| – Да не везде. И не всегда умнеют. Ты вот почему-то не такой, как они. От этих слов Мишка тихо рассмеялся. – Ты просто не видела, каким я бываю. Это сейчас что-то во мне хрустнуло, надломилось. Или перепуталось… Сам не знаю. Раньше все было просто и понятно, как и вашим деревенским пацанам. А теперь, после всего, что со сной произошло в последнее время, больше непонятно, чем понятно… Не знаю, может, это только со мной такое творится… Оксана слегка повернулась к Мишке. – А девчонка у тебя есть? Ну, там, дома? Или в другом месте где? Любишь кого? Мишка тоже взглянул на Оксану. – Девчонка? Как тебе сказать… Он вспомнил Ольгу. Вспомнил, как впервые увидел ее возле своего закадычного дружка Пашки. Вспомнил, как Ольга тихо разговаривала с ним в храме, когда он лежал с окровавленной рукой, нежно и заботливо забинтованной самой Ольгой. – Как тебе сказать?.. Девчонки были. Как у всех ребят. И до армии, и после. А так, чтобы одна и на всю жизнь… Мишка снова вспомнил Ольгу, ее взгляд, улыбку. – Девчонкой ее не назовешь. Красивая. Гордая. И в тоже время беспомощная, слабая… – А где же она? Мишка косо посмотрел на Оксану, думая, что сказать. – В монастыре. Оксана в удивлении вскинула брови. – Да, в монастыре. Судьба ее туда привела. Сложная судьба. Калеченная… – Так она что – монахиней стала? – Оксана смотрела на Мишку с нескрываемым удивлением. – Не успела… То грустная история… И снова уставился на сверкающую гладь ночного озера, уже думая не о таинственных чудесах, а об Ольге. Он даже не сразу почувствовал, как Оксана положила ему голову на плечо. – Значит, ты через нее?.. Ну, в монахи?.. Рядом с Оксаной Мишка чувствовал прилив неизвестного ему тепла и нежности. От неизведанности, непонятности этого чувства ему становилось не по себе. – Заладили вы все: «монах», «монах»… Далось вам это слово. Если живешь в монастыре или скиту, так сразу монах. В серых штанах… – Но зачем-то ведь ты пришел туда? Не на аркане ж тебя привели. Мишка поднял гладкий маленький камушек и начал перебрасывать его с ладони в ладонь. |
| Я оглянулась вокруг, люди, сидящие в кафе, явно участвовали в подслушанном разговоре. Кто-то ехидно хихикал, кто-то уже начал, шушукаясь, обсуждать участников ссоры, принимая ту или иную сторону. Самое удивительное, что почти все сочувствовали шарпею и с презрением шикали в сторону женщин, приклеивая к ним нелицеприятные прозвища. — Что вам от меня надо, в конце-то концов? Зачем вы меня сюда притащили? — Дима качнулся в сторону тещи, — давайте, говорите конкретнее, и я пошел. А что тут можно сказать конкретнее? Похоже, они и сами этого не знали толком. — Запиши на Леночку комнату в коммуналке, которая нам от моей покойной мамы досталась, — наконец сообразила теща. — Она и так ваша, — сухо ответил он. — Это ты сейчас так говоришь, — заголосила Лена, — а как твой-то подрастет, так иначе запоешь! — она с силой дернула зубами соломинку, и верхняя часть так и осталась в зубах у бедной женщины. — Ты ведь уже раз обманул, да и если б только раз, — продолжила она, отплевываясь, — а стало быть, и веры тебе нет никакой, на тебе ж креста нет, последнее отнимешь! — переходя на шепот, она прижала к себе местами протертую сумочку из кожзама. — Ну чё ты психуешь, сама чокнутая и дочь твоя такая же, — зло заметил он, — готовьте документы, я подпишу, а денег не прибавлю, даже не просите, самим не на что жить, — сухо добавил он, положил пару сотенных на стол и вышел из кафе. Женщины еще немного посидели в глухом молчании, опустив глаза. Лена теребила крестик и что-то горячо шептала себе под нос. Мать смотрела перед собой, чуть покачиваясь из стороны в сторону, поглаживая колени ладонями. В кафе повисло неловкое молчание, все ждали развязки. Казалось, даже музыка — и та затихла, наверное, меняли диск. И точно, откуда-то сверху чисто и надрывно вдруг зазвучал Паваротти, женщины встали и виноватой походкой направились к арке. Вставая, Лена задела столик, и стакан, стоящий на самом краю, соскользнув, звонко разбился о гладкий булыжник мостовой, спугнув двух воробьёв, тщательно подъедающих крошки между столиками. Разбился, разлетелся на мелкие кусочки. |
| – А чего ты ждешь? - сонно спросил Мерри. - Сочувствую, но придется потерпеть до утра. После завтрака я, может, тоже стану любопытным, тут-то мы все и выпытаем. А сейчас спать хочу, если я еще раз зевну, у меня рот лопнет. Доброй ночи! - и он мгновенно заснул. Пиппин долго лежал молча. Мысль о шаре не давала ему покоя. Он словно чувствовал в руках его тяжесть, видел в глубине таинственный красный огонь и тщетно пытался заставить себя думать о чем-нибудь другом. Наконец, не в силах больше бороться с собой, он тихонько встал и огляделся. Было холодно. Ярко светила луна, тени были черными как уголь. Кругом все спали; дозорных не было видно: либо они ушли на ту сторону холма, либо затаились среди кустов. Пиппин осторожно подошел к спящему Гэндальфу и пригляделся. Маг лежал спокойно, но Пиппин уловил блеск его глаз из-под неплотно сомкнутых ресниц и поспешно отступил. Гэндальф не шевелился, и хоббит медленно, словно против воли, снова подкрался к нему. Маг лежал на боку, укрывшись плащом, и одной рукой обнимал что-то круглое, завернутое в черную ткань. Другая рука, казалось, только что соскользнула с этого свертка. Чуть дыша, Пиппин подкрался еще ближе, потом, став на колени, протянул руку, дотронулся до свертка и поднял его. Сверток оказался не таким тяжелым, как он ожидал. «Наверное, это что-то другое», - подумал он со странным чувством облегчения, но обратно сверток не положил. Оглядевшись, он заметил поблизости круглый булыжник, с трудом дотянулся до него и поднял. Быстро и осторожно он стянул со свертка темную ткань, завернул в нее булыжник и положил подле спящего. Теперь наконец он мог взглянуть на свою добычу. Вот он, этот шар, тусклый и гладкий, лежал у него на коленях. Пиппин торопливо завернул его в плащ и уже хотел вернуться к своему месту, но тут Гэндальф зашевелился во сне, пробормотал что-то, нащупал камень рядом с собой и, вздохнув, успокоился снова. – Ох, и дурак же ты, Пиппин, - шепотом обругал себя хоббит. - Тебе что, неприятностей мало? Положи шар обратно! - ноги у него тряслись, и он чувствовал, что не посмеет больше приблизиться к спящему. - Не смогу я положить это обратно и не разбудить его. И что плохого, если я загляну в шар? Только не здесь, - он отполз в сторону и присел на кочку. |
| От командированных гетманом Хмельницким корпусных его начальников получены им, под Белой Церковью , донесение: первое, от писаря генерального Кривоноса, что убежавший от Каменца Подольского гетман польский Калиновский, собрав новую армию из польских и литовских войск, пробирается с ними в Подолию и по словам пойманных языков, переправился уже через реку Случи; другое от есаула генерального Родака, что он, сведав при реке Припять о походе князя литовского Радзивилла, с войсками тамошними в Северию, отправился вслед за ним с корпусом и застал его около местечка Городни 142 , торжествующего победу свою, одержанную над хорунжим Буйносом и полковниками, Гладким и Худорбаем, из которых Буйнос, Гладкий и есаул полковой Подобай, со многими казаками были убиты и вьюки их, с запасами и артиллерией, достались неприятелю в добычу, а полковник Худорбай, с остальным войском, присоединился к нему Родаку, встретил его в Гомельщине. Посему есаул Родак, с крайней поспешностью приблизившись к табору радзивиллову и чрез разъезжие партии свои и пойманных языков, сведав, что войска радзивилловы, упоенные победой своей, стоят беспечно и без всяких осторожностей и приготовлений, покоятся в лагере, а местами и пируют, напал на них всеми войсками своими, вышедшими нечаянно из-за леса, и в первое стремление отогнал конницей своей всех неприятельских лошадей, бывших на пастбе, а спешившимися казаками сделавши выстрел из артиллерии и ружей по табору, напустил их с копьями на войска литовские, которое, были полунаги, и не вооружены, шатались с места на место и хватались то за одеяние, то за вооружение. Но казаки, не дав им поправиться и построиться, всех их перекололи и перебили, а спаслись одни разбежавшиеся в леса, и командир их, князь Радзивилл, перебравшийся, с лучшей, но не многой, конницей, за речку, и также в лесах скрывшийся. Обширный лагерь радзивиллов, его великолепные экипажи, с сервизами и буфетами, и обоз войсковой, со всеми и запасами и артиллерией, достались в добычу казакам и их обогатили, а мелким оружием и лошадьми наделили многие тысячи новых воинов, и корпус Родаков с Худорбаем отправился к Новгороду Северскому для дальнейших поисков над поляками и жидами. |
| Профессор отмечает, что из-за строгого следования букве гомилетических правил, «за немногими исключениями, проповеди всех скроены по одной казенной мерке: они приличны, даже благочестивы; всё в них в порядке, частные мысли и доказательства выведены из одного общего положения и расположены по всем требованиям логических делений; язык гладкий, чистый и благородный. Но впечатление от них, не на одних только утонченных судей проповеднического дела, но и на большинство слушателей, неудовлетворительное, чтоб не сказать что-нибудь больше. В них нет оригинальности, нет личного одушевления; они безличны и бесхарактерны и все удивительно как похожи одна на другую, как солдаты, выстроенные в шеренге и одетые в одинаковый мундир. Они не приковывают к себе внимания, не показывая в себе никаких личных, характерных особенностей, и многим скучно слушать их, как скучно смотреть на невыразительные бездушные физиономии» 12 . Эта критика вполне применима и к сегодняшней ситуации с проповедничеством. Разве что раньше пастыри-проповедники строго придерживались косных правил, потому что боялись цензуры, а сегодня они боятся отступить от «трафарета» по другим причинам. Но сути это не меняет: и сегодня в храме чаще всего можно услышать однообразные, предназначенные абстрактному адресату рассуждения на неопределенную тему, пересыпанные общими фразами, которые мало кого могут реально заинтересовать и тем более вдохновить на христианское подвижничество. Какой же, по мнению В.Ф. Певницкого , должна быть гомилетика, чтобы она, не сковывая творческого вдохновения проповедников, помогала обеспечивать проповеди максимальную действенность? В первую очередь, считал он, подлинно научная гомилетика должна заниматься обзором проповеднической литературы как «великой мироисторической общественной силы, вносящей немалую долю влияния в общую лабораторию народной жизни, – как выражения движений, волнующих религиозно-нравственную атмосферу исторического мира» 13 . Такой вывод профессор делал на основании убеждения в том, что настоящие религиозные проповедники всегда были лучшими людьми своего времени. |
| Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и дубовые деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и на место их посадить акации, подумал было о парке, но, сделав в уме примерно смету издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до другого времени, перешел к цветникам и оранжереям. Тут мелькнула у него соблазнительная мысль о будущих фруктах до того живо, что он вдруг перенесся на несколько лет вперед в деревню, когда уж имение устроено по его плану и когда он живет там безвыездно. Ему представилось, как он сидит в летний вечер на террасе, за чайным столом, под непроницаемым для солнца навесом деревьев, с длинной трубкой и лениво втягивает в себя дым, задумчиво наслаждаясь открывающимся из-за деревьев видом, прохладой, тишиной, а вдали желтеют поля, солнце опускается за знакомый березняк и румянит гладкий, как зеркало, пруд, с полей восходит пар, становится прохладно, наступают сумерки, крестьяне толпами идут домой. Праздная дворня сидит у ворот, там слышатся веселые голоса, хохот, балалайка, девки играют в горелки, кругом его самого резвятся его малютки, лезут к нему на колени, вешаются ему на шею, за самоваром сидит… царица всего окружающего, его божество… женщина! жена! А между тем в столовой, убранной с изящной простотой, ярко заблистали приветные огоньки, накрывался большой круглый стол, Захар, произведенный в мажордомы, с совершенно седыми бакенбардами, накрывает стол, с приятным звоном расставляет хрусталь и раскладывает серебро, поминутно роняя на пол то стакан, то вилку, садятся за обильный ужин, тут сидит и товарищ его детства, неизменный друг его, Штольц, и другие, все знакомые лица, потом отходят ко сну… Лицо Обломова вдруг облилось румянцем счастья: мечта была так ярка, жива, поэтична, что он мгновенно повернулся лицом к подушке. Он вдруг почувствовал смутное желание любви, тихого счастья, вдруг зажаждал полей и холмов своей родины, своего дома, жены и детей… Полежав ничком минут пять, он медленно опять повернулся на спину. Лицо его сияло кротким, трогательным чувством: он был счастлив. |
| Нужна не просто история как История. Пусть рассказы будут разрозненные, – в свое время они найдут свое место. Очень драгоценно то, что ребенок часто знает о Боге и о тайнах Божиих больше, чем его родители. И первое, чему родители должны научиться, это – не мешать ему знать, не превращать опытное знание в мозговой катехизис. Я сейчас не хочу порочить катехизис как таковой; но бывает, что ребенок знает – а его заставляют формулировать. И в тот момент, когда, вместо того чтобы он знал всем нутром, его заставили заучить какую-то фразу или какой-то образ, все начинает вымирать. Как я уже сказал, мне кажется, что не очень-то помогает ребенку знать все факты из Евангелия как факты. Разумеется, если вы любите кого-нибудь, вам хочется знать, что с ним случилось; но сначала надо полюбить, а потом начинать собирать факты. Я вспоминаю преподавание Закона Божия в Русской гимназии в Париже: детям рассказывалась жизнь Господа Иисуса Христа, надо было заучить или тропарь, или отрывок из Евангелия; и все это “надо было” делать, за все это ставились отметки наравне с арифметикой или естествознанием. И это только губило живое восприятие, потому что – не все ли равно, в какой последовательности что случилось? Но, с другой стороны, самые евангельские факты и рассказы о них так полны интереса и красоты, что если цель – не заучивание, а приобщение детей этому чуду, что-то может получиться. В Лондоне я шесть лет занимался с детьми от семи до пятнадцати лет. Их было слишком мало, чтобы создать возрастные группы; и очень трудно было им “преподавать”. Поэтому мы садились вокруг длинного стола, брали евангельский отрывок и обсуждали его вместе. И порой оказывалось, что шустрый семилетний мальчик может быть гораздо более живым собеседником, чем четырнадцатилетний, – и сглаживались трудности. Это зависело от восприимчивости, от реакции, не только от ума, но от всей чуткости. Так мы проходили воскресные Евангелия, праздничные Евангелия. Сначала я им рассказывал Евангелие как можно более живо, красочно, употребляя там-сям фразу из текста, но не обязательно читая его весь, потому что очень часто евангельский текст слишком гладкий, внимание детей скользит по нему. |
| Она также подчеркнула, что сама атмосфера Пюхтицкой обители располагает к откровенному разговору. Причем, как отмечает научный куратор конференции, особенностью Пюхтицких чтений является обсуждение проблем на профессиональном уровне, поскольку в форуме участвует университетское сообщество. Член-корреспондент Российской академии образования, заведующий кафедрой экономической географии Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена профессор Ю.Н. Гладкий шестой год участвует в Пюхтицких чтениях. По его словам, актуальность тематики нынешней конференции обусловлена тревогами по поводу того, что нарушение баланса между светскими и духовными ценностями приводят в обществе к негативным результатам. «Культура в любой стране стабильно будет развиваться в тесном единстве с Церковью, с духовными ценностями», — сказал ученый из Санкт-Петербурга. Ю.Н. Гладкий также отметил, что участие в чтениях представителей разных стран — важный механизм для установления добрососедских межгосударственных связей. Р.А. Иванова подчеркнула, что гуманитарные дисциплины, в том числе родной язык, литература и история, а также творчество зарубежных литераторов, имеют огромное значение в формировании нравственного сознания молодежи. Особенно она выделяет значение русской и зарубежной классической литературы, базирующейся на духовных христианских ценностях. Педагог считает, что проблемой школ Ида-Вирумаа и в целом Эстонии является постепенное исчезновение воспитательной функции, в то время как школа, по ее мнению, обязана не только давать знания по предметам, но и оказывать духовно-нравственное влияние на ребенка. «В этом процессе первые помощники — гуманитарные предметы, родной язык и литература, а также история. Причем объективная история», — пояснила Р.А. Иванова. Завершилась международная конференция концертом хора сестер обители, по окончании которого была совершена панихида по схиигумении Варваре (Трофимовой). По результатам двухдневных чтений был принят итоговый документ. Издан сборник докладов. |
| Старец Амвросий видел, что многие из ищущих спасения желали бы обрести таковое, но только безболезненным путем. Зная склонность людей всегда предпочитать легкое тяжелому, старец раскрывает в своих письмах ложное представление о безболезненном пути ко спасению: " По человеческому мнению, путь спасения, казалось бы, должен быть гладкий, тихий и мирный; а по евангельскому слову, путь этот прискорбный, тесный и узкий. " Не приидох бо, - глаголет Господь, - воврещи мир на землю, но меч " , дабы разлучить боголюбивых от сластолюбивых и смиренномудрых от миролюбцев. Вообще, спасение наше, по слову Петра Дамаскина, находится между страхом и надеждой, чтобы не иметь самонадеянности и не отчаиваться, а с благою надеждою и упованием на милость и помощь Божию стараться проводить жизнь во исполнении заповедей Божиих " . Итак, спасение христианина состоит в исполнении заповедей Христовых, конечной целью которых является достижение Царства Божия или Царствия Небесного. В своих письмах к духовным чадам иеросхимонах Амвросий уделяет этому много внимания. Господь любит человека как Свой образ и подобие и желает, чтобы он стремился к святости и к достижению Царствия Небесного. В Священном Писании говорится также и о Царствии Божием. Иеромонах Амвросий видит между ними различие; а именно " Царствие Небесное, - говорит он, - получают достойные по смерти, а Царствие Божие твердо верующие и тщательные приобретают и в настоящей жизни внутри себя, в своей душе и сердце, по сказанному в Евангелии: " Царствие Божие внутрь вас есть " (Лк.17:21). Как и чем приобретается Царствие Божие внутрь нас? По слову апостольскому, оно приобретается, во-первых, " правдою " - то есть праведностью, которая состоит в исполнении заповедей Божиих и милостивом и сострадательном расположении к ближним; во-вторых, миром с ближними, миром от страстей, миром со своей совестью и миром с Богом через покаяние и смирение. Когда христианин понудится так себя устроить, тогда он получит благодатную помощь и при содействии Святого Духа среди самых скорбей будет радоваться, твердо веруя апостольскому слову, что скорбь терпение соделывает, терпение же искусство, искусство же упование, упование же не посрамит, что недостойны страдания нынешнего времени к хотящей славе явитися в нас в жизни будущей, что многими скорбями подобает нам внити в Царствие Небесное " . |
| В Индии религия одушевляет, но вместе – ограничивает художника. Священные книг индийцев определяют до мелочности правила, которых должен придерживаться художник, – предписывают не только формы, которым он обязан быть верным, но и священные обряды, которые должны освящать его произведения. Не смотря на то, никакая архитектура не представляет такого бесконечного разнообразия, такого своенравного произвола в украшениях, как индийская. Украшениями индийских храмов, как и египетских, служат колонны, барельефы, статуи, живопись. Но все это до того разнообразно, пестро, изысканно, мелочно, – носит такой фантастический, детский характер, что заслоняет собою то впечатление, которое должны бы производить на наблюдателя чистые архитектурный формы. Колонны индийских храмов так разнообразны и так изысканны, что не только не могут быть подведены под роды или виды, как колонны даже – египетские, по почти всегда переходят в такие искусственные подпоры, которым трудно дать самое название колонн. Так корпус колонны имеет, например, вид чаши, опрокинутой на пьедестал и дном своим поддерживающей особенной, тоже изысканной – формы абак, на котором лежит архитрава; часто он похож более на шейку колонны, чем на колонну, и идет ровно или вгибается внутрь. Двоякого рода капители лежат, иногда, одна на другой, и представляют вид сплюснутого шара, или имеют четвероугольную форму. Пьедестал колонны то гладкий, то желобчатый, и т. д. Барельефы употребляются как на поверхностях гладких, так и на округлостях или карнизных частях. Статуи людей и животных, как действительных, так и фантастических, стоят уединенно или поддерживают какую-либо часть здания. Плафонды разрисованы по впадинам и очертаниям: живопись соединяется, таким образом, с архитектурою. К пестроте и своенравности украшений, говорящих об изумительном труде и терпении индийских зодчих, присоединяются затейливости чисто-азиатского вкуса, напоминающие висячие сады и тому подобные чудеса Востока: в храмах индийских нередко встречаются, например, такие выступы из отвеса, такие выдающиеся части и нависшие массы, что каждое мгновение грозят обрушиться на зрителя, хотя, на самом деле, все держится очень прочно… |
|
|
