| Профессор Академии В.П. Виноградов в своей рецензии на кандидатскую работу одного студента, рассматривавшего литературную тему, в 1912 году писал: «Один из выдающихся русских пасторологов последнего времени, высокопреосвященнейший Антоний, архиепископ Волынский, решительно заявляет, что изучение живой человеческой души по ее отражениям в художественной литературе так же необходимо для будущих пастырей церкви, как для будущих врачей изучение телесного человеческого организма по моделям и картинам» 28 . Когда я стал заведовать студенческой библиотекой, то в записях выданных книг за прошлые годы нашел «Ключи счастья» Вербицкой, записанные за тогдашним ректором Академии епископом Феодором. Если такой строгий аскет, чего не отрицали даже враждебно настроенные по отношению к нему люди, счел нужным познакомиться с нашумевшей в то время книгой, значит, на художественную литературу смотрели действительно серьезно. Варфоломей интересовался не только Франсом, но охотно читал О. Бальзака, Г. Флобера, П. Бурже, a из русских авторов Д. Мережковского, З. Гиппиус, Андрея Белого, Леонида Андреева, А.М. Ремизова, Бориса Зайцева. К стихам он был почему-то равнодушней. Архимандрит Иларион брал у меня из личной библиотеки только что вышедший роман Д. Мережковского «14-е декабря», а также книжечку К. Бальмонта «Поэзия как волшебство».Последнюю он даже потерял во время своих поездок, так как, по его словам, читал светскую литературу только в вагоне или перед отходом ко сну. Он вообще любил легкую беллетристику: на его ночном столике я видел романы Федорова, Криницкого, Ланского, Крашенинникова... He блестящий подбор! Лекции священника И.В. Гумилевского, несмотря на некоторую внешнюю эффектность ораторских приемов, к которым он прибегал, наводили скуку своей бессодержательностью. Поэтому литургика, которую он читал, оставила меня холодным, и я заинтересовался ею, лишь когда познакомился с Варфоломеем: тот тонко чувствовал «душу богослужения» и свое восхищение сумел передать и мне. Столь же разочарован я был и лекциями по психологии П.П.Соколова, чей магистерский труд «Вера» 29 прочел с увлечением еще в гимназии. Но Соколов, к моему удивлению, оказался сторонником экспериментального метода, причем довольно ограниченным. |
| Тарееву быль о. ректор академии, арх. Антоний. Своим замечаниям он предпослал насколько лестных для автора отзывов о содержании и характере его труда. По словам оппонента, книга Г. Тареева представляет собою такое явление, какие встречаются не часто. Большею частью ученые работы совсем не выражают всего содержания души их автора; диспутант – же в своей книге выяснил самую основу своего мировоззрения и распространяет ее на все области знания и жизни. Благодаря такому свойству его труда он отовсюду может вызвать возражения; но они не могут умалить его достоинств. Видно, что автор пишет не для степени только, но излагает, можно сказать, исповедь души, интересовавшейся разными областями знания и достигшей серьезных моральных интуиций. Многие места книги автора производят на читателя сильное впечатление, когда напр.: он выясняет сущность греха, не как слабости только, а как чего-то соединенного со враждую против Бога и с упорным, самооправданием, или когда он развивает ту мысль, что оправдание не просто освобождает человека от виновности, а делает его новою тварью; когда он указывает ту громадную нравственную разность, какая существует между христианином и язычником, не смотря на малое видимое различие в их вешнем поведении; когда из истории религии и культуры он выясняет великое значение нравственных и религиозных вопросов, при чем богословие является ключом для всякого знания и истории. Есть в книге не мало мест, имеющих высокую ценность и с точки зрения догматической или экзегетической. Переходя затем к своим критическим замечаниям, оппонент прежде всего поставил автору на вид, что у него часто высказываются такие мысли, которые в уме читателя могут вызвать недоумение, ибо представляют собою заключение того силлогизма, первый член которого автор не высказывает. Подобные мысли необходимо требовали бы надлежащего разъяснения. Требует напр. разъяснения принятое автором различение искушений религиозных и нравственных, как различение и новое, и условное, и не понятное. По мысли автора, нравственные искушения всегда вызываются похотью. |
| Известно немало свидетельств о посещениях П.А. Флоренского и беседах в его доме приезжавших к нему в Сергиев Посад. О некоторых собеседниках мы узнаем по надписям на подаренных ему книгах. Среди сохранившихся – имена литераторов: фольклористов Б.М. и Ю. М. Соколовых , переводчика и историка западной литературы М. А. Петровского , сказителя былин Б.В. Шергина, писательницы и троюродной сестры Флоренского – О.Д. Форш. Сюда приезжали М. Волошин – память о нем сохраняет оставленная им акварель; А. Сидоров , который создал для Павла Александровича экслибрис и посвятил ему сонет; А. Белый. Этих людей Флоренский привлекал как знаток литературы и нескольких языков, собиратель народной поэзии, превосходный мастер слова. О значении его в литературно-философских кругах говорит такой любопытный факт, как избрание В. Хлебниковым П.А. Флоренского в «председатели земного шара». Из сохранившихся воспоминаний мы узнаем: «...отправились к Флоренскому. Немного подтянулись. Вошли, как школьники в келью отшельника. Флоренский не удивился, хотя он не знал никого даже по имени. Разговор велся вокруг «Законов времени». Красноречивый Кухтин немного мешал хорошему молчанию. Флоренский говорил нам о своем «законе Золотого сечения», о том музыкальном законе, по которому известная лирическая тема (настроение) у разных поэтов одинаково дает преобладание тех или иных шумов, строится на определенной шумовой формуле. После Хлебников подверг такому опыту пушкинский «Пир во время чумы» ... О «председателях» Хлебников почему-то умолчал». 275 Приезжал к Флоренскому ученый-этнограф, несколько лет путешествовавший по Эфиопии, а затем живший на Афоне А.К. Булатович (иеромонах Антоний). Близки были взгляды П.А. Флоренского посещавшему его тогда молодому философу А.Ф. Лосеву . В беседах-раздумьях проводил он многие часы с С. Н. Булгаковым. Именно так запечатлены они М.В. Нестеровым, создавшим полотно «Философы» в саду дома на Дворянской улице, в мае 1917 года. Вместе с М.В. Нестеровым приезжала познакомившая их А.С. Мамонтова – первая хранительница абрамцевского дома, которой Павел Александрович, стараясь поддержать в трудные минуты и призывая сохранить, образно говоря, тело и душу заповедного места, писал: «...я верю в то, что кризис очистит русскую атмосферу, испорченную едва ли не с XVII века. Тогда «Абрамцево» и Ваше Абрамцево будут оценены; тогда будут ходить и беречь каждое бревнышко Аксаковского дома, каждую картину, каждое предание в Абрамцеве, в Абрамцевых Абрамцево, дорогое Вам, прежде всего есть духовная идея, которая не уничтожаема. Скажу худшее. Если Абрамцево уничтожить физически, то и тогда, несмотря на это великое преступление уничтожения пред русским народом, если будет жива идея Абрамцева, не все погибло». 276 |
| Если ваше здоровье дозволяет Вам предпринять путешествие до Твери, то не отлагайте надолго исполнение этого предприятия. Путевые издержки ваши будут покрыты, да, может быть, найдется и лишняя ряса для Вас. Итак, да благословит Господь ваш путь! Но прошу предварить меня извещением о дне вашего приезда в Тверь. До свидания». 12-го числа получено было мною письмо из Сергиева Посада. Писал Ректор Московской духовной академии, Архимандрит Антоний: 2171 «Спешу принести Вашему Высокопреосвященству нижайшую благодарность за литературный, столь ценный для меня, подарок, а также и за согласие срисовать с Вас более точный портрет для нашей актовой залы. Имеющийся у нас портрет высылаем завтра-же». 15-го числа получено было мною письмо из Петербурга от протоиер. А. Н. Соколова; от. протоиерей от 14 ч. писал мне: «Желал-бы я, – что и высказывал Вам, – день пятидесятилетия моей службы (21 августа) провести в Твери, где я начал службу. Позволяю себе надеяться, что у доброго Архипастыря Тверского и родича найду приют и привет. Из Твери предполагаю ехать далее, ежели позволит здоровье. —141— Думаю выехать в понедельник, 19 августа, с почтовым поездом». На другой-же день, 16-го числа, я отвечал, что с полным усердием готов принять почтенного юбиляра. 17-го числа писал я в Бухарест недавнему гостю моему Г. П. Самурьяну: «Посылаю Вам при сем дубликат квитанции на получение посланного из Москвы ящика с книгами. О получении посылки прошу уведомить меня. Искренно благодарю Вас за посещение. Ваше пребывание у меня и откровенные со мною беседы оставили во мне весьма приятное воспоминание. Благополучно-ли совершили Вы своё путешествие от Твери до Бухареста?» 18-го числа получил два письма из Петербурга: от Управляющего Канцелярией Св. Синода, Вл. Карл. Саблера и от протоиерея А. Н. Соколова. Вот что писал от 17-го числа г. Саблер: «На возвратном пути из Москвы, я имел твердое намерение заехать к Вам, но, к величайшему сожалению, обстоятельства сложились иначе, чем я предполагал. Константин Петрович приехал в Москву 14-го августа, и 15-го мы выехали, при чем в виду некоторых совершенно неотложных дел я был вынужден спешить возвращением в Петербург и потому не мог посетить Вас. Но эта помеха только отсрочила мой приезд. Не был в августе – буду в сентябре, хотя бы пришлось ехать исключительно только в Тверь. Итак до свидания». |
| – пишет он 9 марта: «Можем мы это получить с Францией и Англией против Германии, тем лучше. Не можем, тогда лучше то же получить с Германией против них». Ведь это признание допустимости сепаратного мира! Если были такие точки зрения, зачем приписывать их исключительно «Романовым», совершенно чуждым, по крайней мере в этот момент, подобной психологии? Если надо было «спасти» положение Сазонова, то это надо было сделать перед общественным мнением, выражаемым националистическими кругами, подозрительность которых не могла быть возбуждена не появившейся еще на сцене Васильчиковой... В январской сессии Гос. Думы (27 января 16г.) министр ин. д. счел нужным в связи с правительственной декларацией, оглашенной премьером Горемыкиным (в ней упоминался Константинополь), сказать о проливах. Его слова были подхвачены депутатами Ковалевским и Милюковым, говорившим об осуществлении тем самым национальных задач. Палеолог рассказывает, что в перерыв обступившие его депутаты – Милюков, Шингарев, Протопопов, Маклаков говорили ему, что русский народ не примет мира, который не даст Константинополя России. Так думает вся «истинная Россия» – утверждал якобы Шингарев 30 . От этой «всей России» говорил через три недели Сазонов английскому и французскому послам – он убеждал их в необходимости пойти дальше общих фраз (Бьюкенен признает, что его ноябрьское заявление «не было достаточно точным, чтобы надолго удовлетворить русское правительство») и официально продекларировать присоединение Константинополя к России, как признал это уже английский король в беседе с русским послом в Лондоне Бенкендорфом. 18 февраля при представлении ген. По Царь заявил Палеологу, что Константинополь и Фракия должны быть присоединены к его Империи, и что он, со своей стороны, «авансом» соглашается на все те округления, которые пожелает Франция в отношении своих границ к Германии. Через пять дней Палеолог получил принципиальное согласие французского правительства на предоставление России «блестящего приза»; оно выговаривало себе компенсацию в Сирии, где Франция будет творить «дело цивилизации». Английское правительство через Бьюкенена 1 марта также дало свои гарантии при условии признания нейтральных зон в Персии в «британской сфере». Эта вербальная нота (закрепленная позже «меморандумом», составленным Бьюкененом на основании полученной им из Лондона инструкции), пребывавшая в тайниках дипломатических канцелярий, очевидно, не могла воздействовать на широкие общественные слои, которые оставались довольно равнодушными к осуществлению «исторической мечты». С достаточной образностью с своей церковной точки зрения выразился по этому поводу в апреле арх. Антоний Волынский в письме к своему другу киевскому митрополиту Флавиану: «Соколов (проф. ист. дух. академии), конечно, будет докладывать о Царьграде, которого русским все равно не отдадут англичане – да и лучше, чтобы не отдавали, ибо что хорошего обращать св. град тот во второй Петербург». 4. –В Верховной Ставке |
| И если для этого действительно нужно, в конечном счете, выйти за пределы ее, – то не сделается ли от этого культура бессмысленной и бесполезной? Нужна ли «культура» тому, кто встретился с Богом Живым, Которому Единому и нужно поклоняться и Его славить; и будет ли он тогда проявлять к ней какой-то интерес? И не окажется ли тогда любая «цивилизация» лишь утонченным и бессознательным идолослужением, заботой и попечением о «многом», слишком о многом, тогда как необходимо избрать «благую часть», которая не отнимется от нас и будет пребывать за гробом во веки веков? И разве не должен тот, кто нашел «драгоценную жемчужину», тут же пойти и продать все свое богатство? Не будет ли это с нашей стороны проявлением неверия и предательства, если мы будем собирать и сохранять это наше иное достояние? Разве не должны мы все «человеческие ценности» просто предать в руки Божии? . Эти вопросы на протяжении многих веков были главным искушением для очень многих искренне верующих и благочестиво настроенных людей. С не меньшей остротой эти вопросы обсуждаются и в наши дни. Мы называем это искушением. Но справедливо ли здесь употреблять столь неподходящее слово? Разве не является это лишь необходимым условием нашего полного самоотречения, которое и есть главное в нашем христианском послушании? Мы должны иметь в виду, что сомнения по поводу культуры и ее ценностей возникают не только во времена кризисов и тяжких исторических испытаний. Они возникают часто и в периоды мира и процветания, – тогда, когда возникает опасность порабощения и прельщения достижениями человечества, великолепием и торжеством цивилизации. Эти сомнения чаще всего возникают в процессе сокровенных личностных поисков Бога. Столь решительное самоотвержение может привести преданных благочестию людей в пустыни, пещеры и другие необитаемые места, – подальше от «цивилизованного мира»; в их представлении культура будет ничем иным, как суетой сует, даже если эта культура будет претендовать на то, чтобы быть христианской, если не по существу, то хотя бы по форме. Правильно ли было бы сдерживать этих преданных благочестию братьев в их самоотверженном поиске совершенства, оставляя их в миру и заставляя участвовать в строительстве или исправлении того, что для них является ни чем иным, как только Вавилонской башней? Готовы ли мы отречься от того, что дали нам свв. Антоний Великий и Франциск Ассизский, решимся ли мы на то, чтобы уговорить их остаться в миру? Ведь Бог несравненно выше культуры, разве Он не находится за ее пределами? И обладает ли, в конце концов, «культура» хоть какой-нибудь своей, присущей именно ей, ценностью? Служение ли она, или игра, послушание или развлечение, или только суета, гордыня и роскошь, то есть в конечном итоге то, что является ловушкой для спасающейся души? Кажется совершенно ясным, что «культура» не является, и по самой своей природе не может быть конечной целью или высшей ценностью; и, вероятно, даже обязательной составляющей подлинной человечности. |
| Бронзова И.Е. Евсеева И.И. Соколова К этой же группе источников можно отнести интересный доклад об отношении митрополита Антония к обществу распространения религиозно-нравственного просвещения протоиерея Философа Орнатского который был произнесен 27 января 1913 г. на заседании «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной Далеко не все статьи являются ценными по уникальности материалов и сведений, там излагаемых и приводимых. Но они помогают понять, на что, прежде всего, обращали (или могли обратить) внимание современники митрополита. И здесь хотелось бы выделить два аспекта, которые были затронуты в большей части публикаций. Это: – деятельность митрополита Антония в период первой русской революции; – завещание митрополита Антония. Первый пункт продолжает оставаться сложным и неоднозначным вплоть до настоящего времени. Что тогда нужно было делать: замкнуться и отстраниться от протекающих в обществе, в том числе церковном, процессов или пойти на баррикады, куда некоторые церковные деятели не только пошли сами, но и активно призывали остальных? У каждого в 1905 г. и в 1912 г. был свой, как ему казалось единственно правильный, ответ. В связи с этим и позицию митрополита Антония каждый оценивал по-своему. Кто-то говорил о его мудрости и стойкости, кто-то те же действия квалифицировал как проявление слабости, трусости и т.д. В официальных изданиях русской церкви вполне ожидаемо говорилось о мудрости. Один из проповедников сделал такой вывод: «Во дни недавней смуты, когда взволновался океан народной жизни, и самому кораблю церковному волны угрожали потоплением, люди малодушные и маловерные осуждали тебя, требовали, чтобы ты развернул хоругвь и повел народ... Куда? Против кого? На междоусобие? Нет, ты был спокоен и в твоем спокойствии обретали покой и другие» С. 1833]. Ему вторит другой проповедник: «Нужно было провести корабль Церкви в этой буре и среди этих подводных камней на широкий и безопасный путь. И это сделал умелою и спокойною рукою почивший владыка Антоний» C. |
| 25 См. на эту тему, напр.: Иларион/Алфеев/, игумен. Споры об имяславии в начале XX века. Доклад на VIII международном симпозиуме по русской духовности (сентябрь 2000 г.). [Русск. яз. – аудиозапись; пер. на ит. яз.: Bose, 2001]. 26 Антоний/Булатович/, иеромонах. Апология веры во Имя Божие и во имя Иисус. Москва, 1913. Стр. 188. 28 Если книга иеромонаха Антония может вызвать и вызывает некоторые соблазны ввиду неточности формулировок, то книга схииеромонаха Илариона «На горах Кавказа», с опубликования которой в 1907 году собственно и начались споры, с точки зрения православного учения о молитве и о божественном свете совершенно безукоризненна. Иларион, схииеромонах. На горах Кавказа. Санкт-Петербург, 1907. Но, как выясняется, те, кто громили «имябожников», ее даже и не читали. См.: Иларион/Алфеев/, игумен. Ibid. 31 Giustino. Dialogo con Trifone, 113, 1. Milano, 1988. P. 326. Св. Иустин был первым, кто собрал (в «Диалоге с Трифоном Иудеем») ветхозаветные мессианские пророчества и приложил их ко Христу. 35 Agostino. Locuzioni e questioni sull’Ettateuco. Vol. 2. Questioni su Giosuè, 5. Roma, 1998. P. 1131. 36 Stercal, C. Da Giosuè a Gesù: l’intelligenza del mistero cristiano. “Parole di vita”, 4, 1995. 39 Adv. Marc., 3, 16. Цит. по: Scognamiglio, R. Giosuè nell’esegesi dei Padri. “Parole di vita”, 1986. P.47. 47 Это произведение – попытка представить историю спасения как серию божественных пророчеств и постепенно исполняющихся предсказаний. Несколько глав книги посвящены «обетованиям совершившимся и прообразуемым» в книге Иисуса Навина. Несмотря на то, что автор порой очень свободно и некорректно пользуется Писанием – что было характерно и «простительно» для гораздо более ранних писателей, но никак не писателей V века – все же его комментарий небезынтересен, и мы будем к нему обращаться. 50 Берешит Рабба, VI, 9. Цит. по: In principio. Interpretazioni ebraiche del racconto della creazione. Il midrash. Roma, 1988. P. 92. 53 Кстати, в современном иврите, являющемся в известной степени реконструкцией древнееврейского языка, имеется слово trsm, мисрат (от того же корня trw), имеющее значение «министерство», «офис», и т.п. |
| Преподавание философской истории Брукнера разделено было на периоды: первый период о философии, бывшей прежде и после потопа, второй – о древней философии римлян до восстановления наук в Европе. В первом периоде трактовалось о философии а) народов восточных: еврейской, халдейской, персидской, индейской, арабской и финикийской, б) южных: египетской и ефиопской, в) западных: кельтийской и этрусской, г) северных: скифской, фракийской, готфской, греческой – мифологической и политической, догматической или искусственной и в особенности о сектах: ионической, сократической, перипатетической, цинической, елеатической, академической, стоической, италической, киринейской, мегарической, гераклитовой, епикуровой, пирронической и египетской. Во втором периоде преподавалось о философии, бывшей до создания Рима; со времен возвышения Рима о бывших в употреблении сектах: пифагорической, платонической, еклектической и перипатетической, потом – от Андроника до времен Нерона и до седьмого столетия христианского; о смешанных сектах древней философии: восточной, иудейской, испанской, сарацинской, арабской, христианской древней и средней до восстановления наук в Европе. В практической логике после понятий об истине, лжи, погрешностях, предрассудках, обманах и др. изъясняемо было de modo defendendi, de modo disputandi. В космологии излагаемо было учение о мире, о телах, законах движения, об основаниях тел, о естественном сверхъестественном, или чуде, о совершенстве мира и др. Чтение метафизики, как и вообще чтение философских теорий, сопровождаемо было аналитическим разбором самих студентов и упражнением собственного их разума в равных философских сочинениях, здравою критикою управляемых. В урочное время студенты занимались чтением российской истории Щербатова, и сочинением рассуждений на языках латинском и русском. Сверх сего, упражняемы были в изустных возражениях на философские положения. Преподавателями философии были префекты академии Антоний Соколов (1797–99), Борис Поликарпов (1799–1818). |
| Испытывая давление Государственной Думы и сочувствуя делу церковного обновления, в начале 1912 г. Саблер решился вновь поднять вопрос о Соборе. Он даже заготовил соответствующий проект высочайшего указа Святейшему Синоду. Приблизительно в то же время определением от 28 февраля 1912 г. за 1767, Святейший синод учредил Предсоборное Совещание. Причина его формирования объяснялась достаточно просто. Предсоборное Присутствие 1906 г. в общих собраниях рассмотрело лишь вопросы, касавшиеся созыва и деятельности Собора. Принимая во внимание, что в представленных Святейшему синоду работах Предсоборного Присутствия содержалось большое число разнообразных материалов, иерархи находили необходимым «подвергнуть их подготовительному рассмотрению для сопоставления и согласования предположений разных отделов по вопросам, соприкосновенным как между собой, так и с суждениями общих собраний Присутствия, а равно и с изменившимися после того условиями церковной и гражданской жизни». С этой целью и для иных подготовительных к Собору работ Святейший Синод просил у Государя соизволения на учреждение постоянного (до созыва Собора) Предсоборного Совещания, под председательством одного из членов Святейшего Синода. Сразу же получив высочайше согласие уже на следующий день, 29 февраля, Святейший Синод принял определение за 1834 о персональном составе Предсоборного Совещания. Его председателем было решено назначить архиепископа Финляндского Сергия (Старогородского). Участниками Совещания стали Волынский и Холмский архиереи Антоний и Евлогий, на время своего присутствия в Святейшем Синоде, член Государственного Совета протоиерей Т. И. Буткевич , профессор Харьковского университета (по кафедре церковного права) М. А. Остроумов (редактор «Церковных ведомостей»), профессор столичной духовной академии И. И. Соколов . Делопроизводителем стал доктор церковной истории С. Г. Рункевич . То, что состав Предсоборного Совещания ограничивался всего семью членами свидетельствовало о его технической, вспомогательной роли. Совещание должно было ускорить созыв Собора, дорассмотрев и доработав те материалы, которые ранее изучило представительное Предсоборное Присутствие. |
|
|
