чем, чем я возблагодарю вас! — начала было Пульхерия Александровна, снова сжимая руки Разумихина, но Раскольников опять прервал ее: — Я не могу, не могу, — раздражительно повторял он, — не мучьте! Довольно, уйдите… Не могу!.. — Пойдемте, маменька, хоть из комнаты выйдем на минуту, — шепнула испуганная Дуня, — мы его убиваем, это видно. — Да неужели ж я и не погляжу на него, после трех-то лет! — заплакала Пульхерия Александровна. — Постойте! — остановил он их снова, — вы всё перебиваете, а у меня мысли мешаются… Видели Лужина? — Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович был так добр, навестил тебя сегодня, — с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна. — Да… был так добр… Дуня, я давеча Лужину сказал, что его с лестницы спущу, и прогнал его к черту… — Родя, что ты! Ты, верно… ты не хочешь сказать, — начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню. Авдотья Романовна пристально вглядывалась в брата и ждала дальше. Обе уже были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять и передать, и исстрадались в недоумении и ожидании. — Дуня, — с усилием продолжал Раскольников, — я этого брака не желаю, а потому ты и должна, завтра же, при первом слове, Лужину отказать, чтоб и духу его не пахло. — Боже мой! — вскричала Пульхерия Александровна. — Брат, подумай, что ты говоришь! — вспыльчиво начала было Авдотья Романовна, но тотчас же удержалась. — Ты, может быть, теперь не в состоянии, ты устал, — кротко сказала она. — В бреду? Нет… Ты выходишь за Лужина для меня. А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо… с отказом… Утром дай мне прочесть, и конец! — Я этого не могу сделать! — вскричала обиженная девушка. — По какому праву… — Дунечка, ты тоже вспыльчива, перестань, завтра… Разве ты не видишь… — перепугалась мать, бросаясь к Дуне. — Ах, уйдемте уж лучше! — Бредит! — закричал хмельной Разумихин, — а то как бы он смел! Завтра вся эта дурь выскочит… А сегодня он действительно его выгнал. Это так и было. Ну, а ют рассердился… Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав… |
| Утром она проснулась задолго до звонка будильника и поняла, что больше не заснет. Вскочила, побежала в одной ночнухе к окну, раскрыла его и… ахнула от изумления. Из ее рассады выросла удивительно густая, с переплетающимися, как у вьюна, стеблями, трава. Эта, как бы лестница в небо, была так близко, что допрыгнуть до нее смогла бы и менее спортивная обезьяна. А уж Пульхерия-то?! Зря ли она ежедневно упражнялась на турнике и на брусьях?! Зря ли мучила себя, садясь на шпагат, изнуряла растяжками?! Один прыжок – и Пульхерия вцепилась в густую зелень. И вот, она карабкается все выше и выше. А сердце стучит радостно и взволнованно. Вот она долезла до последнего этажа, вот забралась уже до чердачного окна, спугнув двух нежно воркующих кошек. И… тут ее взору открылся величественный и торжественный купол Исаакиевского собора. На озаренном уже утреннем небе еще мерцали звезды. Вдруг она увидела мчащегося от одного края неба к другому прекрасного белого Всадника на белом коне. Пульхерия замерла в восторге и радостном изумлении. Такого ощущения она не испытывала никогда. Он был изумительно красив. Прекрасен. На сердце у нее было удивительное чувство света, радости и глубочайшего мира. Неизвестно, сколько времени обезьяна сидела бы в этом своем восторженном состоянии, повернувшись к западу, где скрылся всадник, как ее тихо позвали очень нежным голосом: «Пульхерия!» Она подняла глаза и увидела прямо перед собой маленького кудрявого ежика. В руках ежик держал небольшую веточку с красивыми нежно-зелеными листиками и маленькими розочками. – Забирайся сюда, – так же нежно и вместе с тем уверенно сказал он, – здесь уже можно стоять. И действительно, хотя по видимости он ходил по воздуху, ясно было, что под его ногами что- то невидимое, но очень основательное, твердое. Обезьяна как-то сразу очень расположилась к этому ежику. Он был необычайно милым и трогательным. Пульхерия поднялась по траве до уровня этого симпатяги и, совсем не ощущая страха, ступила на эту новую землю. – Надежда. Надя, – представился ежик. |
| Пульхерия строила церкви, оделяла щедро больницы и приюты; сестры ее подражали ей. И в обширных покоях Священного Дворца, некогда кишевших интригами, веяло теперь отовсюду благочестием, милостью, отречением от мира. Таков был дух, в котором Пульхерия воспитала юного Феодосия. Очень просвещенная сама – она знала по-гречески и по-латыни, а это одно уже составляло редкое явление в те времена – она окружила его превосходными учителями и самыми отборными товарищами. И царевич воспользовался хорошими уроками, преподанными ему. Действительно, это был очень просвещенный молодой человек. Он знал языки греческий и латинский, астрономию, математику, естественную историю и еще многое другое; он рисовал и писал красками и любил иллюстрировать прекрасными миниатюрами имевшиеся у него рукописи. Он также любил читать и составил себе обширную библиотеку; вечером он работал до поздней ночи при свете лампы, модель которой он сам изобрел. За все это он заслужил прозвание, данное ему историей: Феодосий «Каллиграф». Но еще больше заботилась Пульхерия о нравственном воспитании своего брата. Он был очень благочестив, охотно пел с сестрами гимны, правильно постился два дня в неделю и любил вступать в споры с богословами. Наконец, Пульхерия сама давала ему уроки наружной выправки, она учила его, как должен император носить свой костюм, как он должен принимать, когда приличествует улыбаться и когда иметь вид строгий и важный; словом, всем тонкостям, налагаемым на императора церемониалом. Таким образом, ко времени своей женитьбы Феодосий был красивый молодой человек среднего роста, белокурый, с черными глазами, очень хорошо воспитанный, очень вежливый, кроткий, человеколюбивый, любезный, немного скучный, немного педант. Из физических упражнений он любил только охоту; не обладая большим нравственным мужеством, он не чувствовал ни малейшего влечения к войне и сражениям. Домосед, он любил проводить время у себя во дворце; слабохарактерный, он легко подпадал под всякое влияние. Словом, он был император добросовестный, но посредственный, хороший, может быть, для мирного времени и совершенно непригодный для смутного, в какое он жил. |
| Миролюбов 1168 и архим. Порфирий (Попов) 1169 считают первое посланным к Пульхерии, а второе – к другим двум сестрам императора – Аркадии и Марине. Walch считает то и другое посланными к Пульхерии и её сестрам 1170 . Филарет Черниговский , не называя адресатов, говорит: „Кирилл писал особые письма сестрам его“ (Феодосия II) 1171 . Автор статьи о св. Кирилле в Хр. Чт. пишет, что Кирилл „послал к императору и принцессам, сестрами» его (Пульхерии, Аркадии и Марине) свои рассуждения об истинной вере“ 1172 . Мы не станем входить в обозрение тех доводов, которыми иные из этих исследователей подтверждают свое решение приписать тому или другому из этих посланий то или другое назначение. После тщательного обозрения этих посланий мы пришли к несколько неожиданному выводу: оба эти послания составляют, по нашему мнению, одно сочинение св. Кирилла, разделенное на два слова. Не говоря уж о том, что если признать их за два отдельных послания, то придётся прибегать к конъектуре текста сакры императора ( Μλει), говорящей, как мы уже видели, об одном писании (к Пульхерии); в самом сочинении мы находим признаки, что оно – одно цельное произведение. Прежде всего, адресатами их являются одни и те-же лица – царственные девы о чем свидетельствуют одинаковые надписания этих мнимо отдельных посланий „ Προσφωνητικς τας … βασιλσσαις“. И действительно, хотя в тексте св. Кирилл называет своих адресатов в первой части – βασιλδες, 1173 а во второй – βασιλσσαις 1174 , но то и другое слово имеют одно и тоже значение – царицы. Если же некоторые исследователи, как мы видели, одно назначают царицам, а другое – царевнам, то вероятно это произошло потому, что они руководствовались латинским переводом, который первое слово перевел imperatrices (императрицы), а второе – reginae (собственно – царицы, но можно читать и – царевны). Кроме того, что такой перевод не соответствует подлиннику, он противоречит и контексту. В первой части мнимые императрицы называются „ πανγνονς νμφας (совершенно чистыми, сохранившими целомудрие невестами) Христа“ (loc. |
|
|
