| Нужно заметить, что в подлинных роспевных напевах Русской Церкви нельзя найти мелодий определенно и исключительно мирного характера, особенно с тем надрывом, который так характерен для «умилительных» и «молитвенных» композиций в духе немецких баллад и городских романсов конца XIX в. это одно уже показывает надуманность и условность такой «умилительности» и «молитвенности», выражающейся не в напеве, а именно в гармонии, в трезвучии всего склада: это – фальшивая «умилительность» и «молитвенность». Приведенным только что своим духовно-музыкальным credo Кастальский отталкивался от всего стилистического направления Петербурга и Придворной капеллы и в то же время указывал на законность и даже необходимость основываться и в церковном хоровом пении на своем, русском напевном и многоголосном богатстве, а не только на подражании иноземной музыке. Возвращение – хотя бы частичное – к уставным напевам, проводимое Кастальским, и его хоровые обработки уставных напевов вызвали у части москвичей, начавших привыкать к стилю петербургской школы, жестокие нападки. Слишком долго и упорно воспитывались даже москвичи на немецком хоральном стиле сочинений петербургской школы и успели уже отвыкнуть от подвижных напевов знаменного роспева. В некоторых (правда, не самых серьезных) газетах появлялись статьи вроде «Регент Кастальский потешает богомольцев», в которых, между прочим, писалось следующее 874 : «В Успенском соборе регент Кастальский снова вводит веселые разухабистые напевы, похожие на плясовые...Что же смотрят протопросвитеры и не донесут синодальной конторе на бесчинство регента?» Конечно, пишущий такие статьи был просто каким -либо досужим обывателем, возможно даже, что не москвичом, а привыкшим к стилю Бортнянского, Львова, Багрецова, Архангельского, которому подвижные, живые мелодии знаменного роспева показались «разухабистыми» (хотя московские дьячки, когда пели свои будничные службы, которые автор статьи, вероятно, никогда не посещал, пели по синодальным квадратнонотным изданиям именно эти «разухабистые напевы»). |
| Между тем из Петербурга настоятельно меня требовали, и таким образом надобно было отправиться. По приезде туда, назначили мне преподавать предмет, с которым я сам был мало знаком, так что я сам с вечера должен был учиться, а на утро то преподавать; следовательно в одно время я учился и учил. И многое владыка мне рассказывал о своем петербургском житье и о митрополите Амвросии, которого считал своим благодетелем. Сожалею очень, что я многого из его рассказов не записывал тогда, а теперь, по прошествии слишком сорока лет, все это вышло из памяти. Редко можно было заставать его одного, так как многие часто его посещали, и тогда разговор делался общим, а потому не столько любопытным, как он сам о чем рассказывал. Между прочими встречал я у него иногда четырех сестер, которые мало допускали его говорить, будучи сами охотницы говорить, и часто слова его перебивали. Как-то они к нему приехали и говорят: – Как мы жалели, преосвященный, что не знали, что вы служили в Архангельском соборе и говорили проповедь! Владыка отвечал им: – О чем же жалеть? – Как же не жалеть, ведь вы российский Златоуст. Владыка, помолчав немного, спросил их: – Скажите пожалуйста, кто вас прислал меня искушать? А я сейчас читал книгу Златоуста. Потом владыка развернул эту книгу и прочел им что-то из нее. Приметно было, что он не охотно их принимал, и делал сие для того, чтобы отказом не огорчить их. Бывало когда доложат, что они приехали, то он задумается и скажет: – Проси. Как-то А. Н. М. спросил владыку: – Скажите пожалуйста, владыка, где вы их откопать могли? Тогда владыка отвечал: – Они мне достались по наследству после покойного митрополита Платона, и как-то умели себя пристроить к московской иерархии. Впрочем они были девицы очень добрые. Еще встречал я у него бывшую в Алексеевском монастыре игуменью Назарету Васильевну Гладкову, которая с собою привозила монахиню Шкурину, бывшую прежде Фрейлиною императрицы Екатерины. Шкурина часто упоминала о дворе, что, приметно, владыке в монахине, отрекшейся от мира, не совсем нравилось. В гостиной его пробили часы; по этому случаю г-жа Шкурина вспомнила о часах, бывших во дворце, и сказала, что каждый раз как надлежало им бить, появлялся из них петух, махал крыльями и кричал по петушиному столько раз, сколько показывали часы. На сие митрополит сказал: |
| Особенным усердием к выполнению видов правительства, неразборчивостью и невниманием к участи подчиненных отличился тамбовский епископ Евгений. Действительно, его неразборчивость и невнимание граничили почти с жестокостью. Синодальные акты 1831 и 1832 годов наполнены жалобами синоду и даже самому Государю на жестокость Евгения. Из многих подобных жалоб приведем в образец некоторые. Так, жена одного церковника, Осипа Федорова, Анна Тимофеева, обратилась со всеподданнейшим прошением к Государю Наследнику, прося его ходатайства пред Государем Императором о возвращении ей мужа, отданного по распоряжению Евгения, в октябре месяце 1831 года, в военную службу, несмотря на то, что она оставалась после него беременною с 4-мя малолетними детьми, без всяких средств к их пропитанию. 316 Или вот другой пример: престарелая пономарская вдова Петрова просила Государя Императора, чтобы из двух её сыновей, отданных Евгением в солдаты, оставили ей одного, как единственного её кормильца на старости лет. Просьба её передана была на рассмотрение в синод, который, найдя, что Евгений поступил неразборчиво, тем более, что один из сыновей вдовы Петровой не был ни в чем замечен, а, напротив, отличался нравственным поведением, положил: возвратить его престарелой матери. 317 В таком виде дело представлено было на высочайшее воззрение. Государь утвердил мнение синода, но, пораженный поступком Евгения, а может быть припоминая и другие жалобы на него по подобным же делам, написал на синодальном докладе следующее: «Возвратить, но за неправильную отдачу сделать строгое замечание». V. Замечание архангельскому епископу Георгию 12-го сентября 1832 года синодальный обер-прокурор князь Мещерский словесно предложил св. синоду на благорассмотрение о замеченном им неприличии со стороны духовенства во время церемонии, бывшей 25-го июня того года в Архангельске, при открытии памятника покойному статскому советнику Ломоносову, которая подробно была описана в 170 «С.-Петербургских Ведомостей» 1832 года. Затем было прочитано следующее описание этой церемонии из показанных «Ведомостей»: «Утром 25-го июня, в 9 часов, начался благовест к божественной литургии, которая совершена в кафедральном соборе епархиальным преосвященным со старшим духовенством. |
| При Михаиле Федоровиче на Земском Соборе 1642 года гости и торговые люди в своей сказке жалуются, что немцы, кизильбашцы (персияне) и всякие иноземцы торгуют всякими товарами, как в столице, так и по всем городам и через то в городех всякие люди обнищали. В 1646 году русские гости подавали челобитную, в которой излагали все обстоятельства, вредные для казны и торговли, проистекающие от прав, которыми пользовались в России иностранные торговцы. Постигавшие англичан обвинения в умышленном повышении и понижении цен на товары для своекорыстных видов касались тогда в большей или меньшей степени вообще торговцев всех иностранных наций. Гости хотели захватить в свои руки торговлю. Когда иностранцы, говорили они, приходили единственно в порты, а не торговали в России, русские товары были дороже, а иностранные дешевле; теперь вышло наоборот: русские продаются за бесценок, а иностранные дорожают, и притом еще иностранцы привозят к нам что похуже. Такой протест гостей, лиц, близких к правительству и часто служивших ему в торговых и финансовых операциях, мало-помалу расположил правительство в их пользу и против иностранцев. По торговому уставу 1653 г. иностранцы, торговавшие в России, обложены были высшею пошлиною, чем русские торговцы: именно, вместо десяти денег двумя алтынами с рубля, кроме, однако, Архангельска, да сверх того по четыре деньги с рубля за товары, которые они повезут из России к порту. Но еще более ограничены были льготы иностранных торговцев, торговавших по России, по торговому уставу 1667 года. Они были обложены по гривне с рубля (20 денег), следовательно, двойною в сравнении с русскими купцами, так называемою проезжею пошлиною, как за товары, которые они везут внутрь государства, так и за те, которые будут вывозить из России за границу; независимо от того они должны были платить двухалтынную пошлину с рубля, наложенную на них уставом 1653 года. Сверх того, они обязаны были, приехав в какой-нибудь город, продавать свои товары непременно местным купцам, и не иначе как оптом, равно должны были покупать и выменивать русские товары не иначе, как у местных торговцев, а отнюдь не у приезжих; если же бы открылось, что иноземец продал свой товар иногородцу или купил русский товар у иногородца, приехавшего в город, то такой товар, как у того, так и у другого, отбирался на государя. |
| Троицкое Усолье, Никольская в с. Богучанском, Спасская в с. Караульно-Острожском, Михаило-Архангельская в с. Верхнеподгорненском, Никольская в Ачинском остроге и др. Первые сибир. священники прибывали с казачьими отрядами, со временем священниками становились монахи из открытых в регионе мон-рей. Периодически в XVII-XVIII вв. в Вост. Сибири разрешалось пополнять сибир. духовенство выходцами из податных сословий (грамотных крестьян и посадских). Ввиду отсутствия у приходов средств для содержания клира гос-вом практиковалась выплата руги не только ружным, но и приходским храмам. Руга для священников в размере оклада рядовых казаков была недостаточна, а диаконы и дьячки получали по 5 и 3-4 р., вслед. чего вынуждены были заниматься хлебопашеством и скотоводством. Потребность в церквах и окормлявшем прихожан духовенстве к кон. XVII в. возросла. За это столетие в Вост. Сибири было построено 50 церквей и 14 мон-рей. На приходы, к-рые стали центрами общественной жизни, возлагалось духовно-нравственное окормление социально неоднородного населения Сибири, регулирование брачных и семейных отношений и т. д. Создание мон-рей и приходов в регионе было важно для искоренения язычества. Православие должно было культурно и духовно объединить многоплеменное разноязычное коренное население. После церковной реформы 50-60-х гг. XVII в. и гонений на раскольников в бассейне Енисея получило распространение старообрядчество разных толков, в т. ч. беспоповство: староверы бежали в Сибирь от преследований или были туда сосланы. В 1655-1656 гг. в Енисейске пребывал протопоп Аввакум Петров , позже сюда были сосланы проповедник «второго огненного крещения» казанский чернец Иосиф Истомин и разжалованный из бояр старообрядец М. С. Пушкин. На Московском Соборе 1681-1682 гг. царем Феодором Алексеевичем было предложено в числе новых епархий учредить архиепископию с кафедрой в Енисейске, предполагалось также назначение архиереев в Томский острог и на Лену. Однако это начинание не было осуществлено по причине противодействия епископата и в силу изменения политической ситуации после смерти царя. |
| Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это — мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы. и дымные облачка за ними, и эта моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов. — были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, — я знаю. И щели в стенах — знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат. — все помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны. — все мнится былью, моей былью. — будто во сне забытом. Мы смотрим с моста. И Кривая смотрит — или дремлет? Я слышу окрик: — «Ай примерзли?» — узнаю Чалого, новые наши сани и молодого кучера Гаврилу. Обогнали нас. И вон уже где, под самым Кремлем несутся, по ухабам! Мне стыдно, что мы примерзли. Да что же, Горкин?.. Будочник кричит: «Чего заснули?» — знакомый Горкину. Он старый, добрый. Спрашивает-шутит: — Годков сто будет? Где вы такую раскопали, старей Москва-реки? Горкин просит: — И не маши лучше, а то и до вечера не стронет! Подходят люди: чего случилось? Смеются: «Помирать, было, собралась, да бутошни-ка боится!» Кривую гладят, подпирают санки, но она только головой мотает — не желает. Говорят: «За польцимейстером надо посылать!» — Ладно, смейся. — начинает сердиться Горкин, — она поумней тебя, себя знает. Кривая трогается. Смеются: «Гляди, воскресла!..» — Ладно, смейся. Зато за ней никакой заботы... поставим, где хотим, уйдем, никто и не угонит. А гляди—домой помчит. ветру не угнаться! Едем под Кремлем, крепкой еще дорогой, зимней. Зубцы и щели. и выбоины стен говорят мне о давнем-давнем. Это не кирпичи, а древний камень, и на нем кровь, святая. От стен и посейчас пожаром пахнет. Ходили по ним Святители, Москву хранили. Старые цари в Архангельском соборе почивают, в подгробницах. Писано в старых книгах — «воздвижется Крест Харсунский, из Кремля выйдет в пламени», — рассказывал мне Горкин. — А это — башня Тайницкая, с подкопом. С нее пушки палят в Крещенье, когда на Ердань ходят. Народу гуще. Несут вязки сухих грибов, баранки, мешки с горохом. Везут на салазках редьку и кислую капусту. Кремль уже позади, уже чернеет торгом. Доносит гул. Черно — до Устьинского моста, дальше. |
| 437 Укажем на один пример таких сокращений: дела под 6955 г. занимают в Софийском 2-м своде: две страницы, а в Софийском 1-м не более как 15 строк. Но все-таки, не смотря на краткость, и этот свод дает несколько новых известий; так, под 6958 г. в числе убитых в битве под Галичем называется Григорий Семенович Горсткин; в числе; городов, доставшихся князю Андрею Васильевичу, называются Таруса да Городец у Серпухова (V, 270:274). 440 IV, 136. Известие под 7017 годом о сведении и владыки Серапиона буквально повторяется в Новгородской летописи по Архивскому списку (стр. 65). 441 Поставление митрополита Симона отнесено к 20-му сентября 7004 г. (IV, 165). Под 6991 годом находятся известия об освящении Воскресенского придела в Архангельском соборе и во имя апостола Акилы. Упомянем еще об одном примере иронии; под 6971 годом сказано, что в Ярославле открылись мощи князя Федора Ростиславича и «почало от гроба их людей прощати много», а далее прибавлено: «А князем Ярославским прощение же доспелося со всеми вотчинами, отдавали их великому князю Ивану Васильевичу, а печалованием из старины Олексеевым Полуэхтовича диака великого князя» (IV, 148). 443 Составители других сводов – Воскресенского и Никоновского – без сомнения, знали эту неофициальную летопись, как в свою очередь составителю Софийской 2-й летописи была известна официальная (это последнее обстоятельство доказывается первым известием о походе па Угру), но заимствовали из нее только то, что не могло набросить никакой тени ни на князя, ни на митрополита, ни вообще на кого-либо из лиц правящего класса; особенною щепетильностью в этом отношении отличается составитель Воскресенского свода: так, из рассказа неофициальной летописи о походе на Угру он взял только обращение к храбрым сынам российским и увещание храбро сражаться за отечество. Читать далее Источник: Обозрение состава московских летописных сводов/Исследование И.А. Тихомирова. - Санкт-Петербург : Тип. В.С. Балашева и К°, 1896. - 84 с. Поделиться ссылкой на выделенное |
| Борис в этот день ел с большим аппетитом и переполнил себе желудок так, что ему стало тяжело. После обеда он пошел на вышку, с которой он часто обозревал всю Москву. Вдруг сошел он оттуда и закричал, что чувствует колотье и дурноту. Побежали за доктором. Но еще не успел прийти доктор, ему стало хуже. Окружавшие его заговорили о будущей судьбе России. Борис сказал: «Как угодно Богу и земству 169 !» Вслед за тем у него полилась кровь из ушей и из носа; он упал без чувств. К нему прибежали патриарх, духовенство, едва успели кое-как приобщить его, а потом наскоро совершили уже над полумертвым посвящение в схиму и нарекли Боголепом. Он скончался около трех часов пополудни. Все во дворце были поражены неожиданностью события. Целый день не объявляли народу. Москвичи замечали в Кремле беготню, видели, как бояре, дворяне, стрельцы шли туда с оружием, догадывались, что это значит, но никто не смел, заикнуться, что царь умер. Только на другой день объявили об этом и послали народ всякого звания, и детей боярских, и купцов, и посадских к Кремлю целовать крест царице Марии и сыну Федору. Патриарх объявил, что им оставил Борис престол свой. Тотчас пошли рассказы, что Борис на вышке сам себя отравил ядом в припадке отчаянья и мук совести. Этот слух вынесли немцы доктора, лечившие царя Бориса 170 . Лицо мертвого было страшно изуродовано предсмертными конвульсиями и почернело 171 . На следующий день останки его погребены были в Архангельском соборе между прочими властителями Московского государства. Семьдесят тысяч рублей назначено было раздать в течение сорокоуста на милостыню ради успокоения души усопшего царя. Новый царь был юноша шестнадцати лет, довольно полный телом, с белым румяным лицом, с черными глазами, способный и умный от природы, начитан с детства, изучен, как говорят современные летописцы 172 , всякого философского естествословия и благочестив. Отец до чрезвычайности любил его, готовил к венцу и посвящал во все дела управления 173 , заботился, чтобы молодой царевич читал книги и приобретал знания; вообще, отец не спускал его с глаз от себя, и над молодым человеком с детства тяготело отцовское наблюдение; все свои чувства, помышления, желания, впечатления он должен был сообразовать с волей отца. |
| У царицы лицо было закрыто и голова склонена на грудь какой-то благородной даме 179 . Сзади шли в трауре 5 царских дочерей от первого брака. Когда народ увидел это шествие, то у всех вырвался такой ужасный стон, раздалось такое рыдание, как будто бы над ушами загремело несколько колоколов самым пронзительным звоном. Это был плач растерзанных сердец. Русские потеряли благочестивейшего и милостивейшего из царей, которому подобного не знали. Такая скорбь подданных для государей славнее всех мавзолеев. Тело Алексея стояло во храме 7 дней; в это время над гробом постоянно совершалось молитвословие, а во дворце ежедневно был стол для бедных» 180 . 1 Статья эта, оставшаяся после покойного М.Д. Хмырова в рукописи, осязательно сообщена нам В.П. Печаткиным 1) . – Полные примечания см. в Алексей Михайлович Романов: pro et contra: личность и деятельность царя Алексея Михайловича в восприятии современников и потомков: антология/Русская христианская гуманитарная академия (РХГА); [сост., коммент., вступ. ст. В.Г. Вовиной-Лебедевой].– Санкт-Петербург: Изд-во РХГА, 2015.– 804 с.– (Русский Путь). – Примеч. эл.редакции. 3 У царя Алексея Михайловича были еще два брата, царевичи: Иван, р. 2 июня 1633 г. † 10 января 1639 года, Василий, р. и † в один и тот же день, 25 марта, 1639 г. Погребены в московском Архангельском соборе. 4 День рождения царя Алексея указывается различно: 9, 12 и 17 марта. Мы руководствуемся документами официальными. 5 Жильцы 7-я из 8-ми степеней русского допетровского чиноначалия находились только в Москве. Производились в стряпчие. 6 Дворцовые разряды по Высшему повелению изданные II Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, m.II (с 1628 по 1645 г.). С.П.Б. 1851. 7 Забелин. Домашний быт русских царей прежнего времени. Статья V. Отечественные Записки 1854 г. 1. Omд.II, стр.4, 9. 11 Золотые эти не должно считать червонцами; ценность их не была велика. Они стоили: золотой угорский (венгерский) 10 ½ денег; корабельный (корабленик) – 3 алтына 3 деньги; португальский с крестом – 17 алтына 3 деньги. |
| После женитьбы Игорь отправился в поход на греков, а вернулся из него уже отцом: родился сын Святослав . Вскоре Игорь был убит древлянами . Ольга стала управлять Киевской землей за своего малолетнего сына Святослава . Боясь мести за убийство Киевского князя, древляне отправили послов к княгине Ольге, предлагая ей вступить в брак со своим правителем Малом. Ольга сделала вид, что согласна. Хитростью заманила она в Киев два посольства древлян, предав их мучительной смерти: первое было заживо погребено «на дворе княжеском», второе — сожжено в бане. После этого пять тысяч мужей древлянских были убиты воинами Ольги на тризне по Игорю у стен древлянской столицы Искоростеня . На следующий год Ольга снова подошла с войском к Искоростеню. Город сожгли с помощью птиц, к ногам которых привязали горящую паклю. Оставшихся в живых древлян пленили и продали в рабство. Летописи полны свидетельств о ее неустанных «хождениях» по Русской земле с целью построения политической и хозяйственной жизни страны. Она добилась укрепления власти Киевского великого князя, централизовала государственное управление с помощью системы «погостов» (административных центров). Летопись отмечает, что она с сыном и дружиной прошла по Древлянской земле, «устанавливая дани и оброки», отмечая села и становища и места охот, подлежащие включению в киевские великокняжеские владения. Ходила она в Новгород, устраивая погосты по рекам Мсте и Луге. «Ловиша ее (места охоты) были по всей земле, установленные знаки, места ее и погосты, — пишет летописец, — и сани ее стоят в Пскове до сего дня, есть указанные ею места для ловли птиц по Днепру и по Десне; и село ее Ольгичи существует и поныне». Погосты (от слова «гость» — купец) стали опорой великокняжеской власти, очагами этнического и культурного объединения русского народа. Св. блгв. княгина Ольга. Фреска в Архангельском соборе Московского Кремля (XVII в.) Житие так повествует о трудах Ольги: «И управляла княгиня Ольга подвластными ей областями Русской земли не как женщина, но как сильный и разумный муж, твердо держа в своих руках власть и мужественно обороняясь от врагов. И была она для последних страшна. Своими же людьми любима, как правительница милостивая и благочестивая, как судия праведный и никого не обидящий, налагающий наказание с милосердием, и награждающий добрых; она внушала всем злым страх, воздавая каждому соразмерно достоинству его поступков, но всех делах управления она обнаруживала дальновидность и мудрость. При этом Ольга, милосердная по душе, была щедродательна нищим, убогим и малоимущим; до ее сердца скоро доходили справедливые просьбы, и она быстро их исполняла ... Со всем этим Ольга соединяла воздержанную и целомудренную жизнь, она не хотела выходить вторично замуж, но пребывала в чистом вдовстве, соблюдая сыну своему до дней возраста его княжескую власть. Когда же последний возмужал, она передала ему все дела правления, а сама, устранившись от молвы и попечении, жила вне забот управления, предаваясь делам благотворения». |
|
|
