| Странные речи в устах человека глубоко образованного и, как увидим ниже, умеющего также говорить языком истины, любви христианской и гуманности. До того прониклась горделивой ложью официальная Византия, что и ее лучшие люди спокойно плавали в ней, как в привычной стихии. Не пришлось совсем несчастному земледельцу Фракии и Македонии увидеть те счастливые дни, о которых бредила придворная риторика. Оставив Кипселлу, Печенеги расположились недалеко от Адрианополя – в Таврокоме 134 и провели здесь зиму. Жители Адрианопольской области своими слезами могли бы свидетельствовать о том, что законы цивилизованных стран не писаны для диких кочевников. Сам император Алексей, серьезно выслушивавший обязательную лесть, не обманывал себя насчет продолжительности мира с Печенегами. Всю зиму он занят был приготовлением возможных средств обороны. В ожидании помощи, обещанной графом Фландрским, он составил особый отборный полк так называемых архонтопулов из сыновей убитых воинов, наименованный так (архонтопулы – сыновья архонтов) ради почета и поощрения к военной доблести. Специально приготовленный к борьбе с Печенегами и обученный самим, опытным в военной тактике, императором, этот двухтысячный отряд напоминал классически образованной дочери Алексея «священный отряд Лаконцев». 135 Едва наступила весна 1090 года, как печенежские шайки появились опять близ Хариуполя, где мы их уже раз видели. Здесь произошла схватка, кончившаяся несчастно для Византийцев: архонтопулы должны были сделать первую пробу своей пригодности, и триста юношей положили свои головы перед печенежскими телегами, на которых стояли меткие стрелки зорких кочевников. Император Алексей оплакал лично дорогих ему юношей, проливая горькие слезы и произнося горячие причитания. 136 Удачнее была схватка под Апром (Апри 137 ), который Алексей успел занять ранее Печенегов. Печенежский отряд, вышедший на добычу, был разбит Татикием с Франками: триста буйных голов печенежских попались в плен. Некоторым утешением и ободрением послужило также прибытие рыцарского отряда из далекого запада; граф Роберт блистательно исполнил свои обещания: пятьсот отборных всадников явились для борьбы с Печенегами на помощь Алексею; 138 закованные в железо, смелые и гордые рыцари Фландрии были самой страшной грозой для легких стрелков печенежских. |
| Гиберт, аббат монастыря Ножанского (sanctae Mariae de Novigento, Nogeant sous Coucy), известный своей автобиографией (De vita sua), есть также автор истории первого крестового похода, носящей заглавие: Gesta Dei per Francos sive Historia Hierosolymitana. Первая часть этого сочинения, которая нас прежде всего интересует, написана или в 1108 году, или не далее как в 1109. Гиберт говорит в ней ο походе Боэмунда на Византию, как ο событии, еще продолжающемся, и ожидает от него больших результатов – низвержения с престола Алексея Комнина. В пятой главе (первой части) ученый аббат сообщает содержание того послания, с которым Византийский император обратился к графу Фландрии. Причина, почему Алексей, нуждаясь в помощи Запада, обратился именно к Роберту старшему, заключается в прежнем знакомстве: Фландрский граф «отправился некогда в Иерусалим ради молитвы и случайно, имея на пути Константинополь, говорил с самим императором, вследствие чего, внушив большое к себе доверие, сделался первым его прибежищем в испрошении помощи». «Самого письма» говорит Гиберт «я не хочу помещать в своем сочинении, но сообщу только нечто из его содержания, выразив при том это собственными моими словами» (Col. 693: Ipsam autem epistolam, quam inserere opusculo isti omnino piguit, quaedam ibidem dictorum, verbis tamen vestita meis, proferre libuit). Гиберт сообщает затем из письма императора жалобы на превращение христианских церквей в мечети, в конюшни, в стойла для мулов и других животных; на убийства, совершаемые над христианами, на насилия, которым подвергаются греческие девы и жены и даже лица мужеского пола. Все изложение здесь очень близко к тому, что мы читаем в Мартеневском документе; но есть стилистические отличия, которые не говорят в пользу первоначальности Гибертова текста сравнительно с текстом Мартеня и Дюканжа. У Гиберта Алексей Комнин пишет: «впрочем, я не буду говорить напрасно об убиении католиков, потому что умершим в вере предстоит воздаяние жизни вечной, а оставшиеся в живых под игом жалкого рабства ведут жизнь, как я думаю, горчайшую самой смерти». |
| Боемунд шел в Азию с другими намерениями, чем герцог лотарингский. Он думал основать на Востоке независимое владение, причем он рассчитывал не на норманнские только силы, но и на помощь императора. Боемунду таким образом желательно было прикинуться другом Алексея, для чего он заранее готов был на все уступки. Он отделился от своего отряда, поручив его Танкреду, и поспешил в первых числах апреля к Константинополю, чтобы переговорить с императором и войти с ним в соглашение. Переговоры с Боемундом были непродолжительны: как император, так и тарентский князь были лучшие политики того времени и рассыпались друг перед другом в любезностях. Против ленной присяги Боемунд не нашел особенных возражений и спокойно назвал себя вассалом императора. Ему отведено было роскошное помещение в Константинополе и посылались кушанья с царского стола. Боемунд боялся отравы и отдавал приносимые блюда приближенным; тогда из дворца стали доставлять припасы в сыром виде. В тот день, когда Боемунд дал клятву, император показал ему одну часть дворца, которая ради этого случая украшена была драгоценностями. Золото и серебро лежало здесь кучами. У Боемунда сорвались слова при взгляде на эти сокровища: «Если бы мне владеть такими богатствами, то давно бы я повелевал многими землями». Ему заметили, что эти сокровища назначены ему. Раз Боемунд предложил императору назначить его «великим доместиком Востока». Хотя Алексей не дал на это своего согласия, но и не сделал резкого отказа, оставляя Боемунда в надежде получить это важное звание при благоприятных обстоятельствах. Остальные вожди прибыли в Константинополь по большей части в мае. Роберт Фландрский и другой Роберт, Нормандский, дали ленную присягу без особенных колебаний. Только граф тулузский Раймонд не уступил ни просьбам, ни угрозам, ни даже военной силе. Алексей мог добиться от Раймонда только обещания – не предпринимать ничего против жизни и чести императора. Все отряды перевозимы были на другую сторону Босфора. С конца апреля лотарингцы и норманны двинулись к Никее, другие отряды пристали к первым уже в походе. Император озаботился доставкой съестных припасов и обещался лично присоединиться к крестоносцам, как скоро сделает предварительные к тому распоряжения. |
| Никакой инициативы папа не терпел и от Балдуина. Он лишь официально предписывает «знатному мужу Генриху, брату константинопольского императора» заключить прочный мир, для освобождения брата, со славнейшим царем болгар и влахов, ибо для обеих сторон дружба принесет много пользы. Он пишет кратко, «так как нужнее дело, чем слова». Рыцари, по-видимому, надеялись, что папа объявит Иоанницу врагом христианства и поход против него – столь же богоугодным делом, как завоевание Св. Земли. Папа дал им понять, что он дорожит Калоянном, даже невзирая на его письмо к туркам, как новым членом семьи христианских народов, а Болгарию рассматривает как лен апостола Петра. Быть может, Иннокентий рассчитывал в этой плоскости отношений сделать больше для Балдуина и его империи. Рыцарям было очевидно, что интересы их и Калоянна непримиримы и что болгарский хан, или «Влах», не замедлит показать и папе свое настоящее лицо. Рыцарям было горько читать холодные строки первосвященника, в своих высших соображениях как бы забывшего, что они на чужбине, пришли во имя Креста и только что многие из них с родным братом Генриха и венчанным императором после неслыханного подвига заплатили кровью за свою храбрость. Им, цвету французского и фландрского рыцарства, в ответ на просьбу о помощи советуют заключить мир с убийцей рыцарей, варваром, главою мятежных греков и вонючих куман, приносивших пленных в жертву своим богам. Положение молодого регента было тяжко. Венецианцы – своекорыстные союзники. В первой половине июня умер престарелый дож Генрих Дандоло и был похоронен в св. Софии. Его советы были незаменимы. Вновь избранный глава венецианцев на Востоке, подеста Зено, присвоил себе данный дожу титул деспота, подписывался красными чернилами и претендовал на равенство; помощь оказывают венецианцы еще менее; и в 1205 г. при выступлении Генриха в поход не идут с ним, но разоряют побережье Мраморного моря из своих корыстных видов. Еще тяжелее рука венецианцев в церковных делах, как увидим ниже. В то же время Зено подписывает запрещение венецианцам отчуждать свои земли в руки не венецианцев. Но скоро Генрих урегулировал отношения императорской власти к венецианцам. Им пришлось пойти на уступки. Флот Генуи, их давнишней соперницы на Востоке, угрожал все еще не занятому Криту и Ионическим островам – самым ценным колониям Венеции. В самой республике обнаружились трения, недовольство чрезмерными претензиями венецианского «подеста Романии» в Константинополе. Последний стал во главе новой колониальной империи венецианцев на Востоке, возникла даже мысль перенести правительство республики из Венеции в Константинополь. Власти метрополии действовали энергично. Западное побережье Греции было изъято из компетенции подеста Романии, и в Диррахий (Дураццо) был послан особый губернатор с титулом дуки. |
| 12 августа 1099 обе армии стояли друг против друга на широких равнинах, простирающихся под Аскалоном. Годфрид Бульонский стоял на левом крыле своей армии, на которое можно было ожидать наибольшего натиска египтян; граф Тулузский занимал правое крыло, опиравшееся на морской берег, а отряды герцога Нормандского графа Фландрского, Танкреда Готвильского и других военноначальников составляли центр. Египетское войско было расположено полумесяцем, охватывая его рогами христианскую армию. После краткой молитвы, призвав себе на помощь Бога браней, крестоносцы двинулись первые: Годфрид направился к воротам крепости, чтобы предупредить возможность вылазки гарнизона; граф Тулузский бросился через виноградники, которые окружали город; герцог Нормандский и граф Фландрский завязали ожесточенную сечу в центре. Движение крестоносцев было так стремительно, что мусульмане были оглушены ударом. Сражение едва началось, а визирь уже бежал с поля. Египтяне тщетно пытались раздавить своею массой горсть рыцарей, которая так смело атаковала их. С бурным одушевлением, почти с исступлением мужества, рыцари бросались в самую гущу врагов и разбивали их массы, приводя их в смятение и беспорядок. Вскоре неудержимая паника охватила египетское войско и оно побежало. Многие бросились к морю, надеясь на египетский флот, привезший их в Аскалон; но флот, видя такое ужасное поражение, поднял паруса и отплывал в открытое море, беглецы же натолкнулись у берега на отряд графа Тулузского и понесли почти поголовное избиение. Другие искали спасения в городе, но при виде такой массы бегущих и остервенения, с которым рыцари гнались за ними по пятам, эмир, начальник Аскалонской крепости, приказал запереть городские ворота, чтобы вслед за бегущими в город не ворвались и рыцари. Только от одной страшной давки у ворот погибло до двух тысяч мусульман. Большая же часть египетского войска бежала на юг, оставляя на своем пути тысячи мертвых и умирающих. Египтяне потеряли в этот день по самому умеренному расчету до 35 тысяч человек. |
| Первый. Сарторий и Маллет пишут 96 , что Новгородцы на товары свои у купцов Ганзейских преимущественно выменивали Фландрские, Немецкие и Английские сукна, разные материи, шелковые и другие изделия. Они, по примеру Азиатов, любили пышно одеваться и носить блистательные украшения. Еще в походах Олеговых, Игоревых и Святославовых вывозили они от Греков богатых паволоки, то есть парчи, и ими, как монетою, оценивали рабов, пленников, беглецов и разные свои товары 97 . Они даже преимущественно любили Азиатское обнизное одеяние и наряды. Герберштейн свидетельствует, что сверх материй выменивали они у Европейских и Азиатских народов много пряденого золота, жемчугу и дорогих каменьев 98 . Третий. Всё это значит одно частное, домашнее богатство Новгородцев; а общественный оборот богатства доказывают только деньги и повсеместное изобилие дорогих металлов, либо других прочных драгоценностей. Первый. Есть доказательства и сего богатства Новгородцев. Герберштейн пишет, что за сто лет до него, то есть с начала XV века, иностранцы стали уже ввозить в Россию серебро слитками 99 . В 1428 году, то есть вскоре после начатия бить монету в Новгороде, когда Литовский Великий Князь Витовт осадил Новгородский город Порхов, то за снятие осады Порховцы и Новгородцы заплатили ему 10 000 рублей Новгородских; да за освобождение пленных Архиепископ Евфимий дал 3 000 рублей Новгородских же 100 . В 1456 году, когда Великий Князь Московский Василий Васильевич подходил к Новгороду с войском, то Новгородцы и ему подарили 10 000 гривен Новгородских сребряных, опричь братий и бояр его 101 . Всё сие, по-тогдашнему, довольно великая сумма. По свидетельству Герберштейна, Великий Князь Иван Васильевич в 1480 году вывез из Новгорода в Москву одного только золота, сребра и драгоценных каменьев 300 возов, или, как уверяли его Москвичи, еще де более того 102 . В 1494 году сей же Великий Князь велел взять под стражу в Новгороде 49 Немецких Ганзейских купцов, и товаров у них отобрано на 300 000 гульденов 103 . После того Царь Иван Васильевич в 1569 году, по свидетельству Гванина, несметное количество золота и сребра собрал в Новгороде из церквей и купеческих домов, не считая разных материй, которые в добычу предоставил он своим войскам. В сие также время, говорит Гванин, у Новгородцев премногие поклажи с воском, запасенным к отпуску за море, и сверх того все их поклажи в Нарве также заготовленных, по приказанию Царя сожжены 104 . Гванин также свидетельствует, что Царь сей у одного только Новгородского купца Федора Сыркова вынудил 30 тысяч талеров серебряною монетою 105 . |
| А.М. Величко Внединастический император LXVII. Император Алексей V Дука Мурцуфл (1204) Глава 1. «Зачем Ты поразил нас, Господи, и нет нам избавления!» Поразительно, но человек, убивший обоих царей, был им обязан жизнью. Как свидетельствует современник, еще в начале предыдущего царствования Мурцуфл был посажен в тюрьму и провел в ней 7 лет. Как говорят, он относился к редким женолюбам и дважды разводился со своими супругами. Последней любовью Мурцуфла, которой он страстно домогался, стала дочь царя Алексея III Евдокия. Возможно, попытка Мурцуфла добиться руки царской дочери, не одобренная василевсом и квалифицированная как оскорбление императорского величества, стала причиной его долгого пребывания в темнице. И только воцарение Исаака II и Алексея IV спасло его. По просьбе каких-то сановников – наверняка знатных родственников, цари распорядились освободить заключенного. С тех пор он стал считаться доверенным лицом молодого василевса 1013 . Сама принадлежность к фамилии Дуков свидетельствовала о том, что Алексей V происходил из знатного аристократического рода, давшего Византии нескольких императоров. А прозвище Мурцуфл прикрепилось к нему из-за густых черных бровей, сходившихся у переносицы. Это был человек решительный, воинственный и хитрый, владевший всем арсеналом орудий дворцовых интриг. При всем том Алексей V обладал определенной житейской мудростью, стараясь никогда не поступать опрометчиво, но вначале обдумывал дела, а потом уже брался за их решение. Крайне недоверчивый к людям, что, впрочем, вполне объяснимо, он сразу поставил на должность секретологофета своего бывшего тестя Филокалия. Но тот, испугавшись ответственности, сказался больным подагрой и старался не посещать заседания синклита. Поэтому василевсу пришлось в одиночку справляться с бедами, обрушившимися на Византию 1014 . Поскольку царская сокровищница оказалась пустой, император обложил всех лиц в сане кесарей и севастократоров, занимавших в правление династии Ангелов высшие государственные должности, тяжелейшим налогом. А вырученные деньги обратил не на выплату долгов крестоносцам, а на нужды самого Римского государства. Это было смело и разумно, но при условии, что с крестоносцами удастся замириться. А именно этого василевс и не собирался делать. Не раз сталкиваясь в бою с латинянами, Мурцуфл ошибочно решил, что это – откровенно слабый противник, которого он с легкостью победит. В первые же дни своего царствования Мурцуфл начал нападать на отряды грабителей-крестоносцев, смело бросаясь в самую гущу свалки. Но его оценка боеспособности рыцарей была явно ошибочной, в чем пришлось убедиться на собственном опыте. Как-то раз Алексей V во главе небольшого отряда столкнулся с крестоносцами графа Балдуина Фландрского, и после короткой схватки византийцы бежали. Сам царь едва не погиб, хотя и успел вырваться из кольца врагов, но знаменитая икона Богородицы, всегда сопровождавшая византийцев в походах, досталась латинянам 1015 . |
| Две женщины шли той особой поступью, которая свойственна парижанкам, показывающим Париж провинциалке. Провинциалка держала за руку толстого мальчугана, а мальчуган держал в руке толстую лепешку. К нашему прискорбию, мы вынуждены присовокупить, что стужа заставляла его пользоваться языком вместо носового платка. Ребенка приходилось тащить за собой поп passibus aequis , как говорит Вергилий, и он на каждом шагу спотыкался, вызывая окрики матери. Правда и то, что он чаще смотрел на лепешку, чем себе под ноги. Весьма уважительная причина мешала ему откусить кусочек, и он довольствовался тем, что умильно взирал на нее. Но матери следовало бы взять лепешку на свое попечение – жестоко было подвергать толстощекого карапуза танталовым мукам. Все три «дамуазель» («дамами» в то время называли женщин знатного происхождения) болтали наперебой. – Прибавим шагу, дамуазель. Майетта, – говорила, обращаясь к провинциалке, самая младшая и самая толстая из них. – Боюсь, как бы нам не опоздать; в Шатле сказали, что его сейчас же поведут к позорному столбу. – Да будет вам, дамуазель Ударда Мюнье! – возражала другая парижанка. – Ведь он же целых два часа будет привязан к позорному столбу. Времени у нас достаточно. Вы когда-нибудь видели такого рода наказания, дорогая Майетта? – Видела, – ответила провинциалка, – в Реймсе. – Могу себе представить, что такое ваш реймский позорный столб! Какая-нибудь жалкая клетка, в которой крутят одних мужиков. Эка невидаль! – Одних мужиков! – воскликнула Майетта. – Это на Суконном-то рынке! В Реймсе! Да там можно увидеть удивительных преступников, даже таких, которые убивали мать или отца! Мужиков! За кого вы нас принимаете, Жервеза? Очевидно, провинциалка готова была яростно вступиться за честь реймского позорного столба. К счастью, благоразумная дамуазель Ударда Мюнье успела вовремя направить разговор по иному руслу. – Кстати, дамуазель Майетта, что вы скажете о наших фландрских послах? Видели вы когда-нибудь подобное великолепие в Реймсе? – Сознаюсь, – ответила Майетта, – что таких фламандцев можно увидать только в Париже. |
| Копеноль гордо поклонился его высокопреосвященству, а тот вежливо отдал поклон всемогущему горожанину, внушавшему страх даже Людовику XI. Гильом Рим, «человек проницательный и лукавый», как отзывался о нем Филипп де Комин, насмешливо и с чувством превосходства следил, как они отправлялись на свои места: смущенный и озабоченный кардинал, спокойный и надменный Копеноль. Последний, конечно, размышлял о том, что в конце концов звание чулочника ничем не хуже любого иного и что Мария Бургундская, мать той самой Маргариты, которую он, Копеноль, сейчас выдавал замуж, гораздо менее опасалась бы его, будь он кардиналом, а не чулочником. Ведь не кардинал взбунтовал жителей Гента против фаворитов дочери Карла Смелого; не кардинал несколькими словами вооружил толпу против принцессы Фландрской, со слезами и мольбами явившейся к самому подножию эшафота просить свой народ пощадить ее любимцев. А торговец чулками только поднял руку в кожаном нарукавнике, и ваши головы, достопочтенные сеньоры Гюи д " Эмберкур и канцлер Гильом Гугоне, слетели с плеч! Однако неприятности многострадального кардинала еще не кончились, и ему пришлось до дна испить чашу горечи, попав в столь дурное общество. Читатель, быть может, еще не забыл нахального нищего, который, едва только начался пролог, вскарабкался на карниз кардинальского помоста. Прибытие именитых гостей не заставило его покинуть свой пост, и в то время как прелаты и послы набились на возвышении, точно настоящие фламандские сельди в бочонке, он устроился поудобнее и спокойно скрестил ноги на архитраве. То была неслыханная дерзость, но в первую минуту никто не заметил этого, так как все были заняты другим. Казалось, нищий тоже не замечал происходящего в зале и беспечно, как истый неаполитанец, покачивая головой среди всеобщего шума, тянул по привычке: «Подайте милостыню!» Нет сомнения, что только он один из всего собрания не соблаговолил повернуть голову к препиравшимся привратнику и Копенолю. Но случаю было угодно, чтобы досточтимый чулочник города Гента, к которому толпа почувствовала такое расположение и на которого устремлены были все взоры, сел в первом ряду на помосте, как раз над тем местом, где приютился нищий. Каково же было всеобщее изумление, когда фландрский посол, пристально взглянув на этого пройдоху, расположившегося возле него, дружески хлопнул его по прикрытому рубищем плечу. Нищий обернулся; оба удивились, узнали друг друга, и лица их просияли; затем, нимало не заботясь о зрителях, чулочник и нищий принялись перешептываться, держась за руки; лохмотья Клопена Труйльфу, раскинутые на золотистой парче возвышения, напоминали гусеницу на апельсине. |
| Le typicon du Christ Sauveur Pantocrator//REB. 1974. Т. 32. P. 81-83 (строки 883-894); Бутырский. 1996. С. 146-147, 157; Паттерсон-Шевченко. 1996. С. 134). Представители династии оказывали честь иконе подношениями. Имп. Иоанн II пожертвовал «О.» драгоценную корону в благодарность за то, что она была его покровительницей с детства ( Nicolaus Callicles. Carmi/A cura di R. Romano. Napoli, 1980. Р. 95. N 20). Анна Комнина (1083-1148) поднесла иконе драгоценную пелену с шитым образом «О.», ее муж, Иоанн Арбантенос,- пурпурный с золотом покров. Пурпурные и золотые покровы за исцеления от болезней как самих вкладчиков, так и их детей были поднесены иконе Евдокией Комниной, женой Федора Стиппейотиса, севастократиссой Ириной, женой имп. Андроника Комнина (1183-1185), Георгием Дукой Комнином Палеологом ( Nicolaus Callicles. Carmi/A cura di R. Romano. Napoli, 1980. P. 77-78, N 1; 104-105, N 26). Образ «О.» фигурирует в полемике между латинянами и греками о поклонении иконам. Так, в 1203 г. папа Римский Иннокентий III обвинил греков в идолопоклонстве, проявлявшемся в почитании к-польской святыни «О.»; по его утверждению, греки будто бы верят, что в этой иконе пребывает «дух Богоматери» ( Bacci. 1998; Плюханова. 2016. С. 166). В апр. 1204 г., при разделе к-польских сокровищ и святынь, «О.» досталась еп. Петру Вифлеемскому, а по его кончине, после поражения Балдуина I Фландрского в Адрианопольском сражении, она попала в руки брата последнего, Генриха I Фландрского ( Успенский Ф. И. История Византии. М.; Л., 1948. С. 435), и была помещена в часовню дворца Буколеон ( Wolff. 1948. P. 320). Перед коронацией Генрих согласился отдать «О.» лат. патриарху К-поля Томмазо Морозини, и 20 авг. 1206 г. икона была принесена в собор Св. Софии для участия в коронационных торжествах ( Heisenberg. 1923; Idem. 1973; Wolff. 1948. P. 319-321). Во вторник после коронации греческое население К-поля просило отдать их святыню для совершения традиц. богослужения и подношения ей даров. Томмазо Морозини поставил условие - поминать его имя в молитвах, на что греки не согласились, тогда он запретил греч. |
|
|
