| На полпути, уже под вечер, мы остановились на ночлег у сельского батюшки. Пили горячий чай. В доме пахло жареными семечками и свежим подсолнечным маслом. Батюшку еще не раскулачили, но он ждал со дня на день «лихоимцев», а пока слепая лошадь во дворе медленно ходила по вытоптанному копытами кругу, приводя своей одной лошадиной силой в движение весь механизм маслобойки. Скоро, очень скоро отнимут эту единственную лошадиную силу, а батюшку – в Сибирь. Наутро, рано, чуть светало, мы снова сели в сани, матушка заботливо закутала нас тулупами, батюшка перекрестил всех нас, и сани тронулись. В морозной мгле впереди показался Арзамас. Мы много раз с мамой бывали в нем по дороге в Елец или к врачам. Там было у мамы много знакомых, у которых мы останавливались. И в этот раз мы остановились у какой-то милой, приветливой дамы, которая плакала, глядя на нас, и не знала, чем побаловать. У нее нашлось какое-то теплое детское барахло, надев которое мы утром пошли с мамой к владыке Арсению Чудовскому , находящемуся в Арзамасе в ссылке, пока. Он встретил нас очень сердечно. Окончив литургию в домашней своей церкви, усадил за стол. Кроме владыки, за столом сидела матушка-игуменья Фамарь . Владыку Арсения и матушку Фамарь мама знала давно и очень любила обоих. За столом все те же рассказы о дяде Мише, о неясной еще нашей судьбе, о Дивееве, Сарове, о владыке Серафиме. Владыка Арсений и матушка Фамарь несколько раз бывали у нас в нашем доме. Шел разговор и о положении Церкви, о «ваша радость, наша радость» , которую владыка разделять с митрополитом Сергием не желал, за что и погиб спустя несколько лет. В этот день мама должна была явиться в Арзамасское ОГПУ. В народе эти четыре страшные буквы, буквы смерти многих миллионов невинных жизней, расшифровывали: «О! Господи! Помоги Убежать!» – а в обратном чтении: «Убежишь. Поймают. Голову Оторвут». Убежать некуда. Надо идти! Владыка благословил нас всех престольным крестом: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его. Идите с Богом. Пусть будет Его святая воля. Идите с Богом!» |
| 66 Войско разделилось на три полка: в большом – боярин, князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский да боярин Иван Никитич Романов; в передовом – боярин, князь Иван Васильевич Голицын; в сторожевом полку – боярин Василий Петрович Морозов да Яков Васильевич Зюзин. 73 Marchocki Histor. wojny Mosk. 6–10. – Никон. Лет. 92–95. – Хроногр. Арх. Ком. – Buss. 81–83. – Petr. 212 78 Распределение воеводства было такое: товарищем Шуйското – Михайло Алексеевич Нагой; впереди – боярин князь Василий Васильевич Голицын; в сторожевом полку – боярин князь Борис Михайлович Лыков. А с ними посланы многие ратные люди изо всех городов, дворяне и дети боярские, – и с мещерскими князи, и мурзы, и татарове. А с касимовскими мурзы и с татарове – голова Гозан Петров сын Болтин; а с кадомскими – Остафей Яковлев сын Соховцев; с темниковскими – Федор Клокачев; с арзамасскими – Степан Шитлов – нижегородец. 81 Начальство в московском войске распределено было так: в большом полку – боярин князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский и боярин Иван Никитич Романов; в передовом полку – боярин кн. Иван Михайлович Воротынский и окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский; в сторожевом – стольник князь Иван Борисович Черкасский да Федор Борисович Головин. 82 Влево пошел Адам Вишневецкий, вправо, к реке Москве, Хруслинский, а сам Рожинский входил по дороге между зарослями. 83 Распределение было таково: в большом полку – князь Иван Семеныч Куракин и товарищ его Григорий Григорьевич Пушкин; в передовом – боярин князь Борис Михайлович Лыков и князь Григорий Константинович Волконский; в сторожевом – чашник Василий Иванович Бутурлин. 99 Тем не менее, католическая пропаганда хотела тогда воспользоваться для своих видов, на будущее время, путаницею в Московском государстве и считала, как видно, возможным, что называвший себя Димитрием в самом деле может царствовать на московском престоле. Написан был проект, которого значительная часть дошла до нас, хотя во многих местах в испорченном виде; он писан был на польско-латинской смеси и разделен на параграфы. |
| Однако требования уполномоченного к митр. Корнилию (Попову) о принятии в отношении заштатных клириков более жестких мер, вплоть до лишения сана, не были выполнены. В целях более тщательного изучения и более полной характеристики нелегальных религ. обществ в янв.-февр. 1961 г. в Горьковской обл. при участии исполкома обл. Совета и исполкомов районных Советов был проведен 1-й единовременный учет незарегистрированных религиозных групп. По его данным, к 1 марта 1961 г. в Горьковской обл. насчитывалось 187 нелегальных православных общин и было 3865 верующих (ЦАНО. Ф. 5899. Оп. 3. Д. 28. Л. 77). Однако эти данные оказались заниженными: С. И. Массалков в докладе председателю Совета по делам РПЦ при СМ СССР В. А. Куроедову от 21 дек. 1961 г. сообщал уже о 300 незарегистрированных общинах РПЦ в регионе, из к-рых 35 действовали в Ардатовском р-не, 17 - в Спасском, 11 - в Воротынском, 10 - в Сергачском, 9 - в Ковернинском (Там же. Д. 27. Л. 85). Согласно докладу, 4 нелегальные общины имели ключи от закрытых пустовавших церквей, в к-рых неск. раз в год собирались для богослужений, в т. ч. молебнов по ночам: в селах Костылиха Чернухинского (ныне Арзамасского) р-на, Ступино Балахнинского (ныне Городецкого) р-на, Шутилово Первомайского р-на, Невадьево Вачского р-на. Тем не менее по итогам повторного единовременного учета незарегистрированных правосл. общин к 1 апр. 1962 г. их насчитывалось 136, в них состояло 3559 верующих. В марте 1963 г. нелегальных правосл. общин было уже 105, в т. ч. в Ардатовском р-не - 37, в Сергачском - 14, в Перевозском - 13, в Семёновском - 11, в Арзамасском - 10, в Лысковском - 9, в Богородском - 8 (Там же. Д. 29. Л. 21). Массалков подчеркивал, что, хотя все нелегальные православные общины отмечены в его картотеке как «незарегистрированные группы РПЦ», какая-то часть их не поминает Московского патриарха и тяготеет к «истинно православному» движению. Однако конкретное число общин, стоявших на «истинно православных» позициях, уполномоченный к 1964 г. установить не смог, отметив, что они составляли незначительную часть. К янв. 1964 г. в Горьковской обл. оставалось уже 83 общины с 3460 верующими. В отчете Куроедова от 20 апр. 1964 г. содержались данные о 65 нелегальных общинах РПЦ в Горьковской обл., что выводило регион на 4-е место в стране по числу нелегальных общин (после Татарской АССР, Ульяновской и Оренбургской областей). При этом часть незарегистрированных групп лишь на время ослабила свою деятельность, введя более строгую конспирацию. |
| Служба проходила на скрытых под землей заводах, где изготовлялось атомное оружие. А в декабрьскую ночь 1957 года весь наш наряд наблюдал в течение получаса появление неопознанного объекта на высоте сорок километров в виде трех огненных прозрачных столбов, двигавшихся по небу с одинаковой скоростью. Все собрались у заводских ворот и полчаса, не опуская головы, наблюдали это неповторимое явление: летящий светящийся неопознанный объект. Недели через две в арзамасской газете поместили маленькую заметку. Событие это подвигло многих военных на размышления о конце света и т.п. Лежащее в тумбочке Святое Евангелие провоцировало открытое недовольство одного майора, отвечавшего за быт солдат. Много раз он требовал от меня, чтобы я уничтожил «эту книгу». Не имея возможности не подчиниться указу, после ответа ему «Слушаюсь!» я не предпринимал никаких действий, за что был отослан на другое место служения, на заставу. Приезд мой был предварен слухом, что «на заставу прибывает сектант, его ничем не переубедишь, не попадайте под его влияние». Поднимаюсь на сторожевую вышку и вижу вдалеке ряд белых церквей — как лебеди расположились в поле. Спрашиваю разводящего офицера: «А что это за место?» Он отвечает: «Село Дивее-во» 28 . Меня снова окутывает волна радости: «Боже мой, где Ты сподобил меня служить...» Среди солдат я оказался наиболее начитанным, потому меня поставили библиотекарем. Старался не избегать мероприятий, проводимых на заставе: играл в волейбольной команде, обыгрывал в шахматы начальника заставы, молодого лейтенанта. Ради игры он часто освобождал меня от нарядов. Служба часового позволяла много молиться среди лесной глуши, в застывшей тишине. По-видимому, проводимые проверки установили мои моления на посту. В конце концов меня решили комиссовать и отправили домой. — Вы сразу после армии приняли решение о церковном служении? — Когда я пришел из армии, встал вопрос, куда мне идти. Решил поступать в семинарию. Как только документы подал, начали приходить и вести со мной беседы инструкторы из партийных организаций, очень культурные, образованные. Пытались меня отговорить, переубедить: |
| Об этом невиданном ранее деле сообщали как солидные газеты, так и газетенки, пробавлявшиеся сплетнями и слухами. Вот только один образчик такой информации: «В Киеве ночью в семинарии произошли крупные беспорядки. Семинария закрыта. Семинаристам предложили в два дня покинуть здание. В Сергиевом Посаде закрыта Вифанская духовная семинария. Недоразумения возникли из-за нежелания воспитанников подчиниться введению переводных экзаменов. В Тамбове в 9 часов вечера ректор семинарии архимандрит Семион, возвращающийся после всенощной, был тяжело ранен револьверным выстрелом в спину. В Москве по распоряжению митрополита закрыта семинария. В Саратове в семинарии происходили собрания по вопросу о бойкоте экзаменов. В Рязани в здание семинарии введена полиция. В Нижнем Новгороде в здании семинарии была взорвана петарда, вследствие чего выбито стекло на втором этаже здания и рухнул потолок». …Докатились студенческие волнения и до Петербургской духовной академии. Студенчество раскололось: большинство по примеру светских школ требовало бойкотировать лекции. Меньшая часть учащихся высказывалась за продолжение занятий и даже пыталась противостоять большинству, составляя пары дежурных слушателей, которые попеременно ходили на занятия, а так как профессора по традиции лекции читали и при двух-трех студентах, то сохранялась видимость порядка и лекции продолжались. Ни та, ни другая группа не сдавалась, и ситуация приняла угрожающий характер. Начальство академии во главе с ректором епископом Сергием объявило, что если демонстрации не прекратятся, то зачинщиков уволят и отправят по домам, а меньшинство будет заниматься. В решающий час епископ повелел собрать общестуденческую сходку… Актовый зал гудел от выкриков и речей, то здесь, то там сколачивались группки, скандировавшие: «Забастовка! Забастовка!» Вот наиболее сплоченная группа из 20–30 студентов двинулась к трибуне, и все поняли, потихоньку рассаживаясь и успокоиваясь, что это главные, они объявят о сходке, они и решат судьбу академии. |
| Выражаясь образно: соединительной ткани между церковью и интеллигенцией не образовалось, слишком различными оказались векторы их богословско-канонических и мировоззренческих исканий, и в ходе обсуждений не столько обозначалось общее, сколько росло число вопросов, на которые каждая из сторон давала различные, несовместимые ответы. Но даже противники епископа Сергия признавали его заслуги в деле сближения интеллигенции и церкви. Не зря же спустя годы обновленческий профессор Б. В. Титлинов в своих воспоминаниях свидетельствовал: «Он не был ни крайним реакционером, ни интриганом, ни противником общественности. Напротив, он занимал видное место в той группе духовенства, которая искала сближения с интеллигенцией, и играл видную роль в тех попытках сближения, какие делались в 1900–1902 годах и ареной коих служило Религиозно-философское общество в Петербурге. Положим, представители интеллигенции не нашли „общего языка“ с церковниками и обе стороны разошлись, ничего не достигнув. Тем не менее личность Сергия выделялась в то время весьма выгодно, и он пользовался заслуженными симпатиями в обществе, светском и духовном. Ему покровительствовал митрополит Антоний (Вадковский) , его любили в академической среде» 13 . Ректорство епископа Сергия пришлось на «время перемен» в российском обществе. Академия не была изолирована от внешнего мира, и студенты живо откликались на развивавшиеся общественно-политические события. На молебне 7 октября 1904 года в Академической церкви перед началом нового учебного года Сергий специально обратил внимание на события Русско-японской войны. Он сказал своим ученикам: «Год этот начинается для нас в обстановке несколько необычной. Вместе со всем нашим Отечеством мы переживаем время тяжких испытаний, время нарушения самых дорогих наших иллюзий, доселе питающих наше национальное самомнение и убаюкивающих нашу общественную бодрость. Всюду теперь раздаются призывы к пробуждению, к подъему, к обновлению, но рядом с ними слышатся и другие тревожные голоса, которые указывают на признаки как бы начавшегося уже народного разложения… Хорошо было бы, чтобы постигшее нас испытание пробудило нас от духовного сна и если бы призыв к обновлению не оказался запоздавшим и напрасным» 14 . |
| Одной благочестивой жене, бывшей в Сарове, он открыл, что наступает голод и советовал запастись хлебом, чтобы не терпеть нужды. Жена же в простой беседе рассказала о сем предсказании Саровскому иеромонаху о. Иакову, который был ее духовником. Когда и братия за второю трапезою в тот же день узнали о сем от старца Иакова, то некоторые из них с верою приняли это известие, умоляя Господа Бога предотвратить Свой гнев, а маловерные и ропотливые стали порицать старца. Но обстоятельства оправдали слова его. В скором времени, после предсказания, действительно начался голод. Цены на хлеб с каждою неделею возвышались. Иссякли самые источники, из которых получался хлеб для голодавшего края. Цена за четверть хлеба стояла между 20 и 24 рублями, по прежнему счету, на ассигнации. С 1831 года старец Серафим опять возвещал многим о предстоящем голоде. Видаясь с о. игуменом Нифонтом, он и ему твердил: «голод будет, голод будет»! А для предотвращения бедствий, он советовал монастырскому начальству сделать запас хлеба в шесть годовых потреб, заметив, что при его жизни уже в четвертый раз наступает голод, а обитель Саровская, никогда не терпела недостатка в хлебе. Пришел к нему еще один священник А. Н., впоследствии протоиерей в Арзамасском Николаевском женском монастыре. Старец о. Серафим поздоровался с ним по обычаю иерейскому. Затем он, между беседою, предсказал ему, что он будет благочинным, увещателем раскольников и много потерпит в жизнь свою от диаконов, недостойно имеющих благодать сию. О. Авраамий увидел на себе исполнение сих слов. Он подтвердил, что наставления, которые слышал от старца касательно обязанностей благочинного, весьма много способствовали ему к должному прохождению этого звания. Благочестивая вдова Пелагия Ивановна Шкарина, проживавшая в г. Арзамасе, свидетельствует, что она имела желание смолоду поступить в монашество. Но о. Серафим, знавши ее лет за пять до своей кончины, предсказал ей, что она будет сиротою, выйдет замуж, будет иметь семерых детей, назвал и имена всем им, потом лишится мужа. Как ни далеки были эти предсказания, но они все исполнились в точности. |
| В упомянутом выше послании «Толстому» Вяземский ценит в нраве своего приятеля сшибку противоречий, метание из крайности в крайность и обратно (причем крайности эти жизненно важные, судьбоносные): «Из рая в ад, из ада в рай!» Добро и зло, рай и ад, Бог и черт кажутся магическому арзамасскому сознанию равно достойными, взаимно необходимыми противоположностями бытия, лишенными, впрочем, бытийной самостоятельности и зависящими от произвола творческого воображения. Именно таким образом молодой Вяземский мог объяснять себе свои непрестанные метания между Православием и откровенным магизмом, а порою и отшатывание от того и другого в область бездуховного сознания и уже там – колебания между чувственностью и рассудочностью. Причем, находясь временно в области одной из таких крайностей, поэт мог порою забывать о равном достоинстве остальных и вообще о целостном единстве противоречий, так что однажды, в письме к А.И. Тургеневу от 13 октября 1818 года, он упрекнул Жуковского в том самом метании между крайностями, которое в себе самом в иных случаях оправдывал: в том, что Жуковский «в первую субботу напьется с Карамзиным, а в другую с Шишковым» . Переменчивость самого Вяземского в конце 1810-х годов достигла такой степени, что он вынужден был сравнить себя с «комнатным термометром» (2-я записная книжка. 4 августа 1819) . Порою он пытается избавиться от утомительной переменчивости путем предельного упрощения, опустошения душевной жизни: «Я желал бы уместить все бытие свое в одно чувство, а это чувство издержать в одном ощущении» . Однако чаще он склонен признавать: «В всегдашней борьбе с самим собою я почерпаю жизнь в потрясении и стыке наклонностей, друг другу противных» . «Стык» противоположных духовных наклонностей, верований приводил к их взаимному ослаблению и превращению в послушное месиво для творческих дерзаний художника. Как ранее Вяземский свободно обращался с античными «богами», а также с Богородицей и Христом, так теперь он совершенно раскован в письме к Д.В. Дашкову от 2/14 ноября 1818 года, упоминая своего «постояннейшего отдушника – А.И. Тургенева»: «Клянусь вам его Библиею, вашим Алкораном и моим Талмудом» . Примечательно, что себя он в шутку причисляет к исповедникам Талмуда – позднеиудейской мифологии, соединенной с каббалистической магией и принятой масонами в качестве основы для смешения всех вероисповеданий. |
| Еще не успел прибыть в Нижний избранный воевода, а уже ополчение собиралось. Пришли в Нижний смольняне из Арзамаса. Это были прежние помещики Смоленской земли, выгнанные врагами, они пришли под Москву и просили у начальников подмосковского ополчения крова и хлеба. Их отправили в Арзамас поселиться в тамошних дворцовых волостях. Но когда они пришли в Арзамас и стали во Въездной слободе, дворцовые люди не хотели слушать грамот Заруцкого и Трубецкого и служить новоприбывшим дворянам. С ними заодно стали арзамасские стрельцы и не давали пришлым дворянам делить между собою мужиков. Происходили драки. Наконец, дворяне увидали, что не осилят мужиков, я ушли в Нижний Новгород. Нижегородцы приняли скитальцев; они составляли первое ядро будущей рати. Из них люди отправились к Пожарскому и просили, чтобы он прибыл скорее. Пожарский, выступив из своей вотчины, на дороге встретил дорогобужан и вязьмичей – детей боярских. Заруцкий отправил их селиться в Ерополчем (нынешние Вязники), но там им не давали поместьев, и они шли к Нижнему. Они пристали к Пожарскому. Когда прибыл Пожарский в Нижний, тогда послали стряпчего Ивана Биркина в Казань, к тамошним властям, просить совета о Московском государстве. Вслед за тем во все стороны покатили из Нижнего гонцы с возбудительными грамотами, написанными от имени главного предводителя Пожарского, дворян, детей боярских, служилых и посадских людей Нижнего Новгорода и от всех, пришедших к ратному делу в Нижний, дорогобужан, вязьмичей и смольнян. В этих грамотах описывалось несчастное положение Московского государства; извещалось, что ратные люди, дворяне и дети боярские, стоявшие под Москвою в ополчении, разъехались для временной сладости, грабежей и хищничества; казаки покушаются посадить на престол Марину с ее законопреступным сыном; литовские люди грабят замосковные города, чтобы набрать и привезти в Москву своим людям запасы. Верховые города просят прислать к ним ратных людей для обороны. Нижегородцы извещали, что они порешили общим советом, собравшись с ратными людьми, идти всеми своими головами на помощь Московскому государству: приговорили разделить животы свои и домы и дать жалованье ратным людям; приглашали города, куда посылались грамоты, собирать ратных людей и быть с ними на одном совете. «Как мы будем с вами в сходе, – говорилось в грамотах 151 , – то учнем над польскими и литовскими людьми промышлять вместе за один, сколько милосердый Бог помощи подаст; о всяком земском деле учиним крепкий совет, не дадим учинить никакого дурна людям, которые под Москвою или в иных городах похотят Маринкою и ее сыном новую кровь всчинать; а мы, всякие люди Нижнего Новгорода, утвердились на том, и к Москве, и боярам, и ко всей земле писали, что Маринку с сыном и того вора, который стоит под Псковом, до смерти своей в государи на Московское государство не хотеть, также что и литовского короля». |
| 347). 392 Образ Пушкина в критике Белинского (и, конечно, не его одного) без остатка сводит русского национального поэта к «направлению», к «школе» – разумеется, карамзинско-арзамасской. Формалисты 20–30-х годов, прежде всего Тынянов, взяли на себя исчерпывающим образом показать сложность пути Пушкина между линиями «архаистов» и «новаторов», часто – поперек этих линий. Спор Вяч. Иванова о «Цыганах» – не только с Белинским, но и с Достоевским, так часто кумиром Вяч. Иванова. У критиков поэт находит поверхностно-моралистическую и социологизирующую интерпретацию, прежде всего, образа Алеко (представленного даже в «Пушкинской речи» Достоевского барином, «весьма вероятно» обладающим крепостными). Зашита лексической стратегии Пушкина против замечаний Белинского основана у Вяч. Иванова на апелляции именно к смысловым моментам, утрачиваемым в подходе критика. 393 Для Достоевского, исключительно высоко оценивавшего Тютчева, было, олпако, пе нуждающимся в обосновании трюизмом, что «Тютчев никогда пе займет такого видного и памятного места в литературе пашен, какое бесспорно останется за Некрасовым» (Ф. М. Достоевский. 11олп. собр. соч. в 30 т. Л., 1984. Т. XXVI. С. 112). 394 Вяч. Иванов. Собр. соч. Брюссель. 1979. Т. III. С. 633–631 («Римский дневник 1911 года, октябрь, 3). 401 Последним посвящено недавно появившееся вдумчивое исследование: В. П. Топоров. Заметки о поэзии Тютчева. Еще раз о связях с немецким романтизмом и шеллингпапством//Тютчевский сборник. Таллин, 1990. С. 32–107. Пожалуй, единственный недостаток этой статьи как целого – недооценка «буршикозного». предбндермайерского бытового фона самых серьезных, одухотворенных, скорбных и религиозно окрашенных мотивов у Эйхендорфа. Но нашей темы это нимало не касается: Вяч. Иванов имел все основания делать то. что он делал, – клясться Новалнсом, а никак не Эпхеидорфом (и вообще никем из поздних романтиков, воплотивших переход к бидермайеру). 402 Стихотворение Тютчева на смерть Гёте («На древе человечества высоком…») вместе со стихотворением Баратынского на ту же тему («Предстала – и старец великий смежил…») было переведено Вяч. |
|
|
