| — Готово. Товарищи усаживаются к окну. Джапаридзе закуривает и, затягиваясь, осторожно пускает дым по стене. Просидев срок, который нужен для хорошего мытья, идут в канцелярию. — Дядя Саша, примите зал. Сашкец идет в зал, близоруко, мельком осматривает пол и возвращается в «халдейскую». Японец и Дзе идут в класс, растопляют печку и, греясь у яркого огня, болтают о лотерее-аллегри и ждут понедельника. В сумраке октябрьского утра Ленька Пантелеев бежал из отпуска в Шкиду. Обутые в рваные «американские» ботинки ноги захлебывались грязью, хлопали по лужам, стучали на неровных плитах тротуаров. На улицах закипала дневная жизнь, открывались витрины магазинов, и из лавок «Продукты питания» вырывался на улицу запах теплого ситного, кофе и еще чего-то неуловимого, вкусного. Ленька бежал по улице, боясь опоздать в Шкиду. У Покровки в витрине ювелирного магазина попались часы. Ленька взглянул и похолодел. Пять минут одиннадцатого, а в Шкиду надо было поспеть к первому уроку, к десяти. Он прибавил ходу и крепче сжал объемистый узел, наполненный вещами, предназначенными для лотереи-аллегри. Были в нем: «Пошехонская старина» Салтыкова, ржавые коньки, гипсовый бюст Льва Толстого, ломаный будильник, зажигалка и масса безделушек, которые Ленька частью выпросил, частью стянул у сестренки. — Начались уроки? — спросил Пантелеев, когда ему, запыхавшемуся и усталому, кухонный староста Цыган открыл дверь. — Начались. — ответил Цыган. — Давно? — С полчаса. «Влип, — подумал Пантелеев. — Какой еще урок, неизвестно… Если Сашкец или Витя, то гибель — пятый разряд!» Боясь попасться на глаза Викниксору или Эланлюм, он, крадучись, пробрался к классу, прильнул ухом к замочной скважине и прислушался. Сердце его радостно запрыгало. Через дверную щель глухо доносились отрывистые реплики: — Карамзин… Тысяча восемьсот третий год… Наталья, боярская дочь… Ленька приоткрыл дверь и спросил: — Можно? — Пожалуйста, — ответил Асси, — войдите. Он был единственный халдей, который называл шкидцев на «вы». Ленька вошел в класс. При виде его, несущего узел, класс загромыхал. |
| Налетчик В числе тех немногих наставников и преподавателей, которых мы по-настоящему любили и уважали, был Константин Александрович Меденников — «Косталмед», преподаватель гимнастики. Мы действительно любили этого огромного бородатого атлета, гриве которого мог позавидовать берберийский лев, а голосу — архидьякон Успенского собора (говорят, что от одного возгласа этого дьякона в церкви становилось темно — гасли свечи). Косталмеда, несмотря на его звероподобность, мы любили. Но это не значит, что мы любили гимнастику. Нет, надо сознаться, что энтузиастов гимнастики, охотников прыгать через кобылу или делать вольные упражнения с гирями, было у нас не слишком много. Купец, Джапаридзе, Пантелеев — вот и вся гвардия Косталмеда. Остальные — волынщики, симулянты, филоны, вшивая команда, как называл их в минуты гнева сам Косталмед. Поэтому, когда мы узнали, что Косталмед заболел возвратным тифом, многие из нас вместе с жалостью и сочувствием к воспитателю почувствовали и некоторое облегчение, некоторую надежду на отдых. Но эта надежда быстро исчезла, когда пришел Викниксор и заявил: — Могу вас поздравить, ребята… — С чем? С чем? — закричали мы. Мы подумали, что Викниксор раздобыл для нас партию обуви или зимних пальто. — Радуйтесь, — сказал Викниксор. — Я нашел заместителя Константину Александровичу. Теперь у вас будет преподаватель гимнастики. И преподаватель отличный. Прирожденный гимнаст. Для многих из нас это звучало, как «прирожденный палач». Гражданин Л., преподаватель гимнастики, появился у нас на следующее утро. Не успел еще он показаться нам на глаза, как откуда-то проник и быстро распространился слух, что новый халдей только что вышел из тюрьмы. Вероятно, слух этот пошел из учительской, но до нас он дошел стороной, и, так как подробностей мы не знали и знать не могли, нам оставалось догадываться, предполагать и фантазировать. За спиной нового воспитателя поговаривали, что Л. — один из уцелевших сподвижников легендарного питерского налетчика Леньки Пантелеева, бандит и разбойник. Другие смеялись над этими предположениями и уверяли, что Л. — загримированный Антон Кречет, герой бульварных романов, которыми в то время зачитывались многие из нас. Горбушка же, наш поэт и гардеробный староста, додумался до совершенно туманных и непостижимых вещей. Он утверждал, что новый воспитатель только притворяется, что сидел в тюрьме, а на самом деле сидел не он, а Реджинальд Букендорф, известный лондонский поджигатель, а сам Л. вовсе не Л., а Нат Пинкертон. |
| — Наконец-то мы — взрослые. — Даешь прическу! Но скоро злосчастные волосы принесли новое горе. Часто на уроке за трудной задачей шкидец по привычке лез пятерней в затылок, и в результате голова превращалась в репейник, а халдей немедленно ставил на вид небрежный уход за прической. Старшие оказались между двух огней. Лишиться волос — лишиться подруги, оставить волосы — нажить кучу замечаний. Но недаром гласит русская пословица, что, мол, голь на выдумки хитра. Дзе дал республике изобретение, которое обеспечило идеальный нерассыпающийся пробор. Изобретение это демонстрировалось однажды утром, в умывальне. — Способ необычайно прост и легок, — распространялся Джапаридзе, стоя перед толпой внимательно слушавших его ребят. Потом он подошел к умывальнику и с видом фокусника начал объяснять изобретение наглядно, производя опыт над собственной головой. — Итак. Я смачиваю свои взбитые волосы обыкновенной сырой водой без каких-либо примесей. Он зачерпнул воды из-под крана и облил голову. — Затем гребнем я расчесываю волосы, — продолжал он, проделывая сказанное. — А теперь наступает главное. Пробор готов, но прическу надо закрепить. Для этого мы берем обыкновенное сухое мыло и проводим им по пробору в направлении зачеса, чтобы не сбить прически. Через пять минут мыло засохнет, и ваш пробор никогда не рассыплется. Изобретение каждый испытал на себе, и все остались довольны. Правда, было некоторое неудобство. От мыла волосы слипались, на них образовывалась крепкая кора, и горе тому, кто пробовал почесать зудевший затылок. Рука его не могла проникнуть к нужному месту. Кора мешала. Преимущество же было в том, что раз зачесанная прическа держалась весь день, а кроме того, придавала волосам особый, блестящий вид. Шкида засверкала новыми проборами, и вновь все тревоги были забыты. А под окнами на теплых и пыльных тротуарах снова нежно заворковали парочки голубков. Но изобретению Дзе не дали хода. Кто-то рассказал об этом Викниксору, а тот из предосторожности решил посоветоваться с врачом. Врач и погубил все. |
| — Войдите. — Элла Андреевна, простите, у вас не найдется дамской шляпки? А потом еще надо кортик для спектакля, и еще у вас, я видел, кажется, висел на стене штык японский… Эланлюм дает и штык, и кортик. Эланлюм любит ребят и хочет помочь им. Все она дает, даже шляпу нашла, кругленькую такую, с цветочками. От Эланлюм Янкель тем же аллюром направляется к Викниксору. — Виктор Николаевич, декораций, бутафории нет. Виктор Николаевич, вы знаете, если бы можно было взять из кладовки штук десять американских одеял! А? Викниксор мнется, боится: а вдруг украдут одеяла, но потом решает: — Можно. Но… — Но?.. — Ты, Черных, будешь отвечать за пропажу. Янкелю сейчас все равно, только бы свои обязанности выполнить, получить. — Хорошо, Виктор Николаевич. Конечно. Отвечаю. Через десять минут под общий ликующий рев Янкель, кряхтя, втаскивает на спине огромный тюк с одеялами. Тут и занавес, и кулисы, и декорации. — Братишки, а зал-то! Зал! Ведь украсить надо, — жалобно причитает Мамочка. Все останавливаются. — Да, надо. Ребята озадачены, морщат лоб — придумывают. — Ельничку бы, и довольно. — Да, ельничку неплохо бы. — Ура, нашел! — кричит Горбушка. — Ну, говори. — Ельник есть. — Где? Весь актерский состав вместе с режиссерами и постановщиками уставился в ожидании на Горбушенцию. — Где??? — Есть, — торжествующе говорит тот, подняв палец. — У нас есть, на Волковском кладбище. — Дурак! — Идиот! — слышатся возбужденные голоса, но Горбушка стоит на своем: — Чего ругаетесь? Поедемте кто-нибудь со мной, ельничку привезем до чертиков. Веночков разных. — Но с могил? — А что такого? Неважно. Покойнички не обидятся. — А ведь, пожалуй, и впрямь можно. — Недурно. — Едем! — вдруг кричит Бобер. — Едем! — заражается настроением Джапаридзе. Все трое испрашивают у воспитателя разрешение и уезжают, как на подвиг, напутствуемые всей школой. Остающиеся пробуют работать, репетировать, но репетиция не клеится: все помыслы там, на Волковом. Только бы не запоролись ребята. Ждут долго. Кальмот чирикает на мандолине. Он выступает в концертном отделении, и ему надо репетировать свой номер по программе, но из репетиции ничего не выходит. Тогда, бросив мелодию, он переходит на аккомпанемент и нудно тянет: |
| Хулигэнами стали называть убийц, воров и поджигателей. Попав в Россию, слово «хулигэн» видоизменилось в «хулигана». А в Шкиде рыжая немка Эланлюм, обозлившись на бузил-старшеклассников, кричала, по немецкой привычке проглатывая букву «х»: — Улиганы! И стало в Шкиде прозвище «улиган» таким же местным и таким же почетным, как и «бузовик». Племя улиган росло и ширилось и в конце концов превратилось в государство Улиганию. Столица Улигании — Улиганштадт, сиречь четвертое отделение. Улиганштадт — город большой, по сравнению с прочими. Улицы — проходы между парт — широкие, и названия у них громкие: Бузовская, Волынянская, Улиганская. Главная же улица — Клептоманьевский проспект. На Клептоманьевском проспекте размещены дома — парты — всех городских и государственных деятелей. Там находится особняк диктатора и городского головы Улиганштадта — Купы Купича Гениального. Городской голова живет вместе с секретарем и адъютантом своим, виконтом де Буржелоном, в просторечии Джапаридзе. Министерства, штаб — все помещается на Клептоманьевском проспекте. Остальные улицы менее шикарны. На них разместились рядовые граждане. В Японском квартале живет японский консул Ео-Нин и прочие японские граждане в лице новичка Нагасаки. Основание Улиганштадта относится к временам не столь отдаленным. В Шкиде была буза. Бузили все, бузили с жаром, наказания сыпались на головы шкидцев, а они бузили. Четвертое отделение не выбиралось из пятого разряда. Японец однажды сказал: — Бузить бесцельно не годится. Давайте организуемся и оснуем республику. Мысль пришлась по вкусу. Сразу же было организовано новое правительство. Диктатором назначался могучий Купец-Офенбах. Полномочия его ограничивались Советом Народных Комиссаров. Наркомы были следующие: наркомвоенмор — Янкель, наркомпочтель — Пыльников и наркомбуз — Японец. Диктатор назначил начальником государственной милиции и главкомом колониальных войск Пантелеева. Улигания объявила младшие классы колониями и назвала их: третий класс — Кипчакией, второй — Волынией и первый — Бужландией. В первый же день основания Улигании диктатор, он же городской голова столицы, созвал пленум Совнаркома. «В его роскошном особняке, — как сообщала местная газета „Известия Улигании“, — собрались все сиятельные лица города. Купа Купич торжественно объявил об открытии города и предложил наркомам довести до сведения граждан, что соблюдение порядка и муниципальных правил ложится на ответственность домовладельцев». |
| То же самое сделал и Японец. Исцелившись, оба уселись за парты. Японец вынул книгу, а Янкель — начатый журнал. Этот способ отлынивания от гимнастики был придуман Янкелем; он же, обладая способностями рисовальщика, художественно разрисовывал, за небольшую плату, язвы, раны, опухоли и прочее. Костец верил, что эти болезни — настоящие. И сейчас, когда воспитатель поднимался наверх в гимнастический зал, его душа под грубой казарменной оболочкой халдея была преисполнена состраданием к несчастным мученикам. А в гимнастическом зале уже собрались ребята. Когда вошел Костец, они визжали, возились и слонялись без дела по большому залу. — Ста-новись! — закричал Костец. Ребята зашевелились, как муравьи, и в конце концов выстроились по ранжиру в прямую линию. Первым с правого фланга стоял Купец, за ним Цыган, Джапаридзе и Пантелеев. За Пантелеевым обычно становился Янкель, сейчас же место оставалось свободным, и Костец скомандовал: — Сомкнись! Шеренга сомкнулась. — Равнение на… пра-во! Все головы, за исключением головы Воробья, повернулись в правую сторону, Воробей же задумался и прослушал команду. — Воробьев, выйди из строя, — приказал Косталмед. Воробей вышел. — Имеешь запись в «Летопись», — сообщил Костец и добавил: — Стань на место. Добившись, чтобы шеренга выстроилась в идеально прямую линию, Костец повернул ее направо. Третьеклассник Бессовестин, хорошо игравший на рояле и благодаря этому плохо учившийся, уселся за пианино. — Шагом марш! — скомандовал Костец. Бессовестин заиграл старинный марш «Альте камераден», и под звуки марша три десятка босых ног заходили вдоль стен зала. Шли гуськом. Впереди выступал Купец: шел он лучше всех, имел выправку, полученную еще в корпусе. Не успевая в других предметах, Купец страстно любил гимнастику. Остальные шли не так молодцевато, лишь Пантелеев, Дзе и Цыган подделывались под Купца, хотя и не совсем удачно. Зато Воробей, получивший запись в «Летопись», бузил. Он шел не в ногу, растягивал интервалы и, очутившись за спиной Костеца, показывал ему кукиш или язык. |
| — Ладно, сделаем как-нибудь. Оба сламщика стали необычайно рассеянны и сварливы. Уже давно оба перестали ходить на занятия Юнкома, и по-прежнему их головы были заняты только одним: набрать денег к выходу, уехать на юг, на кинофабрику. Вечерами сидели в уголке и мечтали. А в Юнкоме тем временем росло недовольство, глухое, но грозное. — Что же это? Долго будет так продолжаться? — Работу подрывают. — Недисциплинированные члены! — А еще в Цека забрались! Ячейка волновалась. Однажды на общем собрании юнкомцев обсуждался вопрос о новых членах. Среди вновь вступавших было много недозревших, которым необходимо было присмотреться, прежде чем самим работать в Юнкоме. При обсуждении кандидатур большинство Юнкома высказалось в этом духе. Другая же сторона — Янкель, Пантелеев и примкнувший к ним Джапаридзе — яростно отстаивала противоположную линию. — Вы неправы, товарищи, — горячился Гришка. — Вы неправы. Наша организация сама по себе несовершенна и не узаконена. Мы еще сами незрелые. — Как сказать. Может быть, Черных о себе говорит, — ядовито вставил Японец. — Нет. Я не только о себе говорю, а говорю о всех. Мы незрелы, но все же развиты более остальных, и наша прямая задача — как можно больше вовлекать новых членов, пусть даже малоподготовленных, но желающих работать. И именно здесь, у нас, в организации, они будут шлифоваться. — Кто же их будет отшлифовывать? — пискнул Финкельштейн ехидно. Янкеля передернуло. — Конечно, не Кобчик, социальные взгляды которого в первобытном состоянии, — отпарировал он. — Новых членов будет отшлифовывать среда и общее стремление к одной цели. Пример такой шлифовки у нас уже есть. — Укажи! — крикнул кто-то из сидевших. — И укажу, — разгорячился Янкель. Потом он обернулся к Пантелееву: — Ленька, расскажи про Старолинского. Ленька поднялся, шмыгнул носом и проговорил: — Факт. Старолинский отшлифовался. От долгоруковских похождений до Юнкома путь далекий. Однако вы все знаете, что этот путь он прошел хорошо. Взгляните на Старолинского — вот он сидит. Разве можно теперь поверить, что Старолинский тискал кофе? Нельзя. Старолинский сейчас у нас лучший член. О чем же говорить-то? |
| Словом, у цивилизации не было жизненных сил свернуть с порочного пути, и тогда Бог наказал людей, оставив, как известно, лишь одну благочестивую семью. При этом Господь пообещал больше никогда не карать человечество потопом. Да, Божье наказание сверхъестественная коррекция нашего жизненного пути. Святые отцы говорят так: если Господь не посещает в скорби и болезни, значит, Он от вас отвернулся. Но если в ответ на молитву и веру, Бог соучаствует в вашей судьбе, то Он корректирует и ваши жизненные движения. Многие люди хорошо это чувствуют. Может, в данном случае не очень правильно, что буду говорить о себе, но в моей жизни случались такие сверхъестественные вмешательства, связанные со скорбью, переживанием и страданием. Поделитесь, Ваше Святейшество. Фото: Михаил Джапаридзе/ТАСС Позвольте всего не рассказывать, но это относится к советскому периоду. В какой-то момент у меня возникли сложности с тогдашними властями Ленинграда, пришлось очень и очень не просто. В светских категориях это можно было бы охарактеризовать как безнадежный срыв карьеры. В декабре 1984 года меня освободили от должности ректора ленинградских духовных академии и семинарии, перевели на провинциальную кафедру в Смоленск. Ладно бы, только перевели! В весьма влиятельном по тем временам учреждении под названием Совет по делам религий мне сказали: «Вам следует хорошенько запомнить, что вы самый последний, самый плохой архиерей Русской православной церкви. Таким и останетесь. Ваша задача заключается в том, чтобы тихо сидеть в Смоленске и брать пример с остальных, учиться строить отношения с властью в обществе, которое не связывает будущее с религиозной верой». Примерно такое вот наставление я получил. Вняли? Задумался: за что же подобное испытание? Вроде бы старался делать, что мог… Почему же Господь так меня наказал? В Смоленске я столкнулся с очень тяжелыми условиями жизни, быта. Если называть вещи своими именами, поначалу жить было негде. Рассказываю иногда коллегам, особенно молодым архиереям, они этого понять не могут, верят с трудом. Один эпизод, зарисовка с натуры. Первую ночь я спал в комнате, в которую меня определил местный приходской сторож. Утром он спрашивает: «Как отдыхалось?» Отвечаю: «Нормально. Правда, кошка до самого утра по одеялу бегала, будила». Он говорит: «Владыка, у нас нет кошек. Это крысы»… |
| Из шестидесяти изданий остается четыре. Игра замирает, давая место серьезной работе, а от прежнего увлечения остается след в школьном музее, в виде полного комплекта всех изданий. «Дзе, Кальмот и Ко» Грузинский князь Георгий Джапаридзе. — Личное дело Михаила Королева. — Корыстный характер. — Колониальный спекулянт. — Таинственный узелок и балалайка, — Талон Дзе и Кальмот. — Жвачный адмирал. — Голый барин. — Кубышка. Четверка пришла с Сергиевской. Сергиевская была интернатом с дурной славой. Попасть на Сергиевскую считалось несчастьем. Там в интернате царила железная казарменная дисциплина… Воспитанники сидели в душных комнатах и гуляли редко, да и то лишь с надзирателями. Наказания за проступки, придуманные завом, не поддаются описанию. Одно из них было такое. Воспитанника, совершенно нагого, сажали в темный карцер, который по приказу изобретательного садиста был превращен в уборную. Наказанный просиживал в карцере без хлеба и воды по три, по четыре дня, валялся в нечистотах, задыхался в скверных испарениях. Сергиевка так прославилась, что на нее обратили внимание судебные власти. После громкого и скандального процесса интернат расформировали. Находившихся в нем подростков распихали по разным приютам. Четверка попала в Шкиду. Самый старший, Джапаридзе, — сын грузинского князя, морского офицера. У Джапаридзе типичное грузинское лицо: крупный орлиный нос, оттопыренные уши и белоснежные неровные зубы. Детство свое Джапаридзе, по семейной традиции, должен был провести в корпусе. Там он почти два года учился искусству командовать и хорошим манерам. Корпус привил ему любовь к военной выправке, чистоте костюма, спартанству. Но корпус же изломал его душу, сделал его лживым, скрытным и обманщиком. Корпус в семнадцатом году закрыли, кадетов попросили выйти вон. Джапаридзе пожил дома, проворовался и пошел скитаться по интернатам и детдомам. Вышибали из одного интерната — он шел в другой. Так докатился до Сергиевской. На Сергиевской жил два года и, издерганный, уставший в пятнадцать лет, нашел тихую пристань в республике Шкид. |
| Манглисские: еп. Христофор (Цицкишвили) (титулярный, 19 марта - 13 июня 1922); еп. Сухумо-Абхазский Ефрем (Сидамонидзе) (27 марта - 4 июля 1927); митр. Ниноцминдский Каллистрат (Цинцадзе) (4 июля 1927 - 21-22 июня 1932); он же, как католикос-патриарх (21-22 июня 1932 - 3 февр. 1952); вдовствовала (3 февр. 1952-1959); митр. Урбнисско-Маргветский Давид (Девдариани) (1959-1972); он же, как католикос-патриарх Давид V(VI) (Девдариани) (1972-1974); еп. (с 1978 - митрополит) Георгий (Гонгадзе) (13 янв. 1974 - 1 окт. 1980); архиеп. Фаддей (Иорамишвили) (1 окт. 1980 - 25 авг. 1986); митр. Батумско-Шемокмедский Константин (Меликидзе) (25 авг. 1986 - 15 мая 1992); еп. Иов (Акиашвили) (17 мая 1992 - 25 дек. 1992); архиеп. Анания (Джапаридзе) (25 дек. 1992 - 17 июня 1995); Манглисско-Цалкский: архиеп. (с 15 нояб. 2001 - митрополит) Анания (Джапаридзе) (17 июня 1995 - 11 окт. 2013); Манглисско-Тетрицкаройский: митр. Анания (Джапаридзе) (с 11 окт. 2013). Арх.: ГЦИАГ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 460. Л. 8; Ф. 1698. Оп. 1. Д. 39. Л. 31; Ф. 2100. Оп. 1. Д. 9. Л. 2; Арх. Груз. Патриархии. Д. 621. Л. 28; Д. 1819; Д. 1973. Л. 5; Д. 1839. Л. 28; Д. 1859; Арх. Службы госбезопасности Грузии. Протокол 49; Протокол 51; Протокол 68. Лит.: Карбелашвили П. Грузинские духовные и светские наречия. Тифлис, 1898 (на груз. яз.); Описание рукописей/Кутаисский ист. музей. Тб., 1953. Т. 1. С. 205 (на груз. яз.); Пайчадзе Г. К истории рос.-груз. отношений 1-й четв. XVIII в. Тб., 1960. С. 232 (на груз. яз.); Иоселиани П. Жизнь Георгия XIII. Тб., 1978. С. 119 (на груз. яз.); Каллистрат (Цинцадзе), митр. Церковь св. Георгия Квашвети в Тбилиси. Тб., 1994 (на груз. яз.); Анания (Джапаридзе), митр. Церковные Соборы Грузии. Тб., 2003. Т. 1: Законодательные Соборы XII-XX вв. С. 341, 368; Т. 2: Соборы IV-XVIII вв. С. 233 (на груз. яз.); Матешвили Л., диак. Манглисско-Цалкская епархия//Карибче (Врата). Тб., 2005. Вып. 19 (на груз. яз.); Талаквадзе Н. Из дневника гражданина-священника. Тб., 2013. С. 210 (на груз. яз.). Г. Мачуришвили |
|
|
