| На месте разрушенных пяти городов в Сиддимской долине образовалось соленое Содомское, или Мертвое, море. См. об этом Быт. 14, 2–8; 19, 24–25, 28 ; Прем. 10, 64 . 284 ...вмсто... мужей, правду ти глаголющих, не стыдяся... – Курбский использует в данном пассаже библейское выражение «не стыдяся» ( Пс. 118, 45–46 ), чтобы показать преемственную связь обличений данных «мужей» с деятельностью древних пророков, бесстрашно обличавших неправедных и беззаконных царей, говоря им правду в лицо (см. 1–4 Цар.). 286 ...прегнусодйных и богомерзких Бельских с товарыщи... – Речь идет не о князьях Бельских – Гедеминовичах или их однофамильцах – ярославских князьях, a о служилых людях из опричнины Ивана Грозного – Малюте (Григории) Лукьяновиче Скуратове-Бельском, его племяннике Богдане (Андрее) Яковлевиче Бельском и, очевидно, о других представителях этой фамилии, также служивших опричниками. Об опричниках Бельских подробнее см.: Кобрин В. Б. Состав Опричного двора Ивана Грозного//Археографический ежегодник за 1959 год. М., 1960. С. 23–25. 287 ...кромшников, или опришнинцов кровоядных... – Здесь, как и выше, Курбский употребляет игру слов. 288 ...скоромохов со различными дудами и богоненавистными бсовскими пснми... – Скоморохи – средневековые русские бродячие музыканты, певцы, плясуны, актеры-комедианты, клоуны, дрессировщики, акробаты, которые нередко приглашались на пиры и свадьбы отдельными представителями господствующего класса. Русские церковные власти осуждали глумливые «действа» и «бесовские песни» скоморохов, которые порой носили грубый циничный характер, нарушая тем самым духовно-нравственные устои древнерусского общества. Церковные власти нередко подвергали скороморохов гонениям. Особо важную роль в борьбе со скоморошеством в XVI в. сыграл московский Стоглавый собор 1551 г., постановления которого запретили людям приглашать скоморохов и «глумов» на пиры и свадьбы. ...ко феологии... – Употребленное Курбским слово «феология» восходит к греческому, что означает «учение о Боге», «слово о Боге», «богословие». |
| Бельский. Вы всегда преследуете меня, мисс, а я, несчастный, не могу защищаться на этой почве, потому что не слыхал вчерашних рассуждений. Но, возвращаясь к предмету нашего предпоследнего разговора, знаете ли, что мне пришло в голову, после того как мы разошлись? Ведь вы сплели между полем науки и полем религии непроницаемый плетень. Я. Скажем лучше: мы признали, что область религии лежит выше области научных задач. Бельский. По-моему не в том дело. Во всяком случае, вы —298— разделили обе области и при этом забыли, что нынешняя наука включила в свои владения и религию, как таковую. У нас теперь есть наука, которая исследует возникновение религий и законы их развития в человечестве. В ту минуту, как эта наука достигнет высшей точки, вся область религий со всеми догматами и откровениями будет научно исследована. Девилль. Мы не забыли истории религий. Г. фон-Гайнберг говорил о ней в первый же день, но этой науке нечего возражать против нашего отграничения. Она рассматривает религии, как эмпирические явления в человечестве, и, идя путем опыта, исследует законы их развития. А религия ведет сердца и умы в область абсолютного, куда та наука не может проникнуть. Но кроме того я никоим образом не могу допустить, чтобы христианство ставилось на одну доску с прочими религиями, как простой продукт их развития. Христианство , господа, ведет свое начало свыше. Бельский. Ах, это легко сказать: христианство идет свыше! Я готов уважать ваше утверждение, как выражение личной веры, но должен заметить, что оно стоит в полном противоречии с выводами новейшей науки. Если в наше время что-нибудь научно доказано и всеми признано, то именно постоянство и единство религиозной эволюции, как и всех других эволюций. Религии начинались с фетишизма. Для каждого нового явления природы изобретался новый дух, который и служил предметом трепетного поклонения. По мере того, как понимание природы становилось выше и человеческое мышление расширялось, бесчисленные фетиши слились в определенное число богов, которые делились на мужских и женских, на добрых и злых, т. |
| Королю это письмо было вовсе не ко времени, ибо война с Москвою уже прекратилась; он отвечал Бельскому: «Ты отпросился у нас в Иерусалим для исполнения обета, а не сказал ни слова, что хочешь ехать к турецкому султану; когда сам к нам приедешь и грамоту султанову к нам привезешь, тогда и сделаем, как будет пригоже. Ты просишь у нас грамоты для свободного проезда в Литву, но ведь ты наш слуга, имение у тебя в нашем государстве есть, так нет тебе никакой нужды в проездной грамоте: все наши княжата и панята свободно к нам приезжают; слуг же твоих мы немедленно велели к тебе отпустить». В Москву о происках Бельского дал знать Ислам-Гирей, выставляя при этом свое доброхотство к великому князю; он писал, будто Саип-Гирей известил султана, что Ислам более не существует, и вследствие этой вести начались приготовления к походу с князем Бельским, собрано было 100000 войска, но когда Бельский, приехав в Белгород, узнал здесь, что Ислам жив, и дал знать об этом султану, то последний сказал: «Если только Ислам жив, то нашему делу статься нельзя». Бельский присылал человека к Исламу с просьбою дать ему дорогу и быть ему товарищем, но Ислам не согласился. «И ты ведай, – писал Ислам великому князю, – что оттоманы – люди лихие; султан начинает это дело вовсе не для князя Бельского; он не думает о том, пригоже ли Бельскому княжение или непригоже, лишь бы только камень о камень ударил, лишь бы ему при этом что-нибудь к себе приволочь. Султан и нашей земле покоя не дает, с таким устремлением живет, не рассуждая, кто ему земли достает, от холопа или от рабы родился – ему все равно, лишь бы земли доставал». Но Бельский почему-то не ехал, и московское правительство продолжало вести о нем переговоры и с Исламом, и с Саип-Гиреем, которому от времени до времени также отправляло посольства. Со стороны Саип-Гирея целию присылок в Москву были, разумеется, запросы: «Прислал бы ты нам платье, три шубы собольи, три шубы лисьи, три кречета да и сокольников бы прислал; а мы, сколько будет пригоже, братству твоему готовы; да прислал бы пять лисиц черных да пять черных зубов рыбьих». |
| — Дура, — огрызнулся на нее торговец с воздушными шарами, — чего ты? Не видишь разве… Анституток на променаж вывезли! Мы так и покатились со смеху. Нам было радостно и весело на душе… Несмотря на середину марта, весна уже смело заявляла свои права… Снег почернел и размяк… Солнышко смеялось весело и ярко… А голубые небеса говорили уже о пышном, зеленом мае и близкой-близкой свободе… — Mademoiselle Бельская здесь? — послышался молодой басок под окном кареты, и хорошенький кавалерийский юнкер с усиками в стрелочку и гладкой, как конфетка, физиономией, детски-наивной и веселой, заглянул в окно. — Ah! Cousin Michel! Как я рада! — И Бельская протянула в окно пухленькую лапку, которую кузен небрежно мазнул своими тщательно прилизанными усиками. — Ah, mesdemoiselles, — закивал он нам, — enchante de vous voir toutes!.. Et les «живые мощи», ou sont ils? — «Живые мощи» в первой и второй карете везут, — поторопилась ответить Дергунова, отлично поняв, кого окрестил этим именем юноша. — Ну-с, прекрасно! Извольте получить… Две коробки шоколаду от Крафта, тянушки от Рабон. — И cousin Michel, двоюродный брат Белки, которого все мы, старшеклассницы, отлично знали по институтским приемам и балам, бросил в карету три коробки, изящно перевязанные цветными лентами. — А вот и я! — послышалось с другой стороны, и в противоположное окно просунулось веселое, румяное, так и сиявшее молодостью и задором лицо пажа Мухина, родного брата Мушки. — А где же сестра? — Она с «мощами» в первой карете! Ведь Катиш «мовешка»! — ответила Бельская. — А вы, Сонечка, давно ли в «парфетки» записались, и вы, Персик? С каких это пор? — расхохотался пажик, окидывая Киру и Белку добродушно-насмешливым взглядом. — Ах, несносный, — вспыхнула ярким румянцем Кира, — еще смеет издеваться! А кто в прошлую среду без отпуска был оставлен? Нам Катя говорила. — Ну Бог с вами, если вы «парфетка», то заслуживаете шоколаду, — рассмеялся юнкер и положил на колени Киры новую коробку. — Опять шоколад, — сокрушенно подхватила Белка. — Что вы, умнее ничего не могли придумать?.. Фи!.. конфеты… Мы их едим сколько угодно, а вот этой прелести, — указала она через окно на лоток с черными рожками, — не пробовали никогда! |
| — Влассовская, ты не будешь есть твой биток? — на весь стол крикнула Бельская. — Нет? Так дай мне. — Пожалуйста, возьми, — поторопилась я ответить. — Вздор! Ты должна есть и биток, и сладкое тоже, — строго заявила Джаваха, и глаза ее сердито блеснули. — Как тебе не стыдно клянчить, Бельская! — прибавила она. Бельская сконфузилась, но ненадолго: через минуту она уже звонким шепотом передавала следующему «столу»: — Mesdames, кто хочет меняться — биток за сладкое? Девочки с аппетитом уничтожали холодные и жесткие битки… Я невольно вспомнила пышные свиные котлетки с луковым соусом, которые у нас на хуторе так мастерски готовила Катря. — Ешь, Люда, — тихо проговорила Джаваха, обращаясь ко мне. Но я есть не могла. — Смотрите на Ренн, mesdames " очки, она хотя и получила единицу, но не огорчена нисколько, — раздался чей-то звонкий голосок в конце стола. Я подняла голову и взглянула на середину столовой, где ленивая, вялая Ренн без передника стояла на глазах всего института. — Она наказана за единицу, — продолжал тот же голосок. Это говорила очень миловидная, голубоглазая девочка, лет восьми на вид. — Разве таких маленьких принимают в институт? — спросила я Нину, указывая ей на девочку. — Да ведь Крошка совсем не маленькая — ей уже одиннадцать лет, — ответила княжна и прибавила: — Крошка — это ее прозвище, а настоящая фамилия ее — Маркова. Она любимица нашей начальницы, и все «синявки» к ней подлизываются. — Кого вы называете «синявками»? — полюбопытствовала я. — Классных дам, потому что они все носят синие платья, — тем же тоном продолжала княжна, принимаясь за «бламанже», отдающее стеарином. Новый звонок возвестил окончание обеда. Опять та же дежурная старшая прочла молитву, и институтки выстроились парами, чтобы подняться в классы. — Ниночка, хочешь смоквы и коржиков? — спросила я шепотом Джаваху, вспомнив о лакомствах, заготовленных мне няней. Едва я вспомнила о них, как почувствовала легкое щекотание в горле… Мне захотелось неудержимо разрыдаться. Милые, бесконечно близкие лица выплыли передо мной как в тумане. |
| — Лишние уйдите! — поминутно кричала кастелянша. Это была строгая дама, своей длинной сухой фигурой и рыжеватыми буклями напоминавшая чопорную англичанку. — Mademoiselle Иванова, пожалуйте в бельевую, — торжественно возглашал швейцар, причем вызванная девочка вскрикивала и в карьере бежала переодеваться. — Mademoiselle Запольская, Смирнова, Муравьева, — снова возглашал желанный вестник, и вновь позванные мчались в бельевую. Мало-помалу класс пустел. Девочки разъезжались. Осталась всего небольшая группа. — Душка, вспомни меня на пороге, — кричала Бельская торопившейся прощаться Додо. — Как выйдешь из швейцарской, скажи «Бельская». Это очень помогает, — добавила она совершенно серьезно. — А я уж в трубу кричала, да не помогает, папа опоздал, верно, на поезд, — печально покачала головкой Миля Корбина, отец которой зиму и лето жил в Ораниенбауме. — А ты еще покричи, — посоветовала Бельская. Кричать в трубу — значило призывать тех, кого хотелось видеть. В приемные дни это явление чаще других наблюдалось в классе. Влезет та или другая девочка на табуретку и кричит в открытую вьюшку свое обращение к родным. Но на этот раз Миле не пришлось кричать. — Mademoiselle Корбина, папаша приехали, — провозгласил внезапно появившийся швейцар, особенно благоволивший к Корбиной за те рубли и полтинники, которыми щедро сыпал ее отец. К вечеру классы совсем опустели. Осталось нас на Рождество в институте всего пять воспитанниц. Кира Дергунова, Варя Чекунина, Валя Лер и мы с Ниной. Кира Дергунова, ужасная лентяйка и в поведении не уступающая Бельской, была самой отъявленной «мовешкой». На лице ее напечатаны были все ее проказы, но, в сущности, это была предобрая девочка, готовая поделиться последним. Да и шалости ее не носили того злого характера, как шалости Бельской. На Рождество она осталась в наказание, но нисколько не унывала, так как дома ее держали гораздо строже, чем в институте, в чем она сама откровенно сознавалась. Варя Чекунина, серьезная, не по летам развитая брюнетка, с умными, всегда грустными глазами, была лишена способностей и потому, несмотря на чрезмерные старания, она не выходила из двух последних десятков по успехам. Класс ее любил за молчаливую кротость и милый, чрезвычайно симпатичный голосок. Варя мило пела, за что в классе ее прозвали Соловушкой. Не взяли ее родные потому, что жили где-то в далеком финляндском городишке, да и средства их были очень скромные. Варя это знала и тихо грустила. |
| Из передаваемого ныне в консисторию рапорта Бельского благочинного протоиерея Лопушинского видно, что некоторые из прихожан Кленицкой церкви бесчинно воспротивились совершению в той церкви крестного хода по чину Православной Церкви. Независимо от воспоследовавших уже по сему делу других распоряжений, предлагаю консистории: 1) предписать Бельскому благочинному, чтобы он воспретил совершение крестных ходов в церкви Кленицкой, впредь пока тамошние прихожане, по чувству или долга, или по пастырскому убеждению, не пожелают вполне совершать таковые крестные ходы по чину Православной Церкви; 2) дать о сем знать всем благочинным Бельского, Белостокского и Сокольского уездов, для надлежащего соображения; 3) вменить в обязанность сим благочинным наблюдать тщательно местные обстоятельства, с целью раскрыть источник и настоящую причину оказывающегося ныне между тамошними прихожанами сопротивления совершению крестного хода по Православному обычаю, равно и возникшей между ними некоторой наклонности к Латинству, – и о наблюдениях своих донести консистории. 68. Записка, составленная в марте месяце 1860 года, о безымённой записке, переданной Высочайше на обсуждение в учреждённом комитете при Св. Синоде Записка, переданная Высочайше на обсуждение в учреждённом комитете при Синоде, предъявляет своею целью улучшение состояния Православного духовенства, особенно западных епархий: и потому следует прежде всего обсудить выведенное в ней с сею целью вычисление. Сочинитель записки назначает для сельского священника жалованья 500, а для дьячка 150 рублей серебром, и полагает, что этим жалованьем можно удовлетворить из нынешних средств сельского духовенства. Для примера он представляет следующий расчёт по епархии Полоцкой. В ней, по показанию записки, 124000 душ прихожан и, полагая на приход по 600 душ, выйдет 206 приходов; а на 206 священников да столько же дьячков, считая по 650 рублей, потребуется сумма 133,900 рублей серебром, то есть 8,000 менее отпускаемой ныне ежегодно на сельское духовенство той епархии. На пополнение этой суммы записка полагает употребить доход от излишних церковных земель, в числе 9514 десятин, и исчисляет от них чистого дохода 58,986 руб. 80 коп., то есть по 6 руб. 20 коп. с десятины. При определении этого чистого дохода исключалось 4 руб. 30 коп., нужных на обработку каждой десятины. |
| 503 ...и держа царство, три лета мирно владея Казанью. – Правление Шах-Али в Казани, согласно русским источникам, продолжалось два с небольшим года (по весну 1521 г.). 504 ...ко царю Менди-Гирею... – Крымский хан Менгли-Гирей, сын основателя Крымского ханства Хаджи-Гирея, умер в 1515 г. В 1521 г., к которому относится посольство казанцев, крымским ханом был сын Менгли-Гирея – Мухаммед-Гирей. 505 ...и оттуду приведоша царя... именем Сап-Кирея. – Сахыб (Сагиб, Саип)-Гирей, сын Менгли-Гирея. Занял в 1521 г. престол, опираясь на вооруженную помощь крымцев и поддержку Турции. В 1524 г., не чувствуя прочной основы своей власти, бежал в Турцию, уступив казанский престол своему племяннику Сафа-Гирею (см. сноску 5). В 1532–1551 гг. Сахыб-Гирей – крымский хан. Убит во время похода на Казань старшим сыном Сафа-Гирея Булюк-Гиреем. 506 Бе бо царь Шигалей по роду... от колена Тактамышева... – Род Шах-Али происходил не от Тохтамыша, а от хана Тимура-Кутлу. Родословная хана Сахыб-Гирея восходила к брату Тимура-Кутлу, Таш-Тимуру. 507 И неверный варвар паче наших верных сотвори. – Шах-Али идеализирован автором «Казанской истории». Из летописных источников известно, что Шах-Али принимал участие в заговоре против Василия III, за что попал в опалу и был сослан на Белоозеро, где провел иесколько лет (с 1533 по 1536 г). В 1536 г. был возвращен в Москву как претендент на казанский престол. 508 И потом молча долго князь великий, 11 лет не могий управилшся с казанцы... – Т. е. с весны 1521 г. (воцарение Сахыб-Гирея) до 1532 г. (первое изгнание из Казани Сафа-Гирея). 509 ...брань... имяше с полским королем, з Жигимонтом... – Жигимонт – Сигизмунд I (1467–1548). Король польский и великий князь литовский с 1506 г. С 1507 г. вел неудачную войну с русским государством, в ходе которой Русь возвратила себе некоторые западные земли и г. Смоленск (1514 г.). 511 Воеводам же началным бе имена: князь Иоан Бельский... – Иван Федорович Бельский (ок. 1490–1542), князь, боярин. С 1522 г. – один из ближайших бояр царя Василия III. Участник походов на Казань 1524, 1530, 1532 гг. После смерти Василия III был брошен в темницу из-за побега брата Семена Федоровича в Литву, но в 1538 г. освобожден. После смерти Елены Глинской и И. Ф. Овчины-Оболенского – фактически правитель государства. В 1542 г. был свергнут Шуйскими и сослан на Белоозеро, где и умер насильственной смертью. |
| Татары – думая, что у нас нет более войска, – спустили плоты на реку и хотели переправится; а Турки стреляли из пушек, из пищалей, чтобы отбить Россиян, которые, действуя одними стрелами, сперва было дрогнули и замешались... Но приспели Князья Пунков-Микулинский и Серебряный-Оболенский с полками: Россияне стали твердо. Скоро явились новые, густые толпы их и ряды необозримые: Князья Михайло Кубенский, Иван Михайлович Шуйский и сам Димитрий Бельский водрузили на берегу свои знамена. С правой и левой стороны еще шло войско; вдали показалась многочисленная запасная стража. Хан видел, изумлялся и с гневом сказал изменнику нашему, Симеону Бельскому, и Вельможам: «Вы обманули меня, уверив, что Россия не в силах бороться в одно время с Казанью и со мною. Какое войско! Ни я, ни опытные старцы мои не видывали подобного». Объятый ужасом, он хотел бежать: Мурзы удержали его. С обеих сторон летали ядра, пули и стрелы; ввечеру татары отступили к высотам, а Россияне, одушевленные мужеством, кричали им: «идите сюда; мы вас ожидаем!» Наступила ночь: Воеводы Иоанновы, по словам Летописцев, пировали духом, готовясь к решительной битве следующего дня. Не было ни страха, ни сомнений; не хотели отдыха; стук оружия и шум людей не умолкали в стане; приходили новые дружины одна за другою с тяжелым огнестрельным снарядом. Хан непрестанно слышал издали радостные клики в нашем войске; видел при свете огней, как мы ставили пушки на холмах берега-и не дождался утра: терзаемый страхом, злобою, стыдом, ускакал в телеге; за ним побежало и войско, истребив часть обоза, другую же и несколько пушек Султановых оставив нам в добычу. Тогда в первый раз мы увидели в руках своих Оттоманские трофеи! – С сею счастливою вестию Димитрий Бельский послал в Москву Князя Ивана Кашина, а Князей Микулинского и Серебряного вслед за Ханом. Они пленили отсталых, которые известили их, что Саип-Гирей идет к Пронску. Хвалившись стать на Воробевых горах и разорить все области Московские, он думал уменьшить стыд свой взятием сей маловажной крепости, подобно Тамерлану, не завоевавшему в России ничего, кроме Ельца. |
| Князь Иван Бельский, будучи душою Правительства, стоял на вышней степени счастия, опираясь на личную милость державного отрока, уже зреющего душою, – на ближнее с ним родство, на успехи оружия, на дела человеколюбия и справедливости. Совесть его была спокойна, народ доволен... и втайне кипела злоба, коварствовала зависть, неусыпная в свете, особенно деятельная при Дворе. Здесь История наша представляет опасность великодушия, как бы в оправдание жестоких, мстительных властолюбцев, дающих мир врагам только в могиле. Князь Иван Бельский, освобожденный Митрополитом и Боярами, мог бы поменяться темницею с Шуйским; мог бы отнять у него и свободу и жизнь: но презрел бессильную злобу и сделал еще более: оказал уважение к его ратным способностям и дал ему Воеводство: что назвали бы мы ошибкою великодушия, если бы оно имело целию не внутреннее удовольствие сердца, не добродетель, а выгоды страстей. Шуйский, с гневом уступив власть своему неосторожному противнику, думал единственно о мести, и знаменитые Бояре, Князья Михайло, Иван Кубенские, Димитрий Палецкий, Казначей Третьяков вошли с ним в заговор, чтобы погубить Бельского и Митрополита, связанных дружбою и, как вероятно, усердною любовию к отечеству. Не было, кажется, и предлога благовидного: заговорщики хотели просто, низвергнув Властелина, занять его место и доказать не правость, а силу свою. Они преклонили к себе многих Дворян, Детей Боярских, не только в Москве, но и в разных областях, особенно в Новегороде. Шуйский, находясь с полками в Владимире, чтобы идти на Казань, обещаниями и ласками умножил число своих единомышленников в войске; взял с них тайную присягу, дал знать Московским клевретам, что время приступить к делу, и послал к ним из Владимира с сыном, Князем Петром, триста надежных всадников. Ночью 3 Генваря 1542 г. сделалась ужасная тревога в Кремле: заговорщики схватили Князя Ивана Бельского в его доме и посадили в темницу; также верных ему друзей, Князя Петра Щенятева и знатного сановника Хабарова: первого извлекли задними дверьми из самой комнаты Государевой; окружили Митрополитовы келии, бросали каменьями в окна и едва не умертвили Иоасафа, который бежал от них на Троицкое подворье: Игумен Лавры и Князь Димитрий Палецкий только именем Св. |
|
|
