| 272 Судя по времени, это тот самый Леонтий, философ, которого дочь Афинаида, отличавшаяся умом, образованностью и красотой, окрещена патриархом Константинопольским Аттиком, наречена Евдокией и выдана замуж за Феодосия Младшего по воле Пульхерии (Лаббэ ссылается на Chron. Alex. и Феофана). 273 Тривон (τρβων) был издревле у афинян наружным признаком философов и их учеников; позже, как видно из этого места, он обратился в студенческий мундир. 274 Мы видели, что для Эвнапия банный обычай был смягчен (см. наше предисловие к Эвнапию, с. 62). 275 ’Ακρωμται – речение, неизвестное древнейшим лексикографам, происходит, без сомнения, от древнего κρωμα или κρμιον – «верх плеча, горы» (κρος и μος), стало быть, κρωμτης – верхнее, главное, высшее лицо в училище, ректор (или его помощник). 276 Ксест, ξστης – измененное лат. sextarius. Ξστης (χει) κοχλιρια δο, ατινες (чит. τινα) κα τρυβλα λγονται (Oribasius De ponderibus et numeris; Paulus Aegineta 1. 8). Ξστης Ρωμακν στιν νομα· τν γρ παρ μν ξ ριθμν, τ κτον λγεται στξτον· δι δ φωναν σξτης ζστης λγεται κατ μετθεσιν στοιχεοτω Φιλξενος ν τ περ Ρωμαων. Τρολλα, τρολα, лат. trulla – «чашка» (Ducang. G. Gr.) Так как ксест, или секстарий, равен полупинте, или полукружке, а трулла в это время была, говорит автор, меньше чем треть полукружки, то, значит, трулла пшеницы есть небольшая чашка пшеницы. 277 Μαγιστριανς, magistrianus, agens in rebus, officialis magistri officiorum – офицер, подчиненный магистру оффициев, принадлежащий к дворцовой роте, страже (Duc. G. Gr.). 278 Слово «мер» мы вставили по догадке; по-гречески же сказано просто 60 мириад пшеницы (στ ν μυρισιν ξκοντα), но какой меры, не видно. 279 Странным может показаться с первого взгляда, что в Афинах поставили статую человеку за такую, по-видимому, маловажную услугу. Но задача, о которой говорится, связана с возможностью лучше сохранять древние рукописи; и не подивимся, что в такое время, когда так напирала сила материальная, афиняне наперекор ей заботятся о сохранении древних памятников письменности. |
| С 414 г. можно считать уже определившимся влияние Пульхерии, сестры Феодосия, которая была старше его только двумя годами и, между тем, приобрела почти безграничное влияние на своего брата. Будучи объявлена августой и состоя в государстве первым лицом после императора, а во дворце будучи законодательницей и образцом, с которым все соображались, Пульхерия стала давать тон придворной жизни и разнообразно обнаруживать влияние на государственные дела. Весь продолжительный период царствования Феодосия отмечается, по справедливости, весьма характерным женским влиянием августы Пульхерии. Долговременное господство Пульхерии, сначала при Феодосии II, а затем при Маркиане, должно было наложить особенную печать на Большой дворец в Константинополе и отразиться на многих сторонах государственной жизни. Наиболее характерной чертой нужно признать своеобразно понятое благочестие и монашеский род жизни, усвоенный Пульхерией и введенный в придворный обиход. Она не только себя обрекла на безбрачие, но к тому же побудила и своих двух сестер, Аркадию и Марину. Три сестры Феодосия составили при дворе род религиозной общины, проводя жизнь «в подобии монашеских трудов», ограничили доступ мужчин в покои принцесс, приняли для себя за образец простой род жизни, скромный стол и частое упражнение в молитве и пении псалмов. Дела благотворительности, постройка церквей и монастырей, забота о чистоте церковного учения и об уничтожении неправых и еретических мнений, попечение о подвижниках, столпниках и анахоретах и тщательное расследование мощей святых мучеников — такими чертами характеризуется у церковных историков деятельность Пульхерии. Нужно отдать ей и ту справедливость, что помыслы о благочестии не закрывали для нее важности политических обязанностей правительницы. Она была выше своего брата не только в нравственном смысле, но и по уму и способности разобраться в сложных делах и окружить себя даровитыми исполнителями ее воли. Она прекрасно владела греческим и латинским языками, вела обширную переписку и сосредоточила в своих руках нити правления. |
| Что касается политических событий, то обыкновенно выставляется на вид миролюбие Феодосия, его любовь к Церкви и благочестие, вследствие чего Бог хранил его империю от бедствий, каким подвергался Запад. Самым крупным событием времени было движение германцев, о котором никто с точностью не мог сказать, куда оно направляется и где окончится. Хотя Восточная империя с начала V в. находилась в постоянной опасности быть легкой добычей варварского нашествия, но правительству императора Феодосия удалось рядом разнообразных мероприятий войти в соглашение с предводителями отдельных германских дружин и частью принять их на службу империи в качестве федератов, частью предоставить им для заселения малозаселенные провинции. В особенности тогда было опасно движение германцев по Балканскому полуострову в Грецию и в Италию. Из всех германских вождей Алариху первому удалось в 410 г. взять на щит Вечный город и разграбить его сокровища. Для тогдашнего человечества это был факт громадного значения, который взволновал верующих и мыслящих людей и поднял в общественном сознании множество принципиальных вопросов. Падение Рима в сознании современников было равносильно разрушению всего существующего строя. Брошена была в обращение мысль о том, что причина испытываемых бедствий лежит в новой вере и в пренебрежении к старым языческим богам. Никогда, говорили приверженцы старого культа, мир не испытывал таких потрясений, пока совершались обычные жертвы, и пока боги заботились об империи. Правда, это была неновая мысль, она и прежде не раз была выдвигаема против христианства, но в настоящее время христиане могли на нее ответить с полным достоинством и с философским обоснованием защищаемой идеи. В IV в. христианство усвоило себе основы древней культуры, во главе христианской Церкви стояли лица с высшим литературным и богословским образованием. Дать ответ на поднятый вопрос — о мировом значении христианской культуры — пришлось величайшему учителю Церкви всех времен — блаженному Августину, жившему в V в. |
| Евсевий, однако, не унимался: «Ведь меня лишат сана, если я окажусь клеветником». Тогда патрикий Флоренции возвращается к прежнему предложению с маленькой поправкой: «Пусть будет сделан вопрос Евтихию: как он верует, и, судя по тому, что он скажет, предложить потом другой вопрос: почему ныне говорит так, а прежде мыслил иначе?» Когда, наконец, удалось успокоить Евсевия, что от нынешнего ответа Евтихия не будет для него никакого нарекания, предложен был обвиняемому следующий вопрос: «Согласен ли с прочтенными сейчас словами блаженного Кирилла и признает ли соединение двух естеств в одном лице и в одной ипостаси, или же нет?» Евтихий ответил: «Да, из двух естеств». Евсевий поставил еще тот же вопрос: «Исповедуешь ли два естества после воплощения и признаешь ли Христа единосущным нам по плоти, или нет?» Евтихий отвечал на это: «Я препоручил себя святейшеству вашему и сказал, как мыслю об Отце, и Сыне, и Святом Духе, больше меня нечего спрашивать». Архиепископ спросил: «Ныне исповедуешь из двух естеств?» Евтихий отвечал: «Поелику исповедую Бога моего и Господа неба и земли, то доселе нбТпозволял заниматься вопросом об естествах; признаю, что доныне я не исповедовал Его единосущным нам». Архиепископ спросил: «Не признаешь Его единосущным Отцу по Божеству и единосущным нам по человечеству?» Евтихий ответил: «Доселе я не сказал, что тело Господа и Бога нашего единосущно нам, Святую же Деву признаю единосущною нам, и что из Нее воплотился Бог наш». Последовало еще несколько вопросов, на которые Евтихий ответил: «Я согласен на все, что говорите». Патрикий Флоренции спросил: «Если Мать единосущна нам, то, конечно, и Сын единосущен?» Евтихий ответил: «Доныне я этого не утверждал. Поелику же исповедую Его телом Божиим, понимаешь, я не сказал, что тело человека есть тело Божие, но человеческое тело, я не сказал, что от Девы воплотился Господь. Если же требуется сказать, что воплотился от Девы и что единосущен нам, то скажу и это, господин мой... прежде я этого не говорил, ныне же признаю это, поелику ваша святость утверждает так». Последние слова могли казаться неискренними и вынужденными настойчивостью вопросов, поэтому архиепископ спросил: «Что же, ты исповедуешь истинную веру по принуждению, а не по убеждению?» Евтихий отвечал: «Ныне, господин, так думаю, до сей поры боялся говорить. Знаю Господа Бога нашего и не позволял себе исследовать Его природу, поелику же ваша святость допускает это и учит, то я решаюсь говорить». |
| По отношению к внешним событиям время Феодосия отличалось сравнительно благоприятными условиями. На восточной границе не раз возникали споры с Персией. Поход в Месопотамию, предпринятый в 421 г. под предводительством Ардавурия, имел целью, по-видимому, те пять провинций, которые после несчастного похода Юлиана (363) были уступлены персам. Благоприятные для Византии события этого похода были воспеты царицей Евдокией и отпразднованы в Константинополе 6 сентября 421 г. На западной границе положение было гораздо опаснее вследствие движения гуннов. Но византийским государственным людям удалось рядом благоразумных и своевременно принятых мер предотвратить угрожавшую от гуннов опасность Так, в 412 г. Анфемий счастливо отразил нападение этих варваров и побудил гуннов довольствоваться получением дани. Но в 441 г. Аттила расположил свой лагерь в Паннонии и начал опустошать византийские города на Балканском полуострове, так что самому Константинополю грозила опасность. Но и на этот раз Аттила согласился дать мир империи, за который, впрочем, заплачено было 6000 ф. золота, и, кроме того, дано обязательство ежегодно платить 700 ф. (443). Выше мы видели, что в 448 г. правительство Феодосия II посылало в лагерь Аттилы посольство, в котором принимал участие Приск. Скоро затем страшный завоеватель поднял подвластные ему народы на завоевание Западной империи (450). Таким образом, во все продолжительное царствование императора Феодосия Византия выходила с большим или меньшим успехом из всех политических затруднений. Сравнивая события, происходившие на Западе, с тем, что представлял собой Восток с центром в Константинополе, мы должны признать, что и в эго время первоначальной организации элементов византинизма сказываются уже те основы, на которых будет строиться новая жизнь после падения Западной империи. Церковные события, имевшие место во время Феодосия II, занимают бесспорно центральное положение в истории развития христианской Церкви вообще, поэтому необходимо дать им наиболее полное освещение как по их значению для своего времени, так и по ближайшим последствиям. |
| Долговременное господство Пульхерии, сначала при Феодосии II, а затем при Маркиане, должно было наложить особенную печать на Большой дворец в Константинополе и отразиться на многих сторонах государственной жизни. Наиболее характерной чертой нужно признать своеобразно понятое благочестие и монашеский род жизни, усвоенный Пульхерией и введенный в придворный обиход. Она не только себя обрекла на безбрачие, но к тому же побудила и своих двух сестер, Аркадию и Марину. Три сестры Феодосия составили при дворе род религиозной общины, проводя жизнь «в подобии монашеских трудов», ограничили доступ мужчин в покои принцесс, приняли для себя за образец простой род жизни, скромный стол и частое упражнение в молитве и пении псалмов. Дела благотворительности, постройка церквей и монастырей, забота о чистоте церковного учения и об уничтожении неправых и еретических мнений, попечение о подвижниках, столпниках и анахоретах и тщательное расследование мощей святых мучеников – такими чертами характеризуется у церковных историков деятельность Пульхерии. Нужно отдать ей и ту справедливость, что помыслы о благочестии не закрывали для нее важности политических обязанностей правительницы. Она была выше своего брата не только в нравственном смысле, но и по уму и способности разобраться в сложных делах и окружить себя даровитыми исполнителями ее воли. Она прекрасно владела греческим и латинским языками, вела обширную переписку и сосредоточила в своих руках нити правления. Характер Феодосия развивался под влиянием его сестры. Она организовала для него учебную программу, пригласила для него лучших учителей, себе же предоставила заботу об образовании правительственных способностей и внешнего поведения, приличного носителю короны восточного императора. В этом отношении нельзя не видеть, что Пульхерия не достигла блестящих успехов, ибо из Феодосия она не сделала способного политического деятеля. Точно так же современники упрекают ее за то, что она допустила непомерное развитие подкупности и продажи должностей. При ней никто не мог считать себя неспособным занимать какие угодно начальственные и административные должности. |
| Затем следует повесть искушения Юстины. На нее Киприан напускает всех демонов одного за другим, а также самого сатану: все бесполезно. Тогда, чтоб победить ее, маг прибегает к помощи призраков обольстителей; чтоб облегчить себе доступ к ней, чтоб вернее искусить ее, он сам превращается то в молодую женщину, то в прекрасную птицу со сладкозвучным голосом; самого Аглаиду он превращает в воробья, чтобы тот мог летать к возлюбленной. Но под спокойным и чистым девичьим взглядом ложная птица камнем падает на землю. Тогда Киприан прибегает к другим средствам: на семью Юстины насылаются всевозможные бедствия; чума свирепствует в ее родном городе; но ничто не может поколебать твердость молодой девушки. И, бессильный перед всеми этими неудачами, маг начинает сомневаться в себе самом; он поносит сатану, хочет уничтожить договор, которым он связан с царем тьмы теперь и он, как Юстина, делает знамение христианского креста, чтоб огородиться от нападок нечистого. Но сатана, полный издевательства, неумолимый, насмехается над своей жертвой, думающей спастись от него: «Христос не вырвет тебя из моих рук, Христос не принимает того, кто раз последовал за мной». И несчастный, страшась грозящего ему вечного проклятия, заканчивает свою исповедь следующими горестными словами, полными мольбы: «Я рассказал вам мою жизнь. Теперь ваш черед сказать мне, смогу ли я преклонить к себе милость Христову, и услышит ли Он мою молитву?» Во всех частях этой поэмы встречаются действительно красивые, сильные места, и чувствуется также какие литературные воспоминания, какие сближения вызывает и будит непосредственно это чтение. Киприан и сатана разве это не Фауст и Мефистофель; а в ослепительном и гордом демоне греческого автора, в надменных словах, роняемых им, есть нечто общее с павшим ангелом из «Потерянного рая». В других местах вспоминается Божественная Комедия, там, где Евдокия сильными красками описывает олицетворенные пороки, рассеваемые злыми духами по всему миру: ложь и похоть, обман и ненависть, лицемерие и непостоянство. И это без сомнения не малая заслуга греческого произведения V века, – вызывать в памяти читателя образы Данте, Гете, Мильтона. Значить ли, что честь этого произведения принадлежит всецело Афинаиде-Евдокии? Никоим образом. И тут доля ее личного творчества не велика, и она ничего не создала из всех этих чудесных, пленяющих нас выдумок. Легенда о святом Киприане появляется еще в IV веке, вероятно в Сирии, и она настолько пользовалась успехом, что должна была существовать ее версия прозой и на греческом языке. Эту-то повесть императрица и переложила в стихи, как она перекладывала в стихи священные книги и жизнеописание Спасителя, и красота взятого ею содержания ничего не говорить в пользу ее таланта. |
| Какая же участь ожидала Афинаиду, очутившуюся между такой властолюбивой невесткой, как Пульхерия, и таким благонравным человеком, каким был ее муж? Она ведь тоже – не надо этого забывать – была женщина ученая. В то время, как она родилась, родина ее, Афины, все еще продолжали быть большим университетским городом эллинского Востока, самым прекрасным музеем древней Греции, последним убежищем языческой науки. Сама дочь преподавателя, молодая девушка получила, конечно, наилучшее воспитание. Отец ее преподавал риторику; он познакомил ее с шедеврами древней литературы, с Гомером и трагиками, с Лисием и Демосфеном; согласно требованиям школы, он научил ее блестяще импровизировать на заданные темы, слагать звучные стихи, изящно говорить. С другой стороны, она была посвящена в тайны философии новоплатоников, самые знаменитые представители которых нашли приют в Афинах; она знала также астрономию и геометрию, и во всем она достигала одинакового совершенства. Пульхерии она прежде всего понравилась своим умом и уменьем говорить, и надо думать, что она прельстила Феодосия столько же своей ученостью, сколько красотой. Афинаида получила чисто языческое воспитание, и тот поверхностный лоск христианства, которым патриарх украсил душу вновь обращенной, конечно, не мог заставить ее забыть то, чему научили ее в юности. Поэтому, в кругах оставшихся верными древним понятиям, женитьба императора на юной афинянке могла казаться победой язычества, во всяком случай залогом терпимости. И действительно, императрица оставалась сначала тем, чем была дочь Леонтия. Точно также, несмотря на свое звание христианской столицы, в Константинополе V века живы были в сильнейшей степени воспоминания языческие. Украшенный Константином и его приемниками самыми удивительными остатками древних святилищ, он являл на своих площадях и во дворцах самые знаменитые шедевры греческой скульптуры, и в этом несравненном музее поверженные боги, казалось, все хранили в себе свое былое обаяние, свою былую славу. При дворе, несмотря на преобладающий дух благочестия и ханжества, во многих церемониях, во многих празднествах живы были воспоминания языческих традиций; и хотя благочестивые люди считали за большой грех общаться с грациями и музами, поэзия не была изгнана из императорского дворца. Евдокия любила стихи; она охотно их слагала; в окружавшем ее обществе она нашла людей, разделявших и поощрявших ее вкусы. Одним из первых ее дел, сейчас же после свадьбы, было сочинить стихи, героическую поэму на войну с Персией, только что счастливо оконченную. Она не могла лучше придумать, чтоб понравиться Феодосию и окончательно завоевать любовь своего просвещенного супруга. Когда в конце 422 г. она, сверх того, родила ему дочь, авторитет ее от этого еще поднялся: 2 января 423 г. василевс преподнес ей, в виде новогоднего подарка, титул Августы, делавший ее официально равной Пульхерии. И внутри императорской семьи влияние молодой женщины на своего слабого мужа значительно возросло. |
| Ужасы здесь нагромождены со всей силой фантазии» 970 . Достигнув предела на пути злодеяний, Киприан приходит в отчаяние, и тут ему встречается старец Евсевий, который смог переубедить его и обратить к вере во Христа, после чего Киприан сжег имевшиеся у него трактаты по магии. В третьей, утраченной книге, содержание которой известно из изложения патриарха Фотия и жития святых Киприана и Иустины, составленного Метафрастом, рассказано о том, как Киприан, крестившись, стал прислуживать при совершении литургии, затем был посвящен в пресвитера и, наконец, стал епископом, назначив Иустину диаконисой одного из женских монастырей. Святые Киприан и Иустина Антиохийские погибают мученической смертью за Христа. Ш. Диль писал: «Легко понять, что приключение Киприана Антиохийского должно было особенно пленить Афинаиду-Евдокию: отчасти это ее собственная история. Как это было с магом, так и ее родители хотели, чтобы она научилась всему, «что есть на земле, в море и воздухе». Как и он, она была посвящена «в мнимую мудрость греков». Как и он, «она думала, что живет, когда на самом деле была мертва». Далее, подобно ему, она отвергла «нечестивую веру в идолов» и разбила «ложные кумиры богов». И, наконец, подобно ему же, став христианской и предавшись благочестию, она хотела наставлять «тех, кто еще услаждался нечестивыми кумирами». Вот почему можно с полным основанием думать, что в поучительную историю, рассказанную ею, она вложила и кое-что свое» 971 . Поэма написана гомеровским гекзаметром, которым Евдокия владеет свободно и виртуозно. Ее поэтический дар обнаруживает себя в яркости образов, меткости метафор, живости тона, энергии интонации. Одной из популярных тем греческой поэзии христианской эпохи были события Троянской войны, по преимуществу те, которые остались за рамками «Илиады», хронологически следовавшие за тем ее эпизодом, который воспет Гомером, или, реже, предшествовавшие ему, известные из мифологического предания, но оставлявшие простор для фантазии автора. В середине V столетия появились «Взятие Трои» Трифиодора и «Похищение Елены» Коллуфа. Репутация этих поэм у историков византийской литературы не высока, поскольку та и другая носят эпигонский характер. Большей удачей стала написанная Квинтом Смирнским поэма с кабинетным названием «Послегомеровские события». Само обращение поэтов христианской эпохи и вероятных христиан к троянской истории, к гомеровской традиции было, по словам Л. А. Фрейдберг, «санкционировано еще в предыдущий век аллегорическими толкованиями гомеровских поэм, содержащимися в речах Григория Назианзина » 972 . |
| Это произошло 12 июня 455 г. Через день после гибели узурпатора оставшиеся дома римляне стали свидетелями второго в течение одного столетия падения прежней столицы полумира. Ф. Грегоровиус прибегает к патетической фразеологии, изображая захват безоружного города вандалами: «Злополучные римляне смотрели, как в сердце их города... вторгаются... алчные сыны африканских степей, бедуины из страны Югурты и вместе с германскими вандалами раздирают это сердце так же, как дикое животное рвет внутренности своей жертвы... Вандалы могли предаться грабежу с бесстыдным спокойствием, так как Гензерих дал им долгий срок в 14 дней. ...Грабеж происходил одновременно по всем улицам, и сотни нагруженных добычей повозок выезжали через портовые ворота к кораблям, которыми был покрыт Тибр» 801 . Тотальному разграблению подверглись императорский дворец, храм Юпитера на Капитолии, с крыши которого содраны были позолоченные бронзовые дощечки, другие языческие храмы, христианские церкви, особняки частных граждан. Корабли вандалов нагружены были золотыми и серебряными изделиями, драгоценными камнями, бронзовыми и мраморными статуями. Одной из добыч Гензериха стали переправленные им в Карфаген священные сосуды из Иерусалимского Храма, доставленные в Рим Титом. Грабеж сопровождался пожарами и убийствами пытавшихся защитить свое имущество римлян и массовыми изнасилованиями. Число жителей Рима, и прежде уже резко сократившееся в сравнении с тем, каким оно было до его первого падения при Аларихе, даже после возвращения беженцев в родной город сократилось, по выкладкам Ф. Грегоровиуса, до 150 тысяч 802 , так что многие из его дворцов, особняков и инсул стояли полупыстые, а полуразрушенные строения некому и незачем было восстанавливать – великий город, в котором некогда кипела яркая и беспокойная жизнь, превращался в полумертвый город руин. Само имя вандалов, прославленное на века разорением Рима, стало с тех пор нарицательными понятием. Среди многих тысяч пленников, увезенных для продажи на невольничьих рынках Африки, находились Евдоксия и две ее дочери: Евдокия и Плацидия. Евдокию Гензерих принудил к браку со своим сыном Гуннерихом, с которым она прожила 16 лет, после чего бежала из Карфагена в Иерусалим, где вскоре после этого умерла и была погребена рядом со своей бабушкой, носившей после крещения одинаковое с ней имя, но прежде именовавшейся Афинаидой. Ее сестра Плацидия после кончины императора Маркиана была вместе с матерью отпущена в Константинополь. |
|
|
