| Издавая труд о Чернышевском с отодвижкой на сорок лет от событий – мог Стеклов неистовым революционным духом обнажать всю казённую ложь. Уже не было в России такой цензуры, которая мешала бы ему хлёстко спорить с теми как будто остывшими реакционными зубрами и Третьим отделением, а он-то сам, как и его читатели девятисотых годов, отчётливо прозревал за теми – нынешних псов царизма, всех матёрых палачей по ту сторону баррикады. Только не мог он всласть исхлестать коронованного жандарма, лицемерного иезуита, верховного сыщика, кровожадного жёлчного тирана Александра II (теперь-то – наступило это время, будем делать второе издание книги), но зато уж – продажных тварей царских сенаторов, заскорузлых душонок византийского чиновничества, – ab uno disce omnes! – по одному суди обо всех, а особенно – всех либеральных шавок и брехунов из подворотен, не обойдя и патентованного либерала Тургенева, никогда не отстававшего от охранников, и реакционного изувера Гоголя, и полоумного мистического мракобеса Достоевского, политически павшего человека. Да после ареста Чернышевского русская литература впала в маразм, в прозябание на долгие годы. Тем временем за революционные связи и вокруг думской фракции в 1910 подпёрло Нахамкису садиться и ехать в новую ссылку, но, к счастью, предложили на выбор уехать за границу, так он и сделал. В эмиграции снова сближался с большевиками, преподавал в их школе Лонжюмо, но снова отказывался вместиться в узкую ленинскую дисциплину. С 1913, после амнистии, мог возвращаться в Россию, но ещё задержался, июль 1914 застал в Берлине – и был избит немецкой озлобленной уличной толпой, принявшей за русского обывателя – его-то, с его взглядами! – тем особенно обидно, что он ещё до войны желал военного поражения России. (А ведь тоже мысль Чернышевского: предсказывал столкновение России с Западной Европой, и что будет она разбита, и поражение царизма приведёт к революции.) Хорошо, что немецкие власти быстро разобрались, социалистов сочувственно отпустили ехать на родину; Лурье, Коллонтай, другие товарищи остались в Скандинавии, а Нахамкис имел причины вернуться в Россию. |
| Никакие моральные нормы не должны были мешать «делу революции». По воспоминаниям эсера С. Мстиславского, Ленин сказал так: «Морали в политике нет, а есть только целесообразность». Уже будучи у власти, в речи, произнесенной 4 октября 1920 года на третьем съезде Комсомола Ленин сказал: «Всякую нравственность внеклассового понятия мы отрицаем. Мы говорим, что это обман. Мы говорим: нравственно то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества». По этой причине применения насилия и террора считалось естественным. Еще в самом начале своей политической деятельности, в октябре 1896 Ленин писал: «Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?». В 1901 году он заявлял: «Принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора» . Ленин оправдывал террор, заявляя: «террор — “это одно из военных действий, которое может быть вполне пригодно и даже необходимо в известный момент сражения, при известном состоянии войска и при известных условиях” . Под руководством Ленина большевики настойчиво готовили вооруженное восстание. Впрочем, в московском восстании 1905 года реальная роль большевиков была невелика. В 1906 и 1907 гг. Ленин скрывался в Финляндии, выезжал в Копенгаген и Лондон, где проходил V съезд. В конце 1907 года Ленин оставил Финляндию. Началась его вторая эмиграция. Ленин по-прежнему занимался борьбой с меньшевиками, выступал на международном социал-демократическом конгрессе в Штутгарте, в 1911 году преподавал в партийной школе в парижском пригороде Лонжюмо, написал ряд работ по философии («Материализм и эмпириокритицизм», конспекты с комментарием классиков мировой философии, изданные после его смерти под названием «Философские тетради»). В 1912 году в результате Пражской партийной конференции было покончено с формальным единством РСДРП – теперь большевики окончательно выделились в самостоятельную партию, бесспорным лидером которой был Ленин (при том, что он был только членом ЦК, официальной должности генерального секретаря или председателя отсутствовала). |
| Рыбаков Иван Федотович (1890–1963), историк, экономист. Выпускник историко-филологического ф-та М. у. (1915), был оставлен для приготовления к профессорскому званию, преподаватель московских средних учебных заведений, позже доцент ЛГУ; Рябушинский Павел Павлович (1871–1924), крупный промышленник и банкир, политический деятель. Член партии октябристов (с 1905), в 1906 перешел в партию мирного обновления, один из инициаторов создания партии прогрессистов (1912), председатель ее Московского к-та и член ЦК. Председатель Московского Биржевого к-та (с 1915), председатель Московского ВПК (с июля 1915), член Государственного совета (с 1915), инициатор создания всероссийской предпринимательской организации – Союза торговли и промышленности. Издатель газеты «Утро России» (1907–1917). Товарищ председателя Совета съездов старообрядцев. После Февральской революции инициатор создания К-та общественных организаций в Москве. В сентябре 1917 арестован в Симферополе, как «соучастник заговора Корнилова», освобожден по личному распоряжению Керенского. После Октябрьской революции находился в Крыму, осенью 1918 вошел в образованный в Киеве Союз государственного объединения России, затем в эмиграции во Франции; Рябцев Константин Иванович (1879–1919), полковник (1917), начальник штаба (с 27.07.1917), командующий войсками (со 2.09.1917) Московского военного округа. Расстрелян деникинцами за то, что сдал Москву большевикам; Рязанов (наст. фамилия Гольдендах) Давид Борисович (1870–1938), политический деятель, историк, архивист, публицист, действ. член Социалистической (с 1924 – Коммунистической) академии, академик АН СССР (1929, исключен в 1931, восстановлен в 1990). С 1889 – марксист, социал-демократ, неоднократно подвергался арестам и ссылкам, в 1900–1905, 1907–1917 в эмиграции, лектор пропагандистской школы «впередовцев» на Капри (1909) и партийной школы в Лонжюмо (1911). Меньшевик, после Февральской революции – большевик (выходил из партии в 1918 из-за несогласия с заключением Брестского мира). После Октябрьской революции возглавлял Главархив (1918–1920), Главнауку, член Коллегии Наркомпроса и ГУС. Один из создателей Ин-та К. Маркса и Ф. Энгельса, его директор (1921–1931), преподаватель Ин-та истории ФОН МГУ – РАНИОН (1924–1929), организатор Социалистической (Коммунистической) академии. Исключен из партии в 1931 (восстановлен в 1989), выслан в Саратов, научный консультант б-ки Саратовского ун-та (1934–1937). В 1937 вновь арестован, в 1938 расстрелян. Реабилитирован посмертно (1958); |
| н. сюрприза в Мо (surprise de Meaux), что окончательно определило позицию франц. короля как защитника католич. Церкви. В ответ на крупное восстание в Нидерландах против испан. владычества, в к-ром кальвинисты играли активную роль (1566), испан. кор. Филипп II послал во Фландрию большую армию во главе с герц. Альбой. Сначала никто точно не знал, куда она направляется. Опасаясь нападения, гугеноты по инициативе принца Конде решили нанести упреждающий удар: была сделана попытка захватить короля в бургундском замке Монсо. К. и королева-мать успели бежать в Мо, а затем в Париж. Эти события послужили поводом к началу 2-й религ. войны (1567-1568). Принц Конде с войском подошел к столице, но 10 нояб. 1567 г. был разбит у Сен-Дени. В нач. 1568 г. гугенотам удалось оттеснить католиков к Парижу и осадить Шартр. В этих условиях был заключен мир в Лонжюмо (23 марта 1568), подтвердивший положения самого благоприятного для гугенотов «эдикта терпимости» (янв. 1562): кальвинистам предоставлялась свобода собираться для богослужений без оружия за городской чертой. Во время 3-й религ. войны (1568-1570) гугеноты сначала потерпели поражение в битвах при Жарнаке (13 марта 1569, погиб принц Конде) и Монконтуре (3 окт. 1569). Однако командовавшему гугенотской армией адмиралу Г. Колиньи удалось кардинально изменить ситуацию: в марте 1570 г. он подошел к Каркасону, взял Нарбон, сжег деревни близ Монпелье и совершил стремительный рейд на север. 18 июня гугеноты разграбили аббатство Клюни, 20 июня - аббатство Ла-Ферте-сюр-Грон. 4 июля адмирал вошел в Ла-Шарите (ныне Ла-Шарите-сюр-Луар). На западе гугеноты захватили Маран, Люсон и Ле-Сабль-д " Олон. Им сдались города Ньор, Бруаж и Сент. 8 авг. 1570 г. в Сен-Жермен-ан-Ле был подписан эдикт примирения: гугенотам предоставлялась свобода совести, кальвинист. богослужение разрешалось по всему королевству (в предместьях 2 городов каждого податного округа); протестанты могли занимать королевские должности, главные представители гугенотов, в их числе Колиньи, были включены в Королевский совет. |
| Во время 2-й (1567-1568) и 3-й (1568-1570) религ. войн в Нидерландах начались восстания против испан. владычества; значительную роль в антииспан. волнениях играли кальвинисты. В связи с тем что Екатерина Медичи дала согласие на переброску испан. войск во главе с Фернандо Альваресом де Толедо, герц. Альбой, в Нидерланды через франц. территорию, гугеноты были крайне обеспокоены тем, что эта армия по тайному сговору королевы-матери с герц. Альбой может быть брошена против них. По инициативе принца Конде была сделана попытка захватить короля в бургундском замке Монсо (т. н. сюрприз в Мо; К. считается одним из его организаторов). Карл IX и королева-мать успели бежать сначала в укрепленный замок Мо, а потом в Париж, но эти события послужили поводом к возобновлению военных действий. К. участвовал в сражении у Сен-Дени (10 нояб. 1567), где гугеноты были разбиты. Однако потом протестанты взяли Тур и Блуа, осадили Шартр. И католики и протестанты смогли собрать значительные армии, но из-за отсутствия денег и у той и у др. стороны дальнейшие военные действия оказались невозможны. 23 марта 1568 г. был подписан мир в Лонжюмо. Проводимая герц. Альбой политика жестоких репрессий против представителей франкоязычной нидерланд. знати потребовала от франц. короля публичного выражения определенной политической позиции. Репрессии затронули дворян, находившихся в родстве с франц. знатными семействами (так, лидеры нидерланд. восстания гр. Ламораль Эгмонт и Филипп де Монморанси Нивель, гр. Горн, являлись родственниками франц. Монморанси и Шатийонов), к-рые просили короля защитить нидерланд. дворян. Вопрос о помощи нидерланд. знати обсуждался на заседании Королевского совета, но под давлением Екатерины Медичи, опасавшейся войны с Испанией, был признан несвоевременным. Отряд, собранный капитаном Франсуа де Коквилем, гугенотом, для помощи восставшим нидерланд. протестантам, по приказу короля был остановлен армией во главе с маршалом А. де Коссе и разбит при Сен-Валери (июль 1568), а де Коквиль схвачен и казнен. Испанский кор. Филипп II одобрил эти действия франц. короля. Это подтолкнуло франц. и нидерланд. кальвинистов к объединению. Принц Конде и К. с французской стороны и принц Вильгельм Оранский со стороны восставших в нидерландских провинциях подготовили договор о «Священном союзе» в деле защиты истинной веры, в борьбе с ущемлением прав дворянства и в противостоянии тирании (авг. 1568; см.: Archives ou Correspondance inédite de la maison d " Orange-Nassau/Ed. G. Groen van Prinsterer. Leyde, 1836. T. 3. P. 282-286). Этот документ не был подписан, но в начале 3-й религ. войны отряды принца Вильгельма Оранского и его брата гр. Людовика Нассауского сражались на стороне франц. гугенотов. |
| Зато в енисейской ссылке он не пробыл долго. Сопоставляя его (и потом — других уцелевших) рассказы с широко известным фактом, что наши революционеры сотнями и сотнями бежали из ссылки — и всё больше за границу, приходишь к убеждению, что из царской ссылки не бежал только ленивый, так это было просто. Фастенко «бежал», то есть попросту уехал с места ссылки без паспорта. Он поехал во Владивосток, рассчитывая через какого-то знакомого сесть там на пароход. Это почему-то не удалось. Тогда, всё так же без паспорта, он спокойно пересек в поезде всю Россию-матушку и поехал на Украину, где был большевиком-подпольщиком, откуда и арестован. Там ему принесли чужой паспорт, и он отправился пересекать австрийскую границу. Настолько эта затея была неугрожающей и настолько Фастенко не ощущал за собой дыхания погони, что проявил удивительную беззаботность: доехав до границы и уже отдав полицейскому чиновнику свой паспорт, он вдруг обнаружил, что не помнит своей новой фамилии! Как же быть? Пассажиров было человек сорок, а чиновник уже начал выкликать. Фастенко догадался: притворился спящим. Он слышал, как раздали все паспорта, как несколько раз выкликали фамилию Макарова, но и тут ещё не был уверен, что — это его. Наконец, дракон императорского режима склонился к подпольщику и вежливо тронул его за плечо: “Господин Макаров! Господин Макаров! Пожалуйста, ваш паспорт!” Фастенко уехал в Париж. Там он знал Ленина, Луначарского, при партийной школе Лонжюмо выполнял какие-то хозяйственные обязанности. Одновременно учил французский язык, озирался — и вот его потянуло дальше, смотреть мир. Перед войной он переехал в Канаду, стал там рабочим, побывал в Соединенных Штатах. Раздольный устоявшийся быт этих стран поразил Фастенко: он заключил, что никакой пролетарской революции там никогда не будет, и даже вывел, что вряд ли она там и нужна. А тут в России произошла — прежде, чем ждали её — долгожданная революция, и все возвращались, и вот ещё одна революция. Уже не ощущал в себе Фастенко прежнего порыва к этим революциям. Но вернулся, подчиняясь тому же закону, который гонит птиц в перелётах. |
| В Лонжюмо добрые люди дали нам попить, наполнили свежей водой наши бутыли и фляги. Это был единственный дар, который они могли предложить, он был также ценен, и также человечен, как «глоток холодной воды " из Евангелия. Съев прямо на дороге, под проливным дождем, пару печений, мы продолжили шествие, повернув направо, к Бретини. Здесь дорога была свободнее; можно было идти быстрее.Солнце садилось и небо снова было ясным и чистым. Мир полей, умытых дождем, запах сырой земли, отдаленный крик кукушки, составляли контраст с тем, что мы оставили позади, на большой дороге. Небольшие группы молодых людей, пеших и на велосипедах, направлялись вместе с нами в Бретини. Мы обсуждали, что нас могло ждать. Мы надеялись, что путешествие подойдет к концу, что отныне мы должны будем оставить гражданские привычки, чтобы надеть пилотки и каски; что завтра мы отправимся в лагеря и казармы где-нибудь во Франции. Самолет пролетел над Бретини, развернувшись совсем низко над крышами. Французский самолет… В Бретини, на площади наши бумаги посмотрели. Мой компаньон должен был уехать на поезде на следующее утро вместе с другими молодыми людьми в неизвестном направлении. Что касалось меня, то как более старший, я получил назначение в Этамп, куда должен был прибыть сам. В ожидании отъезда я мог провести ночь на ферме, приспособленной для беженцев. На ферме Шевро мы были встречены широкой физиономией сержанта, который предложил нам место на соломе в просторном сарае, рядом с остальными «мобилизующимися». Другая половина сарая была занята семьями. Каждый из нас получил по пачке папирос — первое приветствие от Армии. Завтра я стану наконец солдатом. У меня будет свое скромное, но зато определенное место, четко обрисованное, наравне с теми, кто тоже участвует в сопротивлении. У меня будет порядковый номер без имени — «неизвестный солдат», среди многих таких же. И я не буду больше выброшенным из общего дела, я не буду уже интеллектуалом на обочине большой дороги — инструментом хрупким и ранимым, вечно возвращающимся в себя в размышлениях, существом, в котором жизнь останавливается, чтобы предоставить место мысли. Я просто буду исполнять свой долг, без мысли и страха, сжав зубы, глядя прямо в глаза ужасающему факту, который невозможно осмыслить: немцы в Париже. |
| В наше время считается почему-то целомудренным, изысканным и благопристойным трясти свой рай по ухабам в почтовой карете, прерывать таинство щелканьем кнута, нанимать для брачного ложа кровать в трактире и оставлять за собой в этой пошлой спальне, сдающейся за столько-то в ночь, самое священное воспоминание своей жизни, вместе с воспоминанием о шашнях трактирной служанки с кучером дилижанса. Во второй половине девятнадцатого века, где мы обретаемся, нам уже недостаточно мэра с его шарфом, священника с его епитрахилью, закона и бога; нам необходимо дополнить их кучером из Лонжюмо, его синей курткой с красными отворотами и пуговицами в виде бубенчиков, бляхой на рукаве, кожаными зелеными штанами, его покрикиванием на нормандских лошадок с завязанными узлом хвостами, его фальшивыми галунами, лоснящейся шляпой, пыльными космами, огромным кнутом и ботфортами. Франция еще не достигла той степени изящества, чтобы, подобно английской знати, осыпать карету новобрачных целым градом стоптанных туфель и рваных башмаков, в память о Черчилле, впоследствии герцоге Мальборо, – Мальбруке тож, который подвергся в день свадьбы нападению разгневанной тетки, что якобы принесло ему счастье. Туфли и башмаки не являются еще у нас непременным условием свадебного празднества; но наберитесь терпения, хороший тон продолжает распространяться, скоро мы дойдем и до этого. В 1833 году, как и сто лет назад, не было в обычае венчаться галопом. В те времена люди воображали, как это ни странно, что венчание – праздник семейный и общественный, что патриархальный пир нисколько не испортит домашнего торжества, что веселье, пускай даже чрезмерное, зато искреннее, не причинит счастью никакого вреда, что, наконец, добропорядочно и достойно, чтобы слияние двух судеб, дающее начало семье, произошло под домашним кровом и чтобы супруги не имели отныне иных свидетелей своей жизни, кроме собственной спальни. Словом, люди имели бесстыдство жениться дома. Итак, согласно этому уже устарелому обычаю, свадьбу отпраздновали в доме г-на Жильнормана. |
| Статистика Карпини Джованни Плано Джованни Плано Карпини, Иоанн из Пьян дель Карпине (итал. Giovanni da Pian del Carpine; лат. Iohannes de Plano Carpini; ок. 1182 — 1 апреля 1252) — итальянский францисканец, первым из европейцев, до Рубрука и Андре де Лонжюмо, посетивший Монгольскую империю и оставивший описание своего путешествия. Деятельность во францисканском ордене Джованни родился около 1182 года в Умбрии, в городке Пьян дель Карпине (ныне Маджоне) близ Перуджи. Последователь своего земляка Франциска Ассизского, он в 1221 году вместе с Цезарем Шпайерским отправился в Германию. Занимая должность кустода францисканского ордена в Саксонии, учреждал там новые орденские миссии и отправлял братьев в Чехию, Венгрию, Лотарингию, Норвегию. В 1230—1232 годах был кустодом в Испании, а затем вернулся в Германию, чтобы занять пост провинциала Саксонии (до 1239 года). Друг и собрат по ордену Йордан из Джано описывает Джованни как добродушного грузного человека, столь грузного, что ему приходилось ездить на осле вместо лошади, всюду, куда бы ни поехал, вызывая внимание и симпатию. Он был любим братией за смелость, с которой отстаивал дела ордена перед князьями и епископами, и за то, что заботился о своих собратьях как «мать о сыновьях и курица о цыплятах». Дипломатическая миссия Папа Иннокентий IV, бежавший из Италии от императора Фридриха II, прибыл в декабре 1244 г. в Лион, где в начале следующего года начал подготовку к вселенскому собору. Лионский собор должен был помочь церкви избавиться от «пяти скорбей»: дурной жизни духовенства и верующих, сарацинской угрозы, греческих схизматиков, татарского нашествия и притеснений императора. Ещё до открытия собора папа отправил миссии Андре де Лонжюмо и Асцелина в ближневосточный регион, а Плано Карпини — в Восточную Европу. В сопровождении другого монаха, Бенедикта, он через Чехию, Киев, низовья Дона и Волги, Казахстан, Хорезм, Семиречье, впадину озера Алаколь, добрался до района расположения главной ставки монголов в верховье реки Орхон. В 1246 г. Карпини посетил Сарай, где встречался с Батыем, затем — кочевую ставку близ Каракорума, где был на приёме у только что избранного великим ханом Гуюка, и в 1247 г. благополучно возвратился в Рим. «История монгалов» Свой опыт посещения империи Иоанн изложил в рукописях Historia Mongalorum quos nos Tartaros appellamus («История Монгалов, которых мы называем Татарами») и Liber Tartarorum («Книга о Татарах»), переведённых на многие языки, в том числе и на русский. Библиография |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла АНДРЕЙ ИЗ ЛОНЖЮМО [Андре Лонжюмо; франц. André de Longiumeau] ( после 1270), франц. монах-францисканец, дипломат и миссионер на Востоке, владел араб. и персид. (сирийским?) языками. По поручению франц. кор. Людовика IX Святого в 1238/39 г. привез из К-поля терновый венец Христа, помещенный в специально построенную ц. Сен-Шапель в Париже. В 1245-1247 гг. был послан папой Иннокентием IV к монголам в Сев. Персию (также вел там переговоры с несторианами и яковитами ) и вернулся с предложениями от монголов совместно отвоевать Сирию у мусульман. В 1249 г. был отправлен Людовиком IX для продолжения переговоров с монголами в Каракорум к великому хану Гуюку. Однако ко времени его прибытия (1251) хан уже умер, и А. был отослан обратно. Между 1254 и 1270 гг., возможно, был миссионером в Тунисе. Сообщение А. о путешествии в Центр. Азию не сохранилось; известно оно только по упоминаниям в сочинении Гильома де Рубрука . Ист.: Itinera et Relationes Fratrum Minorum saeculi XIII et XIV/Collegim P. A. van den Wyngaert. Quaracchi; Firenze, 1929. Vol. 1; Плано Карпини Дж. , дель. История монголов. Рубрук Г. , де. Путешествие в восточные страны. М., 1957; Французский посол Андре Лонжюмо в Каракоруме, 1249-1251// Хенниг Р. Неведомые земли: Пер. с нем. М., 1962. Т. 3. С. 50-57. Лит.: Altaner B. Dominikanermissionen des 13. Jh. Habelschwerdt, 1924. S. 52ff.; Pelliot P. Les Mongols et la papauté//ROC. 1922/1923. Vol. 23. Р. 3-30; 1924. Vol. 24. Р. 225-335; 1931/1932. Vol. 28. Р. 3-84; Soranzo G. Il papato, l " Europa cristiana e i Tartari. Mil., 1930; Свет Я. М. После Марко Поло: Путешествия зап. чужеземцев в страны Трех Индий. М., 1968. Е. В. Казбекова Рубрики: Ключевые слова: АНГИЛЬБЕРТ (ок. 750-814), капеллан, франк. имп. Карла Великого, деятель Каролингского возрождения, св. (пам. зап. 18 февр.) АНСГАР (Анскарий, Ансгарий; 801-865), архиеп. Гамбургский и Бременский, миссионер и церковный деятель, св. (пам. зап. 3 и 4 февр.) |
|
|
