| П.В. Безобразов Кн. С. Н. Урусову от 1 марта 1860 г. На письмо ваше от 8 октября 1859 года о метеорском списке пророчеств и исторических книг Библии я не отвечал так долго, потому что заблагорассудил лично переговорить об этом списке с вселенским патриархом по отъезде моем с Афона, где получено было мною это письмо в 14-й день ноября месяца того же года. Теперь спешу уведомить вас о ходе и успехе моего переговора с ним 232 . Итак, метеорский список Библии и вышеупомянутое творение царя Льва Мудрого будут доставлены в Халкинское богословское училище. Оттуда легче препроводить их в Петербург. Но в случае отказа надлежит сделать вот что: во-первых, прислать в нашу Императорскую миссию в Константинополе два издания греческого текста Библии, московское 1821 года и тишендорфовское по ватиканскому списку 1850 года, и поручить архимандриту, иеромонаху и иеродиакону этой миссии сличение сих изданий с метеорской Библией, так чтобы они со страхом Божиим внимательно и зорко примечали каждую малейшую разницу трех текстов, всякую лишнюю иоту в каждом стихе, и на особых листках отмечали бы варианты московского и ватиканского издания, написав вполне только те стихи из метеорской Библии, кои не сходны с подобными им стихами в этих изданиях; во-вторых, пригласить к этому труду одного или двух наставников Халкинского училища, которым греческий язык родной, и обещать им должные награды деньгами и нашими орденами. После тщательного сличения сказанных текстов предлежит другой труд. Надобно вытребовать из афонских монастырей в Халкинское училище, или в наш св. синод, все пергаминные списки Библии и общецерковные чтения Ветхого Завета на пергаминах же, какие там хранятся (или указаны будут мною), а вытребовать через посредство вселенского патриарха и священной общины, управляющей этими монастырями, сличить их между собой и с тремя вышесказанными текстами, наконец, избрать из всех сличенных текстов самый близкий к общецерковным чтениям, издать его по благословению четверопрестольных патриархов и всех священных синодов православных и уже с него сделать новый славянский перевод. Труд тяжелый, но славный, бессмертный! Что касается до вышеупомянутого творения Льва Мудрого, то всего лучше напечатать его в Константинополе, или в Афинах, иждивением нашего св. синода. Это творение, написанное высоким слогом, глубокомысленно и весьма назидательно. 232 Опускаем разговор с патриархом, буквально повторенный в Кн. Бытия моего, ч. VII, 223–225. Прим. ред. Читать далее Источник: Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского. Том 2/П.В. Безобразов. Типография В.Ф. Киршбаума, Санкт-Петербург, 1910 г. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Фессалия: в том же кодексе (Athen. Bibl. Nat. 972. Fol. 227-241) содержатся 8 херувимских на все дни седмицы свящ. и иконома Великой ц. Антония, к-рые автор кодекса узнал от свящ. Никифора из Кефалонии (см.: Στθης. 2006. Σ. ο, ποσημ. 15). Только по имени П. М. назван в рукописи мон. Дамаскина Аграфорендиниота , что, вероятно, свидетельствует о знакомстве этих музыкантов. То, что П. М. был игуменом, подтверждается, в частности, в Анфологии (предположительно автограф) Meteor. Metamorph. 329 (Fol. 108), в котором он назван иеромонахом и кафигуменом метеорского мон-ря и где указано место его происхождения - г. Трикка (ныне Трикала, Фессалия). Эта рукопись составлена, по косвенным данным, в 1-й пол. 80-х гг. XVIII в., ее terminus ante quem определяется по записи, сделанной 20 мая 1790 г. на листке, приклеенном к задней стороне переплета. В этой рукописи содержатся почти все известные в наст. время произведения П. М. (см.: Βης. 1967. Σ. 343-344; Idem. 1947. Σ. 49; Στθης. 2006. Σ. 155-168). Впервые предположение о том, что писцом этой рукописи был П. М., выдвинул проф. Г. Статис (Παρθνιος ερομναχος Μετεωρτης. 1993. Σ. [γ], ζ-η; Στθης. 2003. Σ. 124-129; Idem. 2006. Σ. ο-οα, 155, 160, 168). Самым весомым аргументом в пользу авторства П. М. является его портрет, помещенный в начале раздела пасапноариев, в сочетании с надписанием на том же листе данного цикла именем П. М. (см. ил.). Это не может быть несомненным доказательством того, что данный кодекс является автографом П. М. Статис (Παρθνιος ερομναχος Μετεωρτης. 1993. Σ. ζ; Στθης. 2003. Σ. 124) определил его почерк только в рукописи Athen. Bibl. Nat. 972 (на с. 1 она подписана иеродиак. Парфением 13 июня 1786 г.), хотя ранее он же оспаривал его авторство (см., напр., доклад 1990 г., опубл. в изд.: Στθης. 2006. Σ. ξθ-ο), отмечая, в частности, что при таком отождествлении П. М. должен одновременно быть иеродиаконом и игуменом Б. Метеорского монастыря. Кодекс Athen. Bibl. Nat. 972 выполнен поспешно, с небрежно выписанной нотацией, он неполный: отсутствуют не только эпититлы и инициалы, но и «беззвучные» муз. |
| За свидетелями, как всегда, дело не стало. Смелость, с какою он отрицал их показания, раззлобила фанатиков. После разных жестоких мук, ему отсекли голову 18 Апреля 1526 г. В этот день и совершается местно в Янине его память. Честная глава его хранится, как святыня в Метеорском Варламовом монастыре. Мы спешили домой, чтобы застать в Митрополии официальное „славословие» (в роде нашего „Царского молебна») о здравии и благоденствии и победе над супостатами (!) державнейшего и тишайшего 187 Государя Абд-ул Азис-хана, но нашли квартиру свою переполненною гостями, и должны были остаться дома, слышали только вторичную каноннаду, ушедерную музыку военную, шум и гам народа поблизости (около Митрополии). В числе гостей наших были и два местных археолога, – давно известные мне своею книгою, г. Л. Аравандинос, автор стократно упомянутой мною Хронографии Эпира, и другой г. Цимури. Беседа с ними, разумеется, была самого оживленного свойства. Речь зашла, конечно, и о пресловутой Додоне с говорливыми голубками (по-нашему сказать бы: чечетками), вещим дубом, упомянутыми колокольчиками и пр. Хотя мне и хорошо была известна из сочинения первого попытка его искать Додону в самой Янине, и именно в крепости, где теперь высится мечеть с древними колоннами, и автор знал, что я знаком с его книгой, но он со смирением настоящего ученого, на вопрос мой о наиболее вероятном месте всесветного прорицалища древности, отвечал, что различные различно думают, и что большинство ученых приурочивают ему гору Кастрицу (как-бы: крепостцу), находящуюся на южном берегу озера, где есть еще остатки циклопских называемых построек, чем окончательно расположил меня видеть эту, и без того уже намеченную у меня, Додону. Оба владыки также почтили нас своим посещением. С ними всего лучше беседа клеилась о Его Величестве „народо (разумей: греко-) любивом“ султане, под сенью милостивого и правдолюбивого правительства которого все цветет и благоухает... Честью для нас также можно считать и визит учителей местной семинарии или официальнее Зосимовской Школы ( Ζωσιμαα Σχολ), – людей всех с весьма достаточным для места образованием. |
| Откуда же взялось слово: Стаги? Читатель предчувствует, что мы забредем с ним в свою родную славянщину – последнее пристанище филологических гаданий исследователей нашего пошиба. Да! Славянское ухо сейчас узнает в слове наши стяги, а если не стяги, то стоги. И то и другое словопроизводство можно считать равно подходящим и даже – вероятными, имея перед глазами по соседству с ним такие диковинные предметы, как эти каменные глыбы, представляющиеся изумленному воображению чем попало – лесным частоколом, болотными кочками, снопами, копнами, возами, сапогами (по признанию одного современного чеботаря… книг) 215 , просвирами, если припомнит благосклонный читатель, одним словом, всякому – по его спещальности. Отчего же не прозреть было в них летавшей когда-то с Севера на Юг „Болгарской Саранче“ свои сенокосные или иные какие „стоги“ ? Но – довольно любословить. Тем более, что как мы уже сказали, Метеорским монастырем назывался сперва один только, у которого мы вчера останавливались. Почему знать, может быть, первый строитель его носил фамилию Метеора, от него перешедшую к камню, к месту, в книги, в головы и на язык подобных нам туристов. Тоже могло случиться и с средневековыми Стагами. Вон предместник наш по болтовне Пуквиль, не усомнился открыть в них Святых 216 , les Saints, да еще и навязал свое открытие Визатийцам, ставши через то plus catholique, que le Pape, как говорится. Где ж после него нам настаивать на стяге какого-нибудь воителя Самуила, доходившего с дружинами своими до Лариссы, или на тот какого-нибудь волопаса Терпка времен давних? О древнейших же клиньях или кольях, по-пеласгийски Гомфах, и говорить нечего. Тот же Пуквиль у самого Омира (Гомера) отыскал наши Метеоры под кличкою: Ифоми (ед. число), в которой и самый прозорливый филолог-географ не усмотрит ничего напоминающего диковинную природу Метеорскую. Договорившись до такой фантасмагории, возвратимся к действительности. «Доброе утро» фессалийское давно заглядывало в окна нашей опочивальни, оказавшейся тоже настоящей Метеорскою, т. |
| Трудно было привыкать к таким полетам. Для ободрения себя я, согнутый в сетке в три дуги, пел разные священные стихи, но не перемогал ужасов своих. Они сдавливали сердце мое и выдавливали слезы из глаз моих в монастырских церквах пред ликами Спасителя и Богоматери. Это были горячие слезы благодарения за спасение жизни. Описывать ли вам Метеоры, эти ринутые Божиим огнем из недр земли глинисто-каменистые растворы и лавы, ринутые весьма высоко и огустевшие в виде волн, холмов, шатров, столпов, колонн, обелисков, пирамид, мачт, корабельных остовов, многостенных укреплений с зубцами и куполами и в виде птичьих, звериных и человеческих фигур в разнообразных положениях? Описывать ли вам эти дива дивные, эти каменные голые массы, высочайшие и приземистые, громадные и малообъемные, с пещерами внутри, с монастырями на вершинах и в отвесных боках их? Описывать ли вам постановку и расположение этих тьмочисленных волканических утесов, примкнутых к горам и отдельных от них, стоящих слитно и раздельно, прямо и наклонно, отвесно и навесно, и на малом пространстве построенных как бы в боевом порядке взводами и густыми массами, лицом к реке Пинию, тылом к горам Куклиоли и Жерчи, и составляющих правое крыло у монастырей Метеорского и Варлаамского, левое у обители св. Стефана, густой центр у селений Калабаки и Кастраки и за ним резерв по линии монастыря Русанского? Описывать ли все это? Не могу! Идите сами посмотреть на дивные Метеоры. Приближаясь к ним, вы увидите сперва громадного каменного митрополита в клобуке, согбенно сидящего на седалище задом к вам, и подле него – харю Нептуна на скале Алисо; потом в отрогах горы Куклиоли усмотрите на правом углу брадатого Девкалиона, на левом жену его Пирру и за ней служанку с водоносом на плече, перед ними два коровая, один на другом, которых не съесть и в тысячу лет, а повыше их, низверженных и израненых гигантов с их щитами, и обитель св. Стефана, втиснутую в верхние расщепы утеса, как бы каменный стакан, вставленный в горсть руки между поднятыми и растопыренными пальцами. У этой обители будет замечена вами голова человека, будто слушающего обедню. Идите сами посмотреть на Божьи Метеоры с тамошних высей. Вы взглянете на них и скажете: кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса един. Вы одним взглядом окинете все монастыри, поставленные на высочайших отвесных столпах и в боках их, и подивитесь крепости веры и самоотвержению древних отшельников, которые с помощью лома взошли на эти столпы, чтобы стать ближе к небу. |
| Понемногу спускаемся, держа направление к Юго-Востоку. Гигантская „вешалка облаков“ неравномерно сколочена зиждительною рукою Верхотворца круга небесного. Восточный бок ее далеко не так крут, по крайней мере, в местах этих, как западный, но все же приходилось беречься и заботиться о своего рода равновесии чуть-ли еще не больше, чем на мучительном подъеме. Картины природы по сю сторону несравненно веселее и привлекательнее, чем по ту. Мы имеем полное право считать себя уже в Фессалии и первые впечатления от этой классической страны останутся у меня на весь остаток жизни, таким образом, приятные, – именно такие, каких я чаял от нее, смотря на карту ее в памятном „классе“. Впереди нас большой овальный холм красной земли, окруженный богатою растительностию. Объезжаем его и вдаемся в целый бор сосновый с сильным освежающим и потом как-бы усыпляющим запахом. Все глубже и глубже вдаемся в ущелье, следуя его извилинам, пока оно не раскрылось глубокою долиной, обрамленной лесистыми склонами боковых высот. Все так приглядно, так заманчиво и радостно. Только двукратно встреченный нами на пути Дервен мог бы оттенить веселую и светлую картину кипящей жизни природы. Но, чтобы вполне понять нерадующее значение подобных пятен на ней, надобно проехать тут вечернею порою, когда вместе с солнцем закатывается и бодрость души и поневоле зарождается в ней страх перед той или другой воображаемой напастью. Гонящее подобные страхи в течение дня ласковое светило, однако же, совсем не умеет сдержать где нужно свои ласки, и печет нас так, что в пору воображать себя уже на тучных полях Фессалийских среди голой и загорелой буколики. Наконец, мы, в течение каких-нибудь полуторых часов, успеваем (по Буе) понизиться на 2281 фут, и подъезжаем к давно высматриваемому хану Малакаси 210 или Малакашу, по выговору Терпка. Да простит читатель каламбуру, подсказываемому желудком. Если не „молока» (на дворе Петровки), то хотя „мало каши“ мог обещать нам хан, довольно солидно и зажиточно высматривавший из своего зеленоющего оазиса. Но на первые осведомления наши о продовольствии, ханджи показал такой вид нестяжательности, что хан его мог, поистине, быть назван предисловием к метеорской пустыне. С тоской на сердце, мы проехали мимо него, успокаиваемые стариком, что через четверть часа найдем все, что нам нужно, в другом хане. |
| Казалось бы, что тут уже не до благотворительности, не до покровительства Востоку, казалось невозможным и крайне неразумным при таких обстоятельствах тратить большие суммы вконец истощенной казны на раздачу милостыни разным просителям с Востока. Не так смотрело на это дело московское правительство: отказаться от благотворительности православному Востоку значило бы из боязни лишних, хотя бы и тяжелых для государства, расходов отказаться от исторического призвания России, от той высокой роли, какая самим Промыслом назначена Руси относительно всего православного мира, значило бы порвать связь с прежними, самыми заветными и дорогими стремлениями и преданиями Московского царства, значило бы подвергать никем более не поддерживаемое Православие на Востоке крайней опасности и сделать ответственной Москву за его если не конечное падение, то умаление на Востоке. На такой шаг московское правительство, несмотря на все свои финансовые затруднения, было не способно, особенно же Филарет Никитич, строгий ревнитель русской чести и преданий Московского царства. Поэтому с воцарением Михаила Феодоровича, и особенно с приездом Филарета Никитича, прием в Москве просителей милостыни снова был восстановлен и число их все более увеличивалось, так как Филарет Никитич хотел во всей силе поддержать и продолжить старые московские традиции по отношению к православному Востоку. Просителей не только радушно принимали, но и одаряли милостынею ничуть не меньше прежнего времени, несмотря на крайнюю скудость государственной казны. Но так как число их увеличивалось с каждым годом, а вместе с тем росло и количество злоупотреблений милостынею, то явилась потребность в каких-либо определенных правилах, имевших в виду на первый раз не столько сокращение числа просителей или количества отпускаемой им милостыни, сколько предупреждение злоупотреблений. Одною из первых мер в этом роде была дача разным восточным обителям так называемых жалованных грамот. Такие грамоты уже выдавались раньше Иваном Васильевичем и Федором Ивановичем некоторым восточным монастырям, например: Пантелеймоновскому афонскому монастырю, Благовещенскому сербскому на реке Папраче, Всесвятскому Метеорскому. |
| Кстати, палящий зной полуденный грозил нам полным разленением, столько опасным для верховой езды. Приют наш оказался на краю города. При доме есть и садик, а в садике большое тенистое дерево, под которым мы и улеглись на рогожках. Сознание удовлетворенного желания, поддерживаемое и разцвечаемое узорами (как благозвучнее назвать скорописные каракули?) записной книжки, блажило душу. Слишком быстрый переход от сухой, суровой, невзрачной природы Метеорской к мягкой, ровной, влажной, цветущей местности пригородной, в соединении с тихою обстановкою семейного быта, не прошел бесследно по сердцу, еще открытому для впечатлений всякого рода и не на одну минуту заставил меня кружиться помыслом то там, то сям, увлекая меня по временам в третью сферу жизни – историю, не общую (пусть не опасается читатель!), а ту, свою, частнейшую, до которой никому нет дела, кроме ее самотворца. Для Иоасафов отживших, отцарствовавших, давно отпраздновавших юбилей своего красного бытия, может иметь заманчивость и голый неприступный утес Метеорский. Но как согласить с общим мировым порядком вот то неестественное признание, которое я слышу в настоящую минуту, исходящее от крошечного существа, еще не расцветшего, еще не начинавшего царствовать в своем маленьком кружке идей и желаний, говорящего вам со всею прелестью неведения, что оно посвятит себя или уже посвятило даже, Богу, оставит и отца, и мать, и дом, и садик, и уйдет (с любимой куклой?) в пустыню далеко дальше Метеоров?.. Конечно, подобное бессознательное риторство слагается под воздействием частых встреч и обращений с соседними пустынножителями, но разве не точно так выходили из Авениров Иоасафы, из Растков Саввы, из Пенелоп Ирины, Мелании, Екатерины, Варвары?.. И вдруг, ex abrupto из-за этой, чарующей цветистой канвы обрисовывается в воображении моем, вместо детской, колоссальная мужская фигура с красным, рябоватым лицом, накрытым таким же фесом, со смелым взором и повелительными жестами, виденная мною не раз там далеко за горами... Какой-то старый палликар рассказывает поблизости не то Терпку, не то другому кому, про неизбежного „героя Калабаки“, славного Ходжи-Петро. |
| Хотя и упоминается что он был женат, но это не мешает ему быть напоследок дней своих и монахом. Он-то и был „третий“ Иоасаф разбираемой эпохи, променявший венец на кукуль и, в некотором роде, тоже конкурент Кантакузина на метеорское ктиторство, хотя в 1388 году ему насчитывалось бы всего 18 лет, а в год передаточного акта Царицы Марии, еще менее двумя годами 284 ! Итак, на основании того, что подручно нам в настоящие минуты, не доследившись ничего верного и совершенно ясного о метеорском Иоасафе, мы предоставляем это сделать досужему преемнику нашему по исследованию, который решится провести, по крайней мере, неделю времени в надземной обители, и пересмотрит все рукописные книги библиотеки ее со всеми их заметками, и перероет все полки, вышки, углы и подвалы монастыря, а равно пересмотрит с увеличительным стеклом все иконы, кресты и разные сосуды церковные. Нам думается, что для него не составит не только исторической загадки, но и простого вопроса личность, над уяснением которой мы напрасно столько времени трудимся. Наше занятие актами обители продолжалось до самой ночи. Утомились и зрение, и внимание. Столпники уготовали нам вечерю царскую, как и следует ожидать от Царской обители. Болевший с самого полудня Игумен, разделил с нами трапезу нашу, венцом которой было кушанье ревани, имевшее задачею своею затмить памятную Буковалу. Состояло оно из муки с медом, жареной на сковороде. О. Каллиник с младенческой простотой выхвалял его сладость при всякой новой ложке и под воздействием ее, был весьма любезен с гостями. Но... дружба дружбой, а служба службой! Чуть я замолвил ему словечко о том, чтобы две, намеченные мною и оставленные, так сказать, на верхосытку, рукописи остались в комнате нашей на всю ночь для более досужего и покойного осмотра их, он, точно очнувшись, сказал: – а они еще здесь! – и приказал сейчас же отнести их на свое место. Ничто не помогло. Признаюсь, от этого обстоятельства сладость ревани значительно для меня поубавилась, а товарищу моему она даже напомнила, по созвучию, прием ревеню. |
| На обороте передней дощечки ее читается одно и единственное слово: ωσαφ. Вот и все! Какой Иоасаф, ищи, где хочешь! По характеру письма Евангелие точно могло принадлежать императору, даже быть писано его рукою иноческою, но принадлежало-ли? Было-ли писано? Вопрос, значит, все-таки упирается в личность Метеорского Иоасафа-ктитора. Жаль мне остановиться на таком неудовлетворительном выводе, но что делать? Плохим подспорьем императорству Иоасафа может служить обстоятельство, что чей-то автограф стоит совершенно одиноко, как привычно писать царям и что всякий другой Иоасаф не император прибавил бы непременно что-нибудь к своему имени, определяющее его социальное положение. Да наконец, почему знать, не занесена-ли книга в Метеоры и отинуда? Другое подобное же, но еще меньшего объема Евангелие оказалось с припискою: настоящая книга принадлежит Неофиту иеромонаху от страны Этолии из города Ф... и архимандриту 259 . Года нет. – А кроме этих двух книжиц, будто бы уже и нет никаких других? – робко спрашиваю я. – Найдется и еще несколько, – вяло отвечают мне, – да только хлопоты с ними! Вот тут бывали когда-то, – прибавляют, указывая на целый ряд сундуков с крепкими затворами. Явно, что это своего рода книжное кладбище, в котором мирно покоятся отжившие мемвраны до невесть какого радостного утра. На усиленное желание мое взглянуть на запрятанные сокровища хотя одним глазом, мне оказали благосклонность – открыли один из сундуков. Как и следовало ожидать, попались под руку отеческие писания, и всего более Златоуст, Лествичник, Метафраст, все, конечно, пергаменты, и в большинстве – фолтанты 260 . Порывшись в них минут 5–6 и видя, что становлюсь предметом общего ожидания и, вероятно даже, нетерпения, я пожелал вечного покоя погребенным мемвранам и безнадежно отошел от их могилы. И было кстати. Меня ожидали другие предметы любопытства и, конечно, прежде всего, множество ковчежцев со св. мощами, между коими первенствовал содержавший в себе так называемые: Святыя Страсти. Я приложился к ряду маленьких отверстий, но положительно не мог дать себе отчета, что именно означается этим странным именем. |
|
|
