| Власть Птолемеев над Израилем (270 г. до Р.Х.). 11 сыновья его. Селевк III Церавн, 226–223 гг. до Р.Х. и Антиох III Великий, 223–187 гг. до Р.Х. вооружатся. Антиох III воевал с Птолемеями с 219 по 187 г. до Р.Х. и даже на некоторое время присоединил к своим владениям Палестину и западную Сирию. до укреплений его. По всей вероятности, имеется в виду Рафия, построенная Птолемеями в южной Палестине крепость, у стен которой в 217 г. до Р.Х. разыгралось одно из важнейших сражений между армиями двух царств. 11 южный царь. Птолемей IV Филопатор, 221–203 гг. до Р.Х. с царем северным. В данном случае «северный царь» это Антиох III. В битве при Рафии (217 г. до Р.Х.) он потерпел сокрушительное поражение от армии Птолемеев, потеряв при этом более четырнадцати тысяч воинов. 11 царь северный возвратится. Заключив союз с Филиппом V Македонским, Антиох III выступил против царства Птолемеев с войском, значительно превышавшим по численности то, которое было у него в битве при Рафии. Именно в это время при загадочных обстоятельствах скончался Птолемей IV, и царство наследовал его сын Птолемей V Епифан (203–181 гг. до Р.Х.), которому тогда едва исполнилось четыре года. 11 придет царь северный, устроит вал и овладеет укрепленным городом. Эти слова относятся к победе Антиоха III над египетским полководцем Скопасом, одержанной им в битве при Сидоне в 198 г. до Р.Х. Этой битвой был положен конец господству Птолемеев над Палестиной. 11 на славной земле. Т.е. в Палестине (см. 8,9; 11,41.45). 11 дочь жен отдаст ему. Или: «отдаст ему дочь в жены». Клеопатра, дочь Антиоха III, была отдана в жены юному царю Птолемею V. замысел не состоится, и ему не будет пользы из того. Став женой Птолемея, Клеопатра взяла сторону египтян в их борьбе против своего отца. Благодаря ее усилиям римляне помогли египтянам отразить попытки Антиоха III захватить принадлежащие Птолемеям города на побережье Малой Азии. 11 некий вождь прекратит нанесенный им позор. Римский полководец Луций Корнелий Сципион, одержав ряд побед над Антиохом III, вынудил его уступить Малую Азию Риму (Апамейский мир, 188 г. до Р.Х.). По условиям мирного договора второй сын Антиоха III (будущий Антиох IV Епифан), был отправлен в Рим в качестве заложника. |
| Поскольку сны мыслились продолжениями восприятий, то они могли быть (как и любые вообще восприятия) материалом для прогностических суждений. Как констатация факта провидческих снов согласовывалась с вышеизложенной теорией сна-восприятия – неясно. Здесь я позволю остановиться и заметить, что такая конструкция Аристотеля далеко не случайна. Поскольку Бог был первично осознан Аристотелем как причина мира, а сам мир – как целое, структурированное и обусловленное причинностью, то вполне очевидно, что в сущем, которое понято таким образом, просто не находилось места для божественных снов. Только с введением стоиками понятий всеобщего смешения и мировой симпатии пророческий характер снов опять получил понятийное основание. Благодаря Цицерону и Филону Иудею, мы можем неплохо представить, как дело обстояло у стоиков, поскольку оба они списали свое учение с Нумения Апамейского: первый – в трактате о дивинации, второй – о пророческих ветхозаветных снах (при этом Цицерон указал свой источник, Филон же – разумеется, нет). Итак, мы можем с уверенностью сказать, что к I в. н.э. крупнейший из мыслителей – Нумений, а вслед за ним и его эпигоны занялись классификаторством (прежде всего, разумеется, провидческих снов). Здесь были выделены три их вида: Цицерон благодаря прорицательной силе, наполняющей душу благодаря провидческой способности души благодаря тому, что ум движется вместе с Умом вселенной благодаря духам-посредникам, возвещающим истину посылаемые человеку Высшим Богом неведомые образы боги, возвещающие душе во сне истину Тенденция эта преобладала до самого конца античности, давая все более и более изысканные классификации. При этом начиная со II в. н.э., т.е. с движения второй софистики, мы имеем памятники, полностью отвечающие требованиям Синезия о работе с воображением. Прежде всего, это «Священные Речи» Элия Аристида – в точности то, что Синезий называл мемуарами: описание своей жизни в связи со снами и откровениями Асклепия, которого Элий считал своим покровителем. Флавий Филострат был создателем и вдохновителем самого жанра Дневника и считал ведение таких записей лучшим упражнением для оратора. |
| Феофраст Ересийский думал одинаково с Аристотелем. Стратон, из Лампсака, говорил, что теплота есть причина всего; говорил также, что части мира безпредельны и что никакое животное не имеет способностей. Праксифан Родосский думал одинаково с Феофрастом. Критолай, Фасилит, думал одинаково с Аристотелем. Зенон, Китиейский, стоик, утверждал, что не должно богам строить храмы, но иметь Божество в одном только уме; даже более того — считать Богом ум, ибо он безсмертен; умирающих должно бросать животным или в огонь; любимцами пользоваться безпрепятственно. Он говорил также, что всем управляет Божество; причины вещей заключаются частию в нас, а частию не в нас, то есть одни из дел зависят от нас, а другия не от нас; говорил и об отделении души от тела и называл душу многолетним духом; говорил также, что она не всецело нетленна, ибо от долговременности истощается до исчезновения, как он утверждает. Клеанф говорит, что доброе и прекрасное состоит в удовольствии; человеком называл одну только душу, а боги, говорил он, суть таинственные образы и священныя названия; солнце называл пламенником, мир — местом посвящения в таинства, а вдохновенных Божеством — совершителями их. Персей учил одинаково с Зеноном. Хризипп Солейский написал, что законы ничего не значат: сыновьям, говорил он, должно иметь совокупление с матерями, а дочерям с отцами. В остальном он согласен был с Зеноном Китиейским. Кроме того он говорил, что можно есть мясо человеческое; говорил также, что конечная цель всего есть сладострастие. Павэтий Радосский говорил, что мир безсмертен и не стареет; прорицание он принимал за ничто и отвергал то, что говорится о богах: ибо говорил, что речь о Боге есть пустословие. Посидон Апамейский говорит, что величайшее для людей благо есть богатство и здоровье. Афинодор Тарсийский думал одинаково с Хризиппом и учил одинаково с Зеноном. Епикур, сын Неоклея, воспитанный в Афинах, проводил любострастную жизнь и не стыдился публично сожительствовать с распутными женщинами. Впрочем мы прежде сказали о нем . Кроме того он говорил, что богов нет, но что все управляется одним случаем, и ничто в жизни не добровольно: ни учение, ни образованность, ни другое что либо, но все у всех бывает недобровольно. Поэтому не должно ни порицать кого бы то ни было, как утверждает Епикур, ни восхвалять, ибо всякий делает это недобровольно. Говорил также, что не должно бояться смерти; утверждал, как я уже сказал прежде, что все составленно из атомов и что мир находится в безпредельном пространстве. |
| – Брат, разве ты позабыл, что ты облечен во святую одежду? Или не знаешь, что ты еще юн? Не испытал еще того, как много козней строит нам диавол? Не знаешь еще ты, как много вреда для иноков, проводящих время в городе, от того, что они здесь видят, слышат, от различных сцен городской жизни? Вот ты, без зазрения совести, ходишь по корчмам, слышишь и видишь там, чего бы не хотел, и встречаешься там с женщинами... Пристойно ли это тебе? Умоляю тебя, не делай этого, иди лучше в пустыню, где ты можешь получить спасение. – Ступай-ка себе, старче! Бог ничего не желает, кроме – чистого сердца, – отвечал молодой инок. – Слава Тебе, Господи! воскликнул старец, подняв руки к небу. Пятьдесят лет я прожил в скиту, а чистого сердца еще не стяжал, а ты, юный, шатаясь по харчевням, достиг чистоты сердца! Бог да сохранит тебя и меня да не посрамит в уповании моем! – сказал в заключение старец. 195. Евагрий философ, обращенный к вере епископом Синезием Когда мы были в Александрии, пришел туда из Пентаполя Леонтий, апамейский уроженец, муж христолюбивый и благочестивый. В Кирене он прожил уже много лет. А в Александрию он пришел во времена св. папы Евлогия, патриарха Александрийского, в зависимости от которого находилась и кафедра Киринийская. Во время нашей беседы он рассказал: при блаженном папе Александрийском Феофиле в Кирене был епископ Синезий философ. Прибыв в Кирену, он встретил там одного философа, по имени Евагрия, своего школьного товарища и искреннего друга. Но Евагрий как был, так и остался язычником и предан был идолопоклонству. Епископ Синезий желал и старался отвратить его от идолослужения, мало того – он поставил себе это целью и главной заботой – ради той любви, какую издавна питал к нему. Однако язычник не только не соглашался, – даже вовсе не желал и слушать его убеждений. Несмотря на это, епископ, побуждаемый любовью к нему, не падал духом и не переставал ежедневно наставлять, склонять и убеждать, чтобы Евагрий, уверовав во Христа, воспринял Его учение. Однажды философ даже прямо сказал епископу: |
| Услышав тя глаголавша, яко не исповедующих истинныя, православныя веры жребий есть огнь неугасимый, зело разгневася Аквилин и повеле тя, святый Трифоне, повесив, бити; ты же, в повелении сем услышав Господень глас, призывавший тя на страдальческий подвиг, возопил еси Богу: Аллилуиа. Икос 10 Яко свеща огнем возгарается, тако душа твоя, святый Трифоне, возгореся любовию к возлюбившему тя Богу, и, услышав повеление игемона, еже на тя, сам совлекл еси ризы твоя и тело твое предал еси в руце мучителей, да сотворят вся, яже повеле игемон. Зряще таковую ревность твою по Бозе, вси вернии глаголаху: Радуйся, с веселием уготовавый себе к приятию ран за Христа; радуйся, риз своих совлекийся ради обнаженнаго некогда за грехи наша Искупителя. Радуйся, добровольно в руце мучителей себе предавый, Христу подражая; радуйся, от них связанный и повешенный на мучение. Радуйся, приявый за Христа лютая ударения; радуйся, три часа терпевый нещадное биение. Радуйся, мучиму бывшу, ни единаго стенания и ни единаго гласа испустивый; радуйся, биения, узы, раны, опаления и иныя многоразличныя страдания претерпевый. Радуйся, в молчании приявый ударения, от нихже ранами изъязвися тело твое; радуйся, страданием своим силу Божию прославивый. Радуйся, терпением своим мучителей посрамивый; радуйся, подвигом своим христиан возвеселивый. Радуйся, Трифоне, скорый помощниче всем, с верою и любовию к тебе притекающим. Кондак 11 Видеша терпение и подвиг твой, святый Трифоне, еще же и адамантову крепость твою, и прославиша предстоящии людие Подвигоположника Христа Бога песнию: Аллилуиа. Икос 11 Яко стену тверду и непоколебиму виде тя нечестивый судия, обаче не прослави Бога, даровавшаго тебе крепость сию, но паче тщашеся склонити тя и лестию и страхом смерти, да принесеши жертву бесовом. Ты же, святый мучениче, исповедав во ушию всех веру Христову, обличил еси безумие гонителей и показал еси мудрость тех, иже во Христа веруют; игемон же, измышляя на тя иная мучения, повеле тя со столпа сняти и, привязав к коню своему, влече за собою. Мы же потщимся прославити страдания твоя: |
| Однако, почти по общему убеждению знатоков древней церковной историографии, писалась она сравнительно поздно, в 449–450 гг., когда блаженный Феодорит скрывался от преследований монофизитов в одном из апамейских монастырей 97 . Поскольку этот труд писался после аналогичных трудов Сократа и Созомена, то остался дискуссионным вопрос о зависимости от них Кирского архипастыря: одни ученые утверждают эту зависимость 98 , другие, наоборот, отрицают 99 . При сравнении с этими трудами находится легко бросающееся в глаза отличие от них сочинения Феодорита: Сократ и Созомен рассматривают историю Церкви из столичного града Константинополя, а Кирский архипастырь видел её в иной перспективе – из Антиохии. Эта перспектива и определяет в ряде моментов существенные черты его произведения. Оказавшийся в самой гуще христологических споров и видя всё возрастающий напор монофизитов, Кирский предстоятель в своей “Истории” мягко, но настойчиво противопоставляет Антиохию Александрии. Такое сравнение под пером Феодорита, стремящегося подчеркнуть выдающееся значение Антиохии и всего сирийского востока в исторических судьбах Церкви, часто оказывается не в пользу Александрии 100 . Свою задачу как историка он определяет в зачине сочинения (I,1): “Живописцы, изобразив древние события на досках и стенах, конечно, доставляют удовольствие зрителям и то, что давно совершилось, сохраняют надолго в свежей памяти. Но историки вместо досок употребив книги, а вместо красок – цветы слов, делают память о минувшем ещё прочнее и твёрже, потому что искусство живописца сглаживается временем. Для этого всё, что осталось не внесённым в церковную историю, и я постараюсь описать: ибо равнодушие к славе дел знаменитых и забвение сказаний полезнейших почитаю преступным. Этим-то именно многократно побуждали меня к настоящему труду и некоторые из моих друзей. Впрочем, соизмеряя этот труд со своими силами, я боюсь взяться за него и только в уповании на щедрого Подателя благ приступаю к тому, что выше сил моих. Итак, Евсевий Палестинский, начав историю от святых Апостолов, описал события церковные до царствования боголюбивого Константина, а я конец его сочинения поставлю началом моих повествований” 101 . |
| Одно из древнейших упоминаний о святилище нимф, расположенном в пещере, мы находим в «Одиссее» Гомера: «Возле оливы – пещера прелестная, полная мрака, В ней – святилище нимф; наядами их называют. Много находится в этой пещере амфор и кратеров Каменных. Пчелы туда запасы свои собирают. Много и каменных длинных станков, на которых наяды Ткут одеянья прекрасные цвета морского пурпура Вечно журчит там вода ключевая, в пещере два входа. Людям один только вход, обращенный на север, доступен. Вход, обращенный на юг, – для бессмертных богов. И дорогой Этой люди не ходят; она для богов лишь открыта». Одиссея. XIII. 102–112. ...Как можно видеть, пещера была для человека античности не только страшна и уныла, но и священна, не только полна мрака, но и, по слову Гомера, «прелестна». Мрак никогда не бывает приятен, он может скорее испугать, чем очаровать, но недаром Гомер, а вслед за ним и многие поколения языческих «богопочитателей» вступают в полусумрак гротов, во тьму пещер, дабы воздать поклонение обитающим здесь божествам. Истолкование сакрального смысла святилищ-пещер дали неоплатоники, прежде всего Порфирий, использовавший в трактате «О пещере нимф» многие из идей своего предшественника – Нумения Апамейского. Порфирий пытается раскрыть символику приведенного отрывка из «Одиссеи». Для него пещера нимф – это одновременно и святилище наяд, и храм, посвященный космосу. Все, что находится в пещере и она сама – это и некая символическая конструкция устроения вселенной, и образ, выражающий характер присутствия человеческой души в этой вселенной. Пещера, по Порфирию, есть космос как средоточие мировых потенций. Пещера гомеровского мифа мрачна, воздух ее – сырой и туманный из-за обилия воды в священном источнике; таковы же свойства и материального космоса. Ведь именно вода, по учению многих античных философов (например, Фалеса), есть начало всего, она как всеобщее связующее начало проницает весь космос. Однако туманновидный космос кажется прекрасным и привлекательным в силу общей его упорядоченности; об этом говорит само слово κσμος ‘порядок’. О том же напоминает Порфирию и образ пещеры: «вполне справедливо называть и пещеру привлекательной для входящих в нее и встречающих в ней разного рода образы. Тем же, кто мысленно проникает в ее бездонную глубину, она уже представляется мрачной. Находящееся в наружной части и на поверхности – приятно, но то, что внутри и в глубине ее, есть темнота» 54 . |
| Пессимизм Лукреция нельзя объяснять только его характером. Мрачность была присуща самой доктрине атомистов. Если мир — просто случайная игра стихий, то всему, что существует, неизбежно придет конец. Роптать бесполезно, да и не на кого. Так пусть же разум научит нас спокойно смотреть в надвигающуюся тьму… Этот скорбный титанизм, родственный идеям раннего Рассела, знал и своего рода «благочестие». Оно сводилось к печально-умудренному созерцанию увядающего бытия. Лукреций пишет: Нет, благочестье не в том, что пред всеми с покрытой главою Ты к изваяньям идешь и ко всем алтарям припадаешь, Иль повергаешься ниц, длани свои простирая, Молишься храмам богов, иль обильною кровью животных Ты окропляешь алтарь, или нижешь обет на обеты, Но в созерцаньи всего при полном спокойствии духа. [ 9 ] Немало утомленных душ искало утешения в подобных мыслях. Другие же с головой уходили в политическую борьбу, заглушая этим духовную жажду. Но тот, кто искал в философии ответов на основные вопросы бытия, не мог долго останавливаться на материализме. После Платона и Аристотеля наука о сущем продвинулась достаточно далеко, чтобы увидеть изъяны материализма. Рано или поздно начинали понимать, что он основан не на разуме, а на вере в материю, атомы и случайность. Но разве имела эта вера преимущества в сравнении с чувством осмысленности мира? Философия разрушения и смерти, даже облеченная в прекрасные стихи Лукреция, неизбежно теряла своих сторонников одного за другим. В середине последнего века перед Рождеством Христовым в Риме намечается перелом, возникают новые умственные искания. Даже светский стоицизм Панеция перестал удовлетворять мыслящих римлян. Им нужны были уверенность и надежда, которых не могли дать печальная философия Лукреция и стоический рационализм. Поэтому, когда ученик Панеция Посидоний Апамейский (135-51) предпринял реформу Стои, снова сблизив ее с религией, у него нашлось больше последователей, чем у всех других мыслителей того времени. Посидоний был сирийским греком. Он родился недалеко от Антиохии и прошел курс наук в Афинах. На Востоке он познакомился с мистериями и азиатскими культами, проникся духом таинственного и священного. Поэтому Посидонию оказалось по силам построить универсальный философский синтез. |
| Одно из древнейших упоминаний о святилище нимф, расположенном в пещере, мы находим в “Одиссее” Гомера: “Возле оливы — пещера прелестная, полная мрака, В ней — святилище нимф; наядами их называют. Много находится в этой пещере амфор и кратеров Каменных. Пчелы туда запасы свои собирают. Много и каменных длинных станков, на которых наяды Ткут одеянья прекрасные цвета морского пурпура. Вечно журчит там вода ключевая, в пещере два входа. Людям один только вход, обращенный на север, доступен. Вход, обращенный на юг, — для бессмертных богов. И дорогой Этой люди не ходят; она для богов лишь открыта”. Одиссея. XIII. 102–112. …Как можно видеть, пещера была для человека античности не только страшна и уныла, но и священна, не только полна мрака, но и, по слову Гомера, “прелестна”. Мрак никогда не бывает приятен, он может скорее испугать, чем очаровать, но недаром Гомер, а вслед за ним и многие поколения языческих “богопочитателей” вступают в полусумрак гротов, во тьму пещер, дабы воздать поклонение обитающим здесь божествам. Истолкование сакрального смысла святилищ-пещер дали неоплатоники, прежде всего Порфирий, использовавший в трактате “О пещере нимф” многие из идей своего предшественника — Нумения Апамейского. Порфирий пытается раскрыть символику приведенного отрывка из “Одиссеи”. Для него пещера нимф — это одновременно и святилище наяд, и храм, посвященный космосу. Всё, что находится в пещере и она сама — это и некая символическая конструкция устроения вселенной, и образ, выражающий характер присутствия человеческой души в этой вселенной. Пещера, по Порфирию, есть космос как средоточие мировых потенций. Пещера гомеровского мифа мрачна, воздух ее — сырой и туманный из-за обилия воды в священном источнике; таковы же свойства и материального космоса. Ведь именно вода, по учению многих античных философов (например, Фалеса), есть начало всего, она как всеобщее связующее начало проницает весь космос. Однако туманновидный космос кажется прекрасным и привлекательным в силу общей его упорядоченности; об этом говорит само слово kTsmoj ‘порядок’. О том же напоминает Порфирию и образ пещеры: “вполне справедливо называть и пещеру привлекательной для входящих в нее и встречающих в ней разного рода образы. Тем же, кто мысленно проникает в ее бездонную глубину, она уже представляется мрачной. Находящееся в наружной части и на поверхности — приятно, но то, что внутри и в глубине ее, есть темнота” 15 . |
| 414 I апология, гл. 68. 415 Apolog., cap. 4 et 5. 416 Кн. I, гл. 13. Рус. пер. 1882. 417 Capitolinus. Antoninus Pius, cap. 13 (B Historia Augusta). 418 Capitolinus. Antoninus Pius, cap. 10. 419 Capitolinus. Antoninus Pius, cap. 9. 420 Ibid., cap. 6. 421 Здесь Иустин разумеет те нелепые и бессовестные клеветы, какие возводились на христиан не только чернью языческой, но и образованными язычниками. Христиан обвиняли: в том, что они будто бы поклоняются ослиной голове (Min. FeL, cap. 9; Tertull. Apologet., cap. 16), в этом случае христиане выставлялись какими-то жалкими суеверами, людьми ненормальными и сумасшедшими; в том, что они в своих тайных собраниях закалывают младенцев, едят их плоть и упиваются их кровью, вообще христиан обвиняли в поедании человеческого мяса (lust. II Apol., 12; Athenag. Suppl, 31. 34; Tert. Apolog., 7—9); наконец, в том, будто они во время тех же своих собраний предаются объеданию, пьянству и противоестественным порокам (lust. II Apolog., 12; Athenag. Ibid., 31. 34; Min. Fel., 9; Tert. Apolog., 7—9). — Думаем, не лишнее будет сказать о вероятном происхождении такой страшной и позорной клеветы. Исследователи этого вопроса полагают, что эта клевета враждебным христианству языческим обществом перенесена с иудеев на христиан. В самом деле, несомненно, в древности во всех вышеперечисленных пороках, преступлениях и суевериях обвиняемы были иудеи. Историки и писатели — Апион, Посидоний Апамейский, Диодор Сицилийский, Тацит — рассказывали немало такого об иудеях, что выставляло их в самом неприглядном свете. Об иудеях рассказывалось, что будто они имели в Иерусалимском храме золотое изображение ослиной головы, которой и воздавали религиозное поклонение, и что будто это открылось, когда Антиох Эпифан ограбил храм Иерусалимский. Существовал и другой рассказ в этом же роде, именно будто Помпеи нашел в Святая Святых того же храма осла, помещавшегося под золотой виноградной лозой. Существовали легенды и о том, что иудеи употребляли с религиозной целью в пищу человеческое мясо. |
|
|
