| О необходимости широкой государственной программы торжеств, которая включила бы не только собственно праздники, но и восстановление исторических мест, установку новых и реставрацию старых памятников, создание музеев, организацию многочисленных культурных и просветительских проектов, связанных с преодолением Смуты, говорили и другие участники пресс-конференции. Так, Юрий Бондаренко призвал восстановить и вернуть на прежнее место памятник Минину и Пожарскому. По его словам, помещенный в советское время в ограду Покровского храма (Василия Блаженного), памятник смотрится как " музейный экспонат " , он " вырван из исторического контекста " . Если вернуть монумент на середину Красной площади, к Верхним торговым рядам (ГУМу), то это восстановит замысел великого Мартоса, согласно которому Минин показывает рукой на захваченный интервентами Кремль. Галина Ананьина рассказала об усилиях Фонда содействия инициативе общественных организаций по постановке памятника Патриарху Гермогену – " незаслуженно забытому мученику, патриоту, государственнику " , который " фактически создал Народное ополчение " . По словам выступавшей, такой памятник мог появиться в Москве еще сто лет назад: в 1912 г. над проектом монумента работал В.М. Васнецов, в 1914 г. в новом конкурсе победил проект Н.Н. Андреева. Предполагалось поставить парный памятник Патриарху Гермогену и архимандриту Троице-Сергиевой лавры Дионисию лицом к Минину и Пожарскому, на месте нынешнего Мавзолея. Однако из-за Первой мировой войны и революционных событий этим планам не суждено было сбыться. Сейчас возглавляемый Г. Ананьиной фонд предлагает создать памятник Патриарху Гермогену на народные деньги, подарить его Москве и установить у Казанского собора на Красной площади. Г. Ананьина не сказала ничего определенного про конкурс, назвав в качестве вероятного автора монумента известного московского скульптора А. Рукавшникова. Говоря о государственной важности столь " сильных юбилеев " , она отметила: " Очень обидно, что все инициативы, в том числе - поддержанные Святейшим Патриархом Кириллом, не были пока поддержаны на государственном уровне " . |
| Тут провели они утро. Были разорваны пути оповещения, в чужой стране в неожиданных и крайних положениях были раскинуты пять пехотных дивизий, пять артиллерийских бригад, конница, сапёры, – а новости, и только дурные, приходили от случайных людей с такой быстротой и уверенностью со всех лесных сторон, как не мог бы наладить их поступление лучший начальник связи. Узналось, что убит полковник Кабанов и выбит Дорогобужский полк. Узналось, что Копорский полк под Хохенштейном вчера после возврата и часу не простоял, снова бежал, и новоназначенный полковой командир Жильцов застрелился на коленях у воткнутого в землю знамени. Узналось и хуже: что убит генерал Мартос, достоверно говорили казаки из его сопровождения. Тройную эту весть донесли до Самсонова. Трижды он снял фуражку, перекрестился. Жильцова – он так и поставил вчера. И Мартоса – так послал. Но печальный покой и новый смысл его лица уже и это не могло нарушить. Самсонов как будто стал прислушиваться. И не к гаму вокруг. И не к отдалённой стрельбе. А – помимо. Он покинул или даже забыл свою ведущую мысль – ехать оборонять Найденбург. Теперь он оставил штаб в Орлау и с малым конвоем поехал на передовые позиции, к Калужскому полку. Там, на подъезде, застал в овраге командира батальона, выгоняющего стэком из кустов своих солдат, бежавших с позиции, – и покинув свою цель – укрепленье позиции, беседовал с этим подполковником отдельно. А по Орлау слонялся без дела сердитый, пепельный армейский штаб – и не смел уехать без командующего. Но тут случилось кое-что и бодрое: внезапно приехал, доложиться и за приказаньями, начальник штаба 13-го корпуса генерал Пестич. Оказывается, корпус – жил, был, существовал, шёл сюда, только не знал обстановки и не имел приказа. А вот стали подходить к Орлау и полки 15-го корпуса. Рассказывали о славном деле Кременчугского и Алексопольского полков в арьергардной засаде у Кунхенгута: в сумерках успели промерить расстояния, закрепить пулемёты и ружья – и в темноте облили огнём и откинули немецкую колонну трёх родов войск, густо шедшую в преследование. Полки и сейчас были бодры, и все старшие офицеры верили, что сегодня же, вот-вот, подойдёт выручка от фланговых корпусов, 6-го и 1-го. |
| День 12-го тоже прошёл для Самсонова напряжённо. Вчера на шесть переходов, сегодня корпуса уходили на седьмой. Опять обстоятельно и пространно просили у Жилинского днёвки для центральных корпусов Мартоса и Клюева – и снова было отказано: уйдёт противник, ускользнёт, ведь гонит его Ренненкампф! О Ренненкампфе сами ничего не знали кроме того, что сообщал Жилинский: гонит! Пришли сообщения от разведки левофланговых кавалерийских дивизий, что перед ними – большое скопление противника. Опять это подтверждало понимание Самсонова, что слева сгущается враг, но не радостно было подтверждение правоты, а замучили колебания: что же делать? Простейший рассудок подсказывал: поворачивать все корпуса налево, а не гнать их вперёд. Но вчерашнее клеймо труса ещё пылало на Самсонове, измучился он препираться с Жилинским, война наверх изнурительнее, чем вперёд; и дорожил он тем компромиссом, который накануне был как будто достигнут; и ещё смягчала первая от Жилинского телеграмма, поздравительная с победой под Орлау; и что-то же знал уверенно штаб фронта, если так твердил, а кавалерийская разведка легко могла и преувеличить противника. Одна дивизия 13-го корпуса накануне ходила налево к Мартосу, по его просьбе, на помощь, под Орлау. Там бы, может, ей и остаться, но она уже успела вернуться к своему корпусу, и уже шла опять на север, и почти немыслимо было психологически снова дёргать её, перемещать опять налево. Да весь такой поворот корпусов был очень сложен, требовал остановки наступления и, может быть, перекрещивания тылов. Тем временем, к досаде Самсонова, в Остроленку прибыл английский полковник Нокс. Зачем он прибыл – неизвестно, верней – выражать добрые чувства англичан, которые на континент ещё через полгода высадятся. Самсонов и вообще не любил европейских неестественных дежурных улыбок, тем более помехой и отвлечением был этот гость сейчас. Своих-то собственных событий и соображений не успевал Самсонов уложить в растревоженной гудящей голове, а тут ещё надо было озабочиваться вести дипломатический приём. |
| На въезде в город командующего встретил офицер из высланных квартирьеров и побежал по улице вперёд, показывая дорогу. За поворотом, на ратушной площади, открылся и выбранный дом – не только сам не горевший, но и окружённый целыми домами, в него попало две русских гранаты, но он не пострадал. Это была приветливая гостиница, маленькая, в три этажа, по углам крыши с двумя как бы шлемами на немецкий лад. С крутых ступенек крыльца сбежал подполковник и, вытянясь перед автомобилем, доложил громогласно о готовности здания, телеграфной линии, обеда, ночлега, и о том, что город горит с самого дня взятия, но сейчас усилиями выделенных частей пожары устранены. Затем доложился комендант, полковник, назначенный здесь Мартосом три дня назад. Представился и вальяжный бургомистр (жители где-то были, но не видны). Въезжая в город, не сразу заметили, что сюда доносится глуховатая, ослабленная жарою, но обильная дружная толчея как бы во много крупных ступ, и непрерывно. Первый Постовский несколько раз прислушался, покрутил головой: “Близко.” Слишком близко к расположению штаба армии. Комендант уверял, что далеко. И опять-таки – слева . И серьёзный бой. Кто же это? Пока англичанин отвернулся, Самсонов и Постовский сориентировались, глянули на карту. Так получалось, что это левее Мартоса. Скорее всего – Мингин, злополучная половина недособранного корпуса. Но он должен быть дальше! Поднялись внутрь, в прохладу. Снаружи такое скромное по размерам, здание содержало в себе на втором этаже некий зал с лепными гербами по стенам, с тремя соединёнными полуовальными окнами, – такой просторный зал, что не верилось, как он в это здание вместился. Здесь и был уже сервирован им стол, со старинной серебряной посудой и золотогербыми бокалами, и ничего не оставалось, как сесть обедать, перекрестившись. (Командующий крестился, никого ни к чему не обязывая). Подавали – немцы, гостиничные кельнеры. А между кирхой и ратушей по низам тянуло голубо-серым дымом, и так весь обед. И толкли, толкли далёкие тупые ступы. |
| И всё так же, большой планшет на конской голове, почерком размашистым: “6-й корпус отошёл южнее Ортельсбурга, по словам офицера-очевидца – в беспорядке. Корпус сильно пострадал, ослабел физически и морально. Еду в Надрау, где приму решение относительно наступающих корпусов…” Он написал “приму решение”, как если б оно ещё не было принято: наступать центральными корпусами! Но теперь, Благовещенский так откатывался, – остановить? отозвать центральные? Но как не хотелось! Всё больше оседали отбитые плечи армии, но как дорог был утренний разгон, державший Самсонова молодцом-солдатом! “Приму решение” – а в том же направленьи тронул коня. И штабные, глухо ропща, тронули за ним. (Большой знаток заполненья бумаг, утешал себя Постовский, что даже несколько часов, проведенных вблизи огня неприятельской артиллерии, можно будет выгодно записать себе в послужной список и в орден). С одной вершины открылся распашистый вид на озеро Маранзен – продолговатое, вглубь и вглубь. Солнце светило через плечо, вода не сверкала, темно покоилась. И лес глубокий стоял по берегам. А по склонам холмов разбросались мёртвые фольварки, краснея черепицею. И, отойдя от забот своих, облегчённой душой принимая мир без нас: – А красивая страна, господа!… И откуда здесь такие высоты, такие виды? Встречью втягивался на высоту обоз раненых, много ран штыковых. Кто стонал, а кто говорил вполне бодро, ещё бодрей при трёх генералах: ночной штыковой бой у деревни, вёрст десять отсюда. В один голос: удачный бой, мы победили! Да и сейчас гремело слева недалеко. Кроет, кроет нас Господь и Божья Матерь. Так быстрей же вперёд, господа, мы ничего не знаем! “Надрау” – так по маленькой деревне только назывался командный пункт Мартоса, а был он западнее, на высотах, в полукруге леса – отличное место с обширным видом. Передняя линия отошла, обстрел уже не достигал сюда, и несколько офицеров стояли открыто на холме, на солнечном уже припёке и передавали друг другу бинокли. А внизу, по шоссе, к железной дороге и через неё, шла медленная колонна – нет, вели колонну пленных в оцеплении, да! пленных не меньше тысячи! |
| Вчерашний день, как и каждый, закончился рассылкою наиразумнейших из возможных приказаний всем корпусам, что делать им сегодня, и с этим сознанием наивозможного благополучия штаб армии лёг спать. К утру у некоторых чинов штаба накопились кое-какие противосказания ко вчерашнему, но обнаруженное могло пойти в противоречие тому, на чём они сами вчера настаивали, – итак, не с каждым же докладом было спешить к. командующему. Некоторые вчерашние приказания и надо бы как будто изменить – да ведь уже завязались по ним утренние бои, всё равно поздно. И оставалось командующему проводить неторопливое утро, полагая, что с Божьей помощью всё развивается, как он хотел и распорядился, то есть к лучшему. Только нельзя было от него утаить связанных с близкою канонадой событий в дивизии Мингина. Эта дивизия, из Новогеоргиевска во Млаву почему-то не перевезенная по железной дороге, а прошагавшая сто вёрст рядом с нею и ещё полсотни потом, с быстрого хода вчера пошла в наступление всеми полками, причём правые едва не взяли Мюлена, а левые – Ревельский и Эстляндский, тоже очень успешно продвигались, но были встречены сильным огнём и отошли. А Мингин, узнав об отходе левых полков, отошёл и правыми, оторвался от Мартоса, как бы фланг его не открыл. Но в остальном сведения не были точны: как именно велики потери? до какого именно рубежа отошли? Неточность сведений давала возможность истолковывать их пока и не столь тревожно, тем более, что и канонада сегодня с утра отдалилась, перенеслась правее, к Мартосу. Внимательно рассмотрел Самсонов предложенную ему карту. Велел послать указание, дальше какой деревни, в десяти верстах от Найденбурга, полкам Мингина ни в коем случае не отступать. Теплилась надежда, что вот-вот начнет подходить к Мингину гвардейская дивизия Сирелиуса. Его или корпусного Кондратовича очень ждал Самсонов в это утро к себе, но они не появлялись. Может быть не офицера посылать на выяснение, а самому командующему поехать и посмотреть? Но поедешь к дивизии Мингина, а тут с другого края подскочит что-нибудь важное. |
| Тем временем русские закинули немцам и четвёртую загадку: незашифрованные радиограммы! То и дело подносили приехавшему Людендорфу и даже в пути нагоняли его автомобиль другим автомобилем и передавали – перехваченные русские радиограммы: между штабом Второй армии и штабами корпусов, и от Первой армии тоже десяток радиограмм за 11 августа, с указанием точного расположения русских корпусов, их задач и намерений и степени их тёмного незнания о противнике, а утром 12-го и полную радиограмму обо всей дислокации Второй армии! И уже ясно стало, что Первая не помешает бить Вторую. Да не для обмана ли всё это выставлялось? Нет, стекались в одно и донесения авиаторов, оставленных лазутчиков, добровольных военных обществ, телефонные звонки жителей. Во всей военной истории – бывала ли такая открытая карта? такая ясность о противнике? Сложная война по озёрной стране, загороженной лесами двадцатиметровых сосен, стала для германцев проста, как занятия на учебном полигоне. И все четыре загадки разгадывались едино: русские не умеют согласовывать движения больших масс. А потому: можно рискнуть охват фланга заменить окружением! Карта стонала, карта просила, карта сама показывала, как можно прочертить Канны XX века. Был соблазн охватить всю самсоновскую армию, да слишком она разбросалась, не могло достать германских сил. Решено было поэтому лишь оттолкнуть крайние корпуса от Уздау и от Бишофсбурга и так открыть проходы для вставки клешней. Для того уже пятый день перестраивались германские войска. Корпус генерала Франсуа поездами перебрасывался черезо всю Пруссию по диагонали. А корпуса Макензена и фон-Белова (о которых донёс Ренненкампф, что они разгромлены и остатки их укрылись в Кенигсберге) нормальными переходами покрыли 80 километров, спокойной днёвкой привели себя в порядок и утром 13-го августа ошеломили беспечно выдвинутую комаровскую дивизию. Это был тот день 13-го августа, когда Самсонов перевозил наконец свой штаб в Найденбург и пились там тосты за взятие Берлина под остриём уже прорезанной стрелки-клешни и под близкий грохот семикратно превосходной немецкой артиллерии под Мюленом против дивизии Мингина. Тот день, когда корпус Мартоса, гонимый мимо Шольца, но всё более цепляясь за него, всё более поворачивался на него и отважно и с большим успехом его теснил. Тот самый день, когда корпус Клюева, ни о каком противнике не зная-не ведая, гнал по пескам на пустой север – в ловушку, в волчью яму, невозвратные вёрсты гнал, за каждую из которых придётся платить батальонами. Тот самый день 13 августа, когда русская Ставка уже разрабатывала план, как забирать Ренненкампфа из завоёванной Восточной Пруссии, а Жилинский давал Ренненкампфу телеграмму: считать главной цепью обложение крепости Кенигсберг (где укрылись ландштурмисты-старички) и прижатие немцев (где не было их) к морю, чтобы не допустить до Вислы (куда они не шли). |
| #lx_706553 #lx_706553 .lx_home_button #lx_706553 .lx_home_button svg #lx_706553 .lx_home_button svg path #lx_706553 .lx_home_button:hover #lx_706553 #lx_706553 .lx_close_button #lx_706553 .lx_close_button .lx_close_button_text #lx_706553 .lx_no_click #lx_706553[data-height="" ] .lx_close_button Закрыть Что происходит с «Нашим современником»? Король Лир Александр Сегень 16:40 17.01.2024 634 Время на чтение 11 минут Источник: Литературная Газета «ЛГ» с бесспорным уважением относится к журналу «Наш современник» и отдаёт себе отчёт в том, что внутренняя политика издания – дело особое. Но мы не могли отказать в публикации Александру Сегеню – одному из самых крупных современных писателей, поскольку не в традициях нашего издания замалчивать проблемы. Разумеется, мы готовы предоставить возможность высказаться всем сторонам конфликта. Шекспир не подписывался на журнал «Наш современник», не покупал в киосках «Инглишпечати», не брал в библиотеках Лондона и потому его не читал. Но гений потому гений, что через века предвидит события… Осенью 1989 года в одном из своих телеинтервью на вопрос «В редакции какого журнала вы хотели бы работать?» я назвал «Наш современник». Это интервью подслушала щука, и вскоре мне позвонил главный редактор Станислав Куняев, пригласил зайти. Приехав в здание на Цветном бульваре и поднявшись на второй этаж, где расположены основные кабинеты, я первым делом увидел Тараса Бульбу с бутылками шампанского, сжатыми за горлышки между пальцами, – четыре в правой руке и четыре в левой. Эво какие люди тут работают! Тарасом Бульбой оказался завотделом поэзии Геннадий Касмынин, кстати, всю жизнь мечтавший исполнить роль этого гоголевского персонажа. Вышедший мне навстречу из своего кабинета бодрый и весёлый главный редактор спросил: –Сегень? –Сегень. –Хотите работать в журнале с такой обложкой? – И он с гордостью показал мне её – белую, с изящным логотипом, изображающим памятник Минину и Пожарскому работы Ивана Мартоса. – Это ведь вы в своём интервью сказали, что мечтаете… |
| Закрыть itemscope itemtype="" > Он увековечил Минина и Пожарского К 260-летию скульптора И.П. Мартоса, автора знаменитого памятника на Красной площади 04.11.2014 582 Время на чтение 8 минут В нашей истории есть личности, чьи имена не обладают широкой известностью, но творения - хорошо знакомы каждому. В этом году исполняется 260 лет со дня рождения Ивана Петровича Мартоса, русского скульптора, автора знаменитого памятника Минину и Пожарскому. За свою продолжительную творческую жизнь выдающийся скульптор был удостоен чести создать памятники трех императоров - Павла I, Александра I и Николая I. Цари доверяли ему самые ответственные работы по увековечению знаменательных событий из истории Государства Российского. Точная дата рождения И. Мартоса была утрачена, но есть прямой смысл почтить память художника в День народного единства и одоления Смуты. В пояснительной записке о новом празднике указано: «4 ноября 1612 г. воины народного ополчения под предводительством Козьмы Минина и Дмитрия Пожарского штурмом взяли Китай-город, освободив Москву от польских интервентов и продемонстрировав образец героизма и сплоченности всего народа вне зависимости от происхождения, вероисповедания и положения в обществе». Помним, что День народного единства - это возрожденный государственный праздник, учрежденный в 1649 г. указом царя Алексея Михайловича, по которому церковный праздник Казанской иконы Божией Матери приобрел статус государственного. Многовековая традиция пресеклась с приходом в ХХ в. безбожной власти. Критичные умы задаются вопросом: не является ли возрожденный праздник надуманным, приживется ли новая, точнее, хорошо забытая старая традиция в нашем нынешнем обществе, в общем-то, столь разрозненном? В самом деле, в страшные годины Смуты, когда стоял вопрос утраты Русской государственности, вольно было «единяться» князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому с нижегородским земским старостой Кузьмой Мининым... Как гласит знаменитая надпись на прославленном памятнике скульптора Мартоса на Красной площади, выбитая золотистыми буквами по красному граниту: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия. Лета 1818». |
| Херсон. В Екатерининском соборе. Кресло императрицы Екатерины II Император Павел, вступив на престол, распорядился стереть память о фаворите матери, и склеп Потемкина был осквернен. Жители города сохранили прах своего основателя и вновь восстановили склеп в следующее царствование. При Николае в Херсоне светлейшему князю был открыт памятник. Идея его создания возникла у Екатерины II еще при жизни Потемкина. В 1791 году она повелела Сенату, помимо других наград, установить светлейшему памятник в том месте, где он сам пожелает. После смерти князя в особом манифесте Екатерина II приказала изготовить грамоту «с прописанием в оной завоеванных им крепостей и разных сухопутных и морских побед, войсками его одержанных: грамоту сию хранить в соборной церкви города Херсона, где соорудить мраморный памятник Таврическому, а в арсенале того ж града поместить его изображение и в честь ему выбить медаль». В день празднования Ясского мира, во многом подготовленного светлейшим, матушка-императрица повторила свою волю, повелев «воздвигнуть монумент в граде Херсоне, им построенном». В 1825 году скульптор Иван Мартос выполнил первый терракотовый эскиз скульптуры Потемкина. Работа была оценена в 170 тысяч рублей. Сумма весьма значительная по сравнению, например, с затратами на памятник Ришелье, который именитый ваятель согласился делать за 40 тысяч рублей. Меньше стоила и другая знаменитая работа Мартоса - памятник Минину и Пожарскому в Москве . Деньги собирали два года. Сохранилось письмо Мартоса к херсонскому губернатору Я. Ф. Гансаку, в котором скульптор говорит, что «...помнящие Потемкина находили большое сходство. Мне не приходится хвалиться, но по-моему статуе не место на площади, а в комнате». Светлейший князь Потемкин-Таврический. Скульптурный портрет работы И. Мартоса В конце 1836 года, в 45-летнюю годовщину погребения Потемкина, памятник занял свое место. Автором нового массивного гранитного пьедестала стал итальянский архитектор Франц Карлович Боффо. После революции 1917 года монумент был закрыт брезентом и стоял, окрещенный жителями «херсонским привидением». 27 апреля 1921 года памятник был снят с постамента и перенесен во двор музея, а в начале 1944 года исчез вместе с немецко-фашистскими войсками. Место Потемкина на пьедестале с 1922 года занял бюст Карла Маркса с венком на груди, а с 1958 года - скульптура основоположника научного коммунизма. К 225-летнему юбилею Херсона, в 2003 году, горожане вновь, как и 167 лет до этого, открывали памятник Потемкину. Выполненная по специальному заказу городского головы, ныне члена Партии регионов Владимира Сальдо работа Юрика Степаняна является художественной реконструкцией скульптуры Ивана Мартоса. Перед открытием памятника архиепископ Херсонский и Таврический Ионафан освятил скульптуру. |
|
|
