| Императрица Евдокия на первых порах, по-видимому, успешно применилась к чрезвычайно церемонному и строгому тону двора. Когда у нее родилась дочь, также названная Евдокией, она в 423 г. получила титул августы и стала пользоваться таким же почетом в торжественных выходах и придворных церемониях, как и августа Пульхерия. Но никак нельзя сомневаться в том, что придворная жизнь того времени мало подходила ко вкусам и привычкам образованной в языческой среде Евдокии. Из скудных известий, рисующих придворные отношения той эпохи, можно видеть, что надлежащего согласия между двумя августами не было, и что при дворе составились партии, которые посредством злых интриг, тайных наговоров и внушений старались вооружить слабохарактерного Феодосия против царицы и раздуть неудовольствие между августами. Все это создавало для Евдокии немало серьезных затруднений, из которых она выходила, впрочем, с большим достоинством. В высшей степени важно, что царица Евдокия осталась незамешанной ни в одну политическую или придворную интригу и ни разу не позволила себе резких мер против преобладающего влияния августы Пульхерии. Чтобы судить об ее склонностях и направлении ее ума, мы имеем для этого прекрасный материал в ее литературных произведениях, в которых запечатлелись любопытные черты эпохи и личного характера Афина-иды-Евдокии. Прежде всего она отозвалась на современные политические события и посвятила сочинение в героических стихах одержанным над персами победам. Но главный ее труд был вполне религиозного значения 1 . Она переложила в стихи героического размера избранные места из Восьмикнижия Моисеева — произведения, которому отдает честь и похвалу патриарх Фотий. В том же духе она сделала переложение из пророческих книг Захария и Даниила; в стихах гомерического размера изобразила некоторые эпизоды из жизни И. Христа. Независимо от того, как оценивать по их достоинству эти произведения, мы можем здесь отметить, что они были во вкусе средневекового византинизма и повторяются у множества писателей, черпавших вдохновение из общего с царицей Евдокией источника. Особенными достоинствами отличалась поэма о св. Киприане антиохийском, в которой, между прочим, выражена идея борьбы христианства и язычества и рассказываются чудесные мотивы обращения к христианству Киприана, бывшего известным магом и вызывателем демонов. Новая критика усматривает в этом произведении высокие качества таланта и вдохновения, некоторые характеры и описания дают предчувствовать прекрасные образы Мильтона в его поэме «Потерянный Рай» и даже некоторые черты Фауста. Во всяком случае, своими литературными трудами Евдокия вполне подходит к типу царственных писателей, которых десятками могут считать византийские история и литература. |
| За образом царевича Камбиса в действительности скрывался знаменитый сасанидский шах Бахрам V Гур (420/421–438/439), много воевавший против Восточной Римской империи в эпоху Феодосия II. Именно в начале 420х гг. появляются специфические золотые солиды императрицы Пульхерии с «длинным крестом» (Long-Cross Solidi), которые следует интерпретировать как идеологическое свидетельство борьбы римлян за крест против персов и гуннов . Известный барельеф из слоновой кости, хранящийся в ризнице Трирского собора и изображающий Пульхерию, встречающую процессию с мощами архидиак. Стефана, возможно, был изготовлен как иллюстрация триумфа христианства и знак божественного покровительства, оказываемого первомучеником императрице и Восточной Римской империи в период войны за христианскую веру . Военная кампания, инициированная против Бахрама Пульхерией, была оправдана защитой гонимых персидских христиан и потому с точки зрения слушателей оперы соответствовала аналогичной политике Петра Великого в отношении Персии и Османской империи. Трагическая история любви Бахрама Гура и его наложницы, арабской лютнистки Азадэ, растоптанной по приказу шаха копытами верблюда, хорошо известна как благодаря памятникам сасанидской торевтики, так и благодаря «Шахнаме» Абулькасима Фирдоуси (940–1020). Но либреттист Джузеппе Бонекки стремился изобразить Афинаиду как идеал добродетельной жены, которая отвергает перса-язычника и оказывается выше подозрений своего мужа Феодосия II. В предисловии к спектаклю Бонекки, в частности, писал: «Признаюся, что под именем Евдоксии скрывается мое почтение. Стихи мои нечто величайшее представляют. Когда бессмертную ея славу, геройские и тон украшающие добродетели прославляю; то в устах Евдоксию, а в сердце ЕЛИСАВЕТУ имею» (Eudossa, 1753, 70). Однако Елизавету ли? История добродетельной Афинаиды, отвергающей любовь язычника и оказывающейся выше подозрений мужа, к царствующей императрице имела мало отношения. В 1751 г. эта история скорее могла интерпретироваться придворными зрителями как намек на принцессу Софию Августу Фредерику, ставшую великой княгиней Екатериной Алексеевной и женой наследника престола, великого князя Петра Федоровича (Catherine II, 1859, 2–6, 193). |
| Евсевий, однако, не унимался: «Ведь меня лишат сана, если я окажусь клеветником». Тогда патрикий Флоренции возвращается к прежнему предложению с маленькой поправкой: «Пусть будет сделан вопрос Евтихию: как он верует, и, судя по тому, что он скажет, предложить потом другой вопрос: почему ныне говорит так, а прежде мыслил иначе?» Когда, наконец, удалось успокоить Евсевия, что от нынешнего ответа Евтихия не будет для него никакого нарекания, предложен был обвиняемому следующий вопрос: «Согласен ли с прочтенными сейчас словами блаженного Кирилла и признает ли соединение двух естеств в одном лице и в одной ипостаси, или же нет?» Евтихий ответил: «Да, из двух естеств». Евсевий поставил еще тот же вопрос: «Исповедуешь ли два естества после воплощения и признаешь ли Христа единосущным нам по плоти, или нет?» Евтихий отвечал на это: «Я препоручил себя святейшеству вашему и сказал, как мыслю об Отце, и Сыне, и Святом Духе, больше меня нечего спрашивать». Архиепископ спросил: «Ныне исповедуешь из двух естеств?» Евтихий отвечал: «Поскольку исповедую Бога моего и Господа неба и земли, то доселе не позволял заниматься вопросом об естествах; признаю, что доныне я не исповедовал Его единосущным нам». Архиепископ спросил: «Не признаешь Его единосущным Отцу по Божеству и единосущным нам по человечеству?» Евтихий ответил: «Доселе я не сказал, что тело Господа и Бога нашего единосущно нам, Святую же Деву признаю единосущною нам, и что из Нее воплотился Бог наш». Последовало еще несколько вопросов, на которые Евтихий ответил: «Я согласен на все, что говорите». Патрикий Флоренции спросил: «Если Мать единосущна нам, то, конечно, и Сын единосущен?» Евтихий ответил: «Доныне я этого не утверждал. Поскольку же исповедую Его телом Божиим, понимаешь, я не сказал, что тело человека есть тело Божие, но человеческое тело, я не сказал, что от Девы воплотился Господь. Если же требуется сказать, что воплотился от Девы и что единосущен нам, то скажу и это, господин мой… прежде я этого не говорил, ныне же признаю это, поскольку ваша святость утверждает так». Последние слова могли казаться неискренними и вынужденными настойчивостью вопросов, поэтому архиепископ спросил: «Что же, ты исповедуешь истинную веру по принуждению, а не по убеждению?» Евтихий отвечал: «Ныне, господин, так думаю, до сей поры боялся говорить. Знаю Господа Бога нашего и не позволял себе исследовать Его природу, поскольку же ваша святость допускает это и учит, то я решаюсь говорить». |
| Но, во всяком случае, ей принадлежит заслуга выбора, и вот с какой стороны произведение ее становится чрезвычайно интересным для желающего ознакомиться с ее душой. Легко понять, что приключение Киприана Антиохийского должно было особенно пленить Афинаиду-Евдокию: отчасти это ее собственная история. Как это было с магом, так и ее родители хотели, чтобы она научилась всему, «что есть на земле, в море и воздухе». Как и он, она была посвящена «в мнимую мудрость греков». Как и он, «она думала, что живет, когда на самом деле была мертва». Далее, подобно ему, она отвергла «нечестивую веру в идолов» и разбила «ложные кумиры богов». И, наконец, подобно ему же, став сама христианкой и предавшись благочестию, она хотела наставлять «тех, кто еще услаждался нечестивыми кумирами». Вот почему можно с полным основанием думать, что в поучительную историю, рассказанную ею, она вложила и кое-что свое. Можем ли мы признать, что эта искренность отмечена искрой гениальности? Опять нет. И тут, как в других вещах, единственно ей принадлежащее – форма, посредственно. И, тем не менее, произведение это сохраняет весь свой интерес для психологии нашей героини. С того дня, как Афинаида стала христианкой, новая вера очень быстро выжгла в ее душе последние следы античной языческой красоты, всю прелесть ее юношеских воспоминаний. Афины, Элевсин, Аргос, все эти святые места, где она проводила первые годы жизни, отныне стали для нее лишь приютами ложных богов. Наука, которой она раньше питалась, показалась ей наваждением демонов-обманщиков; прекрасные легенды, в детстве баюкавшие, ее, стали в глазах ее лишь «пустыми россказнями старых женщин». «О, вы! прекрасные и чистые образы, истинные боги и истинные богини, трепещите! писал Ренан в знаменитом месте своей книги об ап. Павле. Роковое слово произнесено: вы – идолы. Заблуждение этого невзрачного иудея станет вашим смертным приговором». Точно также торжествующее христианство в один день преобразовало Афинаиду. Прежняя ученая молодая девушка, философка-язычница, стала лишь благочестивейший императрицей Евдокией; и, когда пробуждались в ее душе смутные отголоски классической культуры, когда, оставаясь верной своему эллинскому воспитанию, она свято хранила культ гомеровской формы и память о Гомере, быть может, испытывала она, с другой стороны, страх вновь поддаться обманчивым иллюзиям сатаны, если только, как доброй христианке, ей не представлялось, что, отдавая все эти языческие чары на служение славе Божьей, она тем самым освящала их. Глава III. Феодора |
| Царица Евдокия составила ныне утраченную эпическую поэму прославляющую победу Феодосия II над персами; от ее героической поэмы " Киприан и Иустин " сохранился отрывок . Ей приписывают также " μηρχεντρα " — изложение Священной истории и преимущественно земной жизни Христа , написанное гекзаметром . Академик Федор Успенский писал: Чтобы судить об ее склонностях и направлении ее ума, мы имеем для этого прекрасный материал в ее литературных произведениях, в которых запечатлелись любопытные черты эпохи и личного характера Афинаиды-Евдокии. Прежде всего она отозвалась на современные политические события и посвятила сочинение в героических стихах одержанным над персами победам. Но главный ее труд был вполне религиозного значения. Она переложила в стихи героического размера избранные места из Восьмикнижия Моисеева - произведения, которому отдает честь и похвалу патриарх Фотий. В том же духе она сделала переложение из пророческих книг Захария и Даниила ; в стихах гомерического размера изобразила некоторые эпизоды из жизни И. Христа . Независимо от того, как оценивать по их достоинству эти произведения, мы можем здесь отметить, что они были во вкусе средневекового византинизма и повторяются у множества писателей, черпавших вдохновение из общего с царицей Евдокией источника. Особенными достоинствами отличалась поэма о св. Киприане антиохийском , в которой, между прочим, выражена идея борьбы христианства и язычества и рассказываются чудесные мотивы обращения к христианству Киприана, бывшего известным магом и вызывателем демонов. Новая критика усматривает в этом произведении высокие качества таланта и вдохновения, некоторые характеры и описания дают предчувствовать прекрасные образы Мильтона в его поэме «Потерянный Рай» и даже некоторые черты Фауста. Во всяком случае, своими литературными трудами Евдокия вполне подходит к типу царственных писателей, которых десятками могут считать византийские история и литература. . Редакция текста от: 11.02.2017 16:05:11 Дорогой читатель, если ты видишь, что эта статья недостаточна или плохо написана, значит ты знаешь хоть немного больше, - помоги нам, поделись своим знанием. Или же, если ты не удовлетворишься представленной здесь информацией и пойдешь искать дальше, пожалуйста, вернись потом сюда и поделись найденным, и пришедшие после тебя будут тебе благодарны. |
| Вся первая часть сочинения носит характер фрагментарный, это ряд отдельных заметок по поводу исторических фактов. Гораздо сис-тематичней и положительней вторая часть, где рассматривается капитальный вопрос, занимавший не только современников автора, но не перестающий занимать мыслящих людей всех времен: как относиться человеку-христианину к современному общественному строю? «Но чтобы,— говорит Августин,— не подвергнуться порицанию, что я могу только обличать чужое, а не полагать твердые устои для своего собственного, я покажу во второй части разность между градом Божиим и градом мирским». В греко-римском мире град, civitas, означает сограждан-жителей одного и того же города. Если кто переселился в другой город, тот утратил свои гражданские права. Христос уничтожил это различие, так как град Божий не ограничен стенами города или границами государства,— он обнимает всю вселенную, живых и мертвых, равно умерших с верой и без надежды на спасение. И жизнь в граде Божием совершенно не та, что в граде языческом. В мире нет ничего случайного, повсюду действует перст Божий. Особенным значением, конечно, отличается эта часть, разрешающая весьма крупный вопрос времени: все ли потеряно в настоящем, или есть надежда на лучший порядок вещей? Для шатающегося сознания и безграничного пессимизма, вызванного громадными потрясениями времени, Августин давал успокоительное разрешение проблемы. Он обещает в мире, руководимом божественным промыслом, неизменное и полное торжество добра и истины. Он дает уверения, что будущий мир имеет полную реальность и действительную жизненность, что мы будем снова жить, не утратив ни одного волоса, ни одного зуба. За все тяжести настоящего в будущем воздается вполне. Сочинение Августина давало успокоение обремененному страданиями человеку указанием на то, что испытываемые им бедствия не конечный удел его. Идея града Божия ставит пределы тягостям жизни и сообщает новую силу угнетенному духу человека: ноша не так давит плечи, когда видна цель, где можно сложить ее. По всем этим качествам сочинение De civitate Dei имело и имеет важное значение в истории человеческого самосознания средних веков и нового времени. |
| 287 Или: мешками ( σκκοις EQ o( ε;’) ζγρησαν). ΣEQ o( κκος – значит и «мешок», и «власяница», и «саккос», то есть узкая одежда без рукавов у архиереев (Ducang. Gl. Gr. Иначе объяснено в «Церковном словаре» Алексеева). 288 Меня затрудняла форма Καρθαγνης вм. ΚαρχηδEQ o( ω;˜) νος, ибо, даже предположив, что греческая форма облатинилась, все-таки из Carthago,– inis не выйдет Καρθαγνη, особенно еще в V в., когда писал наш автор. Замечание Лаббэ, основанное на контексте, отстраняет всякое затруднение, Καρθαγνης, говорит он, есть описка вместо Ραβννης, что явствует из следующих затем слов Олимпиодора: «Головы их выставлены там же, где прежде головы Константина, тирана, и сына его Юлиана», а в §16 сказано, что головы этих последних выставлены в 30 милях от Равенны. 290 Δισγνατος, designatus то есть назначенный в должность, но еще не вступивший в отправление ее, кандидат. 294 Еще Лаббэ заметил, что δωρεται не должно понимать в смысле страдательном: Атаульф дарит юношей и дары невесте, а не наоборот – это morganegiba Григория Турского , то есть Morgengabe. Притом это была добыча, награбленная готами в Риме – стало быть, только гот мог дарить ее римской царевне, своей невесте, а не наоборот. Поэтому основательно К. Мюллер изменяет Ataulfus donatur боннского издания в At. offert. 299 Судя по времени, это тот самый Леонтий, философ, которого дочь Афинаида, отличавшаяся умом, образованностью и красотой, окрещена патриархом Константинопольским Аттиком, наречена Евдокией и выдана замуж за Феодосия Младшего по воле Пульхерии (Лаббэ ссылается на Chron. Alex. и Феофана). 300 Тривон ( τρβων) был издревле у афинян наружным признаком философов и их учеников; позже, как видно из этого места, он обратился в студенческий мундир. 301 Мы видели, что для Эвнапия банный обычай был смягчен (см. наше предисловие к Эвнапию, с. 62). 302 κρωμται – речение, неизвестное древнейшим лексикографам, происходит, без сомнения, от древнего EQ o( α;’) κρωμα или EQ o( α;’) κρμιον – «верх плеча, горы» (EQ o( α;’; ´) κρος и EQ o( ω;; ) μος), стало быть, EQ o( α;’) κρωμτης – верхнее, главное, высшее лицо в училище, ректор (или его помощник). |
| В истории исчезнувшего общества не следует всего более уделять внимания военным действиям, как бы живописны они ни были, ни дворцовым революциям или военным бунтам, какую бы трагическую картину они ни представляли. Что надо постараться узнать, так как это гораздо поучительнее, это все разнообразные формы повседневной жизни, различные образы бытия и мышления, нравы и обычаи, словом, цивилизацию народа. На все это жизнеописание византийской императрицы, быть может, прольет для нас отчасти новый свет; а если прибавить, что помимо этих нескольких портретов цариц мы настолько знакомы еще с некоторыми знатными византийскими дамами и женщинами среднего сословия, что можем обрисовать и их, тогда, быть может, согласятся, что, стараясь вставить в подобающую им историческую рамку эти исторические портреты и восстановить среду, в которой они жили, мы предприняли небесполезное дело. Эти изыскания, с виду несколько частного характера, приведут к кое-каким выводам более общим; византийское общество, такое отдаленное и малоизвестное, предстанет перед нами в более правдивых и более ярких картинах. Глава II. Афинаида h9 I 7 июня 421 г. благочестивейший император Феодосий, имевший тогда около двадцати лет от роду, женился на молодой девушке, родом из Афин, где отец ее был преподавателем в университете. Рожденная в языческой вере, она, чтобы вступить на престол Константина, должна была перейти в христианство и в то же время, в самый день своего крещения, обменять свое хорошенькое имя Афинаиды на более подходящее для императрицы и более христианское имя Евдокии. Как состоялось это довольно удивительное бракосочетание между маленькой неизвестной провинциалкой и всемогущим василевсом? Очень просто: это был брак по любви, романическая история которого любезно рассказана нам византийскими летописцами. Как только Феодосий достиг возмужалости, он задумал жениться. Он мучил свою старшую сестру Пульхерию, воспитавшую его и управлявшую от его имени империей, настоятельно прося ее найти ему жену. Ему было все равно, знатного она рода или нет; все равно, богата или бедна; но он хотел, чтоб она была красива совершенной красотой, такой, какой еще не видела Византия. И Пульхерия, чтоб угодить своему юному брату, искала по всему восточному миру, но не находила желанного совершенства, а вместе с ней искал также Павлин, друг детства и поверенный царя, как вдруг одно неожиданное обстоятельство натолкнуло их на желанную красавицу. |
| Евдокия всегда любила поэзию. Во время своего могущества она, как нам известно, прославила в героических стихах победы, одержанные над персами императорскими войсками, и возможно, что ее похвальное слово Антиохии также было написано в стихах. В последние годы жизни у нее возродился вкус к такого рода литературным упражнениям; но на этот раз вдохновительницей ее музы были исключительно религиозные мотивы. Она перевела героическими стихами места из Ветхого Завета, книги Моисея, Иисуса Навина, Судей, книгу Руфи, и в IX веке еще патриарх Фотий, хороший знаток по части литературы, очень высоко ставил это произведение и находил его прямо замечательным «для женщины и для императрицы». Она перевела также пророчество Захарии и Даниила и грамматик Цец, в свою очередь, высоко ценил талант «золотой императрицы, очень премудрой дочери великого Леонтия». Она сочинила также Homerocentra или «Гомеровские кентоны», в которых пыталась рассказать эпизоды из жизни Христа гомеровскими стихами искусно подобранными. Это, впрочем, был род сочинений, крайне любимый в ее время и, прилагая тут свое старание, она только продолжала, как сама в том сознается, дело одного из своих современников, епископа Патрикия. Тем не менее надо сознаться, хоть византийские критики последующих времен крайне хвалили это царское произведение, что оно довольно посредственное. По содержанию оно не представляет ничего оригинального; что касается формы, что бы на этот счет ни думала Евдокия, похвалявшаяся к тому же, что «облекла в гармонию священные повествования», она ничуть не выше: язык слаб, стихосложение посредственное. Единственная, в сущности, интересная и характерная сторона этого произведения, это старание включить повесть жизни Спасителя в рамки гомеровского размера речи и языка и таким странным образом соединить языческое с христианским. Поэтому немного пришлось бы сказать о литературной деятельности Афинаиды-Евдокии, не будь она автором одного более любопытного произведения: это поэма в трех песнях о святом Киприане Антиохийском, крайне ценимая Фотием, и от которой до нас дошло несколько значительных отрывков. |
| Сестра Гонория, тетка Феодосия II, знаменитая Галла Плацидия, принужденная покинуть Равеннский дворец, явилась с дочерью своей Гонорией и юным сыном Валентинианом просить приюта в Византии. Существовал проект брака между императорскими детьми, только что родившейся тогда Евдокией и пятилетним Цезарем, ставшим в это самое время, по смерти Гонория, наследником Западной империи; и Феодосий II прилагал всяческое старание, чтоб заставить признать в Италии, под опекунством Галлы Плацидии, власть своего будущего зятя. Четырнадцать лет спустя, этот с давних пор лелеемый проект стал действительностью. Афинаида-Евдокия всегда горячо желала этого союза, долженствовавшего возвести ее дочь на славный трон Западно-римской империи, и она дала обет, если желанный брак состоится, совершить, как некогда святая Елена, паломничество в Иерусалим, чтоб возблагодарить Бога на том самом месте, где Его божественный Сын умер за людей. Надеясь, быть может, также, что таким путем облегчится горе, причиненное разлукой с любимой дочерью, императрица в 438 году собралась в дорогу и отправилась в Святой город. Прежде всего, путь ее лежал на Антиохию. В этом городе, полном еще традиций и памятников античной культуры, в душе императрицы проснулись все языческие воспоминания минувшей юности. Когда, сидя во дворце сената на золотом троне, сверкающем драгоценными камнями, она принимала чиновников и знатных горожан, ей, уроженке Афин, вдруг вспомнились уроки отца, и она произнесла блестящую речь в честь принявшего ее города и, напомнив о далеких временах, когда греческие колонии разносили по всему Архипелагу и вплоть до берегов Сирии эллинскую цивилизацию, она закончила свою импровизацию цитатой из Гомера: «Горжусь, что я вашего рода, и что во мне ваша кровь». Жители Антиохии были люди слишком культурные, слишком большие ценители литературы, чтоб не приветствовать с чрезвычайной восторженностью царицу, придерживавшуюся чисто эллинских традиций. И, как в славные дни древней Греции муниципальный сенат вотировал в честь ее золотую статую, поставленную в курии, а на бронзовой плите, помещенной в музее, была вырезана надпись в воспоминание о посещении Евдокии. |
|
|
