| – Хороший юноша растет у нас, – говорил жене Евфимий, – но слишком он далек от жизни. Аглая успокаивала: – Женится, будет семья, все наладится. В дородности и красоте своей она считала, что жена, дети, спальня и столовая все одолеют. И принимала меры. Цвели персики и миндаль, по голубому небу римскому неслись пухло-рваные, белые облачка, когда в портике своего сада, в тонком узоре теней от молодых померанцевых деревьев, увидал Алексей Евлалию. Девушка шла с матерью и Аглаей. Была довольно высока, широкоплеча, ночной черноты волосы, синие глаза. Держалась строго и покойно. Алексей рассмотрел крепкий очерк лица с завитками волос, глубокую впадину между ключицами, несколько полные и тяжеловатые ноги. Он ничего не нашелся сказать ей. Видел только, как на него поднялись два синих глаза, с оранжевым ободком на зрачке, и посмотрели внимательно. Сладкой прохладой на него пахнуло. И сердце слегка поплыло. Вечером в церкви св. Пуденцианы он был особенно счастлив. Даже когда закрывал, молясь, тонкие веки, что-то сияло сквозь них. Дома его подозвал отец. – Нравится тебе эта девушка? Алексей слегка побледнел. Опустил глаза, пробормотал что-то невнятное. – Ну вот, – говорил позже, в спальне, укладываясь на ночь, жене Евфимий, – видишь, я никогда не ошибаюсь. Разве не говорил я, что Евлалия непременно ему нравится? И покойный, довольный, лег на свое ложе – многие годы делил он его с Аглаей. Приятно было, что Алексею нашел тоже жену, и хорошую. Оставит ему состояние, дом. Жизнь его будет приятна, легка, как его собственная. Евлалию также спросила о женихе мать. Та немного задумалась и вздохнула. – Да, это странный… и необыкновенный юноша. III По вечерам, перед сном, Алексей молился. Призывал, как с детства был приучен, силы добрые на отца, мать, себя, близких, не забывал даже маленького, сморщенного Хариакиса. Поминал умерших. И заканчивал молитвой о Риме, о своем народе. Теперь ко всему этому прибавилось имя Евлалия – тихо и с нежностью. Как было принято, они видались редко, мало и говорили. Он хранил все-таки влажное прикосновение ее руки, сдержанно-ласковый блеск глаз, запах лаванды, отпечаток сандалии на песке дорожки, черный крутой локон над ухом. Узнавал ее издали по широковатым плечам, твердой поступи. Ему казалось, что в ее синих глазах с оранжевым ободком – прохлада, чистота, ласка. |
| Иван Яковлевич Корейша был весьма хорошо известен не только в православной Москве, но и в Петербурге, так как ехали к нему за советами и молитвой со всех концов России. Часто среди его посетителей можно было обнаружить и представителей высшего света. В " Новом энциклопедическом словаре " , вышедшем в начале 20 в., сказано: " Редкий день проходил без того, чтобы у Корейши не побывала сотня посетителей...Его посещали многие представители (особенно представительницы) высшего света... " Что касается высшего света, то известны, например, воспоминания о нем князя Алексея Долгорукого: " Я наблюдал за Иваном Яковлевичем в Москве, в доме умалишенных; вот один случай, который убедил меня в его прозерцании. Я любил одну А.А.А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему для того, не предскажет ли ей чего-нибудь нового; возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала руки, которые он давал и пила грязную воду, которую он мешал пальцами; я крепко рассердился и объявил ей формально, что если еще раз поцелует она его руку или напьется этой гадости, то я до нее дотрагиваться не буду. Между тем спустя недели три она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, дойдя до нее, отскочил, прокричав три раза: " Алексей не велел! " ; узнав это, я решился к нему поехать и понаблюсти за ним; первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: " Алексей на горе стоит, Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно, холодно, у Алексея не будет ни раба, ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей Божий человек, да... когда с гор вода потечет, тогда на Алексее будет крест " . Признаться сказать, эти слова во мне запечатлелись, и после этого я выучился трем мастерствам; хотя мне и объясняли эти слова ясновидящие и высокие, но, однако, день Алексея Божия человека я неравнодушно встречаю. Из наблюдений над ним, я утром более находил в нем созерцания, и многие такие откровенные вещи он открывал, что самому высокому ясновидцу только можно прозерцать; в других же иногда целыми днями он пустяки городил. Говорил он всегда иносказаниями " . Таким образом, известность Ивана Яковлевича была достаточно большая. Недаром некролог его был помещен не только в московских газетах, но и в петербургской " Северной пчеле " . Статья из " Нового энциклопедического словаря " , посвященная биографии Ивана Яковлевича, перепечатана уже в наше время в трехтомной энциклопедии " Христианство " . |
| IV Хозяин судна, на котором Алексей из Остии отплыл в Малую Азию, рыжебородый купец в кольцах, завитой и нарумяненный, хорошо расторговался и был весел. Целый день пил вино, хохотал, икал, спускался в трюм – любил собственноручно хлестать прикованных к веслам гребцов. Потом запирался у себя в каюте с новокупленной наложницей. Матросы тоже были полупьяны. Не стесняясь, предавались грубому бесчинству. Алексей безвыходно сидел на носу, на груде старых мешков. От них пахло еще пшеницей. Кипели белым дымом брызги, пена, и хлестали волны. Солнце радугой в них иногда вспыхивало. На губах соль и влага, в груди свежесть. Позади корабль, мачты со вздутыми парусами, хозяин, матросы, волнистая, зеленовато-бело-пятнистая струя и в голубом тумане берега Италии. Рим, дом на Авентине. Впереди бесконечные хохолки волн да неведомая земля. Шли благополучно. Одному гребцу за грубость отрубили ухо, другого с пьяных глаз выбросили в море – проходила стайка акул, и любопытно было поглядеть, как они полакомятся. Раб просто утонул! Хозяин, протрезвившись, пришел в ужас – этот негр с серьгой в ухе стоил дорого. Он рвал рыжую бороду, дико ругался и грозил гневом Божиим. В прозрачных, сиреневых сумерках вошли в гавань большого города. Алексей рад был уйти с корабля – но и вокруг все было чуждо. Раздавался говор на гортанных, непонятных языках. Во мгле мелькали белые чалмы, тюрбаны, пестрые халаты, вперемежку с римскими солдатами и моряками, колонистами. Он долго бродил в закоулках, шумных и распутных вблизи порта, молчаливо сонных выше, по горе. И все всходил, и, наконец, достиг заброшенных каменоломен. Внизу виднелись огни города, за ними темнота моря. Алексей примостился у камней. Так началась первая его ночь на чужбине. Лежать было не мягко, все же он спокойней спал здесь, чем отец, мать и жена на родине. Евфимий ничего не понимал. Исчезнуть так, в день свадьбы, не поговорив даже с отцом… Но для чего тогда венчаться? Откуда эти крайности? Точно нельзя быть добрым верующим и иметь жену? Все это мучило и огорчало. Чтоб развлечься, он старался больше играть в шахматы с наемным мудрецом, в домике у Тибра. Да, но это бросает тень на самый дом… Евфимий был просто расстроен и ударил даже раз раба, не с той стороны поднесшего ему щербет. Мудрец было поежился, но тотчас принял вид веселый, пошутил над киликийцем: как неловок! |
| Сергей 03 августа 2023г. 19:33 Тогда грехопадения не было - библейские сказки? Алексей Владимирович Гоманьков 04 августа 2023г. 17:46 Почему же не было? Оно было. Сергей 05 августа 2023г. 03:03 Если Адам и Ева - целые народы, кто нарушил заповедь Божию? Бог давал заповедь в Раю не вкушать с древа познания целым народам выходит? Странно как-то... Алексей Владимирович Гоманьков 05 августа 2023г. 15:15 Что ж тут странного? На Синае Бог дал 10 заповедей " целому народу " израильскому. И какая, собственно, разница, из скольких человек состоял этот " народ Божий " - из двух или из миллиона? Сергей 10 августа 2023г. 22:44 Да, действительно заповеди обычно давались народу или даже всем людям. Но ведь грехопадение очень личностно описано. Ева подошла к древу... явился змей... сказал что Бог обманывает... яблоко ей показалось на вид вкусным и дающим знание и она ела... Как можно эту историю переложить в грехопадение народа? Интересно. Алексей Владимирович Гоманьков 11 августа 2023г. 20:21 Одна женщина (или несколько женщин) подошла (подошли) к дереву. Змей предложил ей (им) попробовать яблок. Она попробовала (они попробовали) и потом угостила своего мужа (угостили своих мужей). Так в начальной популяции вида Homo sapiens возникла и распространилась практика поедания запретных плодов. Сергей 19 августа 2023г. 01:59 Вроде логично. Но тогда Библия совершенно по-иному читается... Как и в голову не могло прийти, пока не развился в науке эволюционизм - а это ведь материалистическое учение... Алексей Владимирович Гоманьков 21 августа 2023г. 21:00 Ещё раз повторяю: понимание библейского текста постоянно развивается и уточняется, в том числе и благодаря чтению и толкованию " Книги Природы " (т. е. развитию естествознания). А то, что эволюционизм является материалистическим учением, - это миф, созданный в конце XIX в. в атеистически настроенных кругах викторианской Англии и затем интенсивно насаждавшийся в СССР большевистской пропагандой. На самом деле среди первых последователей Дарвина было много глубоко верующих христиан. А сам Дарвин, рассказывая в " Автобиографии " , какой успех имело первое издание его работы " Происхождения видов " , замечает: «Даже на древнееврейском языке появился очерк о ней, доказывающий, что моя теория содержится в Ветхом завете!» [имеется в виду книга Н. Галеви “Toledoth Adam” («Родословие Адама»), изданная в России около 1875 г.]. |
| Аглая похудела от волнений. Тоже мало понимала, но по-матерински и по-женски больше плакала, страдала, что не видит сына, не для кого хранить добро, хозяйничать и наводить порядки. Евлалия же замолчала. Она прямо объяснила, с первых слов, в чем дело. – Алексей святой. Я это давно знала. Будем ждать. Что Бог пошлет. И как вдова, надела траур и осталась в доме Авентинском. Стала лишь бледнее, строже, много шила. Ямочка под шеей сделалась поглубже, но ходила она так же прямо, твердо, и такая же была прохладная и чистая – будто вновь уснула в ней Психея, чуть разбуженная. Алексей же обратился в нищего у храма Пресвятой Девы, в городе греческих и римских колонистов побережья Малой Азии. Храм стоял выше города, недалеко от каменоломен, где он ночевал впервые. Солнце заливало все здесь легким, трепетно-прозрачным светом. Ослепительно сияли в нем дороги. Слева морс, смутной и дышащей синевы, с белой россыпью узеньких парусов, внизу плоские кровли домов с кактусами, пальмами и кипарисами, несколькими базиликами и уцелевшим римским амфитеатром, а правей, в сизо-серебряном тумане – сухой и жгуче-каменистый край, красными пластами обнажающийся к морю. Кое-где рощи, виллы разбогатевших купцов. Дрожащий раскаленный зной. Нищие сидели с чашками для подаяний. Тень паперти, синея, защищала их. Светящий воздух обжигал. Иной раз на руку садился белый голубь, а потом взлетал к уступу колокольни. Алексей сразу же роздал все, что захватил с собой из Рима. Если собирал более, чем на день, излишнее делил между товарищами. Ночевал в каменоломнях. И молился больше, чем на родине. О многом мог молиться. С высоты холма Богоматерь, покровительница моряков, благославляла мир, и он лежал синеющий, благоуханный, – а внизу эти же моряки торговали женщинами, и рабами, и детьми, дрались и напивались, убивали и насиловали. Алексей ходил иногда вечером по глухим уличкам и закоулкам порта. Перед освещенными входами сидели девушки, почти нагие, зазывали и кричали. Выбегали на середину, подымали платья. Из домов с красными фонарями неслась музыка, пьяные крики. Пахло нечистотами. Над головой же подымалось небо с потрясающими звездами. А рядом порт. В нем корабли с красными парусами привозили, развозили по всему свету шелковые ткани, золотые украшения, жемчуга, предметы из слоновой кости, гребни, краски. |
| и является выразителем идеи неизбирательной любви, привлекла внимание Достоевского...» (15, 475-476). Для Достоевского Алексей человек Божий был идеалом народа. «Алексей Божий человек. Пострадать. Я сам был свидетелем. Жажда подвига, что деньги, лучше духовный подвиг. Спрашивают, где христианство,— вот оно тут» (24, 285),— в этой заметке из Записной тетради 1876-1877 гг. уже как бы заключено зерно образа Алёши. Достоевский примеривался включить эту идею в роман «Подросток»— вполне вероятно, что подобная мысль находилась в смутной связи ещё с замыслом «Жития великого грешника», но, как это нередко бывало у Достоевского, долго ждала своего часа, пока не нашла воплощение в последнем романе писателя. Различные персонажи «Братьев Карамазовых» называют Алёшу ангелом и человеком Божиим, например, Митя: «Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что» (15, 27-28). И он-то совершает падение. И на него возложена тяжесть борьбы со злом— в себе и в мире (именно в мир, не забудем, посылает его старец). Как победить зло? Чтобы ответить на вопрос, и понять, как отвечает на него Достоевский, нужно прежде сознать: что есть зло? Авва Дорофей учил: «Зло само по себе есть ничто, ибо оно не есть какое-либо существо и не имеет никакого состава» 531 . То есть: зло не самосущностно. Позднее булгаковский Воланд доказывал онтологическое бытие зла, указывая на тень, существующую одновременно со светом, но этот довод именно опровергает логику сатаны: тень, тьма не имеет собственной природы, но есть лишь ослабление или отсутствие света. Так и зло не есть онтологическая реальность, но есть лишь ослабление или отсутствие добра. Самодостаточность злого начала пытались утвердить манихеи, но отвержение их ереси помогает уяснить, что зло в бытийственном значении есть лишь отступление от Источника добра, от Бога. Грех есть зло именно потому, что неразделим с богоотступничеством, большим или малым. Сатана абсолютно отпал от Творца и именно поэтому стал персонификацией зла. Поэтому вопрос «как уничтожить зло?» не имеет смысла. Уничтожить можно то, что имеет собственную природу. Тьму нельзя уничтожить как таковую, но она сама исчезнет, стоит приблизить к ней источник света. Зло не уничтожается , но одолевается . |
| На площади мы попрощались с Саньками. Они остались ждать открытия протата, а мы пошли в Кутлумуш. Расставание, как и дорога, вышло грустным. Я почему-то был уверен, что мы уже не встретимся. Санёк-питерский всё пытался что-то подарить на память из множества вещей, которые непонятно каким образом вмещались в его небольшой рюкзачок, Санёк-московский и Алексей Иванович обменивались адресами… Когда мы уже стояли у заветной кутлумушской калитки, Алексей Иванович, приободрившись, сказал: — Вот, послал Господь друзей в нужное время. Что бы мы без Саньков делали в Пантелеймоне и в скиту? А теперь нас ждёт монахус Серафим, он нам всё расскажет, — и потянул калитку на себя. Она, разумеется, не открылась. 3 Алексей Иванович — человек впечатлительный, для него, как, впрочем, и для всякого православного, есть Промысел Божий, а случайностей — нет. Поэтому, когда калиточка не открылась, он тут же покрылся потом и затряс калиточку, повторяя: — Молитвами Святых Отцов наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас. Оказалось, что калиточка замкнута на небольшой крючок, какой раньше, до эпохи евроремонта, присутствовал почти в каждой ванной комнате коммунальных квартир. Слава Богу, что не оторвал, крючочек-то легко открывался. Алексей Иванович вытер пот, и мы вошли. Первое ощущение было, что попали в образцово-показательное садоводческое хозяйство, так сказать, для своих. По левую руку от нас аккуратными рядами наблюдались культурные посадки то ли маслин, то ли других плодоносящих, перемежалось это всё лужайками, клумбами и беседками. По правую руку почти отвесной стеной поднималась гора — храма видно не было. Мы даже засомневались, а не заплутали ли опять? Впрочем, впереди виднелось строение тёмно-красного цвета, не тусклого, как наши водонапорные башни почти на всех полустанках, а насыщенного, живого. На имевшейся у нас карте Кутлумуш был представлен как раз в таких тонах, более того, в одном из путеводителей писалось, что Кутлумуш выделяется из всех монастырей Афона именно необычным тёмно-красным цветом построек. А вообще-то это один из самых древних монастырей Афона. Построен греками и греческим всегда оставался . Это нас нисколько не смущало, во-первых, мы были уверены, что попадём под покровительство монаха Серафима, во-вторых, тоскливые воспоминания о чувствах инородца, испытанные в архондарике Андреевского скита, притупились, ну, а втретьих, мы были «русия ортодокс», что, как нам представлялось, соответствует званию особо почётного гостя. Мне почему-то сейчас подумалось, что американцы, когда куда-нибудь лезут, тоже так о себе думают. |
| Он медленно шел назад, к гостям. И когда проходил мимо любимого своего фонтана – два обнявшихся мраморных ребенка, из губ их струйками бежит вода, – все показалось дальним, точно бы подводным. Близко к полуночи Алексея привели в спальню. У изголовья постели, убранной красными гвоздиками, курились, потрескивая, голубоватые огни. Из другой двери вошла Евлалия. За ней был слышен шепот, тихий смех подруг. Потом все смолкло. Они остались одни. Евлалия села на постель, сложила руки на коленях и не подымала глаз. Тонкая жилка билась в углублении между ключицами. Алексей подошел к ней, опустился и поцеловал руку. Полная нагая нога в сандалии чуть не касалась его губ. Евлалия покраснела. Подняла руку и погладила огромный затылок Алексея. Мучительно прекрасна была она для него. – Лучше тебя никого нет, – сказал. – Нет и не будет. И тогда увидел ее глаза. Психея с нежностью, сквозь синеву, смотрела на него. – Но я не могу с тобой остаться. Я должен уйти отсюда. Психея подняла слегка голову. Широкие ее плечи выразили недоумение. – Прости меня, – продолжал Алексей. – Быть может, я и оскорбил тебя. Но я не понимаю. А теперь Бог позвал, и я иной. Я люблю тебя, но не могу быть твоим мужем. Я не буду ничьим мужем. Я ухожу. Психея удалялась, а Евлалия бледнела, крепче твердой рукой сжимала одеяло. Долго в молчании смотрели друг на друга. Затылок Алексея вырастал в глазах её, на фоне света, голубовато-золотевшего. Вдруг что-то дернулось в ее глазах. Точно сорвалось с места. – Я всегда чувствовала… думала… а теперь знаю… Алексей снял обручальное кольцо и отдал ей. – Храни его пока. Так надо. Перекрестил ее, поцеловал в холодный лоб, точно вонзил кинжал, и вышел. В поясе его было золото и ключ от потайной калитки вблизи Тибра. Зачерпнул родной его воды, освежил лицо и в тишине, при отдаленном гуле Рима засыпающего, с отсветами зарев, зашагал мимо Тестаччио и пирамиды Цестия. Скоро только кипарисы у ворот как часовые остались на начавшем светлеть небе от великого, взрастившего его Рима. Да собаки лаяли. Пели вторые петухи. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 23 голоса: 4.4 из 5) 1845 год 13 мая Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй грешного раба Твоего, иеродиакона Евфимия! Пресвятая Богородице, спаси мя, грешного! Уединение — Скажи мне, — спросил некто своего уже углубившегося в благочестие друга, — отчего иные любят уединение и ищут его, а другие не терпят и от него убегают? К одному и тому же такое противоположное расположение в людях — откуда оно? — Когда нет вокруг тебя шума, — отвечал он, — тебе слышно, если кто, хотя бы и тихо, стучится к тебе в дверь. Потому, если ты ждешь в уединении к себе друга или благодетеля, то всячески желаешь освободиться от шума, чтобы в тишине уловить первое его прикосновение к твоей двери и спешить к нему навстречу. А если недруга или грозного судию ждешь ты, то желал бы, чтобы шумом тебе заглушили несносный тот стук. Но Сам Бог изрек однажды вслух всего человечества: «Се стою при дверях и толку» ( Отк. 3:20 ). Поэтому, для кого Бог есть Бог любви и кто сам любит Его, тот бежит от шума суеты мирской в уединение: там, когда святая, таинственная тишина осеняет и объемлет его, ему слышно, как ударяет в двери сердца его Бог любви. Напротив, кто в совести своей сознает, хотя бы незримо и неслышно для его разума, что Бог для него есть Бог суда, и кто не любит Его — тот бежит из уединения, чтобы шумом света заглушить несносные удары перста Божия. Когда чувства его заглушаются быстрым движением вещей мирских, когда разум омрачается чашею удовольствий света, ему не слышно, как стучится в двери сердца его грозный Судия Бог или тяжкий посетитель — пробуждающаяся совесть. Наказание за самочиние, в ночь под 1 августа приключившееся На монастырской рыбной ловле, что по контракту по реке Жиздре и в озерах казенного леса против села Полошкова, находились монах Афанасий, послушник Алексей Иванов (с давнего времени на рыбном послушании) и несколько человек рабочих. По разным случаям, а более чтобы не терять времени напрасно, воспрещено им было отцом игуменом выбирать мед и огребать пчел из дубов, попадавшихся им нечаянно в казенном лесу. В ночь под 1 августа трое — монах Афанасий, послушник Алексей и один рабочий — выбравши в глуши леса, в верху дуба, мед, захотели огрести и пчел. Алексей предчувствовал беду и не соглашался, но, понуждаемый Афанасием, влез с работником на дерево. Вдруг Алексей оступился и полетел с верха дуба на землю и весь разбился: переломил челюсти, позвоночник и поранил себя топором, который у него был за поясом. Кроме рук, у него все онемело. Живой мертвец!… Печаль настоятелю и братии, а монаху Афанасию — язва по гроб… |
| Алексей Белов: Человек редко занимает тем, что ему не принесёт плодов. Вот эфемерными проблемами заниматься вообще тяжело. И то, что касается вопросов веры — это довольно такая хрупкая, сложная субстанция, особенно по отношению к современному человеку. Вот если бы человеку какая-то серьёзная компания, которую знают все, сказала: «Вот тебе пятнадцатиэтажный дом, вот гора кирпичей и ты год будешь их туда таскать. А за это ты получишь миллиард долларов». Он подумает: «Год потаскаю туда-сюда кирпичи, даже если здоровье как-то подорвётся — это того стоит». Конечно, большинство людей, кинулись бы эти кирпичи таскать. Серафим Саровский говорит, что если бы человек знал, что его ждёт там (в Царствии Небесном — прим. ред.) он бы тысячу лет сидел в яме с червями, которые если бы его тело насквозь и он бы терпел, если бы только знал… Господи, покажи мне живого Серафима Саровского! И Он показал Ольга Кормухина: Пути Господни неисповедимы, и в один момент, очень сложный момент в моей жизни, очень судьбоносный момент в Лёшиной жизни, наши дороги привели нас на остров Залита к старцу Николаю. Он очень мало говорил, он просто жил, и мы старались дольше пожить, побыть рядом с ним, посмотреть, поучиться тому, каким должен быть человек на земле, Божий человек, каким нас хочет видеть Господь. Отец Николай практически ни минуты не жил для себя, ни одной минуты, он всё отдавал Богу и людям. Это было такое самопожертвование, что не найдётся слов, чтобы его восхвалить. При этом в старце Николае была необыкновенная простота. Я и Алексей подолгу бывали на острове, был такой период, слава Богу, когда мы имели возможность пожить там долгое время. Мы вросли в этот народ, там мы его заново открыли и заново полюбили. Там я почувствовала нежность, когда увидела, что даже мужики, которые выпивают, особенно после кончины батюшки, а мы очень часто ходим на его могилку, потому что хочется там побыть и напитаться благодатью, так вот даже пьющие мужики заходят, крестятся и из их глаз течёт слеза. Не слеза самосожаления или какого-то отчаяния, а слеза осознания своего недостоинства по сравнению с тем, кем этот человек мог быть, если бы не пагубная страсть. Наш народ замечательный, надо научиться его любить. И он готов любить, он хочет полюбить. |
|
|
