| С подоконника мне не достать ее. Я пробовала зонтиком, длинной метелкой, ничего не вышло. Ах, как противно! Что же делать, я пила в столовой кофе, и из головы не выходила ласточка, томящаяся на своей ножке. Я сказала подававшему мне старику Чезаре. Вместе вышли, подошла кухарка и садовник, тоже все поохали — но так высоко она бьется, ничего не поделаешь. Я в огорченьи совсем ушла из дому. Но сегодня ни аллеи кипарисов, ни магнолии, ни дубы на площадке, где я смотрела не Рим, меня не радовали. Не читалась книжка, с собой взятая. Я вернулась к завтраку — ласточка висела неподвижно. Неужелиж над моим окном так и повиснет жалкий трупик? Подавая мне десерт, Чезаре ухмыльнулся. — Синьора, мы устроим. Нам поможет Джильдо. Оказалось, что к садовнику как раз пришел полудновать племянник, пастушонок Джильдо. Через несколько минут юноша лет девятнадцати, смуглый и бронзово-загорелый, сухой, с тонкой шеей, огромными чудесными глазами, приближался к террасе. Волосы закурчавились, и блестели на солнце. Отблескивала кожа полуобнаженной груди. На ногах кожаные штаны — чуть тесемкой подвязаны. Джильдо жевал кусок сыра. Аа, Антиной из Кампаньи, с профилем безукоризненным, смуглотой пропеченной, библейской палкою, запахом сыра и чеснока. — Джильдо, освободи ласточку. Сеньора даст тебе две лиры. Он взглянул диковато, пристально. Ждать не пришлось. С чердака уж он на крыше, сандалии мягко, легко ступают. У карниза приостановился, лег, вытянулся, слился с карнизом, руку спустил вниз, слегка пошарил — минута — и на тесемке поднял ласточку. Мне показалось, что она калека. Но когда он ее подал, я взяла теплое тельце руками неуверенными — птичка скользнула, нырнула — и понеслась. Все засмеялись. Ах, милая ласточка! Мне самой захотелось за ней, я хохотала, стало вдруг весело, я бы могла взапуски стрекотнуть с этим пастушком загорелым. Я его обняла и поцеловала. Чезаре смеялся. А Джильдо вспыхнул. XIV Не могу сказать, чтоб очень я скучала по маркизе. Мне жилось не плохо. Я читала, пела и гуляла, одиночество было приятно, светлый воздух веселил. Часто забиралась я в Кампанью, выходила к Аппиевой дороге, смотрела на ястребов, высоко реявших, закусывала в остерии, а потом лежала у дороги, в тени пиний, и ласкаемая ветерком горячим, я глядела, как на бесконечных пустырях лениво паслись овцы, и их караулил Джильдо с дедушкою, мрачным стариком. Старик не взглядывал на меня, Джильдо подходил, смотрел безмолвными своими, древними глазами, если спрашивала, глухо бормотал и убегал, а потом вновь являлся: приносил дикую розу, или же пучок гвоздики. Мне приятно было на него смотреть. Он не отделялся от Кампаньи, от своих овец, от акведуков, вдалеке к Риму тянувшихся. Я с ним заговаривала. Он отвечал кратко, мало для меня понятно, на своем диалекте. От него пахло мятой, овцами и кожей, и под солнцем круто завивались черно-лоснящиеся волосы. |
| —757— (пелазгические сооружения в Перуджии) были переданы Риму. Вообще римская архитектура представляла сложный стиль, образовавшийся из сочетания этрусских строительных приемов с греческими. Влияние греков на этрусков очевидно, а римские гробницы очень похожи на известную гробницу этрусскую Реголини Галасси в Черветри. В виду этого мы позволим себе остановиться на римских гробницах. Не будем упоминать о так называемых колумбариях – прототипах христианских катакомб 1057 , т. е. о погребальных склепах в подземельях, обратимся к монументальным гробницам. Римские гробницы монументальный представляют круглые или квадратный сооружения в виде башен, всегда возвышающиеся на квадратном основании, с пирамидальными или Шатровыми покрытием. Особенно характерна гробница Цецилии Металлы, невестки знаменитого триумвира Красса, на Аппиевой дороге близ Рима. В науке принято относить ее к эпохе Республики, когда в римском зодчестве особенно сильны были греческие мотивы. На квадратном основании (100 футов в стороне) поставлена цилиндрическая башня (94 фута в диаметре) с коническим верхом. Вся гробница облицована известняком 1058 . Еще грандиозный мавзолей имп. Адриана в Риме (135 г. до Р. X. – ныне замок св. Ангела). Здесь также перед нами квадратный цоколь (300 футов в стороне и 75 футов высоты), поддерживающий громадную цилиндрическую башню (диаметром 230 футов и высотой 140 футов), некогда окруженную мраморной колоннадой и увенчанную мраморным же покрытием 1059 . Все подобные сооружения напоминали собой циклопические постройки по общей своей монументальности и греческие – своим изящным видом от колоннады вокруг второго этажа памятника. Конечно, громадность их не позволяла высекать из скал, и кладка из крупяных —758— Тесаных камней составляет особенно характерный признак римских гробниц. Такой тип двухэтажных гробниц привился в Риме, и его применяли даже к гробницам людей небогатых во всей греко-римской империи. Следы моды на этот тип мы встречаем не только на западе империи (монумент в Сен-Реми в Провансе – в Южной Франции, построенный в I веке до Р. X.), но и на востоке очень много таких гробниц в окрестностях Пальмиры, Иерусалима и Петры в Сирии, в Карии в Малой Азии, в Алжирии и Кирене в Африке. |
| Существенных отличий ни в климате Лация, ни в его флоре и фауне от Этрурии нет, но юг берет свое, и Лаций теплее и суше, чем Тоскана, как в свою очередь Кампания жарче Лация, хотя и без резких перемен. Окрестности Рима в устье Тибра по его южному берегу сильно заболочены, причем эти болота в прошлом несли угрозу для жизни местных жителей, страдавших и погибавших от частых эпидемий малярии. Малярия была до недавних пор бичом для жителей и в других регионах Италии: в дельте по, на тирренском берегу от Ливорно до Террачины, и даже в Апулии, несмотря на ее жаркий и сухой климат. Помптинские в устье Тибра и тосканские болота в древности считались труднопроходимыми. Расположенные на юго-восток от Рима, по древней Аппиевой дороге, невысокие Альбанские горы отличаются поразительной красотой. Об этой местности с поэтичным проникновением в ее душу, в, как говорили древние, «genium loci», писал Шатобриан: «нет ничего прекраснее, чем линии этого горизонта, чем постепенное возвышение планов и замыкающие все, тонкие, бегущие очертания гор. долины часто принимают здесь вид театра или римского цирка, их склоны падают террасами, как будто могучая рука римлян преобразовала самый лик этой земли. Особая дымка, окутывающая дали, смягчает все формы и отнимает у них то, что могло бы показаться слишком резким или слишком угловатым. Здесь никогда не бывает темных или тяжелых теней. Ни в скалах, ни в листве деревьев здесь нет таких темных масс, в которых не таилось бы немного света, все поверхности, благодаря такой связи оттенков, переходят одна в другую, и нельзя определить, где кончается один цвет и где начинается другой» (цит. по: П.П. Муратов. Образы Италии. М., 1994, с. 280). Климат становится вполне средиземноморским, с жарким летом и мягкой зимой, в Лукании и Калабрии. На юге Италии все чаще встречаются кипарис, олеандр, лавр, мирт и вечнозеленые кустарники. Но пальмы, агавы и кактусы, в изобилии произрастающие там ныне, в древности были неизвестны и завезены туда из Африки и Америки. |
| В Константинополь по поручению короля для ведения переговоров в качестве посредника отправился папа Агапит I, незадолго до этого, в июне 535 года, возведенный на Римскую кафедру. Переговоры эти, однако, не привели ни к каким результатам, и 22 апреля 536 года епископ ветхого Рима преставился в Новом Риме гостем Юстиниана. Император, узнав от своего посланника Петра и пресвитера Рустика, что Теодат, при невозможности выговорить более приемлемые для себя условия мира, готов отказаться от королевского престола за денежную компенсацию, снова направил в Равенну Петра и с ним еще одного сановника Афанасия сообщить королю о своем решении принять именно эти условия. Между тем в Далмации уже велись боевые действия между имперскими войсками во главе с Мундом и остготами. И когда до Теодата дошло известие об успехе готского оружия в одной из стычек, его паническое и капитулянтское настроение мгновенно переменилось: он решил сопротивляться. Когда послы из Константинополя передали ему волю Юстиниана предоставить Теодату колоссальную пенсию в компенсацию потери королевского престола, тот пришел в ярость и приказал заточить послов в тюрьму. Тогда по приказу императора армия под командованием Велисария погрузилась на корабли и двинулась из Сицилии в сторону Регия. На юге Италии Велисарий не встретил сопротивления. Делегации из разных городов прибывали к нему с поздравлениями, приветствиями, изъявлениями благодарности за избавление от власти варваров и преданности императору. Но стремительное продвижение армии на север задержалось у стен Неаполя. Среди его жителей оказалось немало евреев. Ограниченные в правах в пределах империи, иудейские общины пользовались большей веротерпимостью со стороны готских властей, которые к тому же прибегали к денежным услугам еврейских ростовщиков и банкиров. И вот на мощных крепостных стенах древней Партенопеи бок о бок с готами-арианами сражались иудеи, в то время как православные кафолики Неаполя молились об их поражении, стремясь к возвращению города в имперское лоно. Защитники города бились храбро, но на двадцатый день осады воины Велисария проникли в город через водопровод, и город пал; дома живших в нем евреев были разграблены, а сами они убиты. Овладев Неаполем, армия Велисария двинулась дальше на Рим по Аппиевой дороге. |
| Все диссонансы, которых, увы, не можем мы не замечать, диссонируют не с чем-нибудь в отдельности, а со всем этим старым Римом, вместе взятым. Появляться они начали после того, как город стал столицей объединенной Италии, и особенно громкими сделались со времени постройки памятника этому объединению — Национального памятника, законченного в 1911 году. Им изуродована сердцевина города; огромный Дворец правосудия обезобразил заречье возле замка св. Ангела; проведенная от реки к собору св. Петра широкая улица исказила пропорции и нарушила замкнутость изумительной его площади; хаотически застроенные предместья навсегда уничтожили то вырастание Рима из окрестных земель, те плавные переходы от Кампаньи к нему, которые сейчас только еще угадываются кое-где и скоро станут так же трудно представимы, как медленное приближение прежних путешественников к Piazza del Popolo по Фламиниевой дороге или как прогулка по Аппиевой всего лишь накануне последней, когда ее древние камни еще не были залиты асфальтом и не сновали по ней беспрестанно зловонные грохочущие грузовики. За последние сто лет каждое новое поколение чужеземцев из тех, кому выпало на долю увидеть Рим, понять его и полюбить, нисколько не заблуждалось на тот счет, что предыдущее поколение видело его менее искаженным, более близким к тому гармоническому его облику, который установился к концу XVIII века и почти не изменился за первую половину прошлого столетия. Верно, однако, и то, что облик этот не исчез; он исковеркан кое-где, но в целом отнюдь не уничтожен. Преобладают еще места, где он вовсе невредим и где только стало трудней воспринять его и насытиться им из-за гремучей суматохи уличного движения. Есть еще Рим для нас, поскольку мы сумеем отделить то, что созерцается в нем, от того, что мешает созерцанию. Для этого нужна соответственная склонность, нужны кое-какие знания и немалая выносливость. Если у вас все это есть, вы можете начать с тех мест, с которых и Рим начался и которые сквозь все века продолжали ощущаться самыми срединными и римскими его местами. |
| Пойди налево, направо, спустись немного ниже, поднимись на следующий холм — всюду фонтаны, дворцы, колоннады, купола, фронтоны, а за ними другие, далекие века. Они с тобой, ты в них живешь, ты все дальше уходишь в них с каждым шагом. И что же? Все ведь это понапрасну. Все Коробочку ты встречаешь утром, когда выйдешь погулять между Тритоном, радостно мечущим вверх водную струю, и великолепной громадной палаццо Барберини: «Может быть, понадобится птичьих перьев? У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья!» А на площади Квиринала, возле Диоскуров, где сияет вдали тот же купол, увенчивающий Рим, тебе слышится голос Ноздрева: «Брудастая, с усами; шерсть стоит вверх как щетина; бочковатость ребер уму непостижимая; лапа вся в комке — земли не заденет!». Или на крутой тропе, что ведет меж пиний и кипарисов от говорливых мраморов Форума к тенистому молчанию Палатина, Собакевич, наступив тебе на ногу, «входит в самую силу речи»: «А Пробка Степан, плотник? Я голову прозакладую, если вы где сыщите такого мужика! Ведь что за силища была! Служи он в гвардии, ему бы Бог знает что дали — трех аршин с вершком ростом!» Все эти слова и голоса звучали для него здесь — возле Траянова столпа, у пирамиды Гая Цестия, на Латинской, на Аппиевой дороге. И не Цицеронов и Цезарей, не Иннокентиев и Климентов, не Орсини, не Колонна были имена, что ему приходили тут на ум, а совсем другие: – Бобров, Свиньин, Канапатьев, Хорпакин, Трепакин, Плешаков… – Богатые люди или нет? – Нет, отец, богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого тридцать; а таких, чтоб по сотне, таких нет. – Чичиков заметил, что он заехал в порядочную глушь… А Гоголь? Живя вот здесь, между Обелиском и Тритоном на via Sistina, в городе, которому нет равного на свете, он из этой глуши не выезжал. Его гений не давал ему выехать из нее, забыть ее, изменить ей. Был бы он, может быть, и не прочь ее забыть… Рим полюбил всей душой. Знал его хорошо. Гимны ему пел. Не на шутку захотелось ему нечто «римское» в Риме написать. Почему бы не родиться в этом сикстинском доме сказанию совсем другого рода, с вплетенными в него мыслями, образами, героями, гораздо более подходящими к этому городу и дому? Да и стало оно рождаться. |
| Евангелия и, глубоко восприняв чистейшее христианское учение, произнесла в душе своей обет девства. Между тем, когда она пришла в возраст, то родители выдали ее замуж за одного язычника, по имени Валериана. Но – чего не может сделать воздействие одной на другую души, проникнутой сильным чувством и искренним убеждением, да еще при содействии молитвы? Так и непорочная и верующая Кикилия успела убедить своего мужа в истине и высоте христианского учения и расположить его к целомудренной жизни. Сознав дивную красоту христианского миросозерцания, Валериан поспешил поделиться своим счастием и с любимым своим братом Тивуртием. Оба они, по указанию Кикилии, были наставлены и крещены епископом Урбаном, скрывавшимся тогда от гонений вне города в пещерах и гробницах по Аппиевой дороге. С усердием и безбоязненно стали тогда вновь обращенные вместе с Цицилиею проповедовать и другим язычникам веру Христову, служили мученикам и заключенным в темницах и щедро делились имуществом своим со всеми нуждающимися. Видениями ангелов и даром чудес была услаждена, утверждена и прославлена их Богоугодная деятельность и, одушевленные пламенною верою и любовию к Богу, соединенные взаимною неземною любовию, Цицилия, Валериан и Тивуртий, казалось, предвкушали рай на земле. Но скоро предстояло им тяжелое испытание, которому суждено быть венцем человеческих подвигов и которое, лишь путем страдания очищая душу, отверзает перед нею двери истинного вечного рая... Узнав о деятельности Валериаеа и Тивуртия в пользу преследуемой веры во Христа, епарх Алмах приказал представить их к нему и после допроса и истязаний велел их отвести в местечко Паг – на четвертой миле от Рима и там предать смертной казни, если они воспротивятся совершить языческое жертвоприношение. Спокойно и радостно шли мученики на казнь: дорогою успели убедить провожавшего их на испытание и удивлявшегося их бодрости воина Максима в истине христианской веры, которая внушает радостную бодрость, а не уныние при переходе в вечную жизнь... Пораженный их словами, Максим укрыл их у себя в доме на ночь и в присутствии пришедшей туда Цицилии принял крещение со всем своим домом. |
| Станкевич был болезнен, — чахоточный. Может быть, это обостряло, утончало его. Придавало некую пронзительность. Тургенев вздыхал по старшей дочери Ховриных, Шушу, но довольно безболезненно. Поляк Брыкчинский, тоже туберкулезный, угощал их музыкой. Тургенев собирался брать уроки живописи, да так и не собрался. Впрочем, рисовал разные шутливые рисунки, вроде карикатур. Пожалуй, это первые черты позднейшего тургеневского сатиризма. Рим склонен располагать к меланхолии, но прозрачной, творческой. В Риме человек чувствует свою бренность, и свою вечность. Гете, Гоголь многое в Риме создали. Тургенев учился. Станкевич заглядывал уже в бездну. Вот он подымается на четвертый этаж к Ховриным, читает стихи Пушкина и вдруг, задохнувшись, останавливается, кашляет. На поднесенном ко рту платке кровь. Или они с Тургеневым возвращаются в коляске из Альбано, по аппиевой дороге. Близки сумерки. Прозрачно в воздухе, справа немеют под небом Сабинские 39 горы, вершины их тронуты розовым. Акведуки, стада, все замолкшее, закаменелое. Пастухи в кожаных штанах и безбрежный купол св. Петра, и налево, к Остии, тихое полыханье заката, уходящего в море, прорезанного одинокой башней. У высокой развалины, обросшей плюющем — они идут по обеим сторонам дороги — Тургенев остановил экипаж, высунулся, крикнул: — Divus Caius Julius Caesar! Эхо ответило каким-то стоном. Станкевич, дотоле веселый и разговорчивый, вдруг побледнел, поник острым подбородком в свой огромный галстук. — Зачем вы это сделали? — спросил он, когда коляска тронулась. И до самых Порта Сан-Себастьяно был молчалив. Наступал вечер. Древняя земля Кампанья дышала прахом. Его предчувствия сбылись. Расставшись позднею весной с Тургеневым, он больше с ним не встретился: скончался летом в Нови, на руках Дьяковой и Ефремова. Тургенев находился в это время в Неаполе. А возвращался в Берлин через Геную. Смерть Станкевича очень его взволновала, но не могла остановить. Может быть, сквозь вуаль искренней слезы острей воспинимался самый мир. Пешком путешествовал он по Швейцарии, в костюме туриста, с палкою и ранцем за плечами. Проезжая через Франкфурт, влюбился во встреченную в кондитерской красавицу-девушку (Джемма из «Вешних вод» — только она была еврейка, а не итальянка). Чуть во Франкфурте из-нея не застрял — но не его судьба, конечно, прикрепиться к захолустной булочнице. Добравшись до Берлина, написал прекрасное письмо Грановскому о смерти Станкевича. |
| В IX в. из княжества Б. было выделено новое герц-ство Салерно. Граница между ними была определена соглашением 843 г. С сер. XI в. земли Б. стали постепенно захватывать норманны, и жители города под угрозой завоевания уже в 1051 г. признали верховную власть папы. Папа Григорий VII принял ленную присягу от норманнских королей, по соглашению с ними присоединил Б. к своим владениям, а кн. Ландульфа сделал своим наместником. Со смертью Ландульфа в 1077 г. княжество Б. перестало существовать; его территория была разделена на 3 независимых принципата: Б., Салерно и Капуя. Не ослабевала борьба с византийцами, к-рые никогда не отказывались от попыток сделать Юж. Италию своим владением, и с арабами, к-рые из Сицилии угрожали и опустошали Калабрию. С 1077 по 1860 г. территория Б. оставалась в составе Папского гос-ва. В 1202 г. Б. среди городов Италии одним из первых получил статус самоуправляющейся коммуны, статуты города были утверждены папой. В XV-XVI вв. корпус городского права пересматривался и расширялся. В 1798-1806 гг. Б. входил в состав Неаполитанского королевства, а в 1806-1815 гг. находился под номинальным правлением Ш. Талейрана, носившего титул князя Беневентского. В 1860 г. Б. присоединен к Сардинскому королевству, а с 1861 г. стал частью единой Италии. Церковная история Христ. община Б. уходит своими корнями в доконстантиновскую эпоху: на Аппиевой дороге возле базилики Апостолов была найдена надпись, содержащая моление к апостолам Петру и Павлу о городе Б. Первым известным епископом Б. является сщмч. Ианнуарий (285-303), вероятно, местного происхождения; его преемники известны до кон. V в. Распространение христианства в Б. столкнулось с приверженностью населения к языческим традициям, что подтверждается упоминанием Квинта Аврелия Симмаха в письме к отцу (после 375) о почитании богов среди значительной части беневентцев. Лангобарды, завоевавшие Италию во 2-й пол. VI в., исповедовали арианство, и, вероятно, в течение нек-рого времени они могли препятствовать присутствию в Б. правосл. архиепископа. Местная кафедра пустовала до сер. VII в., когда на нее были избраны Гильдебранд, а затем св. Барбат , при к-ром произошло объединение еп-ств Б. и Сипонто. В 969 г. кафедра Б. получила статус архиеп-ства; ему были подчинены епископии неск. окрестных местечек. К нач. XIII в. территория архиеп-ства значительно расширилась. В XII в. 3 архиепископа Б.: Ландульф, Ломбардий и Рогерий - получили сан кардинала. В кон. XIII в. кардиналом стал архиеп. Джованни Кастрочели. Беневентанцами по происхождению были папы Феликс IV (VI в.), Виктор III (1086-1087), Григорий VIII (1187). С сер. XI по нач. XII в. в Б. было проведено 8 поместных Соборов. |
| Согласно «Depositio episcoporum» и Иеронимову мартирологу, М. был похоронен в катакомбах Каллиста на Аппиевой дороге. О месте его погребения упоминается также в Малмсберийском и Айнзидельнском итинерариях (VII-VIII вв.; см.: Codice topografico della città di Roma/Ed. R. Valentini, G. Zucchetti. R., 1942. Vol. 2. P. 149, 172, 200). Т. о., М.- последний из Римских епископов, похороненных в катакомбах Каллиста. В 1852 г. Дж. Б. Де Росси обнаружил возможную усыпальницу М. поблизости от папской крипты, в просторном кубикуле, пол которого был вымощен мраморными плитами, а своды украшены фресками. В одной из стенных ниш некогда стоял массивный саркофаг, от которого сохранилась только крышка ( De Rossi. 1867. P. 188-190; ср.: Schneider Graziosi. 1914). Однако при раскопках не удалось обнаружить доказательств погребения М. в этом кубикуле, напр. фрагментов эпитафии, поэтому вопрос о местонахождении усыпальницы епископа остается открытым. Высказывалось мнение о том, что могила М. могла находиться на поверхности земли ( Spera L. Les tombes des papes//Dossiers d " Archéologie. Dijon, 2000. N 255: Rome de Constantin à Charlemagne. P. 52). В Liber Pontificalis М. приписываются запрет поститься в воскресенье и в четверг, «так как в эти дни язычники соблюдали как бы священный пост» (ср.: Aug. Ep. 36. 9; Prologus in Vitam S. Silvestri papae et confessoris// Mombritius B. Sanctuarium seu Vitae Sanctorum. P., 1910. T. 2. P. 509-510, 512), и распоряжение о регулярном распределении среди рим. церквей т. н. закваски (fermentum) - Св. Даров, освященных на папском богослужении (этот обычай описан в декреталии папы Иннокентия I - La lettre du pape Innocent Ier à Décentius de Gubbio (19 mars 416)/Éd. R. Cabié. Louvain, 1973. P. 26-28). Также в Liber Pontificalis сообщается, что при М. в Риме были впервые обнаружены манихеи (см. Манихейство ) (LP. T. 1. P. 168). М. были приписаны 2 послания, входящие в состав Лжеисидоровых декреталий . В послании, адресованном епископам Испании, говорится о папской юрисдикции: епископа нельзя судить без ведома Папского престола, важнейшие дела должны передаваться на суд папы Римского и т. д. К посланию, озаглавленному «О первоначальной Церкви и Никейском Соборе», приложен трактат о Константиновом даре , после которого в канонических сборниках помещены постановления Никейского Собора (RPR, N †171-†172; Decretales Pseudo-Isidorianae et Capitula Angilramni/Ed. P. Hinschius. Lipsiae, 1863. P. 242-249). М. приписывается ряд канонов, включенных в Декрет Грациана (Decret. Gratian. Pars 1. D. 88. c. 1; Pars 2. C. 2. Q. 1. c. 13; C. 12. Q. 1. c. 15; C. 13. Q. 2. c. 7; Pars 3. D. 3. c. 14; D. 5. c. 2-3). Почитание |
|
|
